Текст книги "Лиза из Ламбета. Карусель"

– Теперь все в прошлом, забудь, подружка. Проехали.

– Нет, я плохо с тобой обошлась. Я плохая. Очень.

Ни слова не говоря, Том сжал ее руку.

– Скажи, Том, – выдержав еще паузу, начала Лиза. – Ты знал… про это… раньше? Ну, до сегодня?

Юноша покраснел.

– Да.

Лиза заговорила медленно и печально:

– Конечно, ты знал; все знали. У тебя был такой несчастный вид, тогда, на улице. Ты все равно меня любил, да?

– Я и сейчас тебя люблю, Лиза, моя Лиза.

– Поздно сейчас. Поздно, – она вздохнула.

– Лиза, тут один вякнул было, что ты… что ты с ним… с этим… Так я из него чуть душу не вытряс за такие слова.

– Зная, что это правда?

– Пусть правда. Только нечего всяким при мне языками про это чесать.

– Том, они все на меня ополчились, все, кроме тебя. Лучше б я за тебя пошла, когда ты просил. Тогда бы ничего этого не было со мной, ничего.

– Лиза, еще не поздно. Выходи за меня.

– Ты женишься на мне? После всего, что было?

– Было, да сплыло. Мне это нипочем. Мы поженимся, и все у нас будет хорошо. Лиза, я жить без тебя не могу. Выходи за меня!

Лиза застонала.

– Нет, Том, нет. Это неправильно.

– Да почему неправильно-то? Я ж сказал: мне все, что было, нипочем.

Лиза опустила глаза и едва слышно прошептала:

– Потому что я это… того…

– Чего того?

Она с трудом заставила себя произнести:

– Я, кажется, беременная.

Том с минуту подумал, затем выговорил:

– Ничего. Выходи за меня – все образуется.

– Не могу. Честно, Том, не могу. – Лиза снова разрыдалась. – Не могу за тебя выйти, но ты такой добрый со мной, я для тебя что хочешь сделаю.

Она обняла его за шею обеими руками и скользнула к нему на колени.

– Том, я не могу быть тебе женой, а все другое – все другое, что ты хочешь – если хочешь – сделаю. Я все сделаю, чтоб ты был доволен.

Он не понял, сказал только:

– Ты хорошая, Лиза, – склонился над ней и запечатлел поцелуй на ее лобике.

Потом вздохнул, спустил Лизу с колен, поднялся и ушел. Она осталась одна. Некоторое время она сидела, как усадил ее Том, но постепенно картины произошедшего стали наплывать на нее, одиночество и отчаяние захлестнули, слезы полились ручьями. Лиза бросилась на кровать и зарыдала в подушку.

* * *

Джим смотрел вслед Лизе, уводимой Томом; миссис Блейкстон ревниво смотрела на мужа.

– О ней думаешь, да? Конечно, ты бы сам с удовольствием до дому ее довел, а жена пускай как хочет.

– Замолчи! – рявкнул Джим.

– Не замолчу! – взвизгнула миссис Блейкстон. – Хорош муженек, нечего сказать! Все вы одинаковые. Бросить жену с детьми ради этакой сучки! Да еще в твои-то годы! Другой бы со стыда сгорел. Это все равно что с родной дочерью путаться!

– Богом клянусь, – заскрипел зубами Блейкстон, – не заткнешься сию минуту – убью.

– Гляньте, какой грозный! – Миссис Блейкстон повернулась к толпе. – Все видели, как он с женой обращается? И с какой женой! Двадцать лет с ним, девять человек детей ему родила, не считая сколько не выносила, да еще один на подходе, а он говорит: убью! Славный муженек! – Она негодующе посмотрела на Джима и перевела взгляд на толпу, словно желая услышать общественное мнение.

– Я тут до утра стоять не собираюсь! Прочь с дороги! – Блейкстон вторично растолкал зевак. Не всем понравилась его грубость, но эти немногие поглядели ему в лицо, перекошенное гневом, и сочли за лучшее оставить свое недовольство при себе.

– Видали? – продолжала миссис Блейкстон. – Боится! Хвост-то поджал, ровно кобель шелудивый! Тьфу на тебя!

Однако миссис Блейкстон затрусила следом, продолжая ругаться и размахивая руками.

– Кобель, вот ты кто! Кобелина! С девчонкой спутался! И зачем только я за тебя пошла! Опозорил, осрамил! Глаза бы на тебя не глядели!

