Текст книги "Карнакки – охотник за привидениями (сборник)"

– Что это было? Что это было? – твердил он взволнованным голосом. А я все вглядывался во тьму и механически отвечал: «Не знаю. Не знаю».

Впереди снова послышались крики, прогремел выстрел. Мы побежали на звук, крича, чтобы в нас не стреляли – в темноте и панике с подобной опасностью следует считаться в первую очередь. Двое егерей пробежали вперед по подъездной дорожке с фонарями и ружьями; сразу же после этого нестройный рядок фонарей направился к нам от дома: это вышли на помощь несколько слуг. Они догнали нас, уже когда мы оказались рядом с Бомонтом, который стоял над мисс Хисгинс, зажав в руке револьвер. Тут я увидел его лицо, на котором через весь лоб протянулась длинная рана. Стоявший возле него капитан то и дело пробовал шпагой воздух вокруг себя и вглядывался во тьму; чуть позади него находился старый дворецкий, державший в руках боевой топор, взятый в зале с одной из стоек с оружием. Тем не менее, ничего неожиданного нам заметить не удалось.

Мы отвели девушку в дом, оставили ее на попечение матери и Бомонта и послали грума за доктором, а сами вместе с четырьмя другими егерями, при оружии и фонарях, прочесали весь парк, но вновь ничего не нашли.

Вернувшись, мы обнаружили, что доктор уже побывал в доме и уехал. Он перевязал рану Бомонта, к счастью, оказавшуюся неглубокой, и отправил мисс Хисгинс в постель. Мы с капитаном поднялись наверх и обнаружили, что Бомонт уже стоит на страже возле двери в спальню девушки. Я спросил у молодого человека, как он себя чувствует, а потом, когда мисс Хисгинс и ее мать приготовились впустить нас, мы с капитаном вошли внутрь и устроили Пентакль вокруг постели. Женщины уже расставили лампы по всей комнате, и, установив ту же стражу, что и в предыдущий день, я присоединился к остававшемуся снаружи Бомонту.

Пока я находился в спальне, наверх поднялся Парскет, и мы расспросили Бомонта, пытаясь установить, что именно произошло в парке. Получалось, что они возвращались домой с прогулки от западной сторожки. Уже успело стемнеть, когда мисс Хисгинс вдруг произнесла: «Шшш!» и замерла на месте.

Бомонт также остановился и прислушался, но сперва ничего не услышал, и лишь потом вдруг уловил далекую поступь конских копыт, стремительно приближавшихся по траве. Он сказал невесте, чтобы она не беспокоилась, и предложил поскорее вернуться домой, однако, коня не так-то просто было обмануть. Уже менее чем через минуту удары копыт зазвучали совсем близко, и молодые люди припустились бегом. Тут мисс Хисгинс споткнулась, упала и закричала так, что голос ее донесся до слуха дворецкого.

Попытавшись помочь ей подняться, Бомонт услышал грохот копыт уже рядом с собой. Распрямившись, он выпустил все пять зарядов револьвера в сторону звука. Он сказал нам, что в отсвете последнего выстрела увидел прямо над собой нечто вроде колоссальной конской головы и сразу после этого получил жестокий удар, бросивший его наземь. В этот самый миг к ним подбежали капитан и дворецкий, а остальное мы, конечно, уже знали.

Часов в десять вечера дворецкий принес нам поднос с едой, чему я был очень рад, так как за вечер успел как следует проголодаться. Тем не менее, я предостерег Бомонта, чтобы он в рот не брал ничего спиртного, а также отобрал у него трубку вместе со спичками. В полночь я начертил вокруг него Пентакль, а мы с Парскетом уселись по обе стороны снаружи, поскольку я не сомневался в том, что наваждение будет направлено только против молодого человека или мисс Хисгинс.

Мы успокоились. В обоих концах коридор освещали большие лампы, так что света хватало; к тому же все мы были вооружены: Бомонт и я – револьверами, а Парскет прихватил с собой ружье. Я дополнительно запасся фотокамерой и вспышкой.

