Текст книги "На руинах Османской империи. Новая Турция и свободные Балканы. 1801–1927"

Появление в Босфоре русского флота вызвало в Европе гораздо больше беспокойства, чем успехи египетской армии Ибрахима. При общении с турками христианские державы проявляли больше энергии в защите своих собственных интересов, чем интересов султана и его подданных. Госу дарственных мужей Лондона и Парижа опасность того, что албанская династия Мухаммеда Али сменит османскую, беспокоила гораздо меньше, чем обретение русским царем исключительного права влиять на дела Стамбула. Но пока британские и французские дипломаты строчили свои донесения, русские усиливали свои позиции. В Босфор вошла вторая русская эскадра; русская армия разбила свой лагерь на азиатском побережье пролива. А поскольку Россия еще не ушла из Силистрии и Дунайских княжеств, то она легко могла получить подкрепление.

После этого Мухаммед Али и Махмуд II пришли наконец к согласию; наместнику Египта досталась вся Сирия, а его сын Ибрахим получил право собирать налоги в Адане. Наместник Египта получил этот приз, объявив войну своему сюзерену, а русский царь стремился добиться награды, придя к султану на помощь.

8 июля 1833 года в местечке под названием Ункяр (Хюнкяр) – Искелеси, расположенном на азиатском берегу Босфора, был подписан русско-турецкий договор о союзе и взаимопомощи. Россия обещала помочь султану войсками, если в этом возникнет необходимость; в секретном приложении было оговорено, что если нужда в этом возникнет у России, то султан не будет посылать войска и закроет Дарданеллы для военных кораблей всех стран. Таким образом, Россия получила право вмешиваться в дела Турции; другие же державы были этого лишены. Одним росчерком пера Махмуд II отказался от своей независимости. Британское министерство иностранных дел, которое застали врасплох, ибо оно получило полный текст договора лишь через несколько месяцев после того, как одна лондонская газета сообщила о его подписании, сделало вид, что этого соглашения не существует. Влияние Франции и Англии в Стамбуле резко уменьшилось, а России, наоборот, сильно возросло, а царя совсем не тронули протесты этих западных держав, чьих дипломатов он обвел вокруг пальца!

Мир между султаном и его наместником продолжался недолго, ибо Махмуд II был не тем человеком, который мог бы забыть свое унижение, а Мухаммед Али не воспользовался до конца своей победой. В Сирии вскоре вспыхнуло недовольство властью нового хозяина. Ибрахим, как всякий человек, пожелавший, чтобы все народы Турции стали равны перед законом, столкнулся с оппозицией мусульман, которые издавна привыкли считать христиан людьми второго сорта. Введя, как и его отец, систему монополий, он подорвал сирийскую торговлю; а навязав местным жителям обязательный призыв в армию, он оскорбил горцев Ливана точно так же, как подобная политика младотурок в начале XX века заставила отвернуться от них албанцев. Уже в 1834 году Ибрахим вынужден был подавлять мятеж, и только иностранные дипломаты помешали Турции поддержать восставших. За этим последовали новые бунты, но вооруженный мир сохранялся до 1839 года, когда удержать Махмуда II уже больше было нельзя.

У обоих противников имелись причины для усиления боевых действий. Махмуд II незадолго до этого заключил с Великобританией торговый договор, который, уничтожив практику монополий на территории всей Османской империи, нанес удар по экономической системе, которую Мухаммед Али и его сын создали в Сирии и Египте. Поэтому они более чем обычно были заинтересованы оторвать свои владения от Турции, объявив о своей независимости. Они понимали, что это необходимо сделать еще до того, как турецкие войска будут полностью реорганизованы под руководством прусского офицера. Этому человеку (Хельмуту фон Мольтке) суждено будет подготовить германскую победу в 1870 году, но предотвратить победу Египта в 1839 году ему не удалось.

Протесты Пальмерстона помешали Мухаммеду Али стать агрессором; но его предупреждения, посланные Махмуду II, были нейтрализованы заявлениями его посла-туркофила и страстным желанием умирающего султана отомстить.

