Текст книги "Пираты Миссисипи"

Фридрих Герштеккер, Уильям Кингстон
Пираты Миссисипи

Friedrich Gerstäcker «Die Flußpiraten des Mississippi», 1948

William Henry Giles Kingston «Charley Laurel: A story of adventure by sea and land», 1874

© ООО «Издательский дом «Вече», 2014

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2014

Сайт издательства www.veche.ru

Фридрих Герштеккер. Пираты Миссисипи

Глава I. Могила в лесу

Весной 18… года на склоне лесистого холма, неподалеку от реки Уабаш, катившей прозрачные воды в Огайо, отдыхали два человека. Младшему из них было не более двадцати четырех лет, и одеждой своей он походил больше на моряка, чем на охотника. На светлых курчавых волосах была надета, довольно кокетливо, низкая шляпа, обхваченная широкою лентой; плечи, которыми мог бы гордиться сам Геркулес, мощно бугрились под синею матросскою курткой; панталоны из белого холста придерживались поясом с торчащим ножом в широких кожаных ножнах. Красная фланелевая рубашка и черный шелковый галстук дополняли этот костюм; одни только шитые высокие сапоги – мокасины – указывали на то, что молодой человек был более знаком с лесной жизнью, нежели с судовой.

Рядом с ним лежал убитый медвежонок, на которого поглядывала со злобой превосходная бурая борзая, тяжело переводя дыхание и зализывая раны – победа над зверем досталась ей не даром.

Второму охотнику было лет шестьдесят. Пониже ростом и не так крепко сложен, как его спутник, но в нем не было еще ничего старческого. Глаза светились еще юношеским блеском, щеки горели здоровым румянцем. Одет он был в охотничью бумажную блузу, но вместо короткого матросского ножа у него висел сбоку длинный и широкий тесак.

– Том, – сказал он товарищу, – запаздывать здесь не годится. Солнце скоро зайдет, а нам еще далеко до реки.

– Всего километр, никак не более, – ответил молодой человек. – Но, Эджворт, как ни старались бы нанятые нами люди, им не довести сюда к вечеру нашей лодки. Они должны будут остановиться, когда начнет смеркаться, чтобы не наткнуться на какой-нибудь подводный камень или затонувший пень. Плыть по Уабашу небезопасно.

– Вы хорошо знакомы со здешнею местностью?

– Еще бы! Я охотился здесь в течение двух лет и знаю тут каждый ручеек, каждое дерево. Это было еще до того, как я познакомился с Диксоном и отправился на его шхуне в Бразилию. Бедняга! Не ожидал он себе такого конца…

– Вы не рассказывали мне подробно об этом грустном событии, Том.

– Расскажу хоть сегодня, если хотите, но прежде разведем огонь и закусим, чтобы потом выспаться хорошенько до рассвета и тогда уже пойти ждать нашу барку…

– Вы уверены, что они не пройдут мимо?

– Будьте спокойны! Билл знает, где надо пристать.

– Если так, примемся за дело! – сказал Эджворт, разводя костер из валежника, находившегося близ соседнего ручейка.

Скоро пламя охватило сухие сучья, и старик, отрезав несколько ломтей от медвежьей туши, поджаривал их на угольях.

Спутники поджидали плоскодонное судно, перевозившее товар в Новый Орлеан из поместья, принадлежавшего старому Эджворту в Индиане. На этот раз лодка была загружена виски, луком, яблоками, окороками, копченой дичиной, сушеными персиками и кукурузой. Сверх того Эджворт вез с собою порядочную сумму денег для закупки товаров, которые было трудно найти в его краях.

Том был сиротой и приходился дальним родственником Эджворту. Он намеревался тоже обзавестись фермой на берегах Уабаша, но увлекся рассказами Диксона, старого приятеля его покойного отца, и отправился с ним в Новый Орлеан. Сбыв там выгодно свои товары, Диксон и Том посетили Гавану, а затем Бразилию, но здесь Диксон был вероломно убит. Том воротился домой, но не захотел жить в своей усадьбе и стал просить Эджворта позволить ему плавать с ним по Миссисипи. Старый фермер был недоволен такою просьбою: ему казалось, что молодому человеку следовало бросить бродячий образ жизни, заняться самостоятельно хозяйством и стать наконец степенным, достойным уважения фермером. Но Том уперся, настаивая на своем и теперь, отдыхая со спутником в лесу, восхвалял прелести вольной жизни.

