Текст книги "Китти"

19

Он замолчал на минуту, потом взял ее руку и нежно пожал.

– Дело в том, дорогая, что нельзя ни в каком случае вмешивать Доротти в это дело.

Она с недоумением взглянула на него.

– Я не понимаю, как возможно этого избежать.

– Мы не можем думать только о себе. При других условиях я был бы бесконечно счастлив стать твоим мужем, но теперь об этом и говорить нечего.

Я знаю Доротти, ничто не заставит ее дать согласие на развод.

Тут Китти почувствовала безумный страх и снова заплакала. Он встал, опять сел рядом с нею и обнял ее за талию.

– Постарайся успокоиться, дорогая. Нам нужно сохранить хладнокровие.

– Я думала, что ты меня любишь…

– Конечно, я тебя люблю, – сказал он нежно, – в этом ты не можешь сомневаться теперь.

– Если она тебе не даст развода, Вальтер будет обвинять тебя как моего сообщника.

Он долго не отвечал. Потом заговорил сухо, недоброжелательно.

– Конечно, это погубит мою карьеру и вместе с тем не принесет тебе никакой пользы. На худой конец я скажу всю правду Доротти, она будет страшно оскорблена и несчастна, но она простит меня. Может быть, было бы всего лучше сказать ей все, и она пошла бы к твоему мужу и убедила бы его молчать и не делать скандала.

– Не означают ли твои слова, что ты и сам не желаешь, чтобы она дала тебе развод?

– Как тебе сказать? У меня есть сыновья, я должен подумать о них, и, конечно, я и ее не хочу так сильно огорчить. Мы всегда жили с нею в ладах. Она всегда была чудной женой.

– Почему же ты всегда уверял меня, что она в твоих глазах ничто?

– Никогда я этого не говорил, я только говорил, что я в нее не влюблен. Мы не спим вместе уже годами, только в виде исключения, например, в день рождества, перед ее отъездом в Англию или в день ее возвращения оттуда. Она из тех женщин, которые в этом не нуждаются. Но мы с ней всегда были большими друзьями. Признаюсь вам, что никто не может себе представить, насколько я в ней нуждаюсь.

– Не лучше ли было бы в таком случае оставить меня в покое?

Она сама не понимала, как она могла так спокойно говорить. Ужас объял ее.

– Вы поразили меня своей красотой. Подобной вам я уже годами не встречал. Я до безумия влюбился, вы не можете меня в этом упрекать.

Но все-таки вы говорили, что я могу на вас надеяться.

– Клянусь богом, я вас не оставлю. Мы попали в страшную беду, и я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы помочь вам выбраться из нее.

– Все, кроме самого простого и желательного.

Он встал и пересел опять на свой стул.

– Милая, ты должна быть благоразумной. Будем смотреть прямо на вещи. Я не хочу оскорблять твоих чувств, но придется тебе выслушать правду. Служебная карьера очень важна для меня. Нет причины, чтобы я не дослужился и до губернаторского места, но надо пользоваться безукоризненной репутацией, чтобы быть губернатором колонии. Если разразится этот скандал, все мои шансы пропали. Мне, может быть, не придется подать в отставку, но на моей репутации навсегда останется черное пятно. Если же мне придется уйти со службы, я уеду в Китай, где у меня есть друзья, и там заведу какое-нибудь дело. Во всяком случае не в моих интересах ссориться с Доротти.

– Зачем было уверять, что тебе ничего на свете не нужно, кроме меня?

Углы его рта капризно опустились.

– Не следует буквально понимать то, что говорит влюбленный.

– Ты, значит, сам не верил тому, что говорил?

В тот момент я верил.

– Что я буду делать, если Вальтер разведется со мной?

– Если мы увидим, что нам защищаться невозможно, то мы и пытаться не будем. Только не публичный скандал. Современное общество относится более терпимо к таким вещам.

Китти вспомнила свою мать и вздрогнула. Она опять взглянула на Таунсэнда. К страшной душевной муке примешивалось теперь горькое и злобное чувство к нему.

– Я уверена, что тебе будет не трудно перенести всякую неприятность, от которой пострадаю только я одна.

– Не будет никакого толку, если мы будем говорить друг другу дерзости.