Мы то и дело переговаривались шепотом, и капитан дважды выходил из спальни, чтобы побеседовать с нами. Примерно в половине второго ночи в коридоре воцарилась полная тишина, а по прошествии нескольких минут я, не открывая рта, поднял руку, поскольку в ночи как бы раздался конский галоп. Я постучал в дверь спальни и, когда капитан вышел в коридор, шепнул ему, что как будто бы услышал поступь коня. Некоторое время мы вслушивались в тишину, и Парскет с капитаном, вроде бы, тоже расслышали звук, однако теперь уже я не был настолько уверен в собственном слухе. Впрочем, через некоторое время далекий конский топот, похоже, вновь донесся до моего уха.

Я сказал капитану Хисгинсу, что, на мой взгляд, ему лучше оставаться в спальне, только чуточку приоткрыть дверь, как он и поступил. Однако после этого мы ничего более не слышали, а там наступил и рассвет, и все мы с радостью отправились по кроватям.

Когда меня позвали к ланчу, я получил повод для удивления: капитан Хисгинс сообщил мне, что утром собрался семейный совет, решивший последовать моей рекомендации и сыграть свадьбу без промедления. Бомонт уже выехал в Лондон за особой лицензией, и все надеялись на то, что обвенчать молодых людей можно будет уже завтра.

Это решение порадовало меня, поскольку казалось самым благоразумным выходом из чрезвычайного положения. Словом, я мог продолжать свое расследование, однако, покуда брак нельзя было считать совершившимся, мне не следовало отходить от мисс Хисгинс далеко.

После ланча я решил сделать несколько пробных снимков мисс Хисгинс в привычной для нее обстановке: дело в том, что иногда фотокамера позволяет увидеть предметы, незаметные для обыкновенного взгляда.

Учитывая это, и отчасти ради того, чтобы под этим предлогом как можно дольше находиться в обществе девушки, я попросил мисс Хисгинс поучаствовать в моих экспериментах. Она согласилась, и я провел в ее обществе несколько часов – расхаживая по дому, переходя из комнаты в комнату и всякий раз не забывая нажать на спуск камеры, когда у меня вдруг возникало такое желание, вне зависимости от того, в комнате или в коридоре находились мы в этот момент.

Обойдя таким образом весь дом, я спросил мисс Хисгинс о том, хватит ли у нее отваги повторить наши эксперименты в подвале. Она согласилась, и я заручился обществом капитана и Парскета, поскольку абсолютно не намеревался нарочно уводить ее во тьму, не имея помощи и поддержки.

Приготовившись, мы спустились в винный погреб; капитан Хисгинс нес при себе ружье, а Парскет – специально приготовленный экран и фонарь. Я распорядился, чтобы девушка стала посреди погреба, а Парскет и капитан держали экран за ее спиной. Я нажал на кнопку вспышки, и мы перешли в следующий погреб, где повторили эксперимент.

Потом, в третьем погребе, огромном и темном, как ночь, с нами произошло чрезвычайное и жуткое событие. Я поставил мисс Хисгинс в самой середине помещения, а ее отец и Парскет, как и прежде, держали экран. Когда все было готово и я нажал на спуск, по подвалу разнеслось то самое страшное заливистое ржание, которое я слышал в парке. Источник его находился как бы над головой девушки, и в свете вспышки я успел разглядеть, что она напряженно вглядывается вверх, в пустоту. В моментально наступившей темноте я крикнул, чтобы капитан и Парскет немедленно вывели мисс Хисгинс на свет, а когда мое приказание было незамедлительно исполнено, захлопнул и запер дверь, нанеся на стояки ее рамы друг против друга первый и восьмой знаки Обряда Саамаа и соединив их через порог тройной чертой.

