Текст книги "Чахотка. Другая история немецкого общества"

4. Загадочная болезнь: попытки толкования

До того как Роберт Кох в 1882 году сумел выявить возбудителя чахотки, причины болезни оставались неизвестны. Существовало одновременно несколько противоречивших друг другу и конкурировавших теорий. В XVIII и в начале XIX века утвердились разные представления о происхождении болезней, уходящие корнями еще в античность, в первую очередь, учение Гиппократа и Галена о четырех соках. Одновременно с этим учением было распространено представление о том, что болезнь связана с определенным телесным устройством. Но находились и врачи, полагавшие, что чахотка может распространяться через заражение[113]113
  Ср.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 45, 47.


[Закрыть].

Семена или крошечные существа: теория заражения

Античная медицина описывает феномен заразности, но не придает ему большого значения. Античные медики полагали, что заражение проистекает от распространяющихся по воздуху испарений нечистот, грязи, гниения и разложения, обозначаемых как миазмы (miasmata)[114]114
  См.: Leven K.-H. Die Geschichte der Infektionskrankheiten. S. 21–23.


[Закрыть].

В XVI веке врач и поэт-гуманист из Вероны Джироламо Фракасторо выдвинул теорию заражения. Он полагал, что от прикосновения (contagium) передаются семена или крошечные существа, которые и вызывают болезнь. В своем основополагающем труде «О контагии, контагиозных болезнях и лечении в трех книгах» (De contagionibus et contagiosis morbis et eorum curatione, libri tres) он посвятил чахотке две главы.

«Существует, – пишет медик, – контагиозная чахотка… когда тот, кто совершенно здоров, через привычное общение и совместную жизнь с чахоточным перенимает болезнь. Поистине удивительно, с каким упорством и как долго возбудитель держится в своем очаге, так что нередко можно заметить, что даже одежда, которую носил чахоточный больной, и спустя два года еще может передавать заразу через контакт. Точно так же заразны могут быть и комнаты, постель и полы в доме, где человек умер от чахотки»[115]115
  Цит. по: Winkle S. Op. cit. S. 111.


[Закрыть].

Представление Фракасторо смогло распространиться лишь в небольшой части Европы. В Неаполе и на Сицилии в 1788 году был введена обязанность сообщать о случаях заболевания чахоткой. Если врач не выполнял этой обязанности, ему в первый раз грозил штраф в 100 дукатов, во второй – 10-летнее изгнание, тюремное заключение и галеры. Все вещи чахоточного больного, его постель, одежда, личные принадлежности подлежали сожжению. Самого больного запрещалось посещать[116]116
  Ср.: Redeker F. Op. cit. S. 419.


[Закрыть].

Вероятно, чахоточные англичане занесли эту ранее неведомую хворь в Португалию, Испанию и Италию. Больные из высшего общества приезжали лечиться на Неаполитанский залив, чей благотворный климат рекомендовали больным чахоткой еще в античности[117]117
  Ср.: Winkle S. Op. cit. S. 125.


[Закрыть].

В других регионах Италии тоже объявили войну чахотке, хотя и не такую яростную, как в Неаполе. В Риме к больным относились более снисходительно, отчего многие чахоточные англичане, ранее предпочитавшие Неаполь, перебрались на лечение в Вечный город[118]118
  Ibid. S. 126.


[Закрыть]. Здесь хворых иностранцев не обижали: слишком был велик поток паломников, приходивших в Рим в надежде на исцеление своих недугов и облегчение страданий.

Англичане обычно селились в квартале Кампо-Марцио («Марсово Поле») близ площади Испании, отчего его стали называть «английским гетто». Больной чахоткой английский поэт-романтик Джон Китс переехал из Неаполя в Рим, где прожил отпущенный ему короткий срок в комнатке углового дома, что выходит на Испанскую лестницу. Мать поэта умерла от чахотки в 25 лет после очередного обильного легочного кровотечения.