Она испустила крик отчаяния. Ужасно так сильно любить и вместе с тем чувствовать такую злобу к нему.

Не может быть, чтобы он не сознавал, до какой степени он ей нужен.

– Чарли, ты, может быть, не знаешь, как сильно я тебя люблю?

– И я тебя люблю, но мы живем не на пустынном острове, и нам приходится подчиняться обстоятельствам. Будь благоразумна.

– Как я могу быть благоразумной? Для меня эта любовь была всем, ты наполнял всю мою жизнь. Не очень приятно сознавать, что для тебя это был только случайный эпизод.

– Это не был только эпизод. Но требовать от меня, чтобы я развелся с женой, чтобы я разбил всю свою карьеру и женился на тебе, это значит– требовать от меня слишком много.

– Не больше того, что я готова дать тебе.

Обстоятельства не совсем одинаковы.

– Разница только в том, что ты не любишь меня.

– Можно очень любить женщину и не стремиться непременно провести весь остаток жизни с нею.

Его овладело отчаяние, горькие слезы покатились по щекам.

– Как жестоко! Какой ты бессердечный!

Она судорожно зарыдала, и он с беспокойством взглянул на дверь.

– Дорогая, возьми себя в руки.

– Ты не знаешь, как я тебя люблю, – рыдала она, – я не могу жить без тебя. Нет у тебя жалости ко мне.

Она не в состоянии была больше говорить и только отчаянно рыдала.

– Я не хочу тебя огорчать и обижать, но я должен сказать тебе правду.

– Ты разбил мою жизнь. Зачем ты смутил меня? Что я тебе сделала?

– Если тебе легче валить все, что случилось, на мою голову, то продолжай.

Тут Китти внезапно пришла в ярость.

– Вероятно, я сама навязалась тебе, преследовала тебя, пока ты не согласился сделаться моим любовником?

– Этого я не говорю, но я никогда не посмел бы ухаживать за тобой, если бы мне не было ясно, что это тебе нравится.

О, позор! Она знала, что то, что он говорит, – правда. Его лицо было угрюмо, руки беспокойно двигались, изредка он бросал на нее злобный взгляд.

– Может быть, твой муж простит тебя, – сказал он, наконец.

– Я его об этом не просила.

Он инстинктивно сжал руки, и она видела, что у него едва не вырвалось восклицание неудовольствия.

– Отчего же ты не умоляешь его пощадить и простить тебя? Если он, действительно, так сильно тебя любит, как ты это думаешь, он не может не простить.

– Как ты его мало знаешь!

20

Она вытерла глаза и старалась успокоиться.

– Чарли, если ты меня бросишь – я умру.

Теперь она могла только надеяться на то, что он ее пожалеет. Надо было сказать ему это сразу. Когда он узнает, какой ужасный выбор ей предложен, то присущие его мужественной натуре чувства благородства и справедливости будут так возмущены, что он забудет все, кроме грозящей ей смертельной опасности. Как страстно она хотела бы найти приют в его нежных, надежных объятиях.

– Вальтер хочет, чтобы я поехала с ним в Мей-Тан-Фу.

– Это там, где теперь холера? Эпидемия такая сильная, какой не запомнят за последние пятьдесят лет. Там не место женщинам. Ты не можешь туда ехать.

– Если ты от меня отказываешься, то мне только и остается это сделать.

– Не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

– Вальтер едет туда заменить только-что умершего там доктора-миссионера и желает, чтобы я его сопровождала.

– Когда?

– Теперь, сейчас.

Таунсэнд отодвинул свой стул и взглянул на нее недоумевающими глазами.

– Я, гложет быть, очень глуп, но я ровно ничего не понимаю. Он хочет, чтобы ты с ним ехала и вместе с тем хочет разводиться?

– Он предложил мне выбор: или ехать в Мей-Тан-Фу, или разводиться.

– Понимаю! Это очень благородный поступок с его стороны.

– Благородный?

– Конечно. Он подвергает себя большой опасности. Я бы на это не решился. Он получит орден за это, когда вернется.

– Но я, Чарли, я? – в ужасе вскрикнула она.

– При теперешних обстоятельствах я не вижу возможности для тебя отказаться, если он этого желает.

– Это значит смерть. Безусловно, неизбежная смерть!