– Особенно хорошо здесь, – весело говорил он, – когда погода хороша и попадется на зуб такое вкусное кушанье, как эти кусочки медвежьего мяса…

– Но вы обещали рассказать мне о Диксоне, милый Том, – заметил старик.

– Расскажу, но эта история невеселая. Мы вошли в речку Сан-Хозе, надеясь сбыть наши пшеницу, лук, виски и жесть местным плантаторам, но нам пришлось заночевать в пустынном месте, прежде чем мы добрались до ближайшего поселка. Причалив наше суденышко, мы улеглись спать на берегу, не приняв никаких мер предосторожности. Я заснул, но Диксон скоро разбудил меня, заслышав какой-то шорох. И только тут я сообразил, что на нас могли напасть врасплох краснокожие. Диксон бросился к лодке с криком: «Вставайте все! Грабят!», но споткнулся и упал, едва успев вскочить на палубу судна. Экипаж наш состоял всего из трех матросов и одного юнги. Пока они проснулись и поняли, в чем дело, я мог только схватить попавшуюся мне под руку острогу и ею наносил удары грабителям. Они попадали в воду, а юнга, по счастью, догадался перерубить канат, прикреплявший лодку к берегу. Нас отнесло тотчас же на середину реки. Двое из наших матросов, Мелерс и Гевитс, говорили, что отбили пятерых индейцев, уцепившихся за борт нашей лодки. Так ли было, не знаю, но наш бедный капитан лежал мертвый на палубе: грудь ему пробило насквозь копьем, а голову раздробило палицей…

– Что же вы сделали с грузом?

– Я продал его, накупил другого товара и прибыл месяца через четыре в Чарльстоун, где жила вдова Диксона. Она поплакала о муже, но, правду сказать, деньги, которые я ей привез, помогли ей скоро утешиться. Всего через два месяца она была уже замужем за соседом-плантатором. Увы, так было в мире всегда…

– Она могла знать, что ее мужа нет более в живых, – задумчиво проговорил старик. – А каково оставаться в неизвестности об участи своих близких – ждать ежедневно их возвращения и приходить наконец к мысли, что любимого существа давно уже нет, что даже прах его развеян…

– Такая неизвестность насчет судьбы близких нам людей дело самое обыкновенное! – сказал Том. – Сколько людей гибнет безвозвратно каждый день…

– Случается, однако, что и возвращаются неожиданно, – возразил Эджворт. – Однако как здесь неловко лежать; должно быть, я разостлал одеяло на кочках.

Он привстал, чтобы перенести свою подстилку на другое место, но Том, помогавший ему, воскликнул:

– Немудрено, что вам было неудобно лежать! Это даже не кочки, а кости оленя!

Эджворт поднес одну из костей ближе к огню.

– Том, – проговорил он, – это кость не оленья!

– Ну, может быть, волчья или медвежья, проворчал молодой человек, уже успевший задремать.

– Мне кажется, что это кость, принадлежавшая человеку, – продолжал Эджворт. – И именно берцовая кость…

– Так не давайте дотрагиваться до нее собаке, – проговорил Том с тревогой, поднимаясь и оглядываясь кругом.

– Что такое? – спросил старик, озадаченный его очевидным волнением. – Кость действительно человечья…

– Если так, – сказал Том, – то я знаю, кому она принадлежала. Когда мы нашли труп, то зарыли его в хворост… Вот почему здесь и такая куча сухих ветвей… Да, это именно то место… Вот и дуб, на котором я вырезал крест…

– Но что это был за человек? Как он умер?.. – спросил Эджворт.

– Я не могу ответить подробно на это; знаю только, что убил этого несчастного один лодочник с целью поживиться несколькими долларами. Этот Билли…

– Кто это, лодочник?

– Нет, убитый. Он служил на нашей шхуне, но нанялся к нам всего дня за четыре перед тем, так что я ничего еще не знал о нем… Кажется, он был из Огайо… Ну, этот Билли имел неосторожность показать тому негодяю свои деньги, и, когда мы сошли на берег и уселись у огня, лодочник стал уговаривать его поиграть в карты, но Билли отказался, а это рассердило мошенника. Он не выдал, однако, своей досады и пригласил Билли ночевать с ним на шхуне. Мы остались на берегу, но утром, воротясь к судну, не нашли людей. Прождав бесполезно до вечера, мы заметили стаю коршунов, летевших по одному направлению. «Чуют труп», – сказал один из наших товарищей, старый охотник. Нет сомнения, что этот злодей убил Колченогого…

– Колченогого! – повторил Эджворт с ужасом. – Отчего вы прозвали так этого Билли?