Но и в Риме сжигали вещи и всё, что оставалось от умершего в чахотке. «Эти грубые итальянцы почти закончили свое безобразное дело, – писал английский художник Джозеф Северн в марте 1821 года из Рима, спустя две недели после смерти своего спутника поэта Китса, – они сожгли всё добро, что осталось, и теперь скребут стены, ставят новые окна и двери, даже кладут новый пол»[119]119
  Цит. по: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 35.


[Закрыть].

Фредерик Шопен: страдания на Майорке

В Испании чахотку читали исключительно заразной. В 1751 году вышло первое предписание, должное пресекать распространение этой болезни. Стоило появиться где-то признакам чахотки, принимались меры, как против чумы.

Драконовы законы испанцев против чахотки довелось испытать на себе Фредерику Шопену и Жорж Санд, когда осенью 1838 года с двумя детьми Санд они, ничего не подозревая, приехали на Майорку в надежде, что климат острова поможет болезненному сыну писательницы и Шопену с его затяжными приступами кашля[120]120
  О Шопене см.: Baur E. G. Chopin oder Die Sehnsucht. München, 2012. О пребывании на Майорке см.: S. 280–297. А также: Winkle S. Op. cit. S. 127f.; Kerner D. Große Musiker. Leben und Leiden. Neu bearbeitet von Hans Schadewaldt. Stuttgart, 1998. S. 317–335.


[Закрыть]. В ноябре приехали в Пальму и поселились на вилле Сон-Вент, «Дом ветра», которая в это время года, когда дуют промозглые ветра, была попросту непригодна для проживания. В доме дуло изо всех щелей, известка на стенах пропиталась сыростью. Никакого уюта. Гости даже не могли затопить камин и вынуждены были греться вокруг угольной печки, которая так чадила, что Шопена то и дела мучали приступы удушья. Композитор слег и кашлял кровью. Три недели он пребывал в жалком состоянии. «Я был болен как собака, – писал он своему другу польскому композитору Юлиану (Жюлю) Фонтáне в Париж 14 ноября 1838 года, – меня обследовали трое известнейших врачей острова. Первый сказал, что я скоро околею, второй – что околеваю, третий – что уже околел»[121]121
  Цит. по: Winkle S. Op. cit. S. 127.


[Закрыть].

Сознательные доктора заявили куда следует о чахоточном больном. Известие о болезни Шопена тут же разлетелось по острову. С самого прибытия на остров жители Майорки отнеслись к неженатой паре с недоверием, особенно к Жорж Санд, женщине полутораметрового роста, с мужским именем, в мужском костюме, курившей сигары, и очевидно старше своего спутника. Теперь же пара стала вызывать «страх и отвращение», как сообщала Жорж Санд в «Зиме на Майорке»[122]122
  Ibid. S. 127.


[Закрыть]. Она писала с горечью: «Случись кому-нибудь в Испании закашлять, его тут же сочтут чахоточным, а с чахоточными здесь обращаются как с чумными или прокаженными. Не хватает камней, палок и жандармов, чтобы прогнать чахоточного отовсюду, потому что здесь полагают чахотку заразной, а больного готовы убить, как две тысячи лет назад изничтожали душевнобольных»[123]123
  Цит. по: Baur E. G. Op. cit. S. 295.


[Закрыть]. Во Франции чахотку не считали заразной, поэтому отношение к чахоточным в Испании было для Жорж Санд непонятно и казалось издевательством.

Шопен и Санд вынуждены были покинуть виллу. Хозяин выставил им счет за ремонт дома после пребывания заразного больного и за сожженные кровати. Пара перебралась в пустующий картезианский монастырь в Вальдемоссе, где пришлось расположиться в трех кельях. Пребывание в Вальдемоссе было пыткой. Жорж Санд могла выйти погулять с детьми только ночью, потому что днем в них бросали камни. В монастыре было так сыро, что одежда постояльцев никогда не высыхала.

Весной решили вернуться во Францию. Для Шопена удалось найти лишь убогую тряскую телегу, чтобы отвезти больного в порт. В лучшем сопровождении ему было отказано ввиду его заразности. После того, как Шопена привезли в порт, телегу тут же сожгли. Из-за всех этих неурядиц Шопен постоянно кашлял кровью. Он весил 40 килограмм. В Барселону пришлось плыть на колесном пароходе для перевозки свиней с целым стадом визжащих животных, из которых морскую болезнь изгоняли плетками. Так прибыли в Барселону. Шопен не переставал харкать кровью[124]124
  Ibid. S. 296.


