Текст книги "Пираты Миссисипи"

Глава XIV. Оргия пиратов и бегство Марии

Небольшая шлюпка отчалила от таинственного острова, пересекая реку к берегу штата Арканзас.

В лодке сидели двое: негр Боливар и молодой метис Олио. Негр сильно работал веслами; товарищ его лениво правил рулем. Метис был в нарядной ливрее из серого сукна с красными украшениями по швам; такая же серая фуражка лежала возле него, но он прикрывал голову от солнца широкополой шляпой. Спутники никогда не водили дружбы, они не разговаривали и теперь; Боливар смотрел вниз, усиленно налегая на весла, а Олио насвистывал небрежно какую-то песенку. Жена Келли любила и баловала этого молоденького метиса; он позволял себе обращаться заносчиво даже и с пиратами, принадлежавшими к белой расе. Боливару, единственному негру во всей шайке, приходилось особенно страдать от выходок юнца, и он ненавидел его всей душой. Но в эту минуту он казался очень довольным и бросал на метиса такие взгляды, которые не предвещали тому ничего хорошего.

– Правьте же хорошенько! – проговорил он в сердцах. – Вы неумеха, мне вдвое труднее приходится, а это не особенно приятно при таком зное.

– Ну, ты не загоришь более от солнца, как бы оно ни пекло! Но куда же ты ведешь лодку? – вскричал Олио. – Разве можно лезть под эти нависшие ветви? С них так и стекает на меня вода.

– Подожди, – прошептал негр сквозь зубы, – скоро и не так еще вымокнешь.

Через минуту среди густой, непроницаемой листвы раздался пронзительный крик и плеск воды, как от взмахов хвоста исполинской рыбы. Потом все смолкло, камыши и древесные ветви перестали колыхаться, волнение на воде стихло. Лодка выплыла вновь; в ней сидел один Боливар.

Он перевел дух с трудом и направил лодку к срубленному дереву, лежавшему вершиной в воде. Привязав к сучьям лодку, он надел на себя рубашку и куртку, снятые им прежде, и выронил при этом два письма из кармана. Он не умел читать, но долго рассматривал, однако, адреса на их конвертах. На одном из них было кровавое пятно. Он хотел стереть его мокрым пальцем, но только размазал его более. Тогда он подумал: не бросить ли его в воду? Однако не решился и спрятал письмо в карман.

Фуражка метиса оставалась в лодке. Вот это надо потопить, сказал он себе. Он вынул из другого кармана складной нож с толстой деревянной ручкой, воткнул лезвие в фуражку и бросил ее в реку, говоря:

– Дома найдутся ножи и получше. Так-то вернее…

Сделав все это, он направил лодку к острову. Накануне пиратам досталась богатая добыча, впереди была другая, еще лучшая; к тому же ни Келли, ни его ближайших подручных не было, поэтому можно было разгуляться на славу. На острове пировали. Один из пиратов, Питер, более воздержанный, чем другие, тщетно старался обуздать своих товарищей. Он старался внушить им, что их крик и пение могли быть услышаны с проходивших судов, что подвергало опасности всю шайку. Но разбойники не хотели ничего слушать; они уверяли, что веселятся так уже не в первый раз и это не приводило к беде никогда.

Когда Боливар появился среди пировавших, его приняли с шумными восклицаниями. Он, большей частью молчаливый и угрюмый, был тоже в возбужденном состоянии на этот раз и охотно согласился петь и плясать по просьбе своих товарищей.

– Браво! Ура! – кричали они, угощая его водкой, но один матрос, Корни из Иллинойса, отнял у него бутылку, говоря:

– Нет, пусть заслужит ее сперва. Покажи нам силу своей башки, Боливар. Я только что говорил товарищам, что ты можешь пробить круг сыра своей головой. Они не верят, а я прозакладывал двадцать долларов, что ты способен это сделать. Хочешь помочь мне выиграть спор, беленький цветочек? Мы разделим доллары пополам.

– Не желаю. Что мне ваши двадцать долларов! Я заработал сегодня их целую кучу!.. Двадцать долларов! Нашли чем удивить!