Толпа следовала за супругами на приличном расстоянии, впрочем, зеваки старались не пропустить ни единого слова.

Джим пару раз оборачивался к жене, приказывая замолчать, чем только сильнее ее разъярял.

– А вот не замолчу; ни за что не замолчу. Пускай все знают, что ты такое есть на самом деле. Детей бы постыдился, каково им при таком-то отце! Подумал ты хоть раз об них, когда шуры-муры свои крутил, когда клинья к своей потаскушке подбивал? Подумал? Нет, не подумал. Ни разу не подумал, негодяй.

Джим не отвечал, шел вперед. Наконец он обратил внимание и на зевак.

– А вы чего тут забыли? Чего столпились? А ну, пошли прочь, не то я вам устрою бесплатный цирк!

Поскольку в толпе преобладали подростки и женщины, от этих слов они изрядно смешались.

– Во, со мной-то и заговорить боится, – не стерпела миссис Блейкстон. – Кобель, как есть кобель.

Джим вошел в дом, миссис Блейкстон за ним. Они поднялись в свои комнаты. Полли кормила младших ужином. Дети рты пораскрывали при виде матери, растрепанной, в рваном платье, с синяками, запекшейся кровью и длинными царапинами на лице.

– Мама! – испугалась Полли. – Что с тобой?

– Вот что со мной, – миссис Блейкстон указала на мужа. – Это все из-за него. Гляньте, дети, на вашего папочку. Славный папочка; таким гордиться можно. Оставил вас без крошки хлеба, все на свою грязную потаскушку спустил.

Теперь, когда посторонних глаз поубавилось, Джим чувствовал себя свободнее.

– Последний раз предупреждаю: не выводи меня. Выведешь – берегись.

– Ой, напугал. Убивай, пожалуйста; только помни, что за это вешают.

– Убивать я тебя не стану, но еще одно слово – и тебе мало не покажется.

– Попробуй только тронь – в полицию заявлю. Плевать, на сколько тебя посадят.

– Ты сама нарвалась, – сказал Джим и ударил жену в грудь, так что она пошатнулась.

– Ах ты!..

Миссис Блейкстон схватила кочергу и, разъяренная, пошла на мужа.

– А кишка не тонка?

Блейкстон вырвал у нее кочергу, забросил подальше. Супруги сцепились. Недолгое время они раскачивались из стороны в сторону, наконец Блейкстон не без труда поднял жену и бросил на пол. Однако она успела ухватиться за него, так что он повалился на нее. Миссис Блейкстон ударилась головой, взвыла, и дети, забившиеся со страху в угол, тоже завыли.

Джим схватил женину голову и принялся бить ею об пол.

Миссис Блейкстон закричала:

– Ты меня убьешь! Помогите! Помогите!

Полли кинулась к отцу, стала оттаскивать его от матери.

– Папа, не надо! Только не убивай маму! Пожалуйста! Ради бога!

– Отойди! – взревел Блейкстон. – Не то и тебе достанется.

Полли хватала его за руки, но Джим, все еще стоявший над женой на коленях, так толкнул девочку локтем, что она едва не упала.

– Получай!

Полли побежала вон из комнаты, к соседям, что занимали квартиру на втором этаже с окнами на улицу. Там четверо – двое мужчин и две женщины – сидели за ужином.

– Скорее, папа маму убивает! – кричала Полли.

– Что?

– Он ее повалил и головой об пол бьет. За то, что она Лизе Кемп взбучку устроила.

Одна из женщин вскочила из-за стола и сказала мужу:

– Джон, сходи разберись.

– Сиди, Джон, – оборвал второй мужчина. – Муж жену учит – не наше дело вмешиваться.

– Он же убьет ее, – лепетала дрожащая, зареванная Полли.

– Небось не убьет, – возразил приятель Джона. – Они, стервы, живучие. Да она, поди, и заслужила – сама ж говоришь, взбучку кому-то там устроила.

Джон колебался, переводил взгляд с Полли на жену, с жены на приятеля.

– Ради бога, пожалуйста, скорее! – взмолилась Полли.

В эту секунду сверху раздался звук, будто что-то расколотили, и женский вопль. Это миссис Блейкстон, пытаясь вырваться, ухватилась за умывальник, да и повалила его, и он разбился.

– Иди, Джон, – велела добрая соседка.

– Не пойду: толку с меня не будет, еще, пожалуй, сам нарвусь.

