Электронная библиотека » Уильям Манчестер » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 14 ноября 2013, 07:54


Автор книги: Уильям Манчестер


Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 64 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Это была одна сторона первой реакции Альфреда на общественные беспорядки. Несомненно, она была именно такой жесткой, но рабочие той поры привыкли к регламентации жизни. Более того – и здесь мы видим начало преданности крупповцев Круппу, – Альфред признавал, что титул промышленного барона накладывал на него огромную ответственность. Будучи почтенным предпринимателем, он должен был сохранять для людей работу, кормить семьи, находить лекарства, сколько бы это ни стоило. В 1848 году первоначальной собственностью было его фамильное серебро. Оно пережило предыдущие превратности судьбы. Теперь же, подобно Фридриху Великому, он расплавил его, чтобы выплачивать зарплату, а его английские шпоры были пропущены через крупповский прокатный стан и в результате окупились. Тем временем Штоллинг договорился о кредите с кельнским банкиром Соломоном Оппенхаймом. В тот год, когда банки терпели крах, это было немалым подвигом, и хотя Альфред, не желавший платить проценты, начал долгую вражду с «евреями – биржевыми спекулянтами и прочими паразитами», зарплата опять была выплачена. В 1849 году русские, подавив венгерское восстание под предводительством Кошута, занялись внутренними делами и предложили Круппу 21 тысячу рублей за то, что он построит в Санкт-Петербурге огромную фабрику по производству ложек. Впереди сверкнул луч надежды, пока всего лишь проблеск. 10 июня он писал: «Кто не страдает от нынешних условий? Просто мы должны держать голову над водой».

* * *

На первой фотографии Альфреда, сделанной как раз в то время, он выглядит человеком, который старается держать голову выше воды. Тогда ему было тридцать семь лет, и хотя он с юности не прибавил в весе ни фунта, ему можно было дать все пятьдесят. Его тонкие, прилизанные волосы быстро редели (он еще не мог позволить себе приобрести парик), бледный лоб пересекали три глубокие морщины. Глаза были узкими и подозрительными; в них таился лисий, измученный, затравленный взгляд. Альфред научился не верить в удачу, не доверять иностранцам и даже своим собственным людям. Больше всего он боялся будущего, что показывает, насколько обманчивой может быть судьба, потому что будущему предстояло увенчать «Фрид. Крупп из Эссена» ослепительной радугой цвета денег. Для этого не требовалось никаких невероятных изобретений. Семена будущего богатства были рассыпаны вокруг него. Подавление франкфуртских выскочек вело к созданию диктаторского режима, который Круппу был абсолютно необходим. Впереди точно вырисовывался великий век железных дорог. За рубежом Соединенные Штаты были близки к тому, чтобы опоясать континент рельсами, но у Америки все еще не было собственной сталелитейной промышленности, а на металлургическом заводе у Альфреда уже тогда производилось пробное литье рельсов.

Однако самым благоприятным нововведением оказалось то, что поначалу выглядело наименее обещающим. На протяжении многих лет его никто не замечал, оно не привлекало совершенно никакого внимания и не возникало даже как тема для обсуждения на обеде в Штаммхаусе. Но это был любимый проект Альфреда.

Каждый из его братьев проявил недюжинный технический талант. Герман внес свой вклад в ножевые прокаты. В 1844 году на промышленной выставке в Берлине Крупп представил последнюю модель этой машины, которая «с помощью прижимного вала преобразует листы необработанного серебра, немецкого серебра или любого другого ковкого металла в ложки и вилки любой формы, с какими угодно принятыми орнаментами, путем вырезания их из плоского отрезка стали и отчетливого клейма». Фриц, который был бездельником и «сапожником», попытался создать опытные образцы пылесосов и безлошадных экипажей. Эти попытки потерпели провал, но провалы у него случались не всегда; на промышленной выставке в Берлине его трубные колокола принесли Круппу золотую медаль, которую четыре года спустя пришлось принести в жертву пожару. Собственные вклады Альфреда в выставку 1844 года были проигнорированы. Сам он о них думал не слишком много. В его записях они упоминаются случайно, почти походя.