21 апреля 1839 года турецкая армия форсировала Евфрат, а два месяца спустя, 24 июня, в битве при Незибе (Низипе) армия Мухаммеда Али под командованием Ибрахим-паши ее наголову разбила (убив 4 тысячи и взяв в плен 12 тысяч из общего числа 40 тысяч, потеряв убитыми 3 тысячи из общей численности египетского войска 50 тысяч).

Махмуд II умер 1 июля 1839 года, так и не узнав о сокрушительном поражении его армии. Это был последний удар из тех, что обрушивались на Османскую империю во время его долгого правления. Султан стал свидетелем того, как Греция добилась независимости, а Сербия автономии; он лишился Алжира, а его подданные в Боснии, Албании и Египте бунтовали. При нем Россия провела свою границу по реке Прут; под русский протекторат попали сначала его собственные румынские вассалы, а потом и он сам; он вынужден был подписать три унизительных мира: Аккерманский, Адрианопольский и Ункяр-Искелесийский.

Не увенчались успехом и его реформы; ему удалось избежать судьбы своего предшественника, прогрессивного султана Селима III, но он не получил от тех, чью жизнь он, против их воли, желал улучшить, ничего, кроме оскорблений. И по сей день (начало XX в.) еще не ясно, способна ли Турция измениться к лучшему и не являются ли «младотурки» просто старыми турками в европейской одежде. Тем не менее ни один султан последних лет не решал стоявшие перед ним задачи с такой энергией и неукротимой силой, как Махмуд II.

Правление его сына и наследника Абдул-Меджида I началось с несчастья – турецкий адмирал сдал турецкий флот Мухаммеду Али в Александрии. Разгромленное на суше и лишившееся флота турецкое правительство предложило Мухаммеду Али мир. Ему было обещано наследственное наместничество в Египте; Сирия должна была стать уделом Ибрахима до тех пор, пока он, следуя ходу событий, не унаследует от отца трон наместника.

Тем не менее пять правительств: Великобритании, Франции, Австрии, России и Пруссии отправили Порте совместную ноту, требуя, чтобы окончательное решение было принято только с их участием, поскольку ссора Турции с ее вассалом стала делом всей Европы.

Но вскоре выяснилось, что это удивительное единодушие пяти правительств существует только на бумаге, а вскоре не станет и его. Министр иностранных дел Великобритании желал ограничить сферу действий Мухаммеда Али одним Египтом; французский же министр не мог устоять перед давлением общественного мнения, выступавшего в защиту наместника, который был многим обязан Франции и от которого Франция ждала многого в ответ. Тьер, ставший недавно премьер-министром, пошел в поддержке Мухаммеда Али еще дальше; а английское и французское правительства так сильно разошлись, что, не поставив в известность французов, остальные четыре державы 15 июля 1840 года заключили в Лондоне соглашение, в котором давали обещание заставить Мухаммеда Али принять условия, согласованные ими с султаном. Условия были таковы: Мухаммед Али получал наследственное наместничество в Египте и пожизненное губернаторство в Южной Сирии с правом владеть крепостью Акра при условии, что он в течение десяти дней прекратит боевые действия и выведет свои войска из Северной Сирии, Аданы, святых мест в Аравии и Крита. Если он этого не сделает, то по истечении десяти дней он лишится Южной Сирии и Акры, а также наследственного поста губернатора Египта.

Велико же было возмущение французов, когда они узнали об этой четырехсторонней конвенции! Тьер, историк Наполеона, говорил, что этот договор превратился в «Ватерлоо его дипломатии»; французская пресса, как обычно, возбудила гнев публики, утверждая, что этот договор нанес удар по национальной гордости Франции; и даже французский монарх Луи-Филипп I, представитель интересов среднего класса, желая сохранить свою популярность, завел речь о «снятии намордника с тигра революции».

Французские патриоты говорили о том, что надо вторгнуться в Германию и Италию, возродить времена Наполеона и отомстить его победителям.

Поэты бросали вызов тем, кто жил за Рейном; воинствующие журналисты обменивались угрозами через Ла-Манш.

А тем временем союзники не сидели без дела: появление англо-австрийского флота под командованием Чарлза Нейпира у Бейрута вдохновило жителей горного Ливана, которые лишились своих древних привилегий из-за деспотизма Ибрахим-паши, на восстание. Бейрут пал; Акра, не сдавшаяся самому Бонапарту[41]41
  Не имевшему осадной артиллерии.


