Текст книги "Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии"

Глава 1
Город за стенами

Первый Крупп вышел из лесов. Его звали Арндт, и в действительности ничего неизвестно о его прошлом. Историки семейства полагают, что он происходил от голландцев по имени Кроппен, или Кроп, которые жили в нижнем течении Рейна. В Гендрингене упоминания о таком семействе встречаются в 1485, 1522 и 1566 годах, но любая связь между ним и Арндтом является чистым предположением. Точно так же он мог происходить и от дьявола. Все, в чем мы можем быть уверены, это то, что в январе 1587 года он записал свое имя в регистре торговцев Эссена, но и это надо уточнять, потому что почерк у него был ужасный. Подпись можно прочитать по-разному: как Крупп, Крупе, Крипп или Крипе. Сограждане так и делали, пока фамилия его потомков не утвердилась в нынешней форме.

Так кто это был? На этот счет можно только строить догадки – хоть и не подкрепленные документами, но все же обоснованные.

Думаю, он был человеком состоятельным. Только в сказках одетые в лохмотья парни вступают в средневековые города и вырастают до сверкающих золотом бюргеров. На практике у бедняков почти не было возможностей улучшить свое положение. Общество не только не поощряло такой изменчивости, да и типичный крестьянин в любом случае не владел необходимыми навыками – он был необразованным болваном со словарным запасом, возможно, в шесть сотен. Каким бы скверным ни был почерк Арндта, он говорит о нем как о личности определенной значимости. Кроме того, он не мог бы вступить в гильдию торговцев, если бы приехал, не имея с собой некоторых вещей, свидетельствующих о достатке. Такое не позволялось.

Вполне можно рискнуть сделать и кое-какие предположения о личности первого Круппа. Он определенно не страдал худощавостью, характерной для последующих поколений Круппов. Арндт был немецким купцом XVI века, а мы знаем достаточно много об обычаях этого класса. Прежде всего они были большими любителями поесть. Объем живота был мерилом процветания; человек, который мог переплюнуть в еде своих соседей, повсюду вызывал восхищение. Один малый за один присест проглотил тридцать яиц, фунт сыру и очень много хлеба. После этого упал замертво и стал национальным героем. Продолжавшиеся по семь часов застолья не были необычными; подсчитано, что люди зажиточные проводили половину своих часов бодрствования либо жуя, либо очищая кишечник. При таких обстоятельствах лишь ненормальный обмен веществ мог помешать растолстеть богатому человеку.

Таким образом, в нашем воображении Арндт совершает свой дебют слоновьей поступью. Это было в конце 1500-х годов. Со времен Карла Великого Эссен очень сильно изменился. В X веке он стал крупным городом. А после того как он вошел в Ганзу – мощный союз немецких городов, – его население достигло пяти тысяч человек, что сейчас кажется крошечной цифрой, но тогда сделало его крупнейшим и самым плотно населенным городским образованием в Европе. Ганзейский союз постепенно приходил в упадок. Его главный город Любек истощен после длительной войны со Швецией (1563–1570), нидерландские порты расширяются, и Атлантика открылась для торговли, в результате чего стало возможным обходить стороной немецкие реки. Тем не менее Эссен продолжает процветать. Если смотреть издалека, его очертания становятся воплощением ярких фантазий бюргеров. Над его зубчатыми стенами – тридцать футов высотой и почти столько же толщиной – подобно иглам на фоне неба возвышаются башни и шпили, а за ними под рифлеными крышами великолепные пятиэтажные купеческие дома, построенные из крепких бревен, обшитых досками и скрепленных известковым раствором и терракотой.