Это были полостно-кованые, холоднотянутые мушкетные стволы.

Глава 3
«Пушечный король»

Никто не может с уверенностью сказать, что побудило Альфреда выпустить свой первый мушкет. Семья не занималась оружием с тех пор, как его отец точил штыки, и, поскольку их последняя отправка из Эссена состоялась, когда Альфреду было семь лет, любые воспоминания, которые могли у него сохраниться, были в лучшем случае чрезвычайно смутными. Конечно, оружие принадлежало к старым традициям района Рура, причем это были мечи, а древним местом обитания их производителей был Золинген, но в любом случае все переходили на изготовление ножей и ножниц. Поскольку свидетельств нет, строится множество гипотез. Современные поклонники Круппа высказывают предположение, что Альфреда вела национальная гордость. Один из них отмечает, что в те времена «поэтический гений молодежи Германии был насыщен воинственными идеалами, а смерть в бою расценивалась как священный долг во имя Отечества, дома и семьи». Здесь скорее немецкая легенда, нежели история Круппа. Если Альфред и был идеалистическим юношей, об этом ничто не говорит. По другой версии, Альфред просто взглянул на лист проката толщиной в 8 дюймов и вдруг подумал, что, если его соответствующим образом развернуть, это придаст ему вполне военный вид. Это тоже неубедительно, хотя бы потому, что нет ни малейших свидетельств, которые бы подтверждали наличие у раннего Круппа проката такой толщины.

Согласно третьей версии, один торговец оружием спросил Германа, который ездил по торговым делам в Мюнхен, нельзя ли отливать оружие из стали, и он отправил это предложение домой. Это – наиболее вероятная из трех версий. В то время Герман действительно был в Южной Германии. Ему было двадцать два года в 1836 году, когда Альфред попытался собственноручно ковать оружие. Работа продвигалась медленно. Как и первый прокатный стан Германа, и приспособления Фрица, это было хобби для занятия после работы, а у него было меньше свободных минут, чем у братьев. Большую часть времени находясь в поездках и деловых хлопотах, он возвращался наконец в Штаммхаус, утопал в старом кресле Фридриха из коричневой кожи и моментально сталкивался с тысячью мелких административных деталей. При такой бешеной нагрузке ковка заняла семь лет, но все же привела к блестящему техническому успеху. Весной 1843 года он произвел свой первый конический ствол яркого серебристого цвета. В восторге от достигнутого он сделал то. что казалось естественным, – попытался его продать. А потом знакомые горькие чувства разочарования начали крушить его надежды. И продолжалось это дольше, чем ушло времени на ковку. Горечь пронизала его жизнь, отравляя его веру, пока он не начал сожалеть обо всем этом предприятии.

Перво-наперво он обратился к Пруссии. В самый жаркий день того лета он вычистил, оседлал свою лучшую лошадь и поехал на оружейный склад Саарн. Первая попытка была неудачной. Вспотевший охранник Саарна был груб; Альфреду дали от ворот поворот. Приехав снова, он обнаружил, что дежурный офицер, лейтенант фон Донат, считал идею стального оружия довольно смешной. Однако фон Донат доверительно сказал ему, что его коллега, капитан по имени Лингер, может думать и по-другому. Лейтенант, как можно понять, считал капитана человеком несколько эксцентричным. К сожалению, инакомыслящего военного специалиста в тот момент не оказалось на месте. Несомненно, такое объяснение было дано только для того, чтобы Альфред легче воспринял отказ, но он галопом ускакал домой и отправил в Саарн свое лучшее оружие. В сопроводительном письме он с гордостью писал: «Пользуясь вашим любезным позволением, имею честь послать вам мушкетный ствол, выкованный из лучшей тигельной стали… Наверху ствола я оставил кусок стали в виде клина, который можно срезать в холодном виде и проводить на нем любые испытания прочности материала».