– Оттого, что у него правая нога была немного покороче левой и он прихрамывал на ходу… Мы пошли отыскивать труп, и я никогда не забуду того зрелища, которое представилось нам… Мы увидели несчастного и коршунов… Но что с вами, Эджворт?.. Вы бледнеете… вы…

– Скажите, у этого Билли, или Колченогого, как вы его называете, был шрам на лбу?

– Да, широкий багровый рубец… Вы знали этого человека?

Вместо ответа старик опрокинулся навзничь с громким воплем.

– Но что с вами, Эджворт? – воскликнул испуганный Том. – Говорите, ради бога! Вы знавали бедного малого?

– Это был мой сын… – прошептал старик, закрывая лицо руками.

– Да помилует вас Господь! Наступило молчание.

Старик прервал его:

– И вы не зарыли покойного?

– Мы сделали, что могли, – ответил Том, подавляя свое волнение. – С нами не было других орудий, кроме индейских кистеней, а земля была сухая и твердая… Но к чему эти подробности, которые только расстраивают вас?..

– Нет, нет, говорите! – сказал Эджворт умоляющим голосом. – Я хочу все знать.

– Мы навалили на него такую гору валежника, чтоб ее не могли разгрести хищные звери, – продолжал Том, – а затем я вырезал ножом небольшой крест на стволе этого дерева.

Старик просидел еще какое-то время молча, потом осмотрелся печально кругом, произнося дрожащим голосом:

– Так мы отдыхали на твоей могиле, милый мой Уильям!.. Какой конец, боже мой!.. Но я не хочу, чтобы останки твои остались без погребения. Вы поможете мне зарыть их, Том?

– Охотно, но у нас нет никаких лопат…

– В лодке найдутся ломы и заступы, мои люди помогут… Не оставлю же я сына без погребения!.. Это все, что я могу для него сделать. Боже мой! Я все надеялся обнять его еще раз, а вот пришлось мне только найти его кости среди пустыни!.. Спите, Том, вам необходим отдых после тяжелого дня… Я постараюсь тоже заснуть.

Он прилег, чтобы заставить и молодого человека сделать то же, но не сомкнул глаз в скорби. Едва потянуло утренним ветерком, он встал, подложил хвороста в костер и начал собирать в одну кучку все кости. Проснувшийся Том молча помогал ему, но, подойдя случайно к кусту, у которого лежала собака, остановился с удивлением.

– Что с тобою, Волчок? – сказал он. – Что тебе вздумалось рычать на меня? Не узнал, что ли?

Но собака продолжала ворчать, помахивая в то же время хвостом и как бы желая этим сказать: я знаю, что ты друг, но все же не подпущу к этому месту.

– Что это может значить? – спросил Том, обращаясь к Эджворту.

Старик подошел к собаке и увидал у нее под лапами череп своего сына.

– Неужели ты узнал, что это принадлежит твоему хозяину, Волчок? Помнишь ты его, добрый мой пес? – сказал старик дрогнувшим голосом.

Волчок приник к земле, смотря пристально на Эджворта, и испустил тихий, жалобный вой. Бедный отец не выдержал более: он опустился на траву, обвил шею собаки руками и зарыдал. Волчок лизал ему лицо, стараясь положить лапу на плечо.

– Это удивительно! – сказал Том, тронутый поведением собаки.

– Узнал своего хозяина… вспомнил, – говорил Эджворт, лаская животное. – Мне это отрадно, добрый мой Волчок.

Он поднялся с трудом на ноги, продолжая гладить собаку. В эту минуту с реки раздался выстрел.

– Это наши! – сказал Эджворт. – Окажите мне услугу, Том, позовите их сюда.

Молодой человек пошел к лодке. Старик, оставшись один, опустился на колени перед дубом на могиле его сына. Он молился усердно перед начертанным на дереве крестом, но лишь только заслышал шаги приближавшихся людей, поднялся на ноги и пошел твердою поступью им навстречу, сохраняя спокойный вид.

Том рассказал матросам о том, что случилось, и они принялись безмолвно рыть яму для погребения костей. Покрыв останки землею, они навалили на могилу насыпь и воротились так же молча к лодке, унося с собою медведя, убитого Томом и Эджвортом.