Однако вблизи Эссен был не таким привлекательным. Каждый фут земли внутри его был на вес золота. Если не считать торговую площадь, дышать было почти негде. Сейчас, четыреста лет спустя, площадь по-прежнему находится в центре Эссена, а рядом с ней – седые стены здания муниципалитета, собор, которому насчитывается тысяча сто лет, и древняя церковь. Трудно представить себе дух тех времен, когда они возводились, – так много универсальных магазинов, столько зеркальных стекол, – но живы шестьдесят тесных кварталов внутри имеющего овальную форму старого города и в них можно заблудиться. Во времена Арндта все выглядело гораздо хуже. Дома, как пьяные, наклонялись один к другому; верхние этажи выступали и затемняли проходы внизу, по немощеным узким улочкам бродил скот. Случались страшные пожары. Несмотря на стены, в город ухитрялись проникать волки; их истребляли. С наступлением ночи повсюду царил страх. В сумерки звучали горны, возвещавшие о комендантском часе. После этого никто по возможности не выходил из дому, потому что на улицах появлялись разбойники, – цепи, которые вешали на перекрестках, чтобы помешать им, были неэффективны, – и робкие бюргеры тревожно прислушивались к бряцанию кованого посоха ночного сторожа и его скорбным возгласам: «Молитесь за мертвых!»

А надо бы не только молиться. Волки и воры конечно же досаждали, но никто не замечал большего зла – полного отсутствия санитарии. Никто не видел гражданской угрозы в том, чтобы выливать из каждого окна нечистоты. Богатые семьи уменьшали зловоние с помощью лепестков роз и лаванды и начинали заниматься другими делами. И неизбежное случалось. То и дело вспыхивали болезни. Эпидемии приписывали грехам, лечили их путем возврата к набожности, а циклы неизменно повторялись. Арндт Крупп стал исключением. Благодаря своему гению он нашел способ извлекать из эпидемии выгоду. Через двенадцать лет после того, как он поселился в доме, выходящем фасадом на эссенский рынок Зальц, разразилась эпидемия бубонной чумы. Чума в середине лета была самым страшным кошмаром Средневековья, а ее приход в Эссен – особенно ужасным. Пораженные ею дома находились под карантином, а здоровые люди оставались и гнили вместе с больными. Обезумевшие мужчины, обнаружив в себе признаки болезни, в последних конвульсиях подстерегали и насиловали женщин. По ночам на улицах скрипели повозки, доверху заваленные трупами; за городскими стенами слабоумные пьянчужки скатывали обнаженные тела в общие могилы. Потом муниципальные служащие уехали. Город наполнился вонью. Во многих кварталах уже не оставалось никого, кто мог бы жаловаться; согласно одной из летописей того времени, целые улицы были подобны «печальным заброшенным кладбищам». По мере того как чума разрасталась, Эссен охватывала паника. Мужчины по дешевке продавали собственность и на вырученные деньги устраивали последние попойки. Арндт, сделавший ставку на то, что он выживет и не проиграет, приобрел обширные «сады и пастбища» за воротами города, купив участки земли, которые почти четыре века спустя все еще оставались частью семейной империи.

Воздавать ему честь за дальновидность было бы абсурдно. Сквозь туманы веков первый Крупп просто представляется проницательным лавочником с зорким видением главного шанса. И хоть позднее он вступил в гильдию кузнецов, ничто не указывает на какие-либо помыслы о создании промышленной династии. Если бы они у него были, он пошел бы другими путями. На протяжении многих лет работавшие в карьерах угольщики по Рейну отправляли доверху груженные топливным углем суда в Нидерланды, Бельгию и Люксембург. Арндт это проигнорировал. Он не присоединился и к тем, кто переправлял гидроэнергетические ресурсы в горах к югу от реки Рур, чтобы приводить в движение молоты и кузнечные мехи, превращая железную руду в кованое железо. Мехи были тогда уже достаточно большими, чтобы плавить руду для литья, как всегда, отливалась бронза, и в мастерских Золингена, в четырнадцати милях к югу от Дюссельдорфа, кузнецы закаливали и шлифовали клинки немецких рыцарей.