Он не ожидал, что армия изменит свою политику в отношении мелких видов оружия. Мушкеты были совсем не тем, что он держал в голове. Его интересовало мнение относительно «пригодности этого материала для пушек», и он объявил, что его следующим шагом будет «выковывать такие стволы из тигельной стали непосредственно в виде труб». Ожидая восторженной реакции на свой первый образец, он уже паковал два других; вскоре они должны были быть отправлены.

И они были отправлены. И их вернули. У Лингера были кое-какие мысли, но он был не настолько эксцентричен. Разгневанный Альфред обратился к своим любимым иностранцам – англичанам. На плохом английском он проинформировал одну бирмингемскую фирму, что посылает ей «в одном пакете» два ствола, «которые она будет рада подвергнуть суровым испытаниям и сравнениям с оружейными стволами из железа, в особенности в том, что касается крепости материала и последствий большей чистоты и отделки души». (Он имел в виду «канал ствола». По-немецки Die Seele означает и «душа», и «канал ствола».) В случае, если фирма закажет более десяти тысяч стволов, он, очевидно, пересмотрит стоимость заказа мушкетов; это будет лучше, чем ничего, – он готов предложить цену от 10 до 12 шиллингов за ствол. Если заказ будет еще больше, он предложит еще более низкую цену. Однако британцев, как и пруссаков, не интересовало стальное оружие ни за какую цену. Они ужасно сожалели. Надеялись, что он поймет. Но этим все и кончилось.

Но он даст еще один шанс своей собственной стране. В военных вопросах решающее слово оставалось не за Саарном, и после промышленной выставки он решил обратиться в Генеральный военный департамент Берлина. На данный момент его артиллерийский проект был отложен; он определенно сконцентрировался на мелких видах оружия. Непрерывное лоббирование и, возможно, кое-какие взятки убедили Саарн провести испытания одного из его стволов. Оружие блестяще показало себя, даже после того, как толщина металла была спилена до половины требуемой по норме, а испытательный заряд увеличен до трех унций пороха. Все эти результаты Альфред представил генералу фон Бойену, мужчине семидесятилетнего возраста, который служил у Бюлова начальником штаба в войне против Наполеона и вернулся из отставки, чтобы стать военным министром. Через три недели, 23 марта 1844 года Крупп получил ответ:

«В ответ на предложение, переданное мне в вашем письме от 1-го числа текущего месяца, настоящим информирую вас о том, что никакого смысла не имеется в том, что касается производства мушкетных стволов, поскольку нынешний способ их изготовления и качество производства их таким способом по значительно меньшей стоимости отвечают всем разумным требованиям и едва ли оставляют желать чего-либо лучшего».

Даже в те времена военные люди выражались невразумительно. И если отбросить издержки стиля, оставалось только то, что приводило в уныние. Но все-таки генерал оставил дверь открытой для «дальнейшего рассмотрения вопроса о производстве пушек из тигельной стали». Альфред в нетерпении смахнул пыль со своих артиллерийских планов и предложил изготовить экспериментальное орудие. 6-фунтовое, полагал он, не уложится в его существующие мощности. В конечном счете он думал вложить более 10 тысяч талеров в создание полностью оборудованного оружейного цеха (маховики, новые печи, паровой молот мощностью в 45 лошадиных сил), но не было смысла затевать все это, пока Берлин не одобрит орудие. Он предложил 3-фунтовое орудие. Он может предоставить его «через пару недель». Генерал несколько потеплел, и 22 апреля 1844 года Круппу был дан зеленый свет. К несчастью, Альфред грубо ошибся в расчете времени: три года спустя он все еще заверял нового министра, что орудие на подходе. Оно было поставлено на военный склад Шпандау, недалеко от Берлина, в сентябре 1847 года.