– Псы трусливые, – возмутилась жена. – Ну а я вот не допущу, чтоб женщину, считай, на моих глазах убили. Сама пойду, раз вы такие.

И с тем взбежала по лестнице и распахнула дверь. Джим так и стоял на коленях, держа женину голову и колотя ею об пол, а миссис Блейкстон защищалась руками, впрочем, без особого успеха.

– Живо отпустите ее! – крикнула соседка.

Джим поднял взгляд.

– А ты кто такая, так тебя и так?

– Говорю вам: отпустите жену. Как не стыдно, женщину да головой об пол? – И она подскочила к Блейкстону и схватила его кулак.

– Не лезь не в свое дело, не то сама получишь.

– Только тронь, грязный трус! Ох, она ж вот-вот сознание потеряет!

Джим посмотрел на жену. Поднялся и пнул ее в бок:

– Вставай, чего разлеглась!

Однако миссис Блейкстон корчилась на полу и слабо стонала. Соседка склонилась над ней, ощупала голову.

– Ничего, миссис Блейкстон, голубушка, больше он вас не тронет. Нате-ка, выпейте водички. – Затем подняла на Джима взгляд, полный презрения. – Мерзавец! Негодяй! Будь я мужчиной, я бы тебе задала!

Джим надвинул шляпу и вышел, хлопнув дверью. Вслед ему неслось соседкино: «Скатертью дорожка!»

– Господи Боже мой! – воскликнула миссис Кемп. – Что случилось?

Она только переступила порог – да так и опешила при виде дочери на кровати, в слезах. Лиза не отвечала, только плакала – казалось, сейчас у нее сердце разорвется. Миссис Кемп подошла и хотела заглянуть Лизе в лицо.

– Не плачь, детка; расскажи маме, кто тебя обидел?

Лиза села на кровати и вытерла глаза.

– Бедная я, бедная!

– Господи, что у тебя с лицом?!

– Ничего.

– Как это «ничего»? Само оно, что ли, такое сделалось?

– Просто я с соседкой повздорила, – всхлипнула Лиза.

– А, понятно: она тебя поколотила, вот ты и плачешь. Ох, а с глазом-то, с глазом-то что? Хорошо, что я принесла кусок говядины – завтра на обед сготовишь. Так вот, возьми, пока сырой, приложи к фингалу – сразу полегчает. Я, бывало, как с отцом твоим покойным повздорю, сейчас беру сырое мясо – да на фингал. Верное стрекство.

– Меня знобит. А голова как болит, просто раскалывается!

– Ничего, мама-то знает, как дочке помочь, – заворковала миссис Кемп. – Благодари Бога, Лиза, что у мамы с собой и другое лекарствие имеется. – Миссис Кемп извлекла из кармана аптечную с виду емкость, выдернула пробку, принюхалась. – Вот это я понимаю! Не какая-нибудь брага, не спирт – ничего подобного. Нечасто твоя бедная мать такое себе позволяет, но уж ежели позволяет, так не скаредничает, организму свою не травит.

Миссис Кемп вручила емкость дочери. Лиза сделала большой глоток, отдала «лекарствие». Миссис Кемп тоже хлебнула, облизнула губы.

– Эх, хорошо! Выпей еще, Лиза.

– Не, не буду – я к крепкому не привыкла.

Ей было так тошно, в голове будто вулкан собирался извергнуться. Если бы все забыть, раз и навсегда!

– Знаю, дочка, что не привыкла, да только от этого вреда тебе не будет. Никакого вреда, сплошная польза, благослови тебя Господь. Это первое стрекство, когда худо, когда не знаешь, куда себя девать. А вот хлебнешь виски или джину – мама не привередница у тебя, ей все годится, – и, гляди, куда и хандра пропала!

Лиза хлебнула еще, на сей раз чуть больше. «Стрекство» согрело ее, приятный жар распространялся от горла по всему телу. Лизе заметно полегчало.

– И правда, мама, мне лучше, – сказала она, вытерла глаза и вздохнула. Плакать больше не хотелось.

– А что я всегда говорила? Что, ежели б люди не брезговали, когда надо, глотком-другим, они бы куда здоровее были бы.

Некоторое время мать и дочь сидели в молчании, потом миссис Кемп сказала:

– Знаешь, Лиза, я тут подумала – и прям поразилась, как мне сразу в голову-то не пришло – нам с тобой надобно еще по глоточку выпить. Ты у меня к напиткам не приучена, потому я и принесла только для себя; а вдвоем-то мы мигом лекарствие наше прикончим. Но, раз ты хвораешь, хорошо бы нам до утра запастись – пригодится.