Арндт не имел к этому никакого отношения. Он не был оружейником. Он был торговцем. В ретроспективе мы видим его в развалочку прохаживающимся перед своим домом, выходящим на рынок соли, в просторном одеянии, в твердой фетровой шляпе, приветствующим утренний звон колоколов на здании муниципалитета и встречных приятелей: ночного сторожа, городского служащего, палача. Он одет в парусину и фетр, и, как лидер общины, он иногда меняет свою одежду. Соседи знают его как активного лютеранца, из-за чего он, возможно, сюда и иммигрировал. Хотя номинально Эссеном правит настоятельница бенедиктинского женского монастыря, ей приходится терпеть присутствие протестантов. Не менее важно (и не менее редко) она высказывает одобрение в адрес торговли. Как купец, Арндт является членом растущего, но вызывающего споры класса. Большинство священнослужителей подозрительно относятся к подкрадывающемуся материализму. Один из них жалуется на то, что мужчины, видимо, интересуются только плотской любовью и барышами; другой тревожится по поводу того, что «в наши дни, увы, люди отдают предпочтение богатому хаму перед бедными и бесправными мелкими собственниками; человек без имущества вызывает презрение, каковы бы ни были его знания или поступки».

У Арндта есть имущество. Возможно, он даже хам. Но в то же время, думая о нем как о бизнесмене, мы должны помнить, что он – не наш тип бизнесмена. Штат сотрудников у него крохотный. На самом деле ему, возможно, и вообще не нужна посторонняя помощь; почти сразу же после прибытия сюда он женился на некоей Гертруде фон дер Гатхен, которая быстро произвела на свет четверых симпатичных детишек. Они выросли и научились присматривать за припасами, потому что, хотя торговля (в основном скотом, вином и шнапсом) и сделала Арндта одним из богатейших людей в городе, у него нет отдельного магазина; все сделки осуществляются и все книги учета хранятся либо на первом этаже его дома, либо около него на улице. Короче говоря, он – типичный средневековый предприниматель. В общине маленьких магазинчиков и только начинающей развиваться промышленности хозяева торговли образуют узкий круг олигархов. Они владеют улицами, управляют ярмарками, смотрят за тем, чтобы стена была отремонтирована, чтобы евреи знали свое место. Они даже назначают должностных лиц – и обычно они выбирают своих родственников. Правящая клика – это, по существу, закрытая корпорация, и быстрое принятие Арндта в высшие советы мы можем отнести на счет его исключительной удачи во время чумы.

Это – не просто картина Эссена в 1600 году; это – Эссен, которым он оставался на протяжении большей части двух последующих столетий, до вспышки политических и экономических революций в конце XVIII века. XX же век стал настолько созидательным, что нам трудно понять, какой неподвижной была когда-то цивилизация в Центральной Европе. Ее почти не затронули культурные всплески того времени. Повсюду зарождался век разума, освещая человеческие горизонты. Здесь же в темноте ходили только неясные слухи. Долгие века тянулись один за другим, безмолвные, инертные, холодные, суровые. Князья умирали, банды наемников устраивали марши и контрмарши, но общество, в особенности торговое общество, сохраняло застой. Дисциплинированный, невозмутимый, враждебно настроенный в отношении перемен, ревностно охраняющий свои привилегии, класс торговцев порождал поколение за поколением, каждое из которых было в точности таким же, как предыдущее. Личные состояния росли и рушились, но диапазон успеха или неудачи был резко ограничен. Даже национальное бедствие не могло сколь-либо существенно поколебать установившийся порядок.