Тем временем Парскет и капитан Хисгинс доставили девушку к матери и оставили ее там в полуобморочном состоянии, в то время как я оставался на страже возле двери погреба в скверном расположении духа: во-первых, оттого что за дверью этой находилась весьма мерзкая тварь, и, во-вторых, от негодования на себя самого и стыда за то, что подверг мисс Хисгинс опасности.

Я оставил при себе ружье капитана, а потом, когда они вместе с Парскетом спустились ко мне, в руках их оказались ружья и фонари. Не могу описать вам то телесное и духовное облегчение, которое я испытал, услыхав их шаги… но все-таки, попытайтесь представить, каково мне было стоять у двери этого подвала. Сумеете, а?

Помню, я успел заметить, перед тем как начал открывать дверь, насколько бледным казался Парскет, как посерело лицо старого капитана, и подумал, что ничем сейчас не отличаюсь от них. И это, знаете ли, произвело определенный эффект на мои нервы, ибо заново напомнило о том, что за дверью меня ожидает воистину жуткая тварь. Одна только сила воли заставила меня приблизиться к двери и повернуть ключ.

Чуть помедлив, я нервным движением широко распахнул дверь и поднял фонарь высоко над головой. Подошедшие ко мне Парскет и капитан тоже начали светить фонарями, однако подвал оказался совершенно пустым. Конечно же, я не стал доверять результатам поверхностного осмотра, и мы потратили втроем несколько часов на тщательное исследование пола, потолка и стен. Чего только мы ни пережили, осматривая этот подвал… Тем не менее, в итоге пришлось признать, что ничего сверхъестественного нам обнаружить не удалось, и мы ушли, но перед этим я опечатал дверь, а снаружи поставил на каждом из стояков первый и последний знаки Обряда Саамаа, как и прежде, соединенные тройной линией.

Как только мы поднялись наверх, я с тревогой осведомился о состоянии мисс Хисгинс, но она сама вышла ко мне, чтобы сказать о том, что с ней все в порядке, и что мне не о чем беспокоиться и не в чем обвинять себя. Тут я почувствовал облегчение и отправился одеваться к обеду, после которого мы с Парскетом пошли в одну из ванных комнат, чтобы проявить отснятые мной негативы. Тем не менее, ни на одной из пластинок ничего не обнаружилось, пока мы не добрались до последней, отснятой в подвале. Проявлял Парскет, а я вынес стопку уже закрепленных негативов и рассматривал их при свете лампы.

Старательно просмотрев всю стопку, я услышал восклицание Парскета и, вбежав к нему, увидел, что он изучает полупроявленный негатив, поднеся его к красной лампе. Запечатленная на нем девушка напряженно вглядывалась вверх, однако потрясла меня нависшая над ней тень огромного копыта, вырисовывавшаяся во мраке. И это я сам навлек на нее такую опасность – вот какая мысль мучила меня в это мгновение.

Как только проявление закончилось, я опустил промытую пластинку в фиксаж, а потом рассмотрел ее при свете. Сомнений не было: над головой мисс Хисгинс вырисовывалось колоссальное сумрачное копыто. И все же я ничем не приблизился к какому-либо знанию, и мог только предупредить Парскета, чтобы тот ничего не говорил девушке, дабы этим не увеличить ее испуг, однако показал снимок капитану, поскольку тому подобало представлять степень опасности.

На ночь ради спокойствия мисс Хисгинс мы предприняли те же самые предосторожности, что и ранее. Парскет составил мне компанию, однако до рассвета мы дожили без всяких приключений, и я отправился спать.

Спустившись к ланчу, я узнал, что Бомонт прислал телеграмму, в которой обещал приехать в начале пятого, а кроме того, мне сообщили, что послали депешу пастору. Конечно же, было ясно, что дамы в доме пребывают в огромном волнении.