– К черту все это, ты преувеличиваешь. Он бы тебя не брал с собой, если бы опасность была так велика. Он рискует не меньше тебя. Если быть осторожным, то нет большой опасности. Я был здесь во время холеры и совсем не боялся. Главное – не есть ничего сырого, ни сырых фруктов, ни салату и пить прокипяченную воду. – Он почувствовал облегчение и бойко заговорил. Он даже почти повеселел. – Впрочем, это по его специальности. Его, кажется, интересуют клопы? Там он найдет почву для своих изысканий.

– Но я, Чарли, как же я-то? – повторяла она в полном изумлении.

– Чтобы лучше судить о человеке, надо мысленно поставить себя на его место. С его точки зрения ты себя очень дурно вела, и он хочет тебя удалить от соблазна. Я всегда думал, что он не захочет разводиться, это на него не похоже. Он считает, что, предложив тебе ехать с ним туда, он выказал по отношению к тебе большое великодушие, а ты его сердишь отказом. Я не хочу осуждать тебя, но ради всех нас тебе следовало бы об этом подумать.

– Разве ты не можешь понять, что это меня убьет? Он и везет меня потому, что знает, что это меня убьет.

– Перестань говорить вздор. Мы попали в страшно неловкое положение, теперь не время разводить мелодрамы.

– Ты напрасно делаешь вид, будто не понимаешь меня.

Страх и мука переполнили ее сердце, ей хотелось закричать.

– Ты не пошлешь меня на верную смерть. Если в тебе нет ни любви, ни жалости ко мне, то есть же в тебе обыкновенные человеческие чувства.

– Я считаю, что ты ко мне несправедлива. Насколько я понимаю, твой муж ведет себя очень благородно. Он готов простить тебя. Ему хочется уехать отсюда, и это отличный случай удалить тебя на несколько месяцев от соблазна. Я не предполагаю, чтобы Мей-Тан-Фу был очень полезным для здоровья местожительством, – ни один китайский город этим быть не может; но в ужас приходить незачем. Всего хуже бояться: во время эпидемий столько же людей умирает просто от страху, как и от заразы.

– Я уж и теперь боюсь; когда Вальтер заговорил об этом, я чуть не упала в обморок.

– Верю, что такое предложение в первую минуту может ошеломить, но если взглянуть на него хладнокровно, – это не так страшно.

– Я надеялась, я надеялась…

Она вся дрожала от сердечной муки. Он молчал, и лицо его опять сделалось мрачным и нахмуренным; таким она его никогда не знала. Китти больше не плакала.

Тихим голосом, но твердо и спокойно, она спросила:

– Ты хочешь, чтобы я поехала туда?

– Насколько я понимаю, тебе право выбора не дано.

– Так ли это?

– Я таком случае я обязан предупредить тебя, что, если твой муж начнет дело о разводе и выиграет его, я не буду иметь возможности жениться на тебе.

Ему, вероятно, показалась длинною пауза, которая прошла, прежде чем она ответила. Она медленно встала.

– Я считаю, что мой муж никогда и не собирался заводить дело о разводе.

– Зачем же ты меня до смерти напугала?

Она холодно посмотрела на него.

– Он предвидел, что ты от меня откажешься. Он угрожал мне разводом только потому, что знал, Чарли, что ты струсишь. Удивительно, что он так верно распознал тебя. И как похоже на него – нарочно подвергнуть меня такому жестокому разочарованно.

Чарли молчал и, опустив глаза, пристально разглядывал лежавший перед ним на столе кусок пропускной бумаги. Он хмурился, и губы его кривились в сердитую гримасу.

– Он знал, что ты тщеславный, малодушный, эгоистичный человек. Он хотел, чтобы я в этом убедилась своими глазами. Он знал, что ты побежишь, как трусливый заяц, почуявший опасность. Он знал, что я грубо ошибаюсь, воображая, что ты любишь меня, тогда как ты способен любить только одного себя. Он знал, что ты без сожаления принесешь меня в жертву, чтобы спасти собственную шкуру.

– Если тебе доставляет удовольствие говорить мне гадости, то я должен безропотно это терпеть. Женщины несправедливы, они умеют всегда свалить вину на мужчину. Но и я мог бы выдвинуть некоторые возражения.