[Закрыть]. Военный корабль доставил, наконец, пару в Марсель.

Во Франции не существовало никаких предписаний избегать контакта с чахоточными больными. Композитор Гектор Берлиоз так описывает попытки общения с больным чахоткой скрипачом Никколо Паганини: «Даже поднеся ухо к самым его губам, едва можно было понять, о чем он говорит»[125]125
  Цит. по: Winkle S. Op. cit. S. 133.


[Закрыть].

Шопен тоже не знал, что его хворь заразна. Безо всяких опасений он осенью 1849 года настойчиво приглашал сестру Людвику Енджеевич приехать к нему в Париж с мужем и детьми: «Я болен, и ни один врач не поможет мне так, как вы»[126]126
  Ibid. S. 134.


[Закрыть]. В квартире Шопена места хватило бы всей семье.

Когда Шопен умирал, друзья и знакомые навещали его безо всякого опасения[127]127
  См.: Baur E. G. Op. cit. S. 523–528.


[Закрыть]. В комнате умирающего была постоянная толпа. «Все парижские гранд-дамы считал свои долгом упасть в обморок в его комнате», – сообщала Жорж Санд[128]128
  Ibid. S. 524.


[Закрыть]. Умирающего наскоро запечатлел один рисовальщик, пробились к нему и два мастера дагерротипа.

Наутро после кончины Шопена квартира снова была полна народа. Друзья, знакомые, просто зеваки хотели видеть покойного, а то и дотронуться до него. Их было столько, что уже никто их не считал и не запоминал.

Во Франции официально признали чахотку инфекционной болезнью только в 1889 году, через семь лет после открытия Роберта Коха[129]129
  См.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 79.


[Закрыть].

Учение о соках

В большинстве европейских стран, как и во Франции, не считали чахотку заразной. Врачи апеллировали к гуморальной патологии, или учению о соках, уходящему корнями в античность. Теория этого учения изложена в сочинении «Корпус Гиппократа», тексте, который приписывают Гиппократу с острова Кос. На самом же деле это – сборник из более чем 60 медицинских текстов, сочиненных разными авторами между V веком до н. э. и I веком н. э. Все эти труды связывает убеждение, что здоровье и болезнь объясняются логическими размышлениями о природе[130]130
  См.: Porter R. Die Kunst des Heilens. S. 56.


[Закрыть]. Во II веке н. э. римский врач Гален дополнил и систематизировал учение о соках.

Это учение на удивление долго не теряло популярности. Даже в XX веке на него ссылались и в литературных, и в медицинских текстах, поскольку оно предоставляло многостороннее объяснение разным болезням, охватывающее все сферы существования: духовную и телесную, природную и человеческую. Тем самым, учение стало важной предпосылкой для идеализации и метафоризации чахотки.

Кровь, слизь (флегма), желтая желчь и черная желчь – вот четыре «сока», четыре жидкости организма (на латыни – humores), поддерживающие жизненную силу, а их сочетание отвечает за здоровье и болезнь. Четырем сокам соответствуют четыре природных свойства – теплый, сухой, холодный, влажный; четыре стихии – воздух, огонь, земля, вода; и четыре вида темперамента – сангвиник, холерик, меланхолик, флегматик[131]131
  Ibid. S. 58.


[Закрыть].

Болезнь считалась индивидуальным расстройством, следствием нарушенного равновесия телесных соков. Она возникала, если одних соков становилось слишком много, других – мало. Согласно гуморальной патологии, чахоточный больной страдал переизбытком крови, которую надо было выкашливать.

Кровь с древнейших времен считалась жидкостью жизни, питанием для тела. Если кровотоку что-то мешает, то возникает воспаление, поднимается температура. Больным чахоткой приписывали сангвинический темперамент. Их считали вспыльчивыми, легко возбудимыми, горячими, непостоянными, переменчивыми, неуверенными, жизнелюбивыми и зачастую ведущими беспорядочный образ жизни[132]132
  Ср.: Max K. Op. cit. S. 34.