Поезд Бомонта опоздал, и он появился уже ближе к пяти, однако пастор так и не прибыл, а появившийся, наконец, дворецкий сказал, что посланный за ним кучер вернулся в одиночестве, так как святого отца куда-то неожиданно вызвали. Экипаж за ним посылали еще два раза в течение вечера, однако священник так и не вернулся, и совершение бракосочетания пришлось отложить на следующий день.

Вечером я вновь установил вокруг постели девушки свою защиту, а капитан и его жена, как и прежде, остались рядом с дочерью. Бомонт, как я и ожидал, настоял на том, что будет нести вместе со мной караул, однако пребывал он в явном волнении – не за себя, как вы понимаете, а за мисс Хисгинс. Он сказал, что испытывает полную уверенность в том, что этой ночью будет предпринято последнее и ужасное покушение на жизнь дамы его сердца.

Конечно же, я ответил, что все дело в нервах, однако на самом деле весьма встревожился, поскольку мне пришлось повидать слишком многое, и я превосходно знал, что в подобных обстоятельствах предчувствие неотвратимой беды не обязательно объясняется одними только нервами. Более того, Бомонт был настолько искренне и бесхитростно убежден в том, что ночь принесет некое чрезвычайное откровение, что я попросил Парскета протянуть длинный шнурок от колокольчика дворецкого вдоль всего коридора, а самому дворецкому велел не раздеваться и приказать то же самое двум лакеям. Ему надо будет по первому сигналу немедленно явиться ко мне с двумя фонарями, которые должны содержаться наготове и гореть всю ночь напролет. Если же колокольчик по какой-то причине не зазвонит, и я дуну в свисток, он должен отреагировать на свист, как на звонок колокольчика.

Оговорив все эти мелкие детали, я нарисовал Пентакль вокруг Бомонта и настоятельно велел ему оставаться внутри звезды, что бы ни произошло. Наконец все было сделано, и мне оставалось только ждать и молиться о том, чтобы ночь прошла так же спокойно, как и предыдущая.

Мы почти не разговаривали, и около часа ночи нами овладело такое волнение и тревога, что Парскет наконец встал и принялся расхаживать по коридору, чтобы как-то успокоить себя. Через некоторое время я присоединился к нему, и примерно около часа мы ходили бок о бок, изредка негромко переговариваясь, пока я, наконец, не зацепился ногой за шнурок от звонка и не упал, ничего, впрочем, не повредив и не наделав шума.

Когда я поднялся, Парскет поманил меня к себе.

– А вы заметили, что звонок не прозвонил? – шепнул он.

– Боже мой! – пробормотал я. – А ведь это действительно так.

– Минуточку, – отозвался он. – Шнурок, наверное, зацепился за что-то.

Оставив свой револьвер и взяв в руку лампу, он на цыпочках отправился в низ дома, держа револьвер Бомонта наготове в правой руке. Помню, тогда мне подумалось: какой отважный все-таки парень!

И тут Бомонт сделал мне знак, требуя полной тишины. Сразу же после этого я услышал тот самый звук – гулко раздававшуюся в ночи поступь конских копыт. Скажу честно, меня словно мороз продрал по коже. Звук растаял вдали, оставив после себя такое, знаете ли, жуткое и странное уныние. Я дернул за шнурок от звонка, надеясь, что Парскет услышит его, а потом принялся ждать, оглядываясь по сторонам.

Миновало, быть может, минуты две, полные какой-то неземной тишины. А потом в дальнем освещенном конце коридора прогрохотали огромные конские копыта, лампа, звякнув, упала на пол, и мы оказались в темноте. Я изо всех сил дернул за шнурок и дунул в свисток, а потом навел аппарат и нажал на вспышку. Ослепительный свет залил коридор, ничего так и не осветив, а потом на нас ударом грома обрушилась тьма.