Не обращая на его слова внимания, она продолжала:

– Теперь и я узнала то, что он уже давно знал. Я знаю, что ты жестокий, бессердечный человек, я знаю, что ты эгоист до мозга костей и что мужества в тебе не больше, чем у кролика, я знаю, что ты лгун и хвастун. Я знаю, что ты человек, достойный презрения, и трагедия в том, – лицо се при этих словах исказилось от муки – трагедия в том, что, несмотря на все это, я всем сердцем люблю тебя.

– Китти!

Она с горечью рассмеялась. Он произнес ее имя тем нежным, ласкающим тоном, который так легко давался ему и так мало значил.

– Дурак, – сказала она.

Он вспыхнул и, оскорбленный, отодвинулся от нее. Она с усмешкой взглянула на него.

– Я вам делаюсь противна, не правда ли? Теперь мне это безразлично.

Она начала надевать перчатки.

– Что ты намерена делать? – спросил он.

– Не бойся, тебе не грозит опасность, я тебя не подведу.

– Бога ради, не говори таких вещей, Китти. Ты знаешь, что все, касающееся тебя, касается и меня. – Его низкий голос дрожал от волнения. – Я буду страшно беспокоиться, пока не буду знать, что у вас произошло. Что ты скажешь мужу?

– Я ему скажу, что готова ехать с ним в Мей-Тан-Фу.

– Может быть, когда ты выразишь согласие, он не будет на этом настаивать?

Он не понял, почему при этих словах она так странно на него посмотрела.

– Ты теперь не боишься? – спросил он ее.

– Нет, ты мне внушил мужество. Ехать в разгар холерной эпидемии – оригинальное предприятие, которое не всем дано испытать и, если мне суждено умереть, ну что ж, умру.

– Я старался быть как можно ласковее с тобой.

Она опять посмотрела на него. Слезы брызнули у нее из глаз, и сердце мучительно дрогнуло. Ей неудержимо хотелось броситься к нему на грудь, прижать свои губы к его губам.

– Зачем? Бесполезно!

– Хочешь знать правду? – сказала она, стараясь говорить спокойным голосом, – я еду со смертной тоской в сердце. Я не знаю, какие мрачные, уродливые мысли бродят в голове у Вальтера, но я вся трепещу от ужаса. Быть может, смерть была бы избавлением.

Она чувствовала, что более владеть собою не может и, быстро подойдя к дверям, вышла раньше, чем он успел двинуться с места.

– Таунсэнд облегченно вздохнул. Ему захотелось виски с содой.

21

Вальтер был дома, когда она вернулась. Ей хотелось пройти прямо в свою комнату, но она встретила его в прихожей. Он отдавал какие-то приказания одному из слуг. Она была так несчастна, что стерпеть презрение Вальтера и унизиться перед ним было ей приятно. Она остановилась и посмотрела ему прямо в лицо.

– Я еду с вами туда, – сказала она.

– Отлично.

– Когда я должна быть готова к отъезду?

– Завтра вечером.

Чувство задора, ей самой необъяснимое, захватило ее.

Равнодушие, с которым он говорил, подействовало на нее как укол копья. Неожиданно для самой себя она сказала:

– Я думаю, мне надо взять с собой только несколько летних платьев и покрывало?

Она следила за выражением его лица и заметила, что ее вызывающий тон его раздражает.

– Я уже распорядился, ама знает, что надо взять. – Она кивнула головой и ушла в свою комнату.

Она была очень бледна.

22

Они приближались, наконец, к месту назначения.

Носильщики, которые перед тем долго шли молча, вдруг оживленно заговорили. Один из них, обернувшись, кричал ей какие-то непонятные слова и жестами старался привлечь ее внимание. Она взглянула по указываемому ей направлению. Там, на вершине холма, ее глазам представилась арка, стоящая на пути. Она знала, что это монумент в честь какого– нибудь известного ученого, или добродетельной вдовы. Много видела она таких по дороге сюда.

Холм был плотно усеян маленькими зелеными валиками, близко-близко прижатыми один к другому; все пространство имело вид песчаного морского дна после отлива. Это было кладбище. Она это знала, потому что при входе и выходе из каждого города, через который они проходили, она такие видела.

Она поняла, почему носильщики указывают ей на эту арку: путешествие их окончилось.