Тридцатилетняя война была национальным бедствием. В период между 1618-м и 1648 годами Германия была окровавленной подстилкой для пяти иностранных армий – датчан, шведов, испанцев, французов и богемцев. Сотнями уничтожались деревни, и около половины населения погибло. Во многих опустошенных районах люди выживали только путем каннибализма: матери пожирали своих младенцев, голодные толпы людей срывали с виселиц еще теплые трупы и рвали их зубами. Эссен в качестве естественного перекрестка на Вестфальской равнине находился в самом центре этого кошмара. Более того, война была религиозной, и правящая настоятельница, принеся терпимость в жертву, объявила испанцам, что город находится под контролем еретиков. То, что Круппы пережили все эти годы, само по себе достаточно примечательно. Удивляет то, что на них, по-видимому, почти никак не повлияла эта трагедия. Да, Арндт скончался в 1624 году – после того, как предусмотрительно вложил деньги в надгробие из публичной каменоломни, – но время его, так или иначе, закончилось. За год до этого умер его сын Георг вместе со своей молодой женой; городские архивы связывают их смерть с эпидемией. Сестры Георга Катарина и Маргарет пережили всю эту катастрофу и вырастили своих собственных детей. Весьма любопытный факт: Катарина, выйдя замуж за Александра Хюссена, объединила Круппов еще с одним будущим семейством «баронов дымовых труб». Она дожила до восьмидесяти восьми лет. на полвека пережив мужа и накопив независимое состояние в недвижимости.

Однако наибольший интерес представляет карьера другого сына Арндта. Антон Крупп – это один из представителей своего поколения, который оказался отнюдь не ничтожеством. Из летописей, хотя они и отрывочны, выступает человек изобретательный и даже драчливый – однажды он был крупно оштрафован (штраф составил 10 талеров; в пересчете на современную покупательную способность талер XVII века равнялся 10 долларам, а позднее он стоил половину этой суммы) «за избиение на улице доктора Хассельманна». В 1612 году Антон женился на Гертруде Кресен. Старший Кресен был одним из двадцати четырех оружейных мастеров Эссена. Антон занялся ремеслом своего тестя и во время войны продавал по тысяче стволов в день. Мы ничего не знаем об их калибре и качестве; мы даже не уверены в том, кто были его клиенты. В протоколе городского совета от 1641 года он характеризуется как «наш высокочтимый патриот господин благородного происхождения герр Антон Крупп», то есть он был человеком преуспевшим. Предположительно, прибыли ему мог приносить семейный магазин, но источник и размеры доходов Антона не важны; важно то, что он был первым представителем династии, занявшимся торговлей оружием, и то, что он ступил на эту стезю так рано. После него – длительный пробел. Запись о следующей военной сделке появилась в семейных учетных книгах лишь в наполеоновскую эру. Тем не менее, все так и было: один из Круппов продавал пушки в Руре почти за три века до Вердена и за три с четвертью века до Сталинграда. Подобно вспышке артиллерийского огня далеко на горизонте, это было зловещим событием. Но вспышка может лишь зарегистрировать наличие пушки. Перед артиллеристом же остается проблема дальности стрельбы.

В середине XVII века Вестфальский мир положил конец Тридцатилетней войне и агонии тевтонов. Франция, точно следуя замыслам Ришелье, стала господствующей державой в Европе – одно из звеньев в цепи галльских триумфов, которое немцы никогда не забудут. А в Германии цвела племенная вражда. Существовала острая необходимость в возрождении, восстановлении сил. В Эссене семья, которая в дальнейшем сыграет такую впечатляющую роль в национальном отмщении, вновь открыла свою мастерскую у рынка соли и расширила свои рынки сбыта. Город опять переживал бум. Последние чужеземные войска покинули его, за что из своего кармана заплатила торговая олигархия. В женском монастыре появилась новая настоятельница. А в муниципалитете вступил в должность моложавый клерк по имени Маттиас Крупп.

Маттиас был сыном Георга, осиротевшим в возрасте двух лет. Его отличал стойкий консерватизм, часто свойственный людям, которые воспитывались во времена широко распространенных беспорядков, и при нем Круппы вступают в тусклый период. Теперь, в своем третьем поколении в Эссене, они стали местными аристократами. Невозмутимые и состоятельные, они закрепились в качестве членов истеблишмента и стали весьма уважаемыми жителями Эссена. Больше нет путаницы насчет фамилии. Она крупно и ясно написана жирным черным курсивом. Чума больше не беспокоит Круппов, никто не выходит из себя и не избивает на улице доктора Хассельманна.