Я услышал, что капитан оказался возле двери спальни, и крикнул, чтобы он скорее вынес лампу, но вместо этого что-то заколотило в дверь, и я услышал, что к голосу капитана присоединились женские крики. Я ощутил испуг оттого, что чудовище могло проникнуть в спальню, но в то же самое мгновение по коридору вдруг прокатилось то злобное и заливчатое ржание, которое мы слышали в парке и подвале. Я вслепую нащупал шнурок колокольчика, вновь дунул в свисток и крикнул, чтобы Бомонт оставался в Пентакле, что бы ни произошло. После я снова крикнул, чтобы капитан вынес лампу, но тут в дверь спальни что-то грохнуло. Схватив спички, я попытался добыть хоть толику света, прежде чем немыслимое и незримое чудовище нападет на нас.

Спичка чиркнула о коробок и неярко вспыхнула, и в это короткое мгновение я услышал за спиной какой-то негромкий звук. Охваченный безумным ужасом я обернулся и увидел в неярком свете еще не погасшей спички чудовищную конскую голову возле Бомонта.

– Смотрите, Бомонт! – отчаянно завопил я. – Оно возле вас!

Спичка немедленно погасла, и возле моего уха тут же прогремел выстрел из обоих стволов двустволки Парскета – Бомонт явно нажал на оба спусковых крючка одновременно. Пламя выстрела на короткий миг осветило огромную голову и окруженное дымом чудовищное копыто, как будто бы неторопливо опускавшееся на Бомонта. Я без промедления трижды разрядил свой револьвер. Раздался глухой удар, и кошмарное тягучее ржание прозвучало уже совсем рядом со мной. Дважды выстрелив на звук, я ощутил удар, бросивший меня на спину и, поднявшись на колени, во весь голос закричал, требуя помощи. За закрытой дверью спальни кричали женщины, изнутри доносился стук в дверь, и я как-то вдруг осознал, что Бомонт возле меня борется с какой-то мерзкой тварью. Мгновение-другое я оставался на месте, не ощущая ничего, кроме тупого страха, а затем вслепую, едва ли не одеревенев от страха, бросился к нему на помощь, выкрикнув его имя. Скажу вам честно – меня едва ли не мутило от ничем не прикрытого страха. Из тьмы донесся негромкий задушенный звук; бросившись на него, я вцепился в громадное, покрытое шерстью ухо – и тут же получил сильнейший удар, от которого мне стало дурно. Слабый и ослепленный, я нанес ответный удар и покрепче вцепился рукой в немыслимую вещь.

Тут вдруг за моей спиной раздался оглушительный треск и вспыхнул яркий свет. В коридоре появились огни, раздались шаги и крики.

Руки мои оторвались от мохнатой шкуры; я глупо закрыл глаза. С громким криком кто-то стоящий надо мной обрушил на меня тяжелый удар, подобно рубящему тушу мяснику… а потом на меня что-то повалилось.

Капитан и дворецкий помогли мне подняться на колени. На полу лежала огромная конская голова, из которой торчали человеческие ноги. К рукам лежавшего были прикреплены внушительного размера копыта. Таким оказалось наше чудовище. Капитан что-то перерезал шпагой, которую держал в руке, нагнулся и поднял маску – ибо это была маска и ничто другое, – и я увидел лицо человека, которое она скрывала под собой. Это был Парскет. На лбу его открылась глубокая рана – капитан задел его шпагой, разрезая маску. Я недоуменно перевел взгляд от него на Бомонта, сидевшего привалившись спиной к стене, а потом вновь посмотрел Парскета.

– Боже мой! – выдавил я наконец и умолк – так стыдно мне было за этого человека, который как раз открыл глаза. А ведь я симпатизировал ему, понимаете?

И тут, когда Парскет уже начал приходить в себя и оглядываться по сторонам, произошла вещь странная и совершенно немыслимая. Из конца коридора до нас вдруг донесся стук копыт. Бросив взгляд в ту сторону, я немедленно обратил взор к Парскету и заметил гримасу жуткого страха на его лице. Приподнявшись с трудом на локте, он посмотрел в конец коридора, а мы, остальные, замерли как скульптурная группа. Помню, я не отводил глаз от конца коридора, а из комнаты мисс Хисгинс за моей спиной все доносились негромкие всхлипывания и шепот.