Пруссия получила первую пушку Круппа. И меньшего внимания к ней было проявить невозможно. Позднее это официальное невнимание было отнесено на счет политических беспорядков, но они начались только через полгода, а когда начались, критический период был коротким. На самом деле никто не проявлял интереса даже к тому, может ли орудие стрелять. Бездействующими оставались 237 фунтов лучшей крупповской стали, над которыми даже не было защитного покрытия. На протяжении почти двух лет пауки затягивали паутиной 6,5-сантиметровый (2,5 дюйма) ствол, пока Альфред, выйдя из себя, не призвал к действию пассивную Комиссию по испытанию артиллерийских орудий. В июне 1849 года пушка выстрелила на полигоне Тегель. Три месяца спустя сообщение об этом дошло до Эссена. Прочитав его, Альфред был ошарашен. Орудие стреляло хорошо, покровительственно сообщалось в депеше: его может разрушить только чрезмерная загрузка. Но «необходимость усовершенствования нашего легкого оружия едва ли существует. Пожелать можно только более продолжительной жизни тяжелых бронзовых стволов и увеличения мощности железных». Сделав такой безоговорочный вывод, комиссия оградила себя следующим:

«Поэтому мы не можем рекомендовать вам продолжать эксперименты, если вы заранее не видите своего собственного способа ликвидации препятствия к производству стволов такого типа, вытекающего из их высокой стоимости».

Бойен, по крайней мере, высказывался прямо. Разъяренному Альфреду казалось, что комиссия служила и нашим, и вашим. Фактически никто не хотел его изобретения. Оно представляло собой перемену, а закостеневшие военные чины смотрели на любой прогресс прищуренными глазами. В ретроспективе приговор комиссии представляется на удивление близоруким. Но так встречали новизну не только в Пруссии. Как любой переворот, индустриальная революция породила мутные волны контрреволюции; в тот же самый год, когда Альфред начал ковать свой первый мушкет, Сэмюэл Морзе довел до совершенства свой телеграф, и ему пришлось восемь лет стучаться в двери Вашингтона, прежде чем был проложен первый кабель. Умы военных были особенно невосприимчивы к новому. Офицерский корпус XIX века ожесточенно боролся с идеями Ричарда Гатлинга в Америке, Генри Шрапнеля в Англии и графа Фердинанда фон Цеппелина в Германии.

Орудие Альфреда было не только отвергнуто; оно вызвало глубокое негодование. Пока он не вторгся в эту сферу, процесс производства вооружений был стабильным и предсказуемым. Фельдмаршал мог разрабатывать свои боевые планы с уверенностью в том, что применяемая тактика будет такой, какой он выучился, будучи кадетом. В некоторых областях на протяжении веков не было ничего нового. Порох, по существу, был той же самой взрывчаткой, которую китайские ракетчики использовали против противника в 1232 году. В пузатых, толстостенных, по форме напоминавших чайники пушках 1840-х годов проглядывались очертания усовершенствованных катапульт, которые появились в XIV веке, когда ремесленники, отливавшие чугунные церковные колокола, изменили литейные формы таким образом, чтобы выбрасывать камни.