Потребность в крупных делах – не новая их характерная черта. Яркими примерами служили Арндт и Катарина. Теперь же это превращается в манию. Начиная с Маттиаса – который покупает драгоценные земли к востоку от стены, ставшие впоследствии сердцевиной огромной оружейной фабрики династии, – каждый из Круппов по очереди поддается сильному желанию расширять среду своего обитания. В конце концов они приобрели почти все из того, что стоило иметь; к шестому поколению льстивый летописец называл их «некоронованными королями Эссена».

Весьма вероятно, что автором формулы был кто-то сам из Круппов, потому что, помимо прочего, семья контролировала городскую мэрию. Это было еще одним направлением курса, установленного Маттиасом. После смерти в 1673 году он оставил троих сыновей. Старшему, Георгу Дитриху, было всего шестнадцать лет, но семья обладала такой властью, что должность городского клерка оставалась вакантной до достижения им совершеннолетия. Георг Дитрих на протяжении шестидесяти четырех лет имел в своем распоряжении секретарские печати, а когда он умер, эта должность перешла к племяннику. Другой сын Маттиаса служил бургомистром. Третий сосредоточился на бизнесе, открыв дополнительное текстильное предприятие, и руководил эссенским сиротским приютом. В 1749 году исполнилось ровно сто лет, как Круппы владели атрибутами муниципальной власти, и по такому случаю устроили торжественный вечер. Это было неосмотрительно. Перспективы были не столь яркими. Династия, похоже, выдыхалась. Из троих братьев только бургомистр, Арнольд Крупп, оставил после себя сыновей. Их было двое, и оба вызывали разочарование. Новый клерк, Генрих Вильгельм Крупп, барахтался в открытых разработках, потерял все и был вынужден продать часть собственности, чтобы оплатить счета. Брак Генриха оказался бесплодным. В результате продолжение мужского рода пало на его брата, Фридриха Йодокуса Круппа. Йодокус никогда не имел власти управленца, а под его равнодушным руководством бизнес скатился чуть ли не до уровня бакалейной лавки. Но ему удалось избежать банкротства и в 1737 году перевести большой магазин в импозантное здание на углу у льняного рынка. Самое же главное в том, что он произвел на свет сына.

Он и здесь чуть не потерпел провал. Его первая жена умерла, не родив детей. В сорок пять лет он был бездетным вдовцом и, казалось, обречен стать последним из Круппов. А затем, в 1751 году, династия получила помилование. Йодокус женился на девятнадцатилетней Хелен Амали Ашерфельд. Поскольку немцы – сторонники мужского шовинизма, есть тенденция игнорировать роль женщин в создании и сохранении первенства Круппов. На всем протяжении этих спокойных лет красивые и талантливые женщины умножали семейное состояние, и, хотя невоспетые дочери уходили, чтобы воспитывать собственные выводки, их потомки прилипали к Руру, а в следующем веке внесли в семейство свой вклад состоянием и талантами. У Хелен Амали есть и еще одно отличие. Несомненно, она была сильной представительницей Круппов своего поколения. Было бы неправильно сказать, что она привнесла в клан свежую кровь (Арндт Крупп был ее прапрадедом), но она ввела тот стиль, которого, к сожалению, не хватало ее родственникам-мужчинам. Она была сообразительной, энергичной и трудолюбивой. Кроме того, способна рожать. Йодокусу после свадьбы оставалось жить всего шесть лет, но Хелен Амали потребовалось меньше года; она забеременела почти сразу же. Ребенок, Петер Фридрих Вильгельм Крупп, своего рода переходный. Всю жизнь он оставался в тени своей матери, у которой работал бухгалтером. Будучи вдовой Крупп, Хелен Амали расширила льняной магазин, добавила к нему мясную лавку, отдел по продаже красок и готового платья, в то время как ее сын валял дурака в ружейной ассоциации и почитал память предков, служа в муниципальном совете. В двадцать шесть лет он женился на девушке из Дюссельдорфа; в сорок два он умер, и его мать начала посвящать его восьмилетнего сына в секреты торговли.

А они становились более загадочными. Рур еще даже не подошел к порогу своего величия, но делал в себе некоторые любопытные открытия. Мужчины начинали понимать, что такое доменная печь. Ее применение распространялось медленно, и теперь бригады людей регулярно отправлялись в леса, чтобы добывать железную руду. Хотя она и содержала примеси серы и фосфора, руда имелась в изобилии, и ее прямо там же в лесу обрабатывали в плавильных печах на древесном угле, который, как выяснилось, при высоких температурах вступает в соединение с рудным кислородом, освобождая железо от окисей. Необходимая температура достигалась различными способами. Вначале плавильщики просто разжигали костер на вершине ближайшего холма и надеялись на то, что ветер раздует пламя. Придя к мысли, что кузнечные мехи будут более эффективны, передвинули свои печи к берегам быстрых потоков, которые питали реку Рур. Все это было очень непродуманно. Долина оставалась сельскохозяйственной, и железо главным образом использовалось для изготовления инвентаря местных фермеров. Оно было недостаточно качественным для экспорта, но даже если бы оно стоило того, чтобы его вывозить, экспортерам мешала бы невероятная путаница с пошлинами на пользование рекой. Это все еще была феодальная страна – даже в 1823 году Эссен еще не разросся до границ своих средневековых стен, – и каждый землевладелец по берегам Рура и Рейна устанавливал свою плату для плывущих по ним барж.

Только проницательный торговец мог бы увидеть семена выгодной отрасли тяжелой промышленности в этой спорадической, ущербной деятельности. Но вдова Крупп была в числе самых прозорливых немцев своего времени. Она приобрела металлургический завод к северу от Эссена и купила акции четырех угольных шахт. У нее были средства, чтобы глубже погружаться в столь серьезное дело: согласно отчетам сына, ее состояние составляло 150 тысяч талеров. Изучая возможные капиталовложения, она остановила выбор на «Гютехоффнунгсхютте», кузнице на берегу ручья Штеркраде неподалеку. Это был отличный выбор. Построенная в 1782 году кузница принадлежала фабриканту железных изделий, которому не хватало древесного угля и который уже начал экспериментировать с каменным углем. К несчастью для себя, он был неумелым бизнесменом, и в 1800 году ему пришлось исчезнуть из Рура, чтобы скрыться от кредиторов. Главной среди них была Хелен Амали Крупп, у которой имелась первая закладная на это предприятие. Вдова действовала быстро. «Поскольку он сбежал тайно, – отметила она в своих записях, – то обанкротил свое имущество, и ввиду моих серьезных претензий я смогла выкупить его на публичном аукционе, заплатив 12 тысяч талеров, или 15 тысяч талеров в берлинских банкнотах, за все строения, фабрику, права и добрую волю».

Семь лет спустя она назначила своего девятнадцатилетнего внука, Фридриха Круппа, управляющим предприятия.

* * *

Великая семейная ирония заключается в нынешнем названии фирмы, прославляющей на разбросанных по всему миру фабриках XX века надписи «ФРИД. КРУПП ИЗ ЭССЕНА», поскольку наследник вдовы уникален среди Круппов. В одиннадцати поколениях торговцев и управленцев он, несомненно, самый некомпетентный.

Фридрих, родившийся ровно через двести лет после того, как Арндт Крупп приехал к городским воротам, был правнуком правнука Арндта, и тем самым ему были гарантированы манеры аристократа. Его проблема заключалась в том, что у него их было слишком много. Он был полон решимости стать первым настоящим промышленником Рура и в своем рвении, как слепец, натыкался то на одну беду, то на другую. В самом деле, провалы у него случались с такой фатальной регулярностью, что можно заподозрить, что манеры были фиктивными – что он только притворялся в своей уверенности, которая у него должна была бы быть, но по какой-то причине отсутствовала. Безусловно, он представляется весьма противоречивым молодым человеком. Внешне он был динамичен, ярок, полон задора; в своем личном дневнике он оставил такую запись: «Ах, я обречен на то, чтобы жить в нужде… С нашей глупости мы собираем урожай несчастий и неудач».

«Гютехоффнунгсхютте» принесла ему первую неудачу. При Хелен Амали кузница стала высокоприбыльным предприятием, выпуская кухонную утварь, печки, весы, а на субсидии из Берлина – пушечные ядра для Пруссии. Как и оружейные стволы Антона Круппа, ядра – это вспышка на отдалении; последующие события придали им большее значение, чем они имели тогда. Однако они были ясным знамением времени. Призрак Бонапарта мрачно навис над всем континентом. Рур, находившийся в походном марше от границы, не мог избежать перемен. В 1802 году Пруссия – «не государство с армией», как сострил Мирабо, а «армия с государством» – захватила Эссен и Верден, покончив с тысячелетием правления настоятельниц. Для Берлина кузница, способная выпускать бронебойные снаряды, представляла очевидную ценность. Вдова Крупп проявила к этому интерес: талер есть талер. Тем не менее, интуитивная осторожность удерживала ее от крупномасштабной конверсии производства, и последующие шесть лет доказали ее правоту. В 1805 году Пруссия отказалась от своих австрийских и русских союзников и договорилась с Наполеоном. Происходил обмен участками земли, в числе которых оказалась и часть Рура, которая стала именоваться французским великим герцогством Берг. Правителем герцогства был Иоахим Мюрат, маршал Франции и муж Каролины Бонапарт, который обосновался со штабом в Дюссельдорфе. Хотя Эссен не являлся частью сделки, маршал решил взять и его. Ввел войска. Приняв этот вызов, пруссаки однажды ночью собрались толпами у древней зубчатой стены и изгнали французов. Это поставило Наполеона в затруднительное положение. Он публично осудил Мюрата, в частном порядке велел ему немного подождать и свел счеты три года спустя при заключении Тильзитского мира, когда Эссен, в то время город с населением в 15 тысяч человек, так или иначе, был включен в состав герцогства.

Вдова же вернулась к изготовлению кастрюль и сковородок. Когда вокруг бегало так много сумасшедших в эполетах, это было единственным разумным ходом. Однако у ее внука были другие идеи. С детства он был прикован к прилавку в доме номер 12 по улице Льняного рынка, торгуя по мелочи, и, когда Хелен Амали отпустила его в литейный цех, он уволил старого мастера, потом прекратил нудный процесс изготовления традиционных металлических изделий и переоборудовал цех для высокотехнологичного производства: поршней, цилиндров, паровых труб, машинных деталей. Абсурд. У его рабочих не было необходимых навыков, а его собственный опыт ограничивался эссенским магазином. Одним махом он превратил скромное, но доходное место в банкрота и отметил свой «триумф» тем, что женился – в Гютехоффнунгсхютте.