Тишина затянулась на несколько секунд, а потом копыто в конце коридора ударило снова, и тяжелая поступь начала приближаться к нам. И знаете, даже в тот момент мы прежде всего подумали о том, что это Парскет привел в действие какой-то хитроумный механизм, и пребывали в странном состоянии, соединявшем в себе испуг и сомнение. Кажется, все глядели на злоумышленника, пока капитан вдруг не выпалил:

– Немедленно прекрати эту глупость. Или тебе еще мало?

Страх и волнение по-прежнему одолевали меня: приближалось нечто неотвратимое и ужасное. В этот момент Парскет наконец выдавил:

– Это не я! Боже мой! Это не я! Боже мой! Это не я!

И тут, понимаете ли, до всех нас как-то разом дошло, что по коридору к нам приближается нечто действительно страшное. Все дружно ощутили желание броситься наутек, и даже старый капитан Хисгинс отступил вместе с дворецким и лакеями.

Бомонт лишился сознания: как я обнаружил впоследствии, он получил серьезный удар. Я привалился к стене – по-прежнему стоя на коленях, отупевший и ошеломленный настолько, что не смел даже и мечтать о бегстве, – а громоподобные конские шаги все приближались ко мне, сотрясая своею тяжестью прочный пол. Потом звуки мгновенно умолкли, и я с болезненной очевидностью понял, что тварь остановилась напротив двери в спальню. Парскет, пошатываясь на нетвердых ногах, встал в дверном проеме, раскинув руки и стараясь заполнить его собой. По бледному как снег лицу его струилась кровь из раны во лбу. Я отметил, что он смотрит внутрь коридора каким-то особенным… отчаянным, неотступным, невероятно властным взглядом, хотя смотреть было на самом деле не на что. И вдруг – цок, цок, цок – копыта загремели в обратную сторону. В тот же самый миг Парскет повалился лицом вперед.

Из группки мужчин, теснившихся друг к другу, послышались голоса. Два лакея и дворецкий попросту бежали прочь с фонарями в руках, но капитан только привалился спиной к стене и поднял свой фонарь над головой. Ровная поступь коня миновала его, оставив невредимым, и зазвучала, все дальше и дальше отступая от нас по тихому дому, а потом наступила мертвая тишина. Лишь тогда, посеревший как сама смерть капитан шевельнулся и сделал в нашу сторону несколько шагов – медленных и неровных.

Я перебрался к Парскету и, с помощью капитана, перевернул его тело. Знаете, я сразу понял, что он мертв… можете себе представить, какие это вызвало чувства в моей душе!

Я посмотрел на капитана, который внезапно проговорил:

– Он… он… он… – и я понял, что Хисгинс хочет сказать мне, что Парскет стал между его дочерью и тем, что только что ушло вон из коридора. Поднявшись, я помог капитану устоять на ногах, хотя собственные конечности едва подчинялись мне. Тут лицо его дрогнуло, он опустился на колени возле Парскета и зарыдал, как испуганное дитя. Из спальни выглянули женщины, и я оставил старика на их попечение, а сам повернулся к Бомонту.

Вот практически и вся история, и мне осталось только прокомментировать некоторые необъясненные моменты.

Должно быть, вы поняли, что Парскет любил мисс Хисгинс, и этот факт является объяснением многой чертовщины. Вне сомнения, на нем лежит изрядная доля ответственности за наваждение; на мой взгляд, он виноват в нем почти целиком, однако, понимаете ли, я не могу ничего доказать, и все, что могу сказать вам, основывается лишь на логических выводах.

Во-первых, очевидно, что Парскет намеревался отпугнуть Бомонта, а когда обнаружилось, что он не в состоянии этого сделать, по-моему, пришел в такое отчаяние, что и в самом деле вознамерился убить соперника. Об этом неприятно даже говорить, но факты заставляют меня думать подобным образом.