[Закрыть], была взята после трехчасового обстрела с моря.

Пока Ибрахим отступал в Египет, Нейпир заключил в Александрии конвенцию, пообещав добиться для него права наследственного владения Египтом в качестве пашалыка Турецкой империи при условии, что он не будет больше требовать, чтобы ему отдали Сирию, и уведет турецкий флот.

Тем временем во Франции ушел в отставку Тьер, а к власти вернулся маршал Сульт, которого очень уважали в Лондоне. Он сделал Гизо, бывшего французского посла в Лондоне, своим министром иностранных дел; благодаря этому угроза большой европейской войны, в которой русский царь обещал помочь Великобритании, отступила. Осталось только убедить Порту в необходимости выполнения обещаний Нейпира.

После обычных проволочек под давлением великих держав Мухаммед Али в 1841 году получил наконец Египетский пашалык в свое наследственное владение; причем его должен был унаследовать старший сын паши. Армия Мухаммеда Али сокращалась до 18 тысяч человек, а высших офицеров в ней должен был назначать султан. Его согласие необходимо было и для строительства кораблей египетского военно-морского флота. Кроме того, наместник должен был выплачивать султану 400 тысяч фунтов стерлингов.

Нубийские территории, завоеванные Ибрахимом, были переданы ему в пожизненное владение. Султан также отдал в удел Мухаммеду Али остров Тасос, где когда-то жили его предки; однако помощником египетского губернатора был избран христианский священник. После этого Мухаммед Али больше не тревожил европейских дипломатов, а Франция, вернувшаяся в Европейское согласие, вместе с четырьмя другими странами 13 июля 1841 года подписала в Лондоне Конвенцию о проливах, согласно которой, пока Порта сохраняла мир, Босфор и Дарданеллы должны были быть закрытыми для военных кораблей всех иностранных государств.

Таким образом, опасный кризис в восточном вопросе был преодолен, и молодой султан смог посвятить свое время очень сложному делу – проведению в жизнь реформ, которые были торжественно провозглашены в парке Гюльханэ перед дворцом 3 ноября 1839 года. Хартия об этих реформах (Хатт-и-шериф) обещала, что, вне зависимости от национальности и веры, всем подданным гарантируется сохранение жизни, собственности и чести; в ней устанавливался строгий порядок сбора налогов, а также вводилась европейская система набора рекрутов. Впрочем, проблемы Османской империи возникали вовсе не из-за отсутствия хороших законов, а из-за того, что те не выполнялись. Нигде теория и практика не были так далеки друг от друга, как в Турции, и нигде высказывание римского историка о том, что чем больше в государстве законов, тем сильнее коррупция, не было ближе всего к правде.

Египетская оккупация Сирии завещала жителям Ливана законность анархии. Библейская горная страна, поросшая кедрами, с 1697 года управлялась как феодальное княжество, находящееся под верховной властью султана, князем (эмиром) из семьи Шехаб. Тем не менее в 1840 году Башир II Шехаб, «последний великий эмир Горы», был лишен власти турецким правительством и отправлен в ссылку, а княжество перешло во владение его родственнику Баширу эль-Кассим Мулхему. Сделать это посоветовали султану его советники, стремившиеся уничтожить древнюю автономию Ливана и низвести эту привилегированную гору до уровня простой провинции, управляемой губернатором. Они надеялись, что им позволит сделать это слабый характер нового эмира, а также взаимная вражда маронитов и друзов, составлявших большинство населения Ливана, ибо, к несчастью, в Ливане проживало не менее шести разных народов. Марониты, исповедовавшие католичество, которые в свое время оказали помощь крестоносцам и получили от Людовика IX Святого обещание защиты, находились под особым покровительством Франции.

По требованию Франции султан Сулейман II дважды гарантировал им право исповедовать свою религию; у них был даже особый колледж в Риме, а в их храмах в Ливане для французского консула было отведено специальное место. Этот консул в знак защиты, обещанной маронитам королем Франции, должен был держать над открытым Евангелием свой обнаженный меч.