– Да, только куда наливать? Посуды-то лишней нету.

– А вот и есть, – торжествующе отвечала миссис Кемп. – Возьми-ка вон ту бутылочку, что мне в больнице дали. Пилюли на стол высыпь, прям кучкой, не бойся; тару сполосни. Так и быть, сама в паб схожу.

Оставшись одна, Лиза принялась прокручивать все происшедшее. Теперь она уже не чувствовала себя такой несчастной, ведь страшные события как бы отдалились во времени.

«В конце концов, – сказала себе Лиза, – не так уж это и важно».

Вернулась миссис Кемп.

– На-ка, Лиза, выпей еще.

– Давай, я не прочь. Голова кружится. А вообще, – раздумчиво добавила Лиза, сделав изрядный глоток, – оно отлично помогает.

– Ох, твоя правда, дочка; твоя правда. Для тебя это сейчас первое лекарствие. Подумать только, подралась с соседкой! Случалось и мне драться, да только я-то покрепче была, не такая тростиночка, как ты. Эх, жаль, я нынче не видала. Уж я бы не позволила мою дочку побить. Хотя мне и шестьдесят пять, а скоро шестьдесят шесть стукнет, уж я бы твоей обидчице сказала! Я бы сказала: эй ты, тронешь мою девочку – будешь иметь дело со мной, так что подумай лишний раз. Вот!

Миссис Кемп стала размахивать руками, в одной из которых был стакан; стакан навел ее на мысль. Она подлила себе и дочери.

– Эх, Лиза, – продолжала миссис Кемп, – как ты на отца-то своего бедного похожа! Вот гляжу я на тебя, и кажется мне, будто жизнь-то только начинается! Ты со мной груба была, Лиза, помнишь? Бранила меня, что я по субботам люблю стаканчик пропустить. Заметь, я не говорю, что иногда не перебираю – этакие случаи случаются и в самых порядочных семействах. Я говорю только, что стрекство уж больно хорошо, и тебе на пользу.

– Ничего, мамуль! – воскликнула Лиза, вновь наполняя стаканы. – Кто старое помянет, тому глаз вон! Я теперь совсем другая. Мне так плохо было, хоть в воду, честное слово, а теперь и ничего!

– В воду, скажешь тоже! Страсть-то какая! – ужаснулась любящая мать.

– В воду, мама. Я топиться хотела, а больше не хочу. Твоя правда: когда худо, нужно выпить глоток-другой – и все пройдет.

– Потому, Лиза, что мать твоя жизнь прожила. Сколько мне на долю-то выпало, на добрую сотню женщин хватит. Одних только детей было у меня тринадцать человек; можешь представить, каково это? Бывало, родишь и скажешь: чтоб мне провалиться, ежели это не последний; а потом как? Потом, известно, новый приспеет. У тебя, Лиза, тоже будут дети; не меньше, чем у меня. У нас в роду все женщины плодовитые, у всех больше десятка ребятишек; только тетя Мэри – сключение, у ней всего-то трое. С другой стороны, она и замужем не была, так что не считается.

Они выпили за здоровье друг друга. У Лизы все плыло перед глазами; девушка уже плохо соображала, где она и что она.

– Да, – гнула свое миссис Кемп, – я тринадцать человек детей родила и тем горжусь. Как говаривал твой покойный отец, это очень патритично – рожать детей на благо Британской империи. Он и на собраниях выступал. Как заведет, бывало, речь – ну чисто соловей. Заслушаешься. Будь он жив, уже бы членом парламента сделался бы. О чем бишь я? А, вспомнила. Твой отец говорил: «Что это за семья, в которой детей раз-два и обчелся?» Он был человек принципиальный. Радикал. Только, бывало, до слушателей дорвется, сразу начинает: ежели, мол, у человека больше десяти детей, значит, он настоящий патриот, верный подданный Британской империи. Слава, говорит, имперская подданными крепка! И каждый, у кого больше десяти детей, должен гордиться, говорит, потому он таким манером – плодясь и размножаясь, – строит Британскую империю, в которой солнце никогда не заходит, и каждого, говорит, долг и обязанность на жизненном пути, что Провидение ему предназначило, – столько детей Отечеству оставить, сколько Господь сподобит. Чисто соловей, бывало, разливается…

– Выпей еще, мама, – сказала Лиза. – Ты совсем ничего не пьешь. – Она взмахнула бутылкой. – Ну их всех, кобелей. Мне сейчас так хорошо, ничего не надо.