Усовершенствования были минимальными: лучшее литье, лучшее сверление, более широкие стволы. В 1515 году немцы представили в Нюрнберге устройство для блокировки колес; несколько лет спустя французы изобрели пушечные ядра. Главный вклад Наполеона состоял в том, чтобы размещать батареи на коротком расстоянии от огня («огонь – это все»); несмотря на всю свою репутацию мастера артиллерии, он не мог изменить средневековую технологию оружейников. Притягательность войны привлекла многие самые блестящие умы в Европе к созданию новых способов убийства людей, а за три столетия до рождения Альфреда Круппа Леонардо да Винчи мечтал о полевых орудиях, заряжающихся с казенной части. Долгое время препятствием была металлургия. Во время дебюта Круппа оружейные мастера, к сожалению, были невежественны в химических законах. Немногие шаги вперед, которые они делали, в большой степени основывались на опытах и ошибках, а поскольку они экспериментировали со смертью, то часто возвращались к своим чертежным столам с окровавленными руками. Ни один из металлов не был по-настоящему надежным. Каждое крупное орудие могло взорваться в любую минуту. Литые чугунные пушки эффективно применялись Густавом Адольфом в Тридцатилетней войне, но, тем не менее, они оставались до опасной степени хрупкими из-за высокого содержания углерода; во время осады Севастополя, через семь лет после того, как комиссия унизила Круппа, литой чугун привел к ужасающим жертвам среди британских канониров. В употребление входило кованое железо с даже меньшим содержанием углерода, чем сталь. Но тут возникали как раз противоположные трудности. Оно было слишком мягким. В 1844 году 12-дюймовое гладкоствольное орудие взорвалось во время парадного плавания американского военного корабля «Принстон», убив государственного секретаря и министра военно-морских сил и резко обострив отношения между кабинетом и адмиралами. Каждый подобный инцидент способствовал усилению консерватизма, свойственного рутинерам в мундирах с золотыми галунами. Бронза была самым безопасным выбором, и большинство из них придерживались этой точки зрения. Она была тяжелой и ужасно дорогой, но у ранних викторианцев пользовалась исключительной хвалой. Веллингтон с ее помощью одержал победу над Наполеоном. Это было самым сильным аргументом против 3-фунтового орудия Круппа. Генеральный инспектор артиллерии в Берлине, как писал позднее Альфред одному из своих друзей, прямо заявил ему, что «не будет иметь никаких дел с пушкой из литой стали, потому что старые бронзовые орудия доказали свое превосходство во время битвы при Ватерлоо».

Ватерлоо: в 1849 году это было неотразимым доводом. Столкнувшись с ним, дрогнул даже Альфред, и, составляя планы своей мировой премьеры, он опять отложил на полку чертежи пушки. Премьера должна была состояться в английском «Кристал-палас». В 1851 году британцы собирались проводить первую всемирную ярмарку. Пруссии было отведено небольшое место, слабо освещенное; но если Крупп хотел, он мог арендовать площадь. Он очень хотел этого и, проявив инстинктивное чутье в отношении рекламы, предвидел, что любой успех в Лондоне будет замечен во всем мире. Европейские промышленники наперебой хотели видеть, кто произведет самый большой блок литой стали. Все хвастались «чудовищными слитками», и Лондон должен был рассудить, кто может продемонстрировать самое большое чудовище. Это был прекрасный шанс достичь определенного статуса. С точки зрения Альфреда, победителем должен был стать человек, у которого самые дисциплинированные рабочие, – босс с самым тяжелым хлыстом. Собрав своих крупповцев, рявкая команды, он добился выдающегося подвига. Девяносто восемь тиглей были залиты одновременно и без сучка без задоринки. Он создал техническое чудо: слиток в один кусок весом в 4300 фунтов.

Начало апреля застало его в Лондоне среди безумного количества викторианских металлических изделий «Кристал-палас», и он с места событий посылал домой наставления. Теперь, когда Герман ушел, он обращался к фабрике коллективно – «джентльмены организации» или «джентльмены из коллегии», когда чувствовал себя возвышенно, или же, в более веселые моменты, «дорогой завод». Он привез с собой помощника, чтобы распаковывать тару, и этот человек был слишком занят, чтобы заниматься чем-нибудь еще. («Хагевиш просит передать его жене, что у него все в порядке и он ждет от нее новостей. У него сейчас нет времени писать письма».) Без пиджака, весь в поту, он сам лихорадочно осматривал стенды и изучал более тонкие образцы. («Брейл отдал в заклад свою голову за фирму с блестящими слитками. Теперь его голова – моя».) Ожидая поднятия занавеса, он занимался деталями. 13 апреля он напомнил заводу: «Когда я вернусь, надо сделать колесо». Это первое упоминание о крупповском стальном бесшовном железнодорожном колесе, а в холле «Кристал-палас» он встретил некоего господина Томаса Проссера, американца, который потом начнет распространять колеса по всему континенту. (Их последующий контракт, датированный 16 августа 1851 года, до сих пор хранится среди деловых бумаг правнука Проссера. Семейство Проссера представляло Круппа в Соединенных Штатах до Первой мировой войны. После 1918 года две фирмы достигли нового соглашения. Со времен Второй мировой войны никаких связей не было. – Письмо Роджера Д. Проссера автору, 23 сентября 1961 года.)