Они прошли под аркой и носильщики немного приостановились, чтобы переложить шест носилок с одного плеча на другой. Один из них вытер потное лицо грязной тряпкой. Дорога, извиваясь, шла под гору. По обеим сторонам стояли грязные, невзрачные домишки.

Наступала ночь.

Носильщики вдруг оживленно заговорили между собой и одним прыжком, от которого ее пошатнуло, отскочили к стене и как можно плотнее прижались к ней. Она сразу поняла причину их поспешности: в полном молчании, быстрым шагом четыре китайца проносили мимо новый, некрашеный гроб. В быстро надвигающемся сумраке ночи свежие доски гроба поражали глаз своей белизной. У Китти от ужаса сердце учащенно забилось в груди. Гроб пронесли, но носильщики не двигались, они точно не могли решиться идти вперед. Сзади им что-то крикнули, и они пошли. Теперь они шли молча.

Через короткое время они круто свернули в открытые ворога, Опустили носилки на землю. Она приехала.

23

Это была фанза. Она вошла в гостиную и сидела, пока носильщики, не торопясь, втаскивали одну за другой их вещи. Вальтер, стоя на дворе, распоряжался, что куда поставить. Она чувствовала себя очень утомленной. Неожиданно за дверью раздался чужой незнакомый голос:

– Можно войти?

Она вспыхнула и сразу опять побледнела. Ей, переутомленной, изнервничавшейся, было неприятно видеть незнакомого человека. Кто-то, кого она не могла сразу различить в полутемной, низкой комнате, освещенной одной, покрытой абажуром, лампой, подошел к ней и протянул руку.

– Меня зовут Вадингтон. Я уполномоченный от правительства.

– По таможне. Я знаю, я слышала о вас.

При слабом освещении комнаты она могла только различить, что он был худой, невысокого роста, не выше ее, плешивый человек, с маленьким, гладко выбритым лицом.

– Я живу тут, у подножия холма. С той стороны, откуда вы приехали, моего дома не видно. Я полагал, что вы наверное измучены путешествием и не согласитесь обедать у меня; поэтому я здесь заказал вам обед и пригласил сам себя.

– Я очень рада.

– Повар не плохой, вы увидите. Я задержал для вас всех слуг Ватсона.

– Ватсона? Это миссионер, который здесь жил?

– Да, хороший был человек. Я покажу вам его могилу завтра, если захотите.

– Как любезно с вашей стороны, – с улыбкой сказала Китти.

В эту минуту вошел Вальтер.

Вадингтон успел познакомиться с ним раньше, чем вошел к Китти.

– Я только что говорил вашей супруге, что буду у вас обедать. С тех пор, как Ватсон умер, мне не с кем разговаривать, кроме сестер, а по-французски я говорю плохо. Кроме того, они мало чем интересуются, и с ними трудно найти тему для разговора.

– Я велел слуге подать нам чего-нибудь выпить, – сказал Вальтер.

Слуга принес виски и содовую воду, и Китти заметила, что Вадингтон много пил. Уже когда он вошел, Китти показалось, что он не совсем трезв. Он говорил каким-то странным голосом и слишком часто и громко посмеивался.

– Вот повезло, – сказал он и обратился к Вальтеру:

– Вам тут найдется дело. Они мрут, как мухи. Начальник города совсем растерялся, а полковнику Ю, который командует здесь войсками, не по силам справиться с своими солдатами и удержать их от грабежей. Если обстоятельства не переменятся, нас в скором времени всех перережут в наших постелях. Я старался убедить сестер уехать, но они, конечно, не согласились.

Он говорил точно шутя и все время как-то странно посмеивался. Было невозможно слушать его без улыбки.

– Почему вы не уехали?

– Видите ли, я потерял уже около половины моих служащих, а остальные каждую минуту могут слечь и умереть. Кому-нибудь надо же быть на месте и работать.

– Были ли вам сделаны прививки?

– Да. Ватсон сделал их мне и себе; но пользы вышло мало для него, бедняги. – Он обратился к Китти и его маленькое, комичное лицо сморщилось от смеха.

– Я не думаю, чтобы опасность заражения была так велика, если быть осторожным. Пейте кипяченое молоко и кипяченую воду и не ешьте сырых фруктов и овощей. Привезли ли вы с собой граммофонные пластинки?