Он отвернулся, но Корни вытащил из кармана великолепный кинжал, говоря:

– А такую вещицу хочешь получить, белая сахарная голова, прелестная белая роза?

Присутствовавшие окружили Корни и негра.

Негр, не обращая внимания ни на чьи слова, смотрел только с жадностью на кинжал. Лезвие было из дамасской стали, рукоятка украшена золотом и серебром. Сам султан не отказался бы от такого оружия.

Если бы Боливар был в полном уме, он догадался бы, что Корни разыгрывает его, обещая подобную драгоценность за пустое пари. Но уже выпитая им водка производила свое действие. Он сдернул старую соломенную шляпу и крикнул:

– Идет! Подавайте круг сыра!

Но прежде чем принесли сыр, он начал плясать с кинжалом в руке, распевая во все горло негритянскую песню. Товарищи вторили ему, и гвалт становился оглушительным. Он стих, лишь когда внесли один из тех сыров, которые изготовляются преимущественно в Огайо и Пенсильвании. Такой круг сыра, диаметром в два фута, при толщине в четыре или пять дюймов, бывает всегда покрыт темно-желтой, упругой и твердой коркой, но черепа негров отличаются гибкостью и твердостью, позволяющей им переносить удары, от которых голова белого человека разлетелась бы вдребезги, как яичная скорлупа. Когда двое негров дерутся, головы служат им таким же оружием, как и кулаки. Боливар пробивал уже не раз круг сыра лбом, но Корни намеревался сыграть с ним злую шутку.

По его распоряжению круг сыра прислонили к бочке с сахаром, и негр, откинув сначала голову назад, разбежался, ударил лбом об сыр и разделил его пополам.

Со всех сторон раздались шумные рукоплескания, а Боливар, швырнув разбитый сыр на пол, крикнул с торжеством:

– Подбирайте свою творожную лепешку!

– Правда, что это не более чем творожная лепешка, – заметил один уроженец Индианы, – а вот попробовал бы кто проделать такую штуку с нашими сырами!

– Что такое особенное в ваших сырах? – закричал Корни. – И вы думаете, что Боливар тут спасует? Эй, подайте сюда круг индианского сыра! Я плачу за него пять долларов. Выберите самый твердый, и я ручаюсь, что выиграю пари! Не так ли, Боливар?

– Так, так! – пробормотал негр, который прикладывался еще несколько раз к бутылке и смотрел на всех посоловевшими глазами. – Где ваш сыр?.. Подавайте его…

– Вот, готово! – сказал выходец из Индианы, и негр хотел уже повторить свой опыт, но Корни остановил его, говоря:

– Постой, дружище, я заплатил за этот сыр наличными и потому не желаю, чтобы на нем остались клочья той шерсти, что растет у тебя на голове; не больно вкусно, если она попадет мне в рот. Поэтому позволь прикрыть сыр платком.

– Хоть одеялом… Мне все равно, – ответил негр, которого обступили пираты, чтобы отвлечь его внимание, между тем как Корни быстро подменил круг сыра небольшим камнем, прикрытым платком. Потом все расступились, и Боливар, закрыв глаза и откинув назад голову, бросился с разбега вперед…

Удар был так силен, что уложил бы на месте быка. Негр упал навзничь и пролежал несколько минут неподвижно, потеряв сознание. Потом он поднялся медленно, посмотрел вокруг бессмысленным взором и сжал себе виски. Голова у него так болела, что он едва не потерял сознание, но хохот товарищей привел его в себя. Он увидел камень, с которого свалился платок, и понял все. Угадал и кто был зачинщиком жестокого обмана, когда Корни подошел к нему и спросил насмешливо, не находит ли он, что сыр слишком уж пересох на солнце.

Прежде чем кто-нибудь подумал его удержать, негр кинулся на врага, ударил его изо всей силы кулаком и вцепился зубами ему в горло. Остальные бросились на помощь товарищу и с трудом оттащили Боливара от жертвы. Он бился так, что потребовались усилия десятка человек, чтобы одолеть его и связать ему руки. Шум поднялся страшный, и Питер кинулся к Джорджине, прося ее восстановить порядок и говоря, что Келли требовал спокойствия именно теперь. Но Джорджина боялась покинуть Марию. Бедная пленница порывалась бежать уже не раз, а в этот день с самого утра сидела безмолвно и неподвижно в углу, как потерявшая рассудок.