Его жена была плохо подготовлена к ожидавшей ее странной жизни. Тереза Вильгельми, которой еще не было двадцати лет. праздновала свою помолвку, отплясывая на улицах Эссена, прижимая к себе куклу и вопя на нижненемецком диалекте: «Я невеста!» Очевидно, ей и в голову никогда не приходило, что ее жених – дурак. В том обществе почтительное отношение к кормильцу было почти абсолютным, даже если он полный неудачник. Новобрачная была воспитана так, чтобы выращивать сильных детей. Она вырастила четверых, и большего от нее нельзя было ожидать. На портрете это похожая на птичку женщина с тонкими губами. Она выглядит решительной, даже упрямой, но ей не хватает интеллигентности, а портрет был написан достаточно поздно в ее жизни, когда она, по крайней мере, уже научилась читать. Несмотря на то что она была дочерью купца, она говорила нечленораздельно. Даже через девять лет после свадьбы зять Фридриха писал об их женах: «Они даже не умеют правильно разговаривать по-немецки, хотя это их родной язык, не говоря уже о том, чтобы писать».

Бабушка Терезиного мужа не страдала таким недостатком. Особенно хорошо она разбиралась в цифрах и, едва взглянув на его счета, решила действовать. Вскоре после свадьбы Фридрих заболел. Когда же он выздоровел, то обнаружил, что Хелен Амали продала «Гютехоффнунгсхютте» трем владельцам угольных копей. Другой мог бы призадуматься над этим уроком. Но не Фридрих. Он увидел лишь то, что его бабушка, осуществив, как обычно, надежную сделку, увеличила свое состояние на 47 250 талеров, и сразу же стал думать, как бы их потратить. 3 августа 1809 года мы застаем его путешествующим в Берлин с паспортом, подписанным Наполеоном. Если бы Бонапарт знал, что было на уме у молодого Круппа, он не разрешил бы ему путешествовать дальше ближайшей тюрьмы. Император по всей Европе разбросал кордоны из таможенных постов. В промежуток времени между введением им налогов и английской блокадой рурские купцы совершенно растерялись; муж сестры Фридриха Хелен, Фридрих фон Мюллер, был вынужден заняться изготовлением суррогатного кофе, а другие изучали порошки средневековых алхимиков в неистовой надежде как-нибудь заполнить прилавки. Однако Крупп шел иным путем. Он решил в нарушение закона контрабандно ввозить на континент продукты из нидерландских колоний. В ноябре того года он и его агенты планировали доставить товары из Амстердама в Эссен. Ротшильды могли бы успешно справиться с таким делом. А он не мог. Каким-то образом ему удалось выманить у своей обычно бережливой бабушки 12 500 талеров. Тогда агенты, которые, возможно, обманывали его с самого начала, написали ему, что все потеряно; перехитрить французов было невозможно.

Так все и произошло. Так с ним происходило всегда, и теперь он собирался повысить ставки. 9 марта 1810 года Хелен Амали скончалась на семьдесят девятом году жизни. Она могла бы назвать других наследников. В Эссене жила ее внучка фрау фон Мюллер, а также правнук Георга Дитриха, Георг Кристиан Штоллинг. Конечно, она не могла питать никаких иллюзий в отношении кроличьих способностей будущего контрабандиста под ее крышей. Тем не менее, он был старшим сыном ее старшего сына. Права прямой мужской линии наследования сильно поддерживались обычаями. Она сердцем не могла оставить его без наследства, поэтому фактически все попало в его руки – магазин у льняного рынка, накопленные за двести двадцать три года акты и сделки и состояние в наличных: 200 тысяч талеров, что сегодня примерно эквивалентно миллиону долларов. Фридрих размечтался. Первым делом он решил изменить магазин у льняного рынка. Его долгая жизнь в качестве розничной торговой точки должна была вскоре закончиться. В будущем он перейдет на оптовые продажи. Возможно, оптовая торговля казалась пределом мечтаний, хотя более вероятно, что он все еще держал глаз на Амстердаме; товары, о которых он вел речь, кофе и сахар, подлежали обложению французскими пошлинами. Но это было только началом. Будучи человеком состоятельным и независимым, он стремился к чему-то более эффектному. Он хотел крупной удачи, и еще тогда, когда завещание его бабушки находилось в стадии утверждения, решил, что найдет почти легендарный секрет изготовления литой стали.