Главной заботой конечно же было чудовище. Неизбежно возникли драматические преграды. Без них это бы не было шоу Круппа. Ожидая прибытия своего чуда, он бахвалился: «Мы заставим англичан открыть глаза!» Он предупредил своего помощника, чтобы тот держал язык за зубами, но забыл о собственном языке: «Английская газета сообщает, что Тэртон из Шеффилда пришлет на выставку слиток тигельной стали весом в 27 английских центнеров. (На самом деле он весил только 24 английских центнера – 2400 фунтов.) Вероятно, именно из-за меня он делает большой слиток, потому что я об этом говорил…» Ко всем подкрадываясь, он разыскивал соперников. Один из крупповских мифов – о том, как он выхватил карманный нож, сделанный из своей стали, соскоблил кусок с английского слитка и фыркнул: «Да, он большой, но никакого толку». Он был определенно высокомерен. Домой он презрительно писал:

«У англичан здесь лежит кусок литья весом в 2400 фунтов с надписью «чудовищное литье» и пространным описанием его замечательных качеств и трудностей производства. Ковки нет, и пока ничто не доказывает, что это не чугун. Я говорил, что мы каждый день делаем подобные небольшие куски».

Да. Но шеффилдский слиток был уже там, а крупповский не прибыл. Никто не мог обратить своего взора на то, чего там не было, и Альфред, заполняя свой стенд мелких изобретений, собрал для выставки все, что у него было: прокатные станы для чеканки монет, пружины для экипажей и амортизаторов, оси колес для железнодорожных вагонов. Не теряя надежды, он вписал в каталог выставки: «Кованая литая сталь, содержащая малое количество углерода; представлена как образец чистоты и прочности». На выставочный комитет это не произвело впечатления. В каталоге он числился под номером 649 и характеризовался как «промышленник и отчасти изобретатель из Эссена, рядом с Дюссельдорфом» – самого Эссена не было на английских картах. В бешенстве расхаживая по «Кристал-палас», он отправил телеграмму SOS джентльменам из коллегии: «Присылайте все, что только может быть готово». Это был один из исторических моментов типа того, когда Ньютон увидел упавшее яблоко. Запоздалым мыслям Круппа предстояло стать сенсацией Лондона. Поспешно внесенные в конец номера 649 после и так далее, они гласили: «орудия и лафеты, нагрудные панцири из литой стали».