– Не бойтесь, она просидит спокойно до вашего возвращения, – сказал Питер, поглядывая гневно на Марию. – Недоставало еще этих хлопот: женщина, да еще помешанная!

Усиливавшийся шум заставил Джорджину решиться: накинув на себя шаль, она пошла за Питером.

Даже наиболее бушевавшие притихли при виде красавицы. Ее стройный, величественный стан, прелестное лицо с чудными черными глазами, обрамленное прядями темных волос, ниспадавших на ее белоснежную шею, произвели впечатление на толпу.

– В чем виновен этот человек? – спросила она, указывая на негра, отбивавшегося от своих преследователей.

Поднялся новый шум, все орали разом. Наконец Питер рассказал наскоро все, что произошло. Когда он объяснил, что Боливар едва не убил Корни, многие закричали:

– Смерть этому скоту! Кидается на людей, как пантера!

– Разве вы люди? – спросила смело Джорджина. – О чем вы думаете? Об удовлетворении своей личной мести, когда недруги окружают нас со всех сторон? Разве вы не сами возбудили ярость этого негра? На что вы жалуетесь? Разве змея не ужалит, когда на нее наступят? Идите все на места! Атаман может воротиться каждую минуту, и вы знаете хорошо, что грозило бы вам, если бы говорил теперь здесь он, а не я. Идите, проспитесь после вашей попойки, успокойтесь… Но знайте, что нарушение наших правил не сойдет вам так дешево в другой раз. Если негр виноват, атаман будет знать, что с ним сделать. Я вовсе не защищаю виновного; атаман разберет дело, но до тех пор ждите спокойно.

Эта твердая речь произвела свое действие. Хоть и ворча, зачинщики ссоры отпустили негра. В эту минуту из дома Келли промелькнула какая-то тень, раздался странный смех, и видение исчезло между пятым и шестым домиком.

– Это она! – воскликнула Джорджина. – Питер, Боливар, бегите за ней!

Питер бросился исполнять приказание, несколько человек последовали за ним, связанный негр оставался на месте. Джорджина поспешила разрезать веревки, но хмель с него еще не сошел, страшный удар о камень давал о себе знать, силы изменили Боливару после неистовой борьбы, и он, сделав лишь два-три шага, упал, как подкошенный.

Джорджина была уверена, что беглянку тотчас же поймают. Но полупьяные люди совались бесполезно из стороны в сторону, сбивая с толку Питера. Они возвратились ни с чем. Питер был убежден, что помешанная утонула, но Джорджина приказала возобновить розыски на рассвете.

Глава XV. По течению Миссисипи

Громадная река, постепенно расширяясь, сносит все, что встречает на своем пути, и ее ежегодные разливы грозят плотинам, плантациям, поселкам, мелким и крупным судам. И желтая лихорадка, эта страшная американская чума, довершает дело погибели, начатое великою «Матерью рек».

Том Барнвел, простясь с Эджвортом, плыл по реке, то работая веслами, то предоставляя шлюпку течению. В десяти милях от Хелены ему повстречался небольшой зеленый островок, к которому он решил пристать ненадолго.

Место казалось необитаемым, но пока он привязывал лодку к дереву, невдалеке раздались звуки скрипки. Неизвестный виртуоз играл что-то очень веселое с замечательным искусством.

Изумленный Том вышел на берег и пробился сквозь чащу кустарника. Он увидел молодого человека лет двадцати пяти с темными густыми волнистыми волосами, спадавшими на загорелую шею. Одет он был в серые штаны и синюю рубашку, большая соломенная шляпа висела на ближайшей ветке. Он стоял спиной к Тому, опершись о дерево, и водил смычком с таким усердием, как будто хотел пленить многочисленных слушателей.

Том невольно расхохотался. Незнакомец повернулся к нему и спросил спокойно, как будто ждал появления именно этого гостя:

– Как поживаете, сэр?