– Кажется, нет, – сказала Китти.

– Жаль. Я надеялся, что вы привезете. Я новых давно не имел, а старые страшно надоели.

Пришел слуга и спросил, можно ли подавать обед.

– Надеюсь, вы не будете переодеваться к обеду, – сказал Вадингтон, – мой слуга умер на прошлой неделе, а его теперешний заместитель – дурак; поэтому я больше не переодеваюсь по вечерам.

– Я только пойду и сниму шляпу, – сказала Китти.

Ее комната оказалась рядом с той, в которой они только-что сидели. Она была очень скудно меблирована. Ама, стоя на коленях, вынимала из чемодана Китти вещи. Лампа стояла тут же, на полу.

24

Столовая была маленькая. Огромный стол занимал почти всю ее длину.

– У миссионеров всегда огромные обеденные столы, – объяснял Вадингтон, – за каждого лишнего ребенка, которого они содержат, они получают ежегодную прибавку. Заблаговременно, как только женятся, они покупают эти столы, чтоб было достаточно места для маленьких приемышей.

Стол был освещен большой парафиновой лампой, висевшей на потолке, так что Китти могла теперь лучше разглядеть Вадингтона. Судя по его плешивой голове, Китти думала, что он стар; теперь она убедилась, что ему должно быть гораздо меньше сорока лет. Его лицо, маленькое, с высоким лбом, не имело морщин. Цвет лица был свежий, здоровый. Он был некрасив, даже похож на обезьяну, но его уродство было привлекательное. У него было интересное лицо. Черты лица – нос, рот – малы, как у ребенка, и маленькие, очень блестящие голубые глаза. Он казался стареньким, маленьким мальчишкой. Он много пил за обедом, и к концу обеда нельзя было сомневаться в том, что он порядочно пьян. Не и в пьяном виде он не был неприятен. Он был весело пьян, как сатир, укравший у спящего пастуха его винный мех.

Он много говорил о Чинг-Иене, где у него были друзья, о которых он расспрашивал. Год тому назад он был там во время бегов и теперь вспоминал пони и их владельцев.

– Кстати, как поживает Таунсэнд? Собирается сделаться секретарем колонии? – неожиданно спросил он.

Китти покраснела, но муж не смотрел на нее.

– Очень вероятно, – ответил он.

– Он ловкий малый.

– Вы его знаете?

– Да, я его хорошо знаю. Раз мы с ним пропутешествовали из Англии сюда.

За рекой раздавались удары гонгов и треск хлопушек. Тут же, совсем близко, целый большой город был погружен в ужас: смерть, внезапная, беспощадная, мчалась по его кривым улицам. Вадингтон заговорил о Лондоне, о его театрах. Он знал, что именно там ставят теперь, рассказывал, что он сам видел на тамошних сценах, когда был там в отпуску в последний раз. Он смеялся при воспоминании об игре известного комического актера, и со вздохом говорил о красоте какой-то, слышанной им там, опереточной звезде.

Он хвастал, что один из его родственников женился на одной из самых знаменитых из них. Он у нее завтракал, и она подарила ему свою фотографию. Он им покажет карточку, когда они будут обедать у него в таможне.

Вальтер холодным, ироническим взглядом смотрел на своего гостя и, видимо, старался принять участие в разговоре, хотя говорили о вещах, совершенно ему неизвестных и никогда прежде его не интересовавших. Очевидно, Вадингтон казался ему забавным, и он не скучал. Он чуть улыбался, но у Китти сердце полно было ей самой непонятной грусти. В доме умершего миссионера, в городе, пораженном ужасом, ей казалось, что все они трое, здесь сидящие, далеки от остального мира. Три одиноких, чуждых друг другу человека.

Когда обед кончился, она встала.

– Я с вами прощусь. Пойду спать.

– Я сейчас уйду тоже, я думаю, что и доктор хочет отдохнуть, – отвечал Вадингтон, – нам надо рано встать завтра.

Он пожал руку Китти. Его глаза возбужденно блестели, но на ногах он стоял твердо.

– Я за вами зайду, – сказал он Вальтеру, – и мы пойдем к начальнику города и к полковнику Ю, потом в воспитательный дом. Не беспокойтесь, дело найдется.