Естественными врагами маронитов были их соседи друзы, религиозные верования которых были весьма гибкими, но в целом склонялись к одной из ветвей мусульманства. По мнению французских писателей, они были марионетками Британии в Сирии. Тем не менее не потребовалось никаких интриг в духе Макиавелли, в которых иностранные публицисты любят обвинять, я бы сказал, простодушных государственных мужей Британии, чтобы поднять воинственных друзов на борьбу со слабым эмиром, которого турки навязали им в качестве правителя.

В октябре 1841 года они восстали против него и вырезали христианских крестьян при соучастии турецких властей, которые после этого принялись устанавливать порядок. Башир эль-Кассим был свергнут, и в Ливане установилось прямое правление турок в лице Омер-паши, бывшего учителя чистописания и будущего фельдмаршала султана. Этот необыкновенный человек, сыгравший видную роль в истории Ближнего Востока, в Ливане, Албании, Дунайских княжествах, Боснии, Черногории, в Крыму и на Крите, был по рождению хорватом[42]42
  Сербом – сыном сербского офицера на австрийской службе.


[Закрыть] и подданным Австрии; его настоящее имя было Михаил Латас. Дезертировав из рядов пограничной стражи, он бежал в Видин, выучил турецкий язык и принял ислам, надеясь, что это поможет ему продвинуться.

Прослужив несколько лет чиновником у Хусейна, тогдашнего губернатора Видина, он перебрался в Стамбул, где стал обучать каллиграфии будущего султана Абдул-Меджида, а затем, поступив в армию, принял боевое крещение при Незибе. Его бывший ученик считал, что Омер-паша вполне подходит на роль губернатора Ливана. Европейские державы, однако, выразили протест против нарушения их привилегий; Франция, защищая интересы своих клиентов маронитов, потребовала реставрации местной династии. Порта, воспользовавшись предложением Австрии, пошла на компромисс; Омер-паша, умелый и справедливый администратор, был снят, а вместо него воцарилось «временное» правление: так была создана двойственная система управления Ливаном. Ливан был разделен на два административных района – в одном жили друзы, а в другом – марониты. Каждым из них управлял каймакам (каймакан), избираемый из числа местных жителей, куда, впрочем, не входила семья Шехаб.

Таким образом, единый феодальный наследственный начальник был заменен двумя префектами, которые назначались и увольнялись по капризу турецких властей. Ливан, долго бывший практически независимым, был низведен до уровня графства. Более того, чтобы завершить раздел бывшего княжества, турки отделили от маронитского района и включили в состав пашалыка Триполи территорию под названием Джубайль, населенную исключительно христианами. Здесь находился древний монастырь Каннобин, где издавна проживали маронитские патриархи. Здесь располагалась также святая долина, в которой росли знаменитые кедры. В деревни, где проживали друзы и марониты, были назначены два помощника префекта: один – для христиан, другой – для мусульман.

Эти меры, однако, не смогли помирить горцев. Разрушение феодальных порядков породило в сердцах крестьян желание стать равными своим господам; и к древней ссоре соперничающих народов и религий (ибо, помимо друзов и маронитов, в горах жили еще православные греки и греки-униаты, а также ортодоксальные мусульмане и раскольники) присоединился еще и классовый антагонизм. Особенно силен он был в тех случаях, когда крестьянин был маронитом, а его помещик – друзом.

Весной 1845 года друзы с согласия военных турецких властей напали на маронитов и их французских сторонников. Был сожжен французский монастырь капуцинов, а его настоятель, отец Шарль де Лорет, убит, в то время как американских миссионеров, живших в той же деревне, никто не тронул. Мусульманский трибунал не только оправдал главного убийцу, но и Чекиб-эфенди, турецкий министр иностранных дел, лично явившийся в Ливан для расследования, велел всем европейским поселенцам и путешественникам покинуть эту страну.

Французский консул, живший в Бейруте, отправил своего драгомана защитить местных христиан, но тот был арестован и брошен в тюрьму. Это преступление поставило Турцию на грань войны с Францией; французы заявили, что если драгомана не освободят, то Бейрут подвергнется обстрелу с фрегата, который уже подошел к берегам Ливана. Французский посол передал Порте ультиматум, требуя вернуть всех французских подданных в их дома, выплатить компенсацию за грабеж монастыря капуцинов и наказания тем, кто организовал резню.