[Закрыть].

Стихией чахоточных считался воздух: не случайно болезнь поражала легкие и затрудняла дыхание. Кроме того, тело больного чахоткой по мере развития болезни всё больше таяло, дематериализовалось. Воздух был символом жизни и души. Когда тело умирает, душа высвобождается. Угасающий чахоточный больной приобретал черты бесплотного ангела. Плечи его, гласит учение о соках, приобретали форму крыльев. Последователи Гиппократа называли чахоточных больных «крылатыми личностями»[133]133
  Ibid. S. 167f.


[Закрыть]. Чахотку превозносили еще и потому, что она поражала легкие, которые считались «частью верхнего, одухотворенного тела»[134]134
  Ibid. S. 36.


[Закрыть].

Заодно с учением о соках на представление о чахотке в культуре повлияло другое учение, также из времен античности – о конституции тела. Согласно этой теории, некоторые люди, обладающие особенной, «фтизической» конституцией, могли быть больше других предрасположены к этой болезни.

В сочинении Якоба Маркса 1784 года «Изучение чахотки и средств против нее» значится следующее: «В целом же опыт учит, что более всего извергают кровь, а значит имеют склонность к легочной чахотке те персоны, у которых мускулы груди и почти во всём остальном теле тонки, слабы и вялы, у кого красивый цвет лица, тонкая и нежная кожа, румяные щеки, кто строен, при этом имеет выступающие скулы, впалые виски, длинную шею, плечи у них выступают, будто крылья. Одним словом, это те, кто тело имеют хрупкое, а нервную систему возбудимую, и легко выходят из себя и утрачивают равновесие духа»[135]135
  Цит. по: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 49f.


[Закрыть].

5. Чахотка как метафора

Фридрих Шлегель в своем сочинении 1795 года «Об изучении греческой поэзии» пишет, что «интересное – идеал романтической поэзии»[136]136
  См.: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 29.


[Закрыть]. А ведь никакая другая болезнь не делает человека настолько «интересным», как чахотка.

«Как я бледен! – говорил о себе лорд Байрон, глядя в зеркало. – Я хотел бы умереть от чахотки». «Почему?» – спросил его друг, которого он посещал в Афинах в 1810 году. «Потому что дамы станут наперебой говорить: „Посмотрите на бедного Байрона, каким интересным он выглядит на пороге смерти“»[137]137
  Ibid. S. 30.


[Закрыть].

Чахотка считалась «особенным» страданием, подчеркивающим индивидуальность больного. В античности ее воспринимали как болезнь противоположностей, телесных и душевных: пугающая бледность сменялась ярким внезапным румянцем, лихорадочная, бесцельная активность и эйфория – оцепенением и печалью, неудержимая жажда жизни – смертельной тоской[138]138
  Ср.: Max K. Op. cit. S. 34.


[Закрыть].

Больной зачастую казался полным жизни и цветущим, хотя на самом деле угасал. Внешность чахоточного обманчива: живость – лишь проявление внутреннего конфликта, румянец, якобы знак здоровья, на самом деле – признак температуры, а приступы жизнелюбия – свидетельство близкой кончины[139]139
  См.: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 16.


[Закрыть]. Симптомы чахотки похожи на признаки влюбленности или любовной тоски. До XIX века верили, что чахотка – следствие неразделенной любви.

Понятия «чахотка» и «фтизис» (истощение) описывают организм, который расходует сам себя. С этим связано представление о том, что больного чахоткой иссушают его же собственные, до предела накаленные чувства[140]140
  Ср.: Max K. Op. cit. S. 34.


[Закрыть]. С античности чахотка считалась болезнью страстных натур и недугом страстей. Но страсти чахоточного больного слишком сильны. Его жар – признак внутреннего горения, испепеляющего пламени, сжигающего его тело[141]141
  См.: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 21.


[Закрыть]. Болезнь – это разрушительный костер души, в котором сгорают один за другим дни страдальца[142]142
  См.: Herzlich S., Pierret J. Op. cit. S. 41.