Не сомневаюсь, что руку Бомонту сломал именно Парскет. Ему были известны все подробности так называемой легенды о коне, и он решил использовать старинную историю в собственных целях. Очевидно, он изобрел способ незаметно проникать в дом и выходить из него – должно быть, через одно из многочисленных, доходящих до пола двустворчатых окон, или же раздобыл ключ к той или иной садовой двери, – и когда его считали отсутствующим, на самом деле находился неподалеку и приходил в удобное для себя время.

Случай с воздушным поцелуем в темном зале я отнес на счет нервного воображения Бомонта и мисс Хисгинс, однако должен сказать, что стук копыт за дверью замка объяснить трудновато. Тем не менее, я все еще придерживаюсь прежнего мнения об этом и считаю, что в нем не было на самом деле ничего сверхъестественного.

Стук копыт в бильярдной и в коридоре производил с нижнего этажа сам Парскет, ударяя в деревянную обшивку потолка привязанным к одному из оконных крючков деревянным бруском. Внимательное обследование позволило мне обнаружить вмятины в поверхности дерева.

Звуки лошадиной поступи вокруг дома также, наверное, устраивал Парскет, который мог привязать коня где-нибудь невдалеке, в посадках, если только он не производил их собственноручно, хотя в таком случае я не могу понять, как он мог передвигаться достаточно быстро, чтобы создавать нужную иллюзию. Впрочем, абсолютной уверенности в этом вопросе я не ощущаю. Как вы помните, я так и не сумел отыскать конских следов.

Ржание в парке также следует отнести на счет успехов Парскета в области чревовещания, и на Бомонта там нападал тоже он: когда я предполагал, что он в спальне, он, должно быть, все время находился вне дома и присоединился ко мне лишь после того, как я выбежал из входной двери. Все это вполне возможно. Я хочу сказать здесь то, что Парскет мог послужить причиной уже перечисленных событий, потому что, если бы он заметил нечто серьезное, то, конечно же, отказался бы от своей выходки, понимая, что в ней более нет нужды. Не могу понять, каким образом ему удалось не получить пулю в саду и в том последнем безумном финале, о котором я только что поведал вам. Как вы, наверное, поняли, он был совершенно лишен страха за себя.

Когда мы слышали конский галоп вне дома, притом что Парскет находился среди нас, то, должно быть, обманывали себя. Никто не испытывал в этом большой уверенности, кроме, конечно же, самого Парскета, который естественным образом поощрял нас в этом заблуждении.

Случай, когда мы услышали ржание в погребе, стал, на мой взгляд, первым откровением для Парскета, получившего возможность заподозрить, что здесь кроется нечто неладное и куда более опасное, чем его обман. Ржал он сам, так же как делал это в парке; однако, припоминая, как ужасно он выглядел после этого, я ничуть не сомневаюсь в том, что к производимым им звукам в подвале прибавилась некая адская нотка, перепугавшая самого Парскета. Тем не менее, впоследствии он мог уговорить себя в том, что пал жертвой разыгравшейся фантазии. Конечно, не следует забывать и о том, какое воздействие на него должна была оказать реакция мисс Хисгинс.

Далее, отсутствовавший священник, как выяснилось впоследствии, отправился, так сказать, по ложному вызову, явно подстроенному Парскетом, чтобы получить несколько дополнительных часов на достижение той своей цели, которую вы легко назовете, поскольку злодей уже понял, что Бомонт просто так не отступит. Противно даже думать об этом, однако приходится. В любом случае, очевидно, что он был все это время несколько не в себе. Странная болезнь эта любовь!

У меня нет никаких сомнений в том, что Парскет в каком-то месте перерезал шнурок к звонку дворецкого, чтобы иметь возможность под благовидным предлогом оставить нас. Это дало ему возможность унести из коридора одну из двух ламп. После этого ему осталось разбить вторую и уже в полной темноте предпринять свое покушение на Бомонта.