Порта, как обычно, уступила единственному доводу, который она понимала, – силе и согласилась выполнить требования Франции. Работа по восстановлению порядка началась. Чекиб сохранил двойную систему управления, но, уступив требованиям христиан, создал в каждом из двух районов административный совет в составе десяти человек. В обоих советах христиане имели большинство, так что, по крайней мере, они могли надеяться, что их жалобы услышат. Друзы, естественно, были недовольны тем, что их власть уменьшилась, но правительству повезло в выборе двух каймакамов (наместников), и в течение следующих девяти лет в Ливане царило спокойствие.

Глава 8. Греция под баварским правлением (1833–1843)

Когда 6 февраля 1833 года король Оттон высадился в Наф плионе, все вздохнули с облегчением. Наконец-то появилась надежда, что измученная страна, пережившая восемь лет войны с турками и еще три года внутренних потрясений, получит передышку, в которой она так нуждалась. Новый монарх был молод; он не был связан с фракциями и интригами политиканов и военных командиров; ему оказали мощную поддержку три великие нации; у него было достаточно средств, чтобы обеспечить стабильное управление страной. Ликование народа, изображенное на хорошо известной картине высадки молодого короля у стен прекрасной венецианской крепости, было совершенно искренним и очень трогательным.

К сожалению, с самого начала были проблемы, которые, хотя и не уменьшили популярность короля, настроили лояльных греков против баварцев, которые до совершеннолетия Оттона управляли Грецией от его имени.

Согласно договору, заключенному между тремя державами и Баварией, король последней должен был назначить трех регентов, которые должны были управлять Грецией, пока его сын не достигнет совершеннолетия. Выбор короля Людовика пал на графа фон Армансперга, бывшего баварского министра либеральных тенденций; доктора Маурера, профессора права, и генерала фон Хайдека, который уже служил агентом короля в Греции. К этим трем добавили дополнительного члена с консультативными функциями, которому доверили еще и роль секретаря, советника фон Абеля, и директора финансов господина фон Грайнера. Президентом был назначен Армансперг; однако очень скоро выяснилось, что высокое положение в сочетании с несовместимым темпераментом и различным социальным статусом породили разногласия между ним и профессором.

Граф Армансперг, аристократ и дипломат, презирал ученого юриста за то, что тот был простолюдином и к тому же педантом; профессор, серьезный ученый, не лишенный спеси, которой славились германские академические круги, считал графа элегантным ничтожеством, который ценил лишь светское общество и больше ничего. Их отношения еще больше ухудшились из-за легкомыслия красавицы графини, о чем скоро стало известно всему Нафплиону.

Разногласия среди регентов были на руку иностранным послам; Докинс, британский резидент, стал горячо поддерживать Армансперга. Более того, ни один член регентского совета, за исключением Хайдека, не имел никакого понятия о стране, в которой они собирались управлять. Им приходилось поэтому обращаться за советами к греческим политикам, которые принадлежали к разным партиям, или установить обычную немецкую практику, которая гласила: пусть административная система работает сама по себе, опираясь на их юридические трактаты. При таких условиях ожидать успеха от регентства не приходилось.

Первой проблемой, с которой столкнулись регенты, было расформирование иррегулярных войск. В конце всякой войны во всех странах имелись «герои»: очень полезные для боевых действий, но крайне раздражающие после того, как наступит мир. Так было в Греции после войны 1832 года (так было и позже после 1897 г.). Заставить мореотов перековать свои мечи на орала было относительно легко, ибо у всех у них имелись дома и земли, к которым они с радостью вернулись; но жилища сулиотов, македонцев, критян и фессалийцев были уничтожены турками. Кроме того, этих людей с детства учили презирать любое занятие, кроме военного. И когда они неожиданно столкнулись с выбором – возвращаться домой или записаться в десяток вновь сформированных егерских батальонов, их положение сделалось отчаянным. Если они подадутся в егеря, то им придется сменить свой национальный костюм на баварскую форму; а если они покинут страну, то их ждут голод или разбойничьи отряды. Многие выбрали второе, и было ужасно видеть, как греческие иррегулярные отряды грабят Арту; немецкие войска разгоняют ветеранов войны за независимость, а молодые баварские офицеры продвигаются по службе быстрее, чем греки и филэллины, шрамы которых были более почетными, чем красивая немецкая форма. Такая политика в отношении военных немедленно породила оппозицию, во главе которой встал Ричард Чёрч, а греки, с радостью приветствовавшие баварских солдат как освободителей их страны от французов, очень быстро начали сравнивать французскую стремительность с баварской медлительностью.