– Браво! – крикнул Том. – Вы играете с таким задором! Но что занесло вас сюда со скрипкой? Кого вы здесь занимаете?

– Самого себя, – отвечал незнакомец. – Я очень люблю наигрывать «Янки Дудль», «Роток лорда Гоу», «Марш Вашингтона» и национальные мелодии.

– И вы живете здесь? – спросил Том. – У вас дом?..

– Да, – отвечал скрипач, смотря пристально на него большими глазами. – Живу здесь, есть у меня и дом… или подобие дома… А кормлюсь я тем, что покупаю с проходящих судов. Милости просим ко мне, если желаете. Кстати, вы откуда явились? Я сначала подумал, что упали с неба.

– Моя лодка тут, на Миссисипи.

– Вы шли этой дорогой. Жилище мое немного в стороне. Пойдемте, я накормлю вас. Не отпускать же вас голодным!..

Он повел своего гостя немного далее в глубь острова, и Том увидел небольшую хижину, сложенную из древесных стволов. Дверь в нее была так низка, что приходилось нагибаться.

Обитатель этого скита был родом из Кентукки и жил тут в сообществе лишь двух больших собак. Он занимался рубкою леса и охотой на пантер и медведей и говорил Тому, что надеется сколотить вскоре порядочный капитал, который позволит ему переселиться в места более цивилизованные.

– Но только, – прибавил он, – все же с условием, чтобы мой ближайший сосед отстоял от меня не менее чем на пять миль.

Обстановка жилища была очень проста: столом служила бочка, опрокинутая вверх дном, стульями – два обрубка дерева.

– Нельзя же, в самом деле, сажать гостей на пол! – говорил чудак.

Вся посуда его состояла из чугунного котелка без ручек и без крышки, такой же сковороды, двух деревянных вилок и одной ложки. Но охотничьи принадлежности хозяина были совершенны: над дверью прицеплен превосходный карабин, в углу висел на гвозде большой охотничий нож.

Кровати не было видно, но на полу у стенки лежало несколько медвежьих шкур с раскинутым над ними пологом. В продовольственных запасах не было недостатка: с потолка спускались подвешенные куски сырого и копченого мяса. Видно было, что хозяин вполне запасся.

– Садитесь и располагайтесь как дома, – сказал кен-туккиец, ставя перед Томом деревянное блюдо с очень вкусными на вид ломтями копченой дичины и кусками жареной индейки. – Вот и лепешки из кукурузы, они недурны. Жаль, что не могу ко всему этому подать вам еще стаканчик виски.

– О, если у вас нет водки, – сказал Том, – то позвольте мне услужить вам. Я захватил с собою из Хелены целый бочонок, и мне его не выпить дорогой. Он у меня в лодке, и я проберусь за ним сквозь вашу чащу…

– Нет, зачем вам туда лезть. Я лучше сяду в свою лодку и притащу сюда вашу… То-то мне все казалось, что в воздухе пахнет водкой… У меня чудо что за чутье!

Говоря это, он вышел и скоро вернулся с бочонком в хижину. Он принялся тотчас приготовлять грог.

– А теперь, мой дорогой гость, – начал он, – не расскажете ли вы мне, куда это вы едете? Не до Нового Орлеана, надеюсь?

– Нет, только до Монгомери-Пойнта и с целью навести справки о ценах на разные припасы. У нас барка с товаром в Хелене, и наш рулевой расхваливает Монгомери как лучший рынок для сбыта.

– Монгомери? Ну, нашел место! Вам выгоднее было бы остановиться выше, в Мемфисе… Вы приставали там?

– Нет, рулевой отговорил. Он уверял, что все тамошние торговцы делают свои закупки в Кентукки. Правду сказать, я подозреваю, что у него есть какой-нибудь приятель в этом Монгомери и он старается сбыть наш груз ему…

– Весьма вероятно. Все судовщики на Миссисипи пользуются очень дурной славой. И еще я скажу вам одно: к моему изумлению, здесь проходит очень много судов по ночам. Если бы они шли вниз, нечему бы дивиться, но все они идут вверх, и именно перед рассветом. Не странно ли, что они не дожидаются утра и идут не на буксире у пароходов, а на веслах?