Чудовище появилось в последний момент и вызвало сенсацию. Производители сгорали от любопытства; Круппу была присуждена вторая золотая медаль, а сам он был провозглашен гением. Чем больше эксперты изучали текстуру, тем больше они возбуждались. Однако столь тонкие моменты не дошли до публики. Ее во дворце главным образом привлекала реприза Альфреда. Ожидая прибытия слитка, он уделял часы демонстрации пушки. Это было орудие, создание которого он планировал долгие годы, – 6-фунтовое, отполированное до зеркального блеска и водруженное на растертый вручную пепел – из дерева, которое древние тевтоны предпочитали для изготовления копьев. Вокруг него лежало шесть сверкающих бронированных нагрудных панцирей, а сверху служил как бы прикрытием военный тент, увенчанный прусским королевским флагом и щитом. Надпись на щите не имела никакого значения. «Немецкий таможенный союз» – на любом языке это звучало скучно. Но пушка и панцири напоминали об универсальном и волнующем языке корсиканцев: слава, вперед, штык, атака. Чистая сталь, окутанная рыцарским волшебством, напомнила вздыхавшим леди в шляпках о романтических доспехах принца Гала и святого Георгия, о дне святого Криспина и обо всем тому подобном. После того как королева Виктория остановилась у тента и пробормотала что-то одобрительное, каждая лондонская газета сочла себя обязанной поближе взглянуть на Круппа. Обидевшись за унижение Шеффилда, некоторые журналисты дали волю шовинизму, который затмил их оценки. Корреспондент газеты «Обсервер» заметил: «Хрупкость стали настолько высока, что мы сомневаемся, выдержит ли она несколько зарядов пороха подряд». Тем не менее, и «Обсервер», и «Дейли ньюс» признали, что пушка была красивой на вид, а «Иллюстрейтед Лондон ньюс» превознесла «изумительную стальную пушку герра Круппа» как «пижона среди отличных орудий».

Альфред не продал свое отличное орудие в Лондоне. Сообщение жюри было экстравагантным в похвале его слитка («Ни одной другой страной на выставку не было представлено бруска литой и кованой стали таких больших размеров и такой же красоты. Члены жюри не припомнят, чтобы они где-либо видели подобный пример»), но жюри проигнорировало пушку. Тем не менее, аплодисменты общественности, первые в его адрес, и притом английской общественности, взволновали его. Он начал видеть настоящие возможности в создании военного снаряжения, а «Кристал-палас» научил его тому, как их реализовывать. Выставки были великолепной рекламой. Поэтому он будет посещать каждую из них в Европе в сопровождении смертоносных пижонов. Это был урок, который он вынес из английских аплодисментов, и его нельзя за это винить. Да, один британский репортер выразил сожаление, что Крупп не показал устройств «для перемалывания зерна, хирургических инструментов или чего-либо более подходящего для нынешнего мирного века и для выставки, чем образцовое полевое орудие». Но это репортер, а не Крупп неверно понял смысл времен. На выставке не было недостатка в стали, предназначенной для мирных целей. В разделе Соединенных Штатов на выставке был представлен усовершенствованный плуг, отделанный дорогим деревом, украшенный американскими росписями и отполированный так же гладко, как 6-фунтовая пушка Альфреда. Но никто, включая и журналиста – критика Круппа, не обратил на него внимания.

* * *

Альфреду шел сороковой год. Он уже был человеком уважаемым; в Эссене он считался стариком – да и как иначе могла восприниматься эта высохшая, изнуренная, в неизменных сапогах фигура с жесткими, резкими движениями чудаковатого старикашки. Крупповцы удивлялись искусству верховой езды старикашки. На самом резвом жеребце он сидел твердо и прямо, полный уверенности в том, что его посадка заставит пойти на любые уступки. Он так и не научился расслабляться, а теперь учиться этому было поздно; с этого времени каждый деловой успех лишь возбуждал его аппетит. А успехи теперь приходили. Еще до Лондона наступил железнодорожный бум, который разжигал печи фабрики. В 1849 году Крупп довел до совершенства оси и пружины из литой стали, подписал большой контракт с кельнской фирмой «Миндер Айзенбан» и построил пружинный цех, которому обеспечено будущее. Это должно было бы его несколько успокоить. Но не успокоило. Поглощенный необходимостью достигать, он мог отрываться от своих гроссбухов и чертежей всего на несколько секунд и снова погружался в них. Летом 1850 года давняя болезнь Терезы закончилась ее смертью. Это сильно затронуло Германа, а Берндорф испытывал беспрецедентные в Эссене финансовые потрясения. Альфред был немногословен и тверд. «Только две вещи… могут двигать мной – честь и процветание», – писал он, а здесь не было ни того ни другого. В одном письме он коротко упомянул о своей утрате и тут же переключился на тему своей новой линии по производству чайных ложек.