Следующим шагом стало формирование греческого министерства под руководством Трикуписа, историка революции, и разделения королевства Греция на 10 номархий, которые делились на 42 епархии, а те, в свою очередь, на демы. Демархи или майоры назначались королем и могли быть уволены лишь министром внутренних дел, крайне централизованная бюрократическая система, построенная по западному образцу, заменила древние муниципальные свободы греков. То, к чему турки относились с уважением, баварцы, вслед за Каподистрией, стремились уничтожить.

Аналогичная централизованная система была введена и для сбора налогов. Маврокордатос, ставший министром финансов, сделал всех сборщиков налогов независимыми от местных властей; объявил все пастбища собственностью короны и создал монополию на соль. Однако недовольство этими мерами было столь сильным, что они были вскоре отменены.

Люди ожидали от регента, который был юристом и профессором, реформ судебной системы и системы образования, но кодексы, составленные Маурером, оказались слишком сложными для восточной страны, находящейся в стадии эволюции. Он же составил схему образовательных учреждений, с помощью которой молодой эллин мог пройти путь от начальной школы до университета, но она была хороша лишь на бумаге. Только в 1837 году, когда Маурер уже не был регентом, в Греции открылся университет.

Отношение регента к прессе напоминало отношение Виаро Каподистрии (старшего брата Иоанна Каподистрии). Редакторам газет приходилось откладывать огромные суммы денег на случай непредвиденных неприятностей, а с деньгами в Нафплионе было очень плохо, поэтому газеты оппозиции, издававшиеся в ту пору, вынуждены были закрыться. Выжить смогли лишь издания, субсидированные Регентством. Таким образом, недовольство было загнано внутрь общества.

Но самой непопулярной мерой Регентства стала его политика в отношении церкви. Православной церкви свободного греческого государства очень мешало ее подчинение константинопольскому патриарху, который жил под наблюдением и влиянием султана. Соответственно, 4 августа 1833 года указ, подписанный тридцатью четырьмя епископами, объявил о ее независимости. Был создан Синод из пяти членов, которых должен был назначать король. Число епископов сокращалось до десяти, по одному на каждую епархию; все монастыри, в которых проживало меньше шести монахов, закрывались, а их земли становились национальным достоянием. Легко себе представить, какое возмущение вызвали эти меры, разработанные иностранцами и «схизматиками» (католиками). Патриарх; изгнанные из монастырей монахи; все те, кому не нравился новый король, потому что он принадлежал к римской католической церкви; сторонники России как великого союзника православной Греции – все выражали свое недовольство. Но патриарх признал в «Синодальном Томеосе» независимость православной церкви Греции только в 1850 году, а полный мир между патриархом и греческим правительством воцарился лишь в 1852 году. Впрочем, за пределами Греции власть патриарха оставалась незыблемой до 1870 года, когда создание Болгарского экзархата нанесло ей удар посильнее, чем в эпоху Регентства.

Политика Регентства и лишение старого Колокотрониса королевской милости вызвали у него гнев, который он сначала выражал через пока еще свободную прессу, а позже нашел выход в заговоре. Для защиты православия и обретения свободы было создано тайное общество «Феникс» – наподобие бывшего общества «Филики Этерия». Ветеран-конспиратор Колокотронис пустил в обращение письмо Нессельроде, министра иностранных дел России, как доказательство того, что его поддерживает русский царь.

Была написана петиция царю Николаю I с просьбой отозвать всех трех регентов; одновременно с этим немецкий переводчик обратился к королю Баварии с просьбой отозвать регентов, за исключением Армансперга. Таким образом, в Нафплионе начались интриги; переводчик и Колокотронис были арестованы; первого отослали домой, не предав суду, а второго приговорили к смерти вместе с его другом, участником заговора Плапутасом. Процесс, на котором их судили, подвергался давлению со стороны властей, требовавших смерти для подсудимых.