– Эй! Никак свежее жаркое? – крикнул им остававшийся на вахте матрос, человек самой отталкивающей внешности, рябой и с жесткими всклокоченными черными волосами. – Вот за это спасибо капитану! Ну что же, плывем дальше? Медлить нечего, вода спадает.

– Еще дело есть, – ответил один матрос.

– Чего еще?

– Надо отнести туда кирпичей, чтобы сложить хоть какой-нибудь памятник.

– Вот дураки! Хотят разобрать печку! На чем же будем мы себе пищу готовить?

– Найдем других кирпичей в Винсене, – сказал Том. – Помоги нам.

– Вот еще! Я нанялся быть лоцманом, а не кирпичи таскать! – ответил тот грубо и растянулся на палубе. – Придумали тоже! Хоронить кости, хотя они сгнили бы и без вас!

Никто из матросов не ответил на непристойную выходку. Каждый из них взвалил себе на плечи кирпичей сколько мог, и через полчаса над могилой убитого охотника возвысился маленький памятник. Потом люди счистили мох, начавший покрывать крест, вырезанный на стволе дерева, и пошли обратно к реке со своим хозяином; он пожал им всем руки, когда они кончили свою работу, и направился к берегу впереди всех, твердой походкой, вскинув карабин себе на спину.

Громадные весла грузового судна снова задвигались, направляя его на середину реки. Когда оно тронулось плавно вниз по течению, матросы позволили себе отдохнуть; улеглись на палубе, греясь под лучами солнца, золотившего верхушки деревьев. Эджворт, сидя на корме вместе с Волчком, не сводил грустного взгляда с величественной чащи; но скоро в извилине реки крутой утес заслонил горизонт, и характер пейзажа изменился. Река Миссисипи, по которой неслось судно уабашского фермера, катила свои воды уже между каменистыми высокими берегами.

Глава II. Уличные сцены

Хелена, главный город штата Арканзас, лежащий на берегу Миссисипи, был «театром»: шли выборы и проходил большой съезд; толпились люди из окрестностей, некоторые в замшевых блузах с разноцветной бахромой, как пионеры[1]1
  Пионеры – первые американские переселенцы.


[Закрыть] прерий, другие – одетые в более скромные костюмы, но все были возбуждены.

Огромная толпа стояла перед отелем «Союз», лучшим в городе, и хозяин его, очень высокий и сухопарый, с всклокоченными волосами, выдающимися скулами, длинным носом и добродушными голубыми глазами, прислушивался с удовольствием к тому, что говорилось перед его крыльцом. В доме кипела работа: заботливая хозяйка суетилась, исполняя требования многочисленных посетителей, приготовляя комнаты для ночлега жившим слишком далеко от города и тем, которые не успевали воротиться к себе в тот же вечер домой. Ей помогали слуга негр и несколько женщин. На улице выпившие ораторы приходили во все большее возбуждение, со всех сторон раздавались ругательства и угрозы. Наконец колебания толпы из стороны в сторону доказали трактирщику, что его надежды сбываются и разговоры заменяются дракой.

Прислонясь к косяку двери и засунув руки в карманы, он поглядывал с наслаждением на эту сцену – он ее предвидел и страстно желал.

Первый удар был нанесен одним ирландцем, низким, коренастым малым с рыжими волосами и бородою еще более яркого оттенка. На нем был какой-то смешной нанковый балахон с расстегнутым воротником и засученными рукавами. Но если наружность Патрика О'Тула была карикатурна, то сам он был вовсе не расположен шутить. Ему стоило проглотить несколько капель виски, для того чтобы почувствовать влечение к тому, что он называл «разумным диспутом», то есть попросту к драке. И хотя он был вовсе не сердитого нрава, но тем не менее никогда не уходил с места, если предвиделась хотя бы малейшая возможность пустить в ход кулаки.

В этот раз ему не поздоровилось, лишь только он сбил с ног своего противника, большинство тех, которые не принимали участия в схватке, набросилось на него.

– Прочь, негодяи, волчьи дети! – кричал Патрик, раздавая во все стороны полновесные удары. – Это что же? Драться, так честным манером, как следует порядочным людям. Один на один! Или хотя двое против одного! Или даже хоть трое! Но не накидывайтесь же вдевятером на одного меня!

– Ну ладно! – закричали в толпе, соглашаясь с ним, но человек, сбитый Патриком с ног, поднялся с земли, закрыл левою рукой вспухший глаз, а правою вытащил из кармана нож и кинулся с бешеным криком на ирландца. Тот схватил его за руку вовремя, встряхнув его так, что он снова повалился на землю. Патрик обратился тогда ко всем присутствовавшим, надеясь, что они примут его сторону при таком предательском нападении. Но толпа была страшно возбуждена: – Смерть этой ирландской собаке! Он осмелился тронуть гражданина Североамериканских Штатов! Зачем его принесло сюда?.. Смерть ему, смерть! Бейте!

– В воду его! – крикнул великан с бледным лицом, пересеченным большим шрамом, он тянулся у него от рта и далеко за левое ухо, придавая всей физиономии отвратительное выражение.

– В реку его, в реку! Эти подлецы немцы и ирландцы только хлеб отбивают у нас, честных работников! Пусть послужит на ужин ракам в Миссисипи.

– В реку! В реку! Да свяжите ему руки за спиной! Пусть так и плывет к себе обратно в Ирландию!

Люди более миролюбивые постарались заступиться за несчастного, но были оттиснуты разъяренной толпой, и положение Патрика казалось безнадежным. Он знал: его ненавидят, ему нечего ждать пощады… И вдобавок река была у них под рукою. Однако один человек бросился вперед и ухватил его за руку. Был это не кто иной, как трактирщик, почтенный Ионафан Смарт.

– Будет! – произнес он повелительно, с достоинством и твердостью настоящего судьи.

Но толпа не была расположена слушаться, и кругом раздались грозные голоса:

– Смарт, не суйся! Прочь! Отпусти этого человека!..

Трактирщик стоял, однако, на своем.

– В таком случае, сам напрашиваешься! – произнес один из державших Патрика, вынимая из кармана пистолет и нацеливаясь в Смарта.

По счастью для великодушного янки, оружие дало осечку, он успел выхватить из-за пояса длинный нож и кинулся на нападавшего. Тот успел уклониться от удара, который мог пробить ему череп, и лезвие скользнуло только по его руке, разорвав рукав сверху донизу. Твердость духа Смарта была так ясна и взгляд его был так выразителен, что державшие Патрика нехотя отпустили. Лишь только Патрик почувствовал себя на свободе, он поднялся тотчас же на ноги, закудахтал, как сердитый петух, и был готов снова кинуться в драку. Но Смарт не дал ему опомниться, схватил его за шиворот, притащил к своему крыльцу, впихнул в дом и запер дверь, прежде чем ошеломленная толпа успела прийти в себя от неожиданного поворота дела.

Человек со шрамом на лице первый нарушил молчание.

– Неужели мы перенесем такую обиду? – крикнул он. – Что это за долговязый янки, который смеет предписывать законы честным гражданам Арканзаса? Подожжем ему дом… Пусть изжарится со своею женою и всей прислугой!

– Отлично! Отлично! – загалдели в толпе. – Огня возьмем с его же собственной кухни.

Толпа всегда расположена к преступлению. Она хлынула к гостинице, как лавина, и предалась бы варварству, если бы перед нею не появилось новое лицо. Этот человек был настроен самым миролюбивым образом и, подняв руки вверх, просил позволения сказать только несколько слов.

Он был высок и строен, у него был высокий лоб, глаза и волосы каштанового цвета, мужественный рот. По тонкости сукна и снежной белизне белья, разумеется, можно понять, что он принадлежит к высшему обществу. Действительно, это был врач и юрист, прибывший год назад из Северных Штатов. Его глубокие познания во врачебной науке и привлекательность быстро доставили ему весьма обширную практику. Сверх того, он был избран в должность городского и областного судьи.

– Джентльмены, – сказал он, обращаясь к толпе, – подумайте хорошенько о том, что вы хотите делать. Мы все подчинены законоположениям Союза, и суды наши также готовы защищать нас от насилий, как и карать за насилия над слабейшими. Мистер Смарт не оскорблял вас, а, напротив того, удержал от преступления, которое навлекло бы на вас, полагаю, печальные последствия. Он оказал вам услугу, и я надеюсь, что вы могли бы выразить ему вашу признательность… Мистер Смарт человек достойный…

– Достойный!.. И мы обязаны ему!.. – воскликнул тот, который стрелял в Смарта. – Вот так сказано! Он меня чуть пополам не разрезал, как яблоко… Сжечь его харчевню, вот и все!

– Джентльмены, – сказал судья, – если мистер Смарт вас обидел, то, я уверен, он будет готов принести вам извинения… Пойдем к нему, переговорим с ним по-приятельски, и он согласится, я знаю, если мы наложим на него контрибуцию в виде виски. Дело уладится к обоюдному удовольствию. Как вы полагаете?.. Идет?..

– Да, – сказал человек со шрамом, – пусть он нас угостит! Но, попадись он мне только еще раз, я его тоже угощу девятью дюймами стали. Ребята, в харчевню!

Толпа кинулась с диким криком к гостинице, и миролюбивое посредничество судьи могло бы иметь роковой исход, но Смарт знал, с кем имел дело. Поэтому, видя, что толпа ринулась к его дому, он подошел к окну с карабином в руках и клятвенно объявил, что уложит первого, кто переступит порог его дома.

А он был известен как меткий стрелок. Судья выступил снова посредником; он заявил Смарту, что эти люди уже отказались от своих враждебных намерений и поэтому он просит его отложить в сторону карабин.

– Поставьте им четверть или полбочонка виски, – сказал он, – и они выпьют за ваше здоровье. Не лучше ли жить в добром согласии с соседями?

Смарт опустил карабин и ответил:

– Вы очень добры, мистер Дэйтон. Мало кто из ваших собратий принял бы на себя такой труд. Желая доказать этим добрым людям, что я не сержусь на них и хочу жить с ними в мире, я пожертвую им даже целый бочонок, только прикажу вынести его туда, к ним… У меня тут женщины в доме, и я думаю, что самим этим джентльменам будет удобнее распить водку на чистом воздухе, чем стесняться присутствием дам.

– Прах побери! Водка! – проговорил человек со шрамом. – И вы дадите нам в самом деле целый бочонок?.. И согласитесь сказать, что сожалеете о случившемся?

– С удовольствием, – ответил Смарт, хотя на его губах заиграла презрительная усмешка. – Я предоставляю вам бочонок самой лучшей водки из моего погреба. Все ли джентльмены довольны?

– Довольны! Довольны! – закричала толпа. – И вправду подавайте водку сюда! Где женщины, там пьется уже не так свободно. Только не мешкайте, Смарт!

Через несколько минут плечистый негр с курчавыми волосами вынес громадный глиняный кувшин с водкой и несколько жестяных стаканов. Толпа расположилась для выпивки на откосе и шумела там до поздней ночи. Смарт, оставшись с Дэйтоном, благодарил его за оказанную им помощь.

– Я исполнил только свой гражданский долг, – возразил судья. – Одно гневное слово порождает часто большие несчастья, а решительный человек, если только умно возьмется за дело, может всегда руководить толпою.

– Не знаю, так ли это, – сказал Смарт, покачивая головой и глядя на речной откос. – Людьми, подобными этим, трудно управлять, будь то оружие или добрые речи. Это скоты, которым нечего терять, ничем не дорожат, кроме жизни, и ею готовы пожертвовать из-за всякого вздора. Во всяком случае, я рад, что дело так обошлось: не люблю я проливать кровь, да еще ради пустяков! Вы зайдете, доктор, ко мне?

– Нет, Смарт, мне некогда, но я попрошу вас к себе. Приходите, мне надо поговорить кой о чем с вами.

– А если эти люди воротятся?..

– Не думаю. Они грубы, дерзки, скоры на руку, но я не считаю их способными на обдуманное злодейство. Они хотели поджечь ваш дом в минуту гнева, но теперь злоба их улеглась, и они не захотят вредить вам.

– Тем лучше! Но мой негр все же посторожит здесь без меня. Где бы я ни был в городе, я услышу его рожок в случае надобности. Я буду у вас через полчаса.

Мистер Дэйтон ушел, а Смарт воротился домой, где его ожидал неприятный прием. Мистрис Смарт была в самом отвратительном расположении духа. Сцены, происходившие перед гостиницей, а также то, что ей пришлось хлопотать без отдыха целый день, вывели ее из себя. Она была не из числа тех женщин, которые переносят неприятности молча, и чувствовала потребность излить на кого-нибудь свою досаду. Заслышав шаги мужа, она сдвинула на затылок шляпу, защищавшую ее от огня очага, подбоченилась и встретила своего супруга:

– Ну, что хорошего изволили совершить сегодня? Ведь стоит мне только отвернуться, как случается беда! Не может произойти на свете глупости, в которую не постарался бы всунуть своего носа мистер Смарт!

– Мистрис Смарт, – ответил трактирщик, бывший в хорошем настроении, – я спас сегодня жизнь человеку и полагаю…

– Спас жизнь человеку! Это к чему вам спасать-то? О чужих жизнях заботится! Вы подумали бы лучше о жене. Вам дела нет до того, как она работает, мучается. Вы выбрасываете за окно бочки прекрасной водки, как будто она так и валяется на улице!

– И я полагаю, – докончил свою фразу Смарт совершенно спокойно и как бы вовсе не слыша гневной речи жены, – я полагаю, что заплатил за нее не слишком дорого.

– А я вам скажу, – вскричала трактирщица, выведенная из себя, – я вам скажу, что вы человек бесчувственный! Вы не жалеете собственной плоти и крови! Наш Филипп уже подрастает, но вам до этого дела нет, вы ведете дела к разорению, и когда бедный мальчик достигнет совершеннолетия, ему некуда будет голову приклонить! Вы изверг, а не отец!

– Изверг, о котором вы говорите, не знал тоже, куда ему голову приклонить, – сказал Смарт, улыбаясь и потирая себе руки. – Но Смарт-отец дал хорошее воспитание Смарту-сыну, и Смарт-сын так воспользовался этим воспитанием, что сумел в несколько лет завести собственный, лучший отель во всей Хелене. В настоящее время старый Смарт уже умер; молодой Смарт стал сам старым Смартом; если же, согласно обычному течению жизни, молодой Смарт…

– Ах, довольно всякого вздора о старых и молодых Смартах! Займитесь делом; загляните в конюшню, пошлите ко мне негра; надо, чтобы он нарвал мне бобов в огороде, принес бы сахара из склада. О, мистер Смарт! Ваше легкомыслие сведет меня в гроб!..

– Мой сын послушает советов старого Смарта, как бывший молодой Смарт слушал, во время оно, своего старика, – продолжал янки с тем же невозмутимым спокойствием. – Поэтому можно надеяться, что Смарт-сын сумеет зарабатывать себе хлеб не хуже своего отца и столь же благородно, как отец.

– Пошлите ко мне Сципиона! – почти прорычала мистрис Смарт, вне себя от бешенства, и колотя чумичкою по столу. – Слышите, Ионафан? Пошлите сюда негра и уходите, если не желаете моей смерти. Если же не уйдете, я воспользуюсь кухонным правом[2]2
  Кухонное право в Северной Америке состоит в праве плеснуть кипятком в потолок над головою того, кого хотят выгнать из кухни. Этим «правом» пользуются преимущественно пароходные повара.


[Закрыть]… – Произнеся эту угрозу, мистрис Смарт схватила огромную железную ложку и опустила ее в кипяток.

Смарт знал хорошо, что его жена не приводит никогда подобных угроз в исполнение; она слишком ясно понимала характер мужа, для того чтобы осмелиться перейти от угроз к действиям. Однако, прекращая спор, он встал, пошел к двери и, уже на пороге, спросил, не прикажет ли она еще чего, прежде чем он уйдет из дома…

Такое молчаливое признание за нею главного авторитета в хозяйстве тотчас же смягчило ее сердце. Она отошла от кастрюли с кипятком, обтерла себе передником лицо и проворчала:

– Если у вас вечно дела вне дома, то, разумеется, вам не до домашних дел! Я должна, однако, сказать насчет лошадей…

– Им задан корм.

– А бочка с сахаром…

– Ее уже доставили в контору.

– Вот надо бы бобов…

– Сципион набрал их уже с полчаса назад.

– Прекрасно, но те две комнаты, которые нужны только что прибывшему джентльмену?..

– Они готовы, мы прибрали их вдвоем со Сципионом. Угодно вам приказать еще что-нибудь, мистрис Смарт?

Досадуя, что не к чему придраться, мистрис Смарт ворошила с ожесточением угли в очаге так, что лицо ее совсем побагровело. Потом она постаралась приподнять слишком тяжелый котел с водой, но никак не могла сдвинуть его с места, Ионафан подошел к плите, справился с котлом, подвесил его, оборотился с улыбкою к сердитой жене, чмокнул ее громко в обе румяные щеки и вышел, засунув руки в карманы и насвистывая знаменитую национальную мелодию: «Янки Дудль».