– Вот она, родная-то кровь когда заговорила, – обрадовалась миссис Кемп. – А раньше-то, Лиза, помнишь? Ты, бывало, коришь меня, а я и думаю: не может быть, не моя дочка, не ее девять месяцев под сердцем носила, должно, подменили. Ведь ежели подумать, мужчина – тот наверняка не знает, его дитя или не его; а женщину не проведешь, она завсегда свое-то отличит, ей чужого-то не всучишь без того, чтоб она не поняла.

– Ой, как мне весело, – продолжала Лиза. – Не знаю, что это, да только смеяться хочется, пока животик не надорву. – И затянула песню «Ведь он же славный парень».

Лизино платье было порвано и запачкано, лицо в царапинах и синяках, под носом запеклась кровь; один глаз так распух, что едва открывался, сосудики полопались; волосы свисали на лицо и плечи; Лиза хихикала, как дурочка, и подмигивала этим изуродованным глазом.

 
Дейзи, Дейзи, на карету денег нет,
Но зато я прикупил велосипед…
 

Лиза уже не пела, а выкрикивала слова, отбивала ритм рукой по столешнице. Миссис Кемп улыбалась, приглаживала свои жидкие седые патлы и вдруг затянула надтреснутым голосом:

Эх, солдатики, солдатики идут…

Лизу постепенно охватывала меланхолия. Следствием стала песня «За счастье прежних дней»:

 
Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?
 

В конце концов обе притихли, а вскоре послышался храп миссис Кемп. Лиза уложила мать, притулилась рядом и тоже заснула.

 
Отче наш, иже еси на небесех!
Вино насущное даждь нам днесь,
И остави нам горести наши,
Яко же и мы оставляем обидчикам нашим…
Вино насущное даждь нам днесь,
Вино насущное…
 

Глава 12

Лиза очнулась глухой ночью. Рот ее горел, при малейшем движении голову пронзала острая боль. Мать, очевидно, уже просыпалась, потому что лежала теперь на своей половине кровати, полураздетая, стянув на себя одеяло и подмяв простыню. Лиза озябла; она тоже частично разделась – сняла башмаки, юбку, жакетку – и залезла обратно в постель. Хотела было укутаться вместе с матерью, но миссис Кемп только всхрюкнула во сне и плотнее завернулась в одеяло. Тогда Лиза укрылась своей юбкой и шалью, что были брошены тут же, в ногах постели, и попыталась заснуть.

Ничего не получилось: голова и руки горели, мучила жажда. Лиза попробовала встать за водой, но ее несчастную голову прожгла такая боль, что девушка со стоном и мучительно бьющимся сердцем рухнула обратно на кровать. К головной боли прибавилась боль, прежде незнакомая, пульсирующая по всему телу. Потом словно в самых костях зародился ледяной озноб, пошел по венам и артериям, по каждому мелкому сосудику, створаживая кровь. Лиза вся покрылась гусиной кожей. Так она и лежала, поджав ноги, свернувшись калачиком, укутавшись в шаль, стуча зубами, и шептала, прикусывая язык:

– Ой, как холодно. Как холодно. Мама, укрой меня, не то я насмерть замерзну. Я насмерть замерзну!

Вскоре, впрочем, озноб уступил место жару. Лицо горело, Лиза обливалась потом. Она сбила ногами свое тряпье и расстегнула пуговки у ворота.

– Пить, – молила она. – Господи, все, что угодно, за каплю воды!

Ее никто не слышал – миссис Кемп спала мертвецким сном, периодически всхрапывая.

Лиза лежала, то трясясь от холода, то задыхаясь в жару, слушала тяжелое дыхание матери и всхлипывала от боли. В отчаянии она сгребла подушку и простонала:

– Почему, ну почему я не могу вот так же спать?

А темнота! Какая темнота заполняла комнату! Густая, жуткая; верно, такая бывает в склепах. Темнота казалась осязаемой.

Суеверный ужас охватил девушку; она чуть не молилась на слабый свет уличного фонаря, проникавший в окошко. Лизе казалось, ночь никогда не кончится – минуты стали часами, Лиза не чаяла дожить до утра. Снова ее пронзила неведомая острая боль.

Ночь тянулась, могильная темнота и не думала разжижаться, мать все так же храпела подле.