Но казнить героя борьбы за независимость и одного из тех, кто приезжал в Баварию, чтобы предложить греческую корону Оттону, было бы позором и преступлением, поэтому смертную казнь им заменили пожизненным заключением, но, когда король Оттон достиг совершеннолетия, пленники были отпущены на свободу.

Однако Колокотронис и его друзья были не единственными, кто проявлял активное недовольство. Жители Типиса отказались платить налоги; на Майне вспыхнуло восстание. Позабыв о воинственных традициях этого спартанского народа, регенты приказали разрушить многочисленные башни в этих краях.

Майнаты заявили, что эти башни необходимы для защиты их жизни и имущества; Майна была еще средневековой областью, а в Средние века замок был жилищем человека.

Баварский корпус, которому было поручено выполнить приказы правительства, был окружен и принужден сдаться. Чтобы продемонстрировать свое презрение к баварцам, майнаты раздели солдат догола, а потом потребовали казнить их. Впрочем, для подавления восстания более весомым аргументом оказались деньги, а не сила. Некоторые замки были разрушены, а тактичное обращение превратило майнатов в солдат короля. Это был самый лучший военный материал на всем Пелопоннесе.

Впрочем, Маурер и Абель были отозваны еще до подавления восстания на Майне. Отношения Армансперга с его коллегами стали такими напряженными, что ему сократили жалованье и попросили удалить его главного сторонника Докинса, британского резидента. Пальмерстон сначала отказался, но потом сам, а также русское правительство порекомендовали отозвать Маурера и Абеля. Король Баварии велел им немедленно вернуться домой, а на их места назначил Херрена фон Кобелля и Грейнера. Один из них не смог вынести тягот, сопровождавших его жизнь в Греции.

Хайдеку 31 июля 1834 года было приказано подчиняться решениям президента, а в 1837 году он был вообще отозван домой, так что Армансперг, в конце концов, сделался единовластным правителем. Маурер отомстил ему тем, что выпустил скучный труд «О греческом народе», ставший апологией его регентства.

Но не успел король Баварии его отозвать, как в Греции разразился новый мятеж, на этот раз в Аркадии и Мессении, где Колокотронис и Плапутас были наиболее популярны. Это восстание возглавил родственник и тезка Плапутаса, называвший себя «директором королевства» и требовавший освободить двух узников и создать Национальную ассамблею.

Успехи восставших так сильно встревожили Армансперга, что он позволил Колеттису, министру внутренних дел, подавить его привычными для него способами, бросив против восставших румелиотские нерегулярные войска. После этого генералу Шмальцу, новому главнокомандующему греческой армией, удалось рассеять восставших. План Армансперга оказался удачным, но у него было одно очень неприятное последствие – он возродил в душах бойцов нерегулярных отрядов вкус к бродячей жизни, подавление которого было главной целью Регентства. Распущенные по домам, они во многих случаях становились бандитами, а муниципалитетам Западной Греции было разрешено нанимать их на службу в качестве полицейских, поскольку центральные власти не могли обеспечить жителям этих провинций безопасную жизнь.

А тем временем 13 сентября 1834 года был опубликован указ о том, что правительство переезжает из Нафплиона в Афины. На роль столицы претендовали три города: Нафплион, Коринф и Афины. В первом развивалась промышленность, сюда делали большие вклады; за Коринф выступал баварский архитектор; город находился в центре страны, здесь было много свободной земли для застройки, а рядом располагались два моря; однако историческая память, которая так много значила для Греции, способствовала выбору Афин, куда король переехал 13 декабря 1834 года.

Войны и осады превратили город в груду руин, среди которых высились величественные древние памятники архитектуры. Размещать королевский двор было негде; сам король вынужден был удовлетвориться простым одноэтажным домиком. В процветающем ныне Пирее стояли три деревянные хижины.

При таких грустных условиях король Оттон воцарился в новой столице. К счастью, идея сделать Афины копией других европейских столиц и возвести в Акрополе королевский дворец, предложенная баварским герцогом Максимилианом, была отвергнута королем Людвигом I, который заявил, что священные скалы Акрополя, Ареопага и Пникса никогда не должны покрыться домами. К сожалению, проектируя улицы нового города, баварцы с пренебрежением отнеслись к византийским памятникам архитектуры, и многие средневековые церкви были снесены.