Тем не менее, в его жизни образовалась брешь. Ида отдалилась, и он почувствовал себя вдовцом. Тереза знала, как готовить его любимые блюда, подметать пол, убирать постель и содержать Штамм-хаус в полном порядке. У него не было времени на домашние дела. Кроме того, это была женская работа. И поэтому, как и многие другие холостяки среднего возраста, внезапно лишившиеся заботливой матери, он начал подыскивать жену. Вернувшись из «Кристал-палас», он задумался о жизни одного из своих неженатых польских заказчиков: «Быть старым холостяком в Варшаве, должно быть, ужасно; это противно везде».


Но Альфред не женился ни в тот год, ни на следующий. Достойный выбор требовал времени. Как у поклонника, у него были определенные и очевидные недостатки. Но он никогда не был малодушным; если он держит двери открытыми, полагал он, дело будет закрыто, и оно было закрыто 24 апреля 1853 года. На следующий день он писал из Кельна:

«Годы спустя после того, как я дал слово, что намерен жениться, я, наконец, встретил ту, с кем – с нашей первой встречи – надеялся обрести счастье, причем так уверен, как не считал даже возможным. Леди, с которой я вчера обручился, – это Берта Айххоф, и живет она здесь, в Кельне.

Эту новость предлагаю твоему дружественному вниманию и. пожалуйста, перешли это письмо в Варшаву моим друзьям и благожелателям Хоке и Лукфельду.

Искренне твой и счастливый.

Альфред Крупп.

P. S. Ты понимаешь, что я не могу много писать в доме невесты, и простишь меня за краткость. Что скажет твой отец?»

Чувства Берты неизвестны. Возможно, она просто онемела. Ухаживание было в высшей степени необычным. Та первая встреча состоялась в кельнском театре. Берта, сидевшая в зале, лишилась присутствия духа, когда обнаружила, что на нее, подбоченясь, уставился из прохода натянутый, костлявый наездник в забрызганных грязью сапогах. Он не собирался причинять ей никакого вреда – совсем наоборот. Только что прискакав, чтобы подписать еще один контракт, он совершенно импульсивно пошел на пьесу. Заметив Берту, он принял, так сказать, кавалерийское решение. В течение месяца он ее преследовал, неоднократно информируя ее (так он позднее рассказывал), что «там, где у меня, как полагают, нет ничего, кроме куска литой стали, у меня есть сердце», и ухаживая за ней до тех пор, пока она не сказала: да. Последующие события были столь же озадачивающими. В Эссене о помолвке объявили на большом празднике металлургического завода, и всю ночь напролет в рурское небо запускались ракеты, а поющие крупповцы с факелами в руках шли парадом по узким улочкам старого города.

Учитывая темперамент Альфреда, семейное счастье было невозможно. С таким человеком не смог бы жить никто. Он сам едва себя выносил. Семейная жизнь была обречена, и оставалось лишь точно определить существо душевных страданий. И здесь характер первой Берты Крупп становится решительным. Это неуловимо – все, что касается ее, неуловимо. Мало известно о ее прошлой жизни. Ясно, что она не была аристократкой; ее дед был кондитером у архиепископа, отец – инспектором рейнской таможни. В 1853 году ей было двадцать один год, она была красивой и голубоглазой. На фотографиях она – затянутая поясом девушка с резкими чертами; выражение твердое и спокойное, подбородок выступает. Это – образ здоровой силы. В то же время в качестве фрау фон Альфред Крупп она создавала впечатление необычайной хрупкости – и с таким успехом, что никто, включая ее собственного мужа, никогда не заподозрил обмана. Если бы она была по-настоящему слабой, он бы быстро ее высушил. Через несколько лет все с ней было бы кончено. Но вместо этого она выжила, возведя в культ свое здоровье. Берта, физически сильная, на самом деле кажется верящей в свою утонченность и хрупкость. Короче говоря, ипохондрик женился на ипохондрике.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации