Текст книги "Лиза из Ламбета. Карусель"
Автор книги: Уильям Моэм
Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Западные ворота представляли собой старую живописную каменную кладку, которая в былые дни отмечала внешнюю границу Теркенбери. И даже теперь, несмотря на дома, выросшие с одной стороны, дорога, которая сворачивала налево, вела прямо в деревню. Когда Белла пришла, чуть раньше назначенного времени, Герберт уже ждал ее. В своей соломенной шляпе он казался еще моложе.
– Разве вы не получили мою записку? – спросила она.
– Получил, – ответил он улыбаясь.
– Тогда почему пришли?
– Просто решил, что вы можете передумать. Я совсем не поверил в вашу встречу. Я так сильно хотел вас увидеть, что вообразил, будто и вы не сможете удержаться. Я чувствовал: вы должны прийти.
– А если бы я не пришла?
– Что ж, подождал бы… Не капризничайте. Взгляните на солнце, которое зовет нас за собой. Вчера перед нами лежали серые камни собора, сегодня – зеленые поля и деревья. Вы разве не слышите восхитительный шепот западного ветра?
Белла взглянула не него и не смогла устоять перед пылкой притягательностью его глаз.
– Полагаю, мне следует принять ваше приглашение, – ответила она.
И они вместе отправились в путь. Мисс Лэнгтон была убеждена, что ее интерес обусловлен лишь материнскими чувствами, как к какому-нибудь сироте, которого она кормила желе с ложечки. Она и не подозревала, что Купидон, хохоча над ее отговорками, весело танцевал вокруг них и выпускал серебряные стрелы. Они брели вдоль тихой речушки, которая текла к северу и впадала в море в тени густых ив. Природу в тот июльский день переполняла свежесть и запахи: скошенное сено, высыхая, источало удивительный аромат, и даже птицы молчали.
– Я рад, что вы живете в доме декана, – сказал он. – Буду с удовольствием представлять, как вы сидите в этом прекрасном саду.
– Вы когда-нибудь его видели?
– Нет. Но могу вообразить, что скрывается за старой красной стеной – тенистые газоны под сенью розовых кустов. Должно быть, там сейчас тысячи роз.
Декан был известен как большой поклонник этого королевского цветка, его цветы на местной ярмарке удивляли весь город. Прогулка продолжалась, и вскоре полусознательно, словно пытаясь укрыться от жестокого мира, Герберт взял ее под руку. Белла вспыхнула, но не отважилась отстраниться – ей странным образом льстила его уверенность. Она очень осторожно задавала ему вопросы, и он удивительно просто рассказывал, как долго его родители бились за то, чтобы дать ему образование, лучшее, чем у людей его круга.
– Тем не менее, – произнес он, – все не так плохо, как я думал. Работа в банке дает мне массу времени, и у меня остаются мои книги и надежды.
– Какие же?
– Иногда я пишу стихи, – ответил он, покраснев от смущения. – Я полагаю, это нелепо, но дает ощущение невероятного счастья. И кто знает? Может, когда-нибудь я создам что-то, чему не дадут умереть в забвении…
Позже, когда Белла отдыхала на ступеньках, а Герберт стоял рядом, он поднял на нее взгляд и, поколебавшись, произнес:
– Я хочу вам кое-что сказать, мисс Лэнгтон. Но я очень боюсь… Вы ведь не бросите меня теперь, правда? Теперь, когда я нашел друга, я не могу позволить себе потерять его. Вы не знаете, как для меня важно, когда есть человек, с которым можно поговорить, человек, который добр ко мне. Я часто чувствую себя ужасно одиноким. А вы внесли такое разнообразие в мою жизнь! За последнюю неделю все как будто изменилось.
Она серьезно посмотрела на него. Неужели он не понимал, что тоже изменил ее жизнь? Она не могла сказать, какие чувства поднимались в ее груди, когда эти прекрасные голубые глаза так умоляли ее о том, что она с готовностью хотела ему дать.
– Мой отец собирается в Линэм в среду, – произнесла она наконец. – Когда закончите работу, придете ко мне на чай в наш сад?
Она почувствовала, что ей воздалось сторицей, увидев счастье в его глазах.
– Я больше ни о чем не смогу думать до тех пор.
Мисс Лэнгтон поняла, что постоянное беспокойство, как ни удивительно, покинуло ее. Жизнь больше не казалась однообразной, а запестрела новыми волшебными красками, ей все стало интересно, дневная рутина превратилась скорее в удовольствие, чем в обязанность. Она повторяла себе все восхитительные и непоследовательные высказывания нового знакомого, приходя к выводу, что их беседа приятным образом отличалась от церковных дебатов, к которым она привыкла. В капитуле культивировался утонченный вкус, а вторая жена архидиакона написала роман, который обернулся бы страшным позором, если бы не ее особое положение и явные высокоморальные цели. Младшие каноники с энтузиазмом говорили о Королевской академии. Но Герберт рассуждал о книгах и картинах так, словно искусство – это живое существо, необходимое ему как хлеб и вода. А Белла, чувствовала, что ее эстетические взгляды, которые ей привили в качестве элемента хорошего воспитания, были слишком общи и банальны, и она с величайшим интересом слушала его пылкие излияния.
В среду она казалась почти красивой, когда в летнем муслиновом платье и большой шляпе вышла в сад, где под зеленым деревом уже лежали чайные принадлежности. Мисс Ли могла бы саркастически улыбнуться, заметив, с каким старанием дочь декана расставила мебель, чтобы занять наиболее выигрышное положение. Уединенность, спокойная красота сада подчеркивали ребячество Герберта, а его приятный смех, звеня, проникал в самое сердце Беллы. Глядя, как удлиняются тени, они говорили об Италии и Греции, о поэтах и цветах, и наконец, устав от серьезности, они принялись с легким сердцем нести сущую чепуху.
– Знаешь, я больше не могу называть тебя мистером Филдом, – заявила Белла улыбаясь. – Я должна называть тебя Гербертом.
– Если так, то я буду называть тебя Белла.
– Не уверена, что для тебя это обязательно. Понимаешь, я ведь уже почти как древнее ископаемое, так что для меня вполне естественно обращаться к тебе по имени.
– Зато я не могу позволить, чтобы у тебя было передо мной хоть какое-то преимущество. Мы должны оставаться друзьями на равных правах, и меня абсолютно не волнует, что ты старше меня. К тому же в мыслях я всегда называю тебя Беллой.
Она снова улыбнулась, бросив на него нежный взгляд:
– Что ж, полагаю, я должна согласиться.
– Конечно.
Он вдруг схватил обе ее руки и, прежде чем она догадалась, что он собирается сделать, расцеловал их.
– Не делай глупостей! – воскликнула Белла, поспешно вырвав руки, и покраснела до корней волос.
Увидев, как она смутилась, он по-мальчишески расхохотался:
– О, я вогнал тебя в краску!
Его голубые глаза сияли, он был в восторге от своей выходки. Он и не знал, что потом у себя в комнате Белла, чувствуя, как следы от поцелуев до сих пор горят огнем у нее на руках, горько плакала, словно у нее вот-вот разорвется сердце.
Глава 4Когда мисс Ли вошла в гостиную, она обнаружила всегда пунктуального декана, уже одетого к ужину и имевшего безукоризненный вид в шелковых чулках и туфлях с пряжками. Наконец появилась и Белла в печальном великолепии черного атласа.
– Сегодня утром я отправился на Холиуэлл-стрит, чтобы заглянуть в книжные магазины, – сказал декан. – Но Холиуэлл-стрит больше не существует. Лондон уже не такой, как раньше, Полли. Каждый раз, когда я приезжаю, оказывается, что старые здания исчезли, а старые друзья разбрелись кто куда.
Он с тоской размышлял о приятных часах, которые провел, перебирая подержанные книги, когда запах тлеющих переплетов ударял ему в нос. В новых магазинах, куда переехали торговцы-евреи, не чувствовалось той старой пыльной небрежности, полки казались слишком безупречными и аккуратными, а праздного зеваку встречали с куда меньшим радушием.
Доложили о прибытии миссис Барлоу-Бассетт с сыном. Она была высокой представительной женщиной с острым взглядом и уверенной походкой. Ее седые волосы, густые и кудрявые, уложенные в сложную прическу, напоминали о моде восемнадцатого века, а стиль одежды, соответствующий моде того времени, делал ее похожей на натурщицу сэра Джошуа Рейнольдса. Ее движения отличались некой упрямой решительностью, и спину она держала прямо, с изяществом, свойственным женщине, которую воспитывали, когда умение держать осанку еще было частью девичьего образования. Она неимоверно гордилась своим сыном, высоким крепким парнем двадцати двух лет, с черными волосами, не менее ухоженными, чем у его матери, и с исключительно красивым лицом. Ширококостный, но не мускулистый, темноволосый, с большими карими глазами, прямым носом, смуглой кожей и полными чувственными губами, он казался невероятно привлекательным и прекрасно об этом знал. Он был добродушным ленивым созданием, апатичным, как гурия, беспринципным и лживым, которого сама мать своим бесконечным восхищением подталкивала к неискренности.
Оставшись вдовой с весьма солидным состоянием, миссис Барлоу-Бассетт посвятила жизнь воспитанию единственного сына, и ей нравилось думать, что до сих пор ей успешно удавалось оберегать его от познания добра и зла. Она хотела, чтобы, помимо матери, он видел в ней друга и наперсника, и хвасталась, что он еще ни разу не скрыл от нее ни один свой поступок и ни одну свою мысль.
– Сегодня вечером я хочу поговорить с мистером Кентом, Мэри, – сказала она. – Он ведь барристер, правда? А мы только что решили: Реджи лучше всего пойти в юристы.
Несмотря на всю красоту военной формы, Реджи не собирался связывать жизнь с армейской карьерой, а также с презрением относился к мысли пойти по коммерческому пути, который позволил его отцу заработать целое состояние. Зато он был готов смириться с юриспруденцией – профессией, более достойной джентльмена. Он смутно представлял, что ему придется посетить еще целое множество скучных ужинов, и эта перспектива его нисколько не беспокоила. И он воображал, как впоследствии, облачившись в парик и мантию, будет разглагольствовать перед присяжными, к восхищению всех и вся.
– Вы сядете рядом с Бэзилом, – ответила мисс Ли. – Фрэнк Харрелл подвинется.
– Уверена, Реджи станет хорошим юристом, и я смогу удержать его подле себя в Лондоне. Знаете, он никогда не доставлял мне хлопот, и иногда я даже горжусь, что сумела воспитать его таким добрым и непорочным. Но мир полон соблазнов, а он невероятно хорош собой.
– Он очень привлекателен, – согласилась мисс Ли, поджав губы.
Она решила, что совсем не разбирается в людях, если Реджи и правда является таким добродетельным существом, как полагает его мать. Чувственность, заметная в выражении его лица, позволяла предположить, что плотские грехи ему не чужды. А лукавый взгляд темных глаз подтверждал, что он не отличается и чрезмерной скромностью.
Бэзил Кент и доктор Харрелл, встретившись на пороге, вошли вместе. Именно Фрэнка Харрелла мисс Ли описала как самого забавного человека из всех ее знакомых. Его широкие плечи и массивный торс казались слишком крупными для его роста, и у него был повод позавидовать длинным ногам Реджи Бассетта; да и лицо его не отличалось красотой: брови казались тяжеловатыми, а челюсть – слишком квадратной, зато глаза были выразительными, порой насмешливыми или суровыми, хотя на некоторых смотрели с невероятной добротой, а в его низком звучном голосе слышалась убедительность, силу которой он прекрасно осознавал. За маленькими черными усами скрывался подвижный красиво очерченный рот и великолепные зубы. Он создавал впечатление сильного человека с непростым характером и явно обладал умением владеть собой. Молчаливый в присутствии незнакомцев, он приводил их в замешательство холодным безразличием, и хотя друзья знали, что на него можно положиться в любой ситуации, и не скупились на похвалу, многие обвиняли его в высокомерии. Чтобы поразить всех и вся, он не особенно старался скрывать нетерпимость к любым проявлениям глупости. Мисс Ли его рассуждения представлялись интересными, однако те, к кому он по какой-то причине не испытывал интереса, находили его рассеянным и нелюдимым.
Он казался человеком исключительно сдержанным, и лишь немногие знали, что за напускным спокойствием Фрэнка Харрелла скрывалась весьма темпераментная натура. Он считал это слабостью и специально натренировался не выдавать своих чувств; но чувства-то остались, бурлящие и переполняющие душу. И он категорически не доверял своим суждениям, которые было так легко увести в сторону с узкой тропинки логики. Он держал рядом с собой часы, которые никогда не переставали тикать, словно он постоянно чего-то ждал, возможно, освобождения от неких оков. Он чувствовал себя рабом живого воображения и понимал, что все это идет вразрез с наслаждением самой жизнью, которая, если верить его философии, была единственным концом бытия. И все же его страсти носили скорее умственный, чем телесный характер, а его дух постоянно подталкивал плоть к поступкам, в которых он не находил ничего, кроме разочарования. Его главным стремлением был поиск истины, и, к величайшему презрению мисс Ли (ведь она прекрасно себя чувствовала, неизменно в чем-то сомневаясь, и всегда обозначала отношение к жизни легким пожиманием плеч), он стремился к определенности с рвением, которое другие мужчины берегли для любви, или славы, или обогащения. Но все его поиски не увенчались успехом. Убежденный, что после этой жизни его ничего не ждет, он старался максимально использовать каждое ее мгновение.
И все же казалось нелепым, что многочисленные усилия, само течение времени, загадочные совпадения событий, противостояние мира и человека ни к чему не ведут. Он не мог избавиться от мысли, что во всем этом должен скрываться какой-то смысл, и, чтобы отыскать его, изучал различные науки и философию с неистовой страстью, которая показалась бы его коллегам в больнице Святого Луки – достойным специалистам, не видящим ничего дальше предметного стекла микроскопа, – необычной и почти безумной.
Но лишь человек с хорошо развитым воображением мог бы заметить в докторе Харрелле следы внутренней борьбы, в которой было не меньше ярости, чем в неистовом гневе, свойственном людям более практичным. Он был в отличном расположении духа и, пока они ждали остальных гостей, разговаривал с мисс Ли.
– Разве не мило с моей стороны, что я все же пришел? – спросил он.
– Вовсе нет, – ответила она. – Такому жадному человеку, как вы, куда приятнее съесть мой прекрасный ужин, чем довольствоваться плохо прожаренной котлетой в своей съемной квартире.
– Какая черная неблагодарность! Во всяком случае, как гость, приглашенный взамен другого, я не обязан развлекать соседа и могу полностью посвятить себя удовольствию вкусно поесть.
– Вспоминаю одного своего друга… Сорок лет назад люди были не так вежливы и куда более забавны. Когда его соседка по столу сделала одно весьма глупое замечание, он закричал: «Вернитесь лучше к своему супу, мадам!»
– Расскажите мне, кто еще придет, – попросил Фрэнк.
– Миссис Кастиллион, но она безобразно опоздает. Она полагает, это модно, а лондонские аристократы предпринимают все возможные меры предосторожности, чтобы не показаться провинциальными. Еще придет миссис Мюррей.
– Вы до сих пор хотите, чтобы я женился на ней?
– Нет, – со смехом ответила мисс Ли. – Я махнула на вас рукой. Хотя с вашей стороны было некрасиво обзывать меня карманным воришкой за то, что я сватала вам представительную вдову с доходом в пять тысяч в год.
– Только подумайте о невыносимой скуке семейной жизни, и, как бы там ни было, Боже меня упаси от жены-интеллектуалки. Если я вообще когда-то женюсь, то на своей кухарке.
– Лучше вам не повторять мои шутки, Фрэнк… По правде говоря, если я не ошибаюсь, миссис Мюррей решила выйти замуж за нашего друга Бэзила.
– О! – только и ответил Фрэнк.
Мисс Ли заметила, что в его взгляде промелькнула грусть, и пристально на него посмотрела.
– Разве вы не считаете, что для нее это весьма подходящий вариант?
– У меня нет определенного мнения по этому вопросу, – парировал Фрэнк.
– Интересно, что вы хотите этим сказать. Бэзил беден, и привлекателен, и умен, а миссис Мюррей всегда питала слабость к образованным мужчинам. Вот что самое плохое в браке с кавалеристом – начинаешь придавать слишком большое значение уму.
– А капитан Мюррей был полнейшим дураком?
– Мой дорогой Фрэнк, следует спрашивать не о высоком интеллекте военного, а о том, умеет ли он играть в поло. Капитан Мюррей совершил два мудрых поступка в своей жизни: он составил завещание, по которому его жена унаследовала большое состояние, а потом быстро отбыл в места, где глупость, очевидно, не считается недостатком.
Мисс Ли – в целях особого назидания для Беллы – также пригласила самого модного церковника в Лондоне, преподобного Коллинсона Фарли, викария Церкви всех душ[21]21
Церковь всех душ построена в Лондоне в неоклассическом стиле в 1822–1824 гг.
[Закрыть] на Гросвенор-сквер, и ее весьма позабавило, какое выражение лица принял презиравший священника Фрэнк Харрелл, когда объявили о прибытии этого джентльмена. Мистер Фарли был человеком среднего роста, с поседевшими волосами с металлическим отливом, которые он тщательно расчесывал, и отличался весьма изящным профилем. Его руки с безупречным маникюром казались изнеженными и красивыми, а пальцы были унизаны дорогими перстнями. Он любил бывать в хорошем обществе и мог позволить себе, повинуясь собственным пристрастиям, тщательно выбирать друзей. Дворянская корона не могла поразить человека, который понимал, насколько бренно земное положение в сравнении с земными богатствами. Бедность он мог простить лишь герцогине, ибо в земляничных листьях[22]22
Земляничные листья символизируют титул герцога, что связано с эмблемой в виде земляничных листьев на герцогской короне.
[Закрыть], даже пожухших и увядших, которые венком ложатся на покрытое морщинами чело почтенной вдовы, остается нечто, что внушает уважение даже самым дерзким. Его обходительность и умение вести интеллектуальные беседы снискали ему могущественных друзей еще в те времена, когда он был всего лишь пастором в одном графстве. И благодаря их влиянию ему наконец представилась возможность перейти в сферу, где его таланты к общению были оценены по достоинству. Благородство служителя церкви, как грехи отцов, может передаваться вплоть до третьего и четвертого поколения, поэтому очевидно, что человек, дед которого был епископом, не мог жаловаться на отсутствие хороших манер. Есть неотъемлемые качества, которых не отнять у воспитанного человека, который родился в резиденции епископа.
Миссис Кастиллион, которая, по заявлениям хозяйки должна была опоздать больше всех, наконец появилась.
– Надеюсь, я не опоздала, мисс Ли, – сказала она, вытянув обе руки и явно стараясь этим жестом обратить на себя внимание.
– Не особенно, – ответила хозяйка. – Помня о вашей непунктуальности, я предусмотрительно пригласила вас на полчаса раньше всех остальных.
Торжественной процессией компания двинулась в гостиную, и мистер Фарли с удовлетворением осмотрел стол.
– Я всегда полагал, что красиво накрытый стол воистину представляет собой одно из величайших художественных произведений современной цивилизации, – произнес он, обратившись к соседу.
И его взгляд стал блуждать по гостиной, в меблировке которой он заметил приятную его глазу, но при этом сдержанную роскошь. Мистер Фарли бывал здесь еще во времена мисс Дуоррис и обратил внимание, что ее портрет исчез с привычного места.
– Я вижу, вы убрали ту великолепную картину с изображением бывшей хозяйки этого дома, мисс Ли, – сказал он, изящно махнув рукой и сверкнув кольцами на пальцах.
– Я не могла по три раза в день принимать пищу под ее пристальным взглядом, – ответила хозяйка. – Еще свежи воспоминания о ее ужинах: она кормила меня шелухой и желудями, как блудную дочь, и потчевала описаниями мук, которые ждут меня в загробной жизни.
Декан посмотрел на мисс Ли с ласковым укором. И хотя часто ругал ее за прочитанные книги или легкомысленные речи, он всегда благосклонно относился к иронии, с которой она комментировала его маленькие проповеди.
– Вы совсем немилосердны, Полли, – заметил он. – Конечно, с Элизой было трудно жить, но от других она требовала не меньше, чем от себя самой. Я всегда восхищался ее безупречным чувством долга. Это кажется поразительным в наше время, когда все живут исключительно ради собственного удовольствия.
– Возможно, мы не так добродетельны, как наши отцы, Элджернон, – ответила мисс Ли. – Зато с нами намного легче. В конце концов, сорок лет назад люди вообще были невыносимы: они открыто высказывали свое мнение, что просто отвратительно, отличались мерзейшими характерами и пили намного больше, чем следовало. Я всегда думала, что мой отец являлся типичным представителем той эпохи. Приходя в ярость, он называл это справедливым гневом, а если я делала что-то вопреки его воле, то страдал от «добродетельного негодования». Вы знаете, что до пятнадцати лет мне не позволяли пробовать сливочного масла, так как предполагалось, что это повредит моей фигуре и душе? Я росла исключительно на застывшем жире и Джереми Тейлоре[23]23
Джереми Тейлор (1613–1667) – английский священник и писатель, мастер проповеднического красноречия, повлиявший на прозу английского романтизма.
[Закрыть]. Мир представал в виде опасного пути, на котором полно капканов и ловушек, а за каждым углом и поворотом вздымаются вулканы, исторгающие едкий дым адского огня.
– Это был век тирании и депрессии, – заявил Фрэнк, – век старых джентльменов, которые отличались властолюбием, и молодых дам, которые падали в обморок.
– Уверена, теперь люди не так добры, как раньше, – сказала миссис Бассетт, бросив взгляд на сына, весьма увлекшегося разговором с миссис Кастиллион.
– Они никогда таковыми и не были, – ответила мисс Ли.
– Людская извращенность могла бы сделать из меня язычника, – вставил декан своим приятным низким голосом, – если бы не противодействующая сила Божественного провидения, что отражается в творениях самой природы.
Тем временем Реджи Бассетт получал от ужина гораздо большее удовольствие, чем рассчитывал. Он обнаружил, что ему досталось место рядом с миссис Кастиллион, и, удобно устроившись, принялся бесстыдно ее изучать. Мельком взглянув на него, она поняла, что мальчик красив, а когда поняла, что у него на уме, решила предоставить ему возможность рассмотреть все свои достоинства, не ограничивая его во времени, и бойко заговорила с другим соседом по столу. В конце концов она повернулась к Реджи.
– Ну и что, вы удовлетворены результатами? – спросила она.
– Чего?
– Вашего осмотра?
Она весело улыбнулась, бросив быстрый и задорный взгляд на него.
– Вполне, – ответил он с улыбкой, ничуть не смутившись. – Моя мать уже думает, что мисс Ли не следовало позволять мне сидеть рядом с вами.
Миссис Кастиллион была энергичным созданием. Маленькая и хрупкая, как статуэтка пастушки из дрезденского фарфора, она обладала живым темпераментом и разговаривала громким визгливым голосом. Одним быстрым резким движением она постоянно откидывалась на спинку стула, чтобы громогласно расхохотаться над словами Реджи. И, обнаружив, что с ней можно зайти очень далеко без риска нанести оскорбление, юный красавец принялся рассказывать ей коротенькие скабрезные истории низким вкрадчивым голосом, глядя ей в глаза с нахальной дерзостью человека, осознающего свою власть. Это был завораживающий взгляд коварного сердцееда, и такому взгляду бесстыдство лишь придает очарования. Распутница в глубине души чувствует, что скромная претенциозность здесь вовсе ни к чему, и с нескрываемой радостью спускается с пьедестала, на который ее поставили по глупости. У миссис Кастиллион было маленькое худое лицо, покрытое толстым слоем пудры, с довольно высокими скулами, ее волосы, уложенные в затейливую прическу, отличались неестественной белизной, что только придавало Реджи уверенности, ведь он достаточно общался с противоположным полом, чтобы понять: с подобными женщинами гораздо легче наладить контакт, чем с другими. Он нашел свою соседку весьма привлекательной, несмотря на тридцатипятилетний возраст. А несколько потускневший облик худощавой блондинки уравновешивался великолепием ее драгоценностей и роскошью платья: вырез был таким глубоким, что Белла, сидевшая на другом конце стола, наивно задавалась вопросом, как оно вообще держится на его обладательнице.
Когда мужчин оставили одних, чтобы покурить, Реджи, налив третий бокал портвейна, подвинул стул ближе к Харреллу.
– Надо же, Фрэнк! – воскликнул он. – Какую милую дамочку посадили рядом со мной, правда?
– Вы никогда раньше не встречали миссис Кастиллион?
– Никогда! Вот это женщина! Удивительно! Я думал, этот ужин будет смертельно скучным: разговоры о политике и религии и прочей ерунде. Мать вечно заставляет меня посещать такие мероприятия, поскольку считает, что здесь ведутся интеллектуальные беседы. Боже мой!
Фрэнк рассмеялся при мысли о том, что миссис Барлоу-Бассетт рассчитывала совсем на другое, принимая предложение мисс Ли.
– Но миссис Кастиллион очень даже ничего, скажу я вам. Настоящая плутовка! И она не возражает против комплиментов… Пожалуй, она совсем не похожа на леди.
– По вашему мнению, это лестный отзыв?
– Так ведь леди весьма скучны, разве нет? Разговариваешь с ними об «Академии»[24]24
Один из старейших кинотеатров Лондона, закрыт в 1922 г.
[Закрыть] и прочей чепухе, да еще следишь, чтобы не выругаться ненароком. Возможно, леди хороши для брака, но, честное слово, если хочется хорошо провести время, я предпочитаю женщин чуть пониже рангом.
Чуть позже, на лестнице, когда они поднимались в гостиную, Реджи взял Фрэнка под руку.
– Прошу вас, старина, не выдавайте меня, если мама поблагодарит вас, что вы пригласили меня на ужин в субботу.
– Но я вас не приглашал. К тому же я не имею ни малейшего желания ужинать с вами в этот день.
– Боже правый! Вы думаете, я сам горю желанием прийти, чтобы обсуждать жуков и пауков? Не особенно! Я собираюсь поужинать с одной знакомой девчушкой – машинисткой и, по правде говоря, моей сердечной подругой. Восхитительное создание, скажу я вам.
– Я не пойму одного: с какой стати ради вашего желания развлечь молодую даму, работа которой связана с печатной машинкой, я должен подвергать опасности свою бессмертную душу?
Реджи рассмеялся:
– Не будьте ослом, Фрэнк, вы могли бы мне помочь. Вы не представляете, как омерзительно жить с матерью вроде моей. Она всеми силами пытается привязать меня к своей юбке. Заставляет рассказывать ей обо всем, что я делаю, и, конечно, мне приходится сочинять всякую чушь. Хорошо только то, что она готова принять на веру любую ложь, которую от меня слышит.
– Можете врать ей до посинения, – заявил Фрэнк, – но не понимаю, какого дьявола это должен делать я!
– Не будьте чудовищем, Фрэнк. Вы могли бы посодействовать мне хоть на этот раз. Вы ведь не пострадаете, если скажете ей, что я ужинаю с вами. Недавно вечером, Боже мой!.. Я чуть не попался! Вы знаете, что она всегда ждет меня дома и не ложится спать? Я сказал ей, что буду заниматься допоздна с репетитором, а сам отправился в варьете «Эмпайр». Там я встретил знакомых и немного выпил. Мог бы разразиться скандал, если бы она это заметила, но мне удалось убедить ее, что у меня просто дьявольски болит голова. А на следующий день я услышал, как она рассказывает кому-то, что я чуть ли не трезвенник.
Они дошли до гостиной, и Фрэнк оказался рядом с миссис Бассетт.
– О, доктор Харрелл, – сказала она, – хочу выразить вам огромную благодарность за то, что вы пригласили Реджи на ужин в субботу. Он так много работал в последнее время, что небольшой отдых ему не повредит. А репетитор иногда задерживает его до одиннадцати. Позапрошлой ночью он настолько устал, что, вернувшись, едва смог подняться по лестнице.
– Я просто счастлив, что иногда Реджи находит время поужинать со мной, – ответил Фрэнк довольно мрачно.
– Мне всегда приятно думать, что он с вами. Это так важно, чтобы у молодого человека были действительно надежные друзья, а я уверена, вы оказываете на него положительное влияние.
Услышав это, Реджи с многозначительным видом подмигнул Фрэнку, а потом с легким сердцем возобновил беседу с миссис Кастиллион.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?