Наконец, уже под утро, Лиза забылась сном; только сон был едва ли не хуже бессонницы, потому что сопровождался ужасными видениями. Ей снилась драка, причем соперница ее не только увеличилась в размерах, но и размножилась, и, куда бы Лиза теперь ни сунулась, путь ей преграждала новая огромная миссис Блейкстон. Лиза бросилась бежать, она бежала, бежала, пока не обнаружила, что бегает по кругу, как накануне, когда пыталась улизнуть от миссис Блейкстон. Лиза металась по улицам, сворачивала в переулки, пряталась за углами, а многочисленные миссис Блейкстон стерегли каждый ее шаг и оборачивались то дверью паба, то метлою, и все перепуталось, и голова кружилась, пока наконец Лиза не подскочила на кровати, словно от толчка.

Темноту сменил промозглый тусклый рассвет. Лизины голые ноги промерзли до синевы. Рядом, как и ночь напролет, слышалось сиплое дыхание пьяницы-матери.

Долго Лиза лежала неподвижно, слишком измученная, чтобы двигаться. И все ж теперь было лучше, чем ночью. Наконец проснулась и миссис Кемп.

– Лиза!

– Что, мам? – еле слышно отозвалась Лиза.

– Сделай-ка чаю.

– Не могу, мам, – мне ужас как худо.

– Вот новость! – неприятно удивилась миссис Кемп и взглянула на дочь. – Батюшки! Что это с тобой сделалось? Глянь-ка, щеки что печка, а лоб! Так и горит! Что с тобой, детка?

– Не знаю, – простонала Лиза. – Мне всю ночь было худо, думала, умру.

– А, все понятно, – миссис Кемп покачала головой. – Ты просто не привыкши к крепкому, вот тебе и неможется. Бери-ка пример с меня – я нынче свежа, что ромашка полевая. Видишь, как вредно для организмы воздержание; кто говорит, будто полезно, тот дурак. Потому в конце концов выпить-то приходится, и гляди, как оно тяжко с непривычки.

Миссис Кемп усмотрела в случившемся перст Провидения. Смешала виски с водой.

– На-ка, выпей, Лиза. Ежели накануне кто перебрал, так с утреца ему надобно еще капельку добавить. Потому известно: клин клином вышибают. Верное стрекство.

– Убери, – скривилась Лиза. – От одного запаха тошнит. Никогда больше крепкого в рот не возьму.

– И-и, дочка, этак многие зарекались. А где нынче их зароки? В том-то вся и штука, что без этого не проживешь. Вот хоть я – уж сколько мне всего на долю-то выпало… – впрочем, вряд ли есть смысл в очередном повторении излюбленного монолога миссис Кемп.

Весь день Лиза пролежала в постели. Том справлялся о ее здоровье и получил ответ, что она очень плоха. Лиза жалобно спросила, не приходил ли еще кто, вздохнула, услышав «нет». Однако ей было слишком худо, чтоб думать или переживать. К вечеру вернулась лихорадка, головная боль стала несносной. Миссис Кемп завалилась спать и сразу захрапела, оставив дочь один на один с агонией. Теперь Лизу терзали жестокие спазмы во всем теле; она еле сдерживалась, чтобы не закричать и не разбудить мать. Вцеплялась в простыню, в одеяло и, наконец, часов около шести утра не выдержала очередной судороги и зашлась криком, который заставил миссис Кемп продрать глаза.

Миссис Кемп не на шутку испугалась. Поспешила к соседке, что жила этажом выше. Эта добрая женщина без лишних расспросов надела юбку и пошла помогать.

– У ней выкидыш, – констатировала соседка, осмотрев Лизу. – Хорошо бы за доктором послать.

– Кого ж послать-то в этакую пору?

– Раз вам некого, я мужа попрошу.

И соседка отправила мужа за врачом. То была плотная женщина средних лет, с суровым лицом и сильными руками. Звали ее миссис Ходжес.

– Повезло вам, что сразу ко мне обратились, миссис Кемп. Вы с опытной повитухой дело имеете, вот что я вам скажу.

– Ох и удивили же вы меня, миссис Ходжес. Не знала, что Лиза беременная.

– А кто, по-вашему, виновник?

– Виновник? Ума не приложу, миссис Ходжес, как Бог свят, ума не приложу, – зачастила миссис Кемп. – А хотя, ежели подумать, так не иначе, что Том – Лиза с ним компанию водила. Что ж, Том – парень холостой; женится на Лизе, вот и славно.