– Да, странно, – сказал Том. – Но, дорогой хозяин, мне пора. Счастливо оставаться!

– Куда вы торопитесь? Вы успеете еще в Монгомери.

– Но мне нужно потом опять подняться вверх по реке навстречу нашей барке. Вы позволите мне оставить вам мой бочонок с виски?

– О, принимаю с удовольствием. Отлейте сюда, в эту кружку.

– А как вы думаете, когда я прибуду в Монгомери?

– Завтра к утру, если ничего не случится. Отсюда около сорока пяти миль.

– Так я возьму кружку, а вам оставлю весь бочонок. Я могу там вновь запастись, а кружки мне за глаза хватит. Берите без церемонии. Я знаю сам, что значит сидеть вовсе без виски. Прощайте! Кстати, как же вас звать?

– Роберт Брэдшо. А вас?

– Том Барнвел.

Новые друзья расстались, но Том слишком засиделся на острове, и солнце стояло высоко, когда он взялся за весла. Сумерки очень коротки в жарких странах, и Тому надо было работать очень усердно. Течение несло его к острову № 61, который делил Миссисипи на два рукава.

Том не изучил фарватера и направил свою лодку в узкий проход. Она сидела не глубоко, и он не боялся подводных камней. Высоко над ним блистали мириады звезд на темно-синем небе; Том залюбовался красотою южной ночи и тяжело вздохнул. Но он тотчас же спохватился.

– Сумерки навевают меланхолию, – произнес он вполголоса. – На земле какое сверкание! Эти светящиеся червячки прелестны…

Он подъехал ближе к берегу и вдруг услышал звонкий женский смех.

– Это что? – спросил он себя в изумлении, направляясь ближе к острову. С берега продолжал раздаваться смех и послышалась странная речь:

– Рыщут лисицы. Да все напрасно! Не поймать птички, вылетевшей из клетки! Сюда, сюда, лодочник, ночной ветер свеж, и холодно мне…

Изумленный Том был в эту минуту у южной оконечности таинственного острова. Здесь, среди густой поросли, пираты прятали свои лодки, и никому постороннему не пришло бы в голову стараться проникнуть в эту густую, совершенно непроходимую по виду чашу. Том вглядывался в кусты, не видел никого, но вдруг, подняв глаза, окаменел от ужаса. На ветвях смоковницы, вытянувшихся над водой, сидела какая-то женщина в белом. Несмотря на всю опасность своего положения, она нагибалась еще ближе к реке, повторяя:

– Лодочник, ближе, скорее. Не то луна обожжет тебе лицо, и оно покроется веснушками к утру… Скорее… сюда… осторожнее…

И прежде чем Том успел причалить лодку, женщина упала к нему на руки. Лодка колыхнулась и понеслась, подхваченная быстрым течением.

Молодая женщина, придерживаемая Томом, оставалась неподвижной и молчала, глядя на остров, исчезавший в отдалении. Потом она оборотилась, стала пристально вглядываться в молодого человека и проговорила печально:

– Том Барнвел, Том Барнвел, перевези меня на тот берег… волны отнесли уже туда труп моего Эдуарда…

– Мария! – вскрикнул молодой человек. – Мария, вы здесь и в таком положении!

– Том, друг мой!.. Я знаю, что ты любил меня, но я не могла ответить тебе… Но что это на волнах?.. Труп моего отца!.. Мать тоже там.

– Что с вами, Мария? Что случилось? – спрашивал Том, усаживая ее бережно на корму. – Где ваши родители?.. Муж?..

Мария как бы не поняла сначала, потом вздрогнула и заговорила прерывающимся голосом:

– Нет никого! Все там… в воде!.. Мой Эдуард вынырнул из волн, он был так прекрасен. И он смеялся… О, этот смех!

Она зарыдала, и эти слезы как бы успокоили ее. Том не понимал ничего, и ему казалось, что он погружен в тяжелый, мертвецкий сон. Он любил эту несчастную с самой юности, потерял ее, и теперь она была тут, с ним, одинокая… Боже мой!

Что произошло? Вероятно, она находилась с родителями и мужем на каком-нибудь судне, погибшем близ острова. Все утонули, она случайно спаслась. Но забота о ее участи лежала теперь на одном Томе. Раздумывая, что предпринять, он решил, что разумнее всего было продержаться на реке до прохода какого-нибудь парового судна, идущего вверх к Хелене, и прибыть туда с Марией до отъезда Эджворта из этого города. Старик хорошо знал бедняжку и мог лучше придумать, что сделать полезного для нее.

Вдали показался пароход. Это был «Ван-Болен», занимавшийся перевозкой строительных материалов. Шкипер согласился принять пассажиров, и Том, усадив Марию поудобнее на палубе, поплыл к Хелене.

Глава XVI. Доктор Монро

Старик Лэйвли и его спутники вернулись с пленником на ферму. Раненый почти не подавал признаков жизни; он лежал неподвижно и только изредка стонал, когда носилки, привязанные к лошадям, дергались сильнее от неровности почвы.

Женщины, оставшиеся на ферме, были в крайней тревоге. Они знали, что люди, которых преследовали фермеры, были вооружены и не могли сдаться без отчаянного сопротивления. Увидев издали всадника, они бросились навстречу.

Это был старый Лэйвли, поехавший вперед, чтобы предупредить женщин и не испугать их сразу видом носилок. Его осыпали расспросами.

– Где Джеймс? – спрашивала мистрис Лэйвли, едва держась на ногах от волнения.

– Где Уильям, муж мой? – воскликнула молодая женщина. – Что произошло? Батюшка, говорите! Боже мой! У вас кровь на руке… на платье… Где Уильям?

Мистрис Дэйтон и Адель расспрашивали старика наперебой. Он так оторопел, что совершенно забыл подготовленный им рассказ о всем происшедшем и пробормотал только:

– Он еще жив… Его несут сюда.

– Несут?.. Кого? – спросили побледневшие женщины.

– Кто ранен?.. Джеймс… Уильям…

– Да нет же, глупые вы! – крикнул старик, рассердившись. – Дайте мне рассказать… Несут мулата, он ранен, а все живы и здоровы, как вы сами!..

– О Боже мой! – простонала старуха Лэйвли. – Зачем же ты нас так перепугал!

– Да, батюшка, не скоро оправлюсь я от подобного испуга! – проговорила мистрис Кук.

– Вот и вся ваша благодарность за то, что я скакал сюда сломя голову, чтобы вас успокоить! – воскликнул с досадой старик. – Вспыхивают, точно бочонок с порохом!.. Слушайте лучше, я расскажу все по порядку…

Он принялся за подробное изложение всего дела, не замечая еще одного постороннего слушателя. В столовой, в которую они вошли, сидел в сторонке человек, доедавший завтрак. Это был доктор Монро, или «Мертвецкий доктор», как его звали в окрестности.

– Здравствуйте, мистер Лэйвли! – проговорил он, услышав с большим удовольствием о том, что кого-то ранили.

– Ах, доктор Монро! – сказал старик с явным неудовольствием: о докторе Монро ходили сплетни, что он чует труп, как ворон падаль. – Но вот и наши! Жена, где нам положить раненого?

– Разве его внесут к нам?.. Впрочем, ты прав: хотя это и преступник, но все же наш ближний и Господь его уже наказал. Я думаю, лучше всего поместить его во флигеле, а Уильям и остальные перейдут сюда. О, мистрис Дэйтон, не на веселое зрелище приехали вы к нам!

Доктор Монро говорил без умолку о всяких ранах и повреждениях, повторяя, что его занес сюда самый счастливый случай.

– Надо ему сделать трепанацию, – бормотал он, – потом ампутировать руку и ногу…

– Что это вы! – перебил его старый Лэйвли.

– О, все будет сделано отлично, не беспокойтесь! – возразил доктор, потирая руки. – Ручаюсь за то, что он проживет еще после этого два или три дня. А за свои труды я не возьму с вас ничего, кроме его трупа. Попрошу у вас только лошадь, чтобы довезти его до Хелены.

Раненого уложили у огня. Старик Лэйвли и Уильям вышли на время для распоряжений по дому, прося Сандерса побыть пока с доктором у постели мулата. Уильям обещал тотчас же возвратиться и допросить Дэна, лишь только он очнется.

Но Сандерсу хотелось самому выведать многое от мулата, бежавшего от своего хозяина в шайку и теперь покинувшего ее вместе с Коттоном. Из обрывочного разговора старухи Лэйвли и мистрис Дэйтон он узнал о смерти Бен-виков, любивших Адель, как свою дочь. Они, без всякого сомнения, оставили ей богатое наследство. Выяснялся замысел Келли. Не говорил ли Блэквуд, что атаман получил известия из Джорджии, где у него находился доверенный человек?

Келли обещал хорошую сумму за похищение Адели, но Сандерсу было выгоднее заманить девушку для себя. Каким способом – он сам не знал этого, но решил промедлить с приказом атамана, перед которым он мог всегда потом оправдать себя необходимостью оставаться при раненом, чтобы он не наговорил лишнего. Сам Сандерс выведает у него все и потом устранит навсегда, как это водилось в шайке. Сандерс не задумывался над этой мерой, видя в ней не только исполнение клятвы товариществу, но и обеспечение своей личной безопасности, что было для него, безусловно, главнее.

Присутствие доктора очень стесняло его, но выжить этого человека не было возможности. Монро тщательно осматривал раненого, не смущаясь нимало его мучениями. Он вытащил и разложил арсенал хирургических инструментов, продолжая уверять, что пациент ни в коем случае не останется в живых.

Возвратившийся в это время Джеймс сообщил, что, по несомненным данным, Коттон направился к югу. Было необходимо устроить на него облаву: стало известно, что недавнее убийство в Арканзасе было совершено тоже им. От него приходилось ждать новых злодейств, в своем отчаянном положении он мог промышлять лишь грабежом и убийствами. На семейном совете у Лэйвли было решено, что Джеймс отправится оповестить всех фермеров в окрестностях Хелены, а отец его поднимет тревогу в округе. Заботу о раненом – уже достаточно наказанным, по мнению этих добродушных людей, – нужно возложить на Уильяма и на доктора.

Мистрис Дэйтон и Адель решили вернуться домой, обещая посетить своих друзей в другое, более благоприятное время. Джеймс был уверен, что Сандерс поедет их провожать. Он мог только смущенно просить Адель позволить ему приехать за нею и мистрис Дэйтон в другой раз и с тем уже, чтобы они погостили на ферме подольше.

Еще до отъезда гостей старый Лэйвли собрался в дорогу. Он хотел было идти пешком, но мистрис Дэйтон вскрикнула с ужасом:

– Вы опять босиком! Мистрис Лэйвли, как вы позволяете? Ведь он простудится так, что сляжет в постель!

Старик расхохотался.

– Невозможно его уговорить! – сказала старуха. – Он никого не слушает и обувается лишь по воскресеньям, когда идет со мной в церковь.

Старик направился к двери, но Адель взяла его за руку, говоря:

– Мистер Лэйвли, докажите, что ваша жена не права… Вы обуетесь, не так ли? Дождь пойдет, вы замочите ноги…

Лэйвли взглянул с отчаянием на дверь, но Адель и мистрис Дэйтон продолжали его уговаривать, а старуха побежала за его башмаками. Он поколебался с минуту, потом решился и обулся.

– Вы совершили чудо, моя милая! – говорила обрадованная мистрис Лэйвли. – Он очень любит меня, но ни за что не наденет обувь, как бы я его ни упрашивала. Благодарю вас! Теперь я уж постараюсь его приучить не только к башмакам, но и к шерстяным чулкам.

Лэйвли шел в своих башмаках, точно ступая по раскаленным угольям, но, войдя в лес, он остановился, осмотрелся кругом и юркнул в самую чащу кустарника. Приставив там свой карабин к дереву, он расшнуровал башмаки, снял их и повесил на сук. Потом, потирая себе ноги, как будто их свела судорога, он поднялся, схватил карабин и пошел весело вперед.