Парскет также запер дверь спальни и взял с собой ключ, который нашелся в его кармане. Это помешало отцу девушки выскочить к нам на помощь с лампой в руках. Однако капитан Хисгинс сумел взломать дверь тяжелой кочергой, и именно его удары в дверь произвели столь пугающее впечатление в обступившем нас мраке.

В отношении чудовищного копыта, повисшего над мисс Хисгинс в подвале, я не могу быть полностью уверен. Парскет мог подделать снимок, поскольку меня не было в комнате; это легко удалось бы всякому человеку, знающему, как делаются подобные вещи. Однако понимаете ли, изображение не производит впечатления поддельного. Тем не менее, в пользу подделки указывает столько же, сколько и против, и потом, фотоснимок все-таки не настолько четок, чтобы по нему можно было сделать определенные выводы, поэтому я не стану занимать ни ту, ни другую сторону. Но снимок, конечно, жуткий.

Ну а теперь последнее страшное происшествие. Никаких других кошмаров более не наблюдалось, поэтому мои выводы страдают чрезвычайной неопределенностью. Если бы мы собственными ушами не слышали те последние звуки, и если бы Парскет не обнаружил свой жуткий испуг, все дело можно было бы объяснить уже названными мной естественными причинами. Более того, как вы могли заметить, я придерживаюсь того мнения, что других здесь искать не стоит, однако не вижу, каким образом можно истолковать самые последние звуки конского топота и тот страх, который отразился при этом на лице Парскета.

Его смерть?.. Нет, она не доказывает здесь ничего. Обследование бесхитростно объяснило ее сердечным приступом. Причина вполне естественная и не позволяет считать, что злодей действительно умер, став между девушкой и некой невероятной и чудовищной тварью.

Выражение на лице Парскета и брошенный им вызов твари, гремевшей копытами по полу коридора, ясным образом свидетельствуют: в итоге, он все-таки осознал подлинность того, что доселе считал только кошмарным подозрением. И страх его перед подступавшей колоссальной опасностью был острее и искренней моего. А потом он совершил свой прекрасный и благородный поступок!

– Но причина? – спросил я. – Какова была причина?

Карнакки покачал головой.

– Ее знает один только Бог, – ответил он с особой, искренней почтительностью. – Если тварь действительно была такой, какой казалась, могу предложить объяснение, не противоречащее здравому рассудку, но, тем не менее, способное оказаться полностью ошибочным. Мне все же подумалось, что вы согласитесь с моими аргументами, хотя для этого потребуется прочесть длинную лекцию по мысленной индукции, что Парскет произвел, как бы это сказать – наведенное наваждение – нечто соответствующее настрою его отчаянных мыслей. Не знаю, как выразиться лучше в нескольких словах.

– Однако в старину случаи наваждения были подлинными! – напомнил я. – Разве в этой повести нет крупицы истины?

– Вполне возможно, что есть, – согласился Карнакки, – но я не думаю, чтобы эти старинные истории имели какое-то отношение к пережитому нами. Я еще не сумел привести в порядок собственные мысли, однако впоследствии сумею сказать, почему так думаю.

– А как насчет свадьбы? И погреба… в нем ничего не нашли? – спросил Тейлор.

– Да, свадьбу сыграли в тот же день, несмотря на трагедию. Учитывая все то, что я просто не в состоянии объяснить, это был самый разумный поступок. Да, я велел, чтобы вскрыли пол того подвала, так как нечто подсказывало мне, что именно там я могу отыскать какой-то ключ ко всей истории, однако там ничего не нашлось. Тем не менее, переживание было таким страшным и необыкновенным. Я никогда не забуду выражения на лице Парскета… а потом мерзкого стука огромных копыт, удаляющихся по тихому коридору.

Карнакки поднялся и любезно произнес привычную формулу:

– А теперь убирайтесь!

И мы вышли на тихую набережную и отправились по домам.