– Это не Том, – простонала с постели Лиза.

– Не Том? А кто ж тогда?

Лиза не ответила.

– Кто? Скажи, кто?

В ответ Лиза не проронила ни слова.

– Ничего, миссис Кемп, – принялась успокаивать миссис Ходжес. – Не тревожьте ее пока; после, как она оклемается, все узнаете.

Некоторое время обе женщины молчали в ожидании доктора, а Лиза, натужно дыша, пустым взглядом смотрела в стену. Периодически она вспоминала о Джиме, приоткрывала ротик, чтобы произнести его имя, но одергивала себя, сознавая бесполезность таких усилий.

Явился доктор.

– Что скажете, доктор, – она очень плоха? – приступила к нему миссис Ходжес.

– К сожалению, вы правы, – отвечал доктор. – Вечером опять зайду.

– Кстати, доктор, – вылезла миссис Кемп, – коли уж вы тут, не дадите ли мне чего-нибудь от ревматизмы? Я, видите, ревматизмой мучаюсь, а тут этакая погода, этакая сырость, просто не знаю, куда деваться. И еще, доктор, нельзя ли мне получать бульон при больнице? Видите, муж мой помер, дочка больная лежит – куда ж мне на работу-то ходить, а денег-то у нас…

Наступил вечер. Явилась миссис Ходжес, днем занятая своими домашними делами. Миссис Кемп спала.

– Вот только на минуточку задремала, – сообщила она миссис Ходжес, ее растолкавшей.

– Ну, как ваша дочка? – поинтересовалась добрая соседка.

– Ох-ох-ох, – заквохтала миссис Кемп, – ревматизма-то вовсе замучила, прям не знаю, куда деваться, а тут еще Лиза пластом лежит и растереть меня не может, так мне уж до того худо, до того худо! Надо ж было такому случиться: дочка слегла, когда мне самой уход надобен. Да, видно, такая моя судьба…

Миссис Ходжес перевела взгляд на Лизу. Девушка лежала точь-в-точь как утром, щеки горели, губы судорожно ловили воздух, на лбу выступили крохотные капельки пота.

– Как ты, милая? – спросила миссис Ходжес. Лиза не ответила.

– Она вроде без сознания, – сообщила миссис Кемп. – Я ее спрашивала, кто виновник-то, а она и ухом не ведет – верно, не слышит. Легко ли мне на старости лет этакое про дочь узнать?

– Как я вас понимаю, миссис Кемп, – с чувством произнесла добрая соседка.

– Когда вы вошли да сказали: выкидыш, я сама рассудок чудом сохранила. Нипочем бы не догадалась, что с Лизой делается.

– Я такое с первого взгляда определяю, – закивала миссис Ходжес.

– Вам сам Бог велел. Не иначе, вы многих пользовали.

– Так и есть, миссис Кемп, так и есть. Я в повитухах без малого двадцать годков – еще бы мне не разбираться.

– Ну а как платят-то?

– Ежели по правде, миссис Кемп, жаловаться не приходится. Я беру обычно по пять шиллингов, и, смею заметить, это очень скромная плата за мои труды.

Известие о том, что Лиза больна, быстро распространилось; то один, то другой сосед заглядывал справиться о ней. Вот и сейчас в дверь постучали. Миссис Ходжес отворила. На пороге мялся Том.

– Входи, – разрешила миссис Кемп.

Том вошел на цыпочках, почти не дыша; постоял в молчании над Лизой. Миссис Ходжес терлась возле.

– Можно с ней поговорить? – прошептал Том.

– Она не слышит.

Том застонал.

– Она поправится, как вы думаете?

Миссис Ходжес пожала плечами.

– Поостережемся искушать Провидение.

Том наклонился к Лизе. Жестоко покраснев, поцеловал ее и, не говоря более ни слова, вышел.

– Вот молодой человек, что за ней ухаживал, – прокомментировала миссис Кемп, указав пальцем ему в спину.

Вскоре заглянул доктор.

– Ну, как она, что скажете? – деловито, с достоинством осведомилась миссис Ходжес, гордая собственной причастностью к медицинской профессии.

– Прогноз крайне неблагоприятный, – отвечал доктор.

– То есть вы имеете в виду, она долго не протянет? – переспросила миссис Ходжес, понизив голос до шепота.

– Увы!

Едва доктор уселся подле Лизы, миссис Ходжес со значением кивнула миссис Кемп, которая промокала глаза платком, и вышла к соседям, которые давно ждали под дверью.

– Что, что доктор говорит? – Соседи, Том в их числе, обступили почтенную повитуху.

– То же самое, что я уже давно говорю: ей недолго осталось.

Том не сдержался, выкрикнул Лизино имя.

– Миссис Ходжес – она опытная, – уронила одна из женщин вслед ушедшей повитухе.

– Верно, – подхватили в толпе, – она у меня последние роды так приняла, что любо-дорого. Если уж выбирать, я бы миссис Ходжес на сорок докторов не променяла.

– Я тоже. Миссис Ходжес еще ни разу не ошиблась.

Миссис Ходжес тем временем успокаивала миссис Кемп.

– Знаете что, миссис Кемп: выпили бы вы глоточек бренди. Для нервов очень хорошо.

– Ваша правда, миссис Ходжес. Уж такая у меня нынче слабость, уж такая слабость. Я как раз думала, не купить ли виски на два пенса.

– Нет, миссис Кемп, – убежденно говорила миссис Ходжес, беря соседку за руку. – Послушайте моего совета: ежели вам неможется, пейте только бренди. Только бренди в таких случаях помогает. Я сама против виски ничего не имею, но как лекарство оно не годится. Только бренди, миссис Кемп!

– Доверюсь вашей опытности, миссис Ходжес; сделаю, как вы советуете.

Откуда ни возьмись, явилась бутылка, миссис Кемп разлила целительную влагу по стаканам.

– Я, миссис Кемп, когда на работе, капли в рот не беру – такое мое правило, – замахала было руками многоопытная повитуха. – Вот разве только для компании…

– Ваше здоровье, миссис Ходжес.

– И ваше, миссис Кемп. Спасибо за угощение.

Лиза лежала пластом, едва дыша, с закрытыми глазами. Доктор щупал ей пульс.

– Не везет мне последнее время… – Миссис Ходжес облизнула губы. – Вторая покойница за десять дней, не считая младенцев.

– Ай-ай-ай.

– Конечно, первая была всего-навсего проститутка, а им и счет другой, верно? Они не то что порядочные женщины вроде нас с вами.

– Ваша правда, миссис Ходжес.

– А все ж таки пускай и они живут, проститутки, я имею в виду. Кто знает, как они на эту дорожку ступили. Не наше дело осуждать.

– У вас доброе сердце, миссис Ходжес. Этакая редкость нынче.

– Что есть, то есть. Хотя для моего спокойствия, да и для работы лучше бы мне быть посуровее. Я всегда это говорила. Чего мне только делать не доводилось; а все же я так скажу: я работу свою люблю, несмотря ни на что. А ведь заметьте, миссис Кемп: не всякая повитуха из любви трудится, сколько корыстных-то развелось!

Некоторое время каждая молча потягивала свое бренди.

– Легко ли, когда в мои-то годы этакое с дочкой. – Миссис Кемп вернулась к предмету, не перестававшему ее тревожить. – Я сама из порядочной семьи, у нас ничего подобного отродясь не бывало. Нет, миссис Ходжес, я самым законным манером в церкви венчалась, хоть сейчас могу свидетельство о браке показать, а дочка этакое вытворила. В голове не укладывается. А ведь я ей хорошее образование дала, миссис Ходжес, заботой ее окружила. Ни в чем она отказа не знала; я на работе надрывалась, чтоб ей сладко жилось, а она меня опозорила, всю семью опозорила!

– Как я вас понимаю, миссис Кемп!

– Я сама из порядочной семьи, а муж мой покойный, так он двадцать пять шиллингов в неделю зарабатывал, семнадцать лет на одном месте проработал. А когда преставился, его начальник уж до того красивый венок на похороны прислал, и еще говорил, никогда у них такого честного, такого хорошего работника не бывало. А я-то! Я свой материнский долг до конца исполнила, дочку только добру учила. Конечно, не всегда мы с ней, как это называется, процветали, но я ей примером была, и каким примером! Да она бы и сама подтвердила, кабы сознание к ней вернулось.

Взгляд миссис Кемп затуманился мыслительным процессом.

– Как сказано в Библии, – наконец подытожила миссис Кемп, – она мои седины опозорила. Давайте-ка я все-таки покажу свидетельство о браке. Не хочется Лизу сейчас бранить, очень уж ей худо, а только ежели оклемается, будет нам о чем потолковать.