[Закрыть].

Чахотка ускоряет ход времени. Больного, знающего о кончине, одолевает жажда жизни, вожделения разного рода: эйфорический угар, возросший аппетит, неуемное сексуальное влечение, порочная, грешная любовь. Пример такого проявления болезни – Маргарита Готье, «Дама с камелиями» Александра Дюма-сына, чахоточная куртизанка, самоотверженная грешница, жертвующая собой ради любимого и умирающая от чахотки.

Но пока тело больного «иссякает», тает, дематериализуется и становится прозрачным, утончаются и совершенствуются его душа и сознание и высвобождаются из телесной оболочки, одухотворяется его личность.

Ученик Гегеля Карл Розенкранц писал в 1853 году в своей «Эстетике безобразного»: «Истощение, горящий взгляд, бледные или лихорадочно пылающие щеки больного могут дать непосредственное представление о его сущности и душе. Дух в это время уже почти отделился от плоти. Он еще не покинул тело затем только, чтобы действительно превратить его в чистый символ. Тело становится прозрачно-хрупким, дух покидает его, он уже почти сам по себе»[143]143
  Цит. по: Max K. Op. cit. S. 35.


[Закрыть].

Превозносимая, чахотка стала признаком экстраординарной индивидуальности. «Глубоко в душе чахоточный больной знал, что причина его болезни – в его особенности»[144]144
  Hähner-Rombach S. Sozialgeschichte der Tuberkulose. S. 31.


[Закрыть].

Неслучайно повышение символического статуса чахотки совпадает с периодом, когда буржуа открывает и познает свою индивидуальность и с ликованием снова и снова ее утверждает[145]145
  Sonntag M. «Das Verborgene des Herzens». Zur Geschichte der Individualität. Reinbek bei Hamburg, 1999. S. 199–216.


[Закрыть]. Он хочет узнать самого себя в своей уникальности и особости. Он погружается в себя, исследует самого себя и свой внутренний мир, пишет дневники, письма, в которых открывает свое сердце, мемуары, эти сказания о героях повседневности. Любовь захватывает его, как нечто исключительное, любимому человеку признается он в своих страстях и слабостях. Он читает психологические романы об индивидууме с его опытом и чувствами, которые образуют целый мир. Он горд своим образованием и вкусом. Весь мир вращается вокруг него.

Всё это делает чахотку такой завораживающей для той эпохи. При этом казалось, что она поражает хрупкие, чувствительные, тонко чувствующие и печальные натуры, которым не достает прочности и жизненной силы. Рене Теофиль Гиацинт Лаэннек, врач, практиковавший в госпитале Сальпетриер и больнице Некер, изобрел стетоскоп – важнейший диагностический инструмент до открытия рентгеновских лучей. С помощью стетоскопа Лаэннеку удалось изучить и описать целый ряд болезней: бронхит, воспаление легких и прежде всего – чахотку[146]146
  Лаэннек также выявил связь между туберкулами в лёгких и картиной болезни при чахотке.


[Закрыть]. Лаэннек считал чахотку неизлечимой и сам умер от нее в 1826 году. Он писал: «Среди причин туберкулеза я не знаю ни одной более определенной, нежели печальные страсти, прежде всего, когда они слишком глубоки и долги»[147]147
  Herzlich S., Pierret J. Op. cit. S. 289. Лаэннек считал чахотку болезнью, вызывающую опухоли, вроде рака; см.: Ferlinz R. Op. cit. S. 12.


[Закрыть]. Романтическая чахотка читалась болезнью души, страданием, «связанным с экзистенциальной раной»[148]148
  Herzlich S., Pierret J. Op. cit. S. 40.


[Закрыть]. Источник болезни – в самом больном, чахотка лишь выражение его личности.

Такое представление пережило романтизм на много десятилетий. Так, Франц Кафка, после того как в сентябре 1917 года у него диагностировали туберкулез, записал в дневнике: «…рана в легких является лишь символом, символом раны, воспалению которой имя Ф.»[149]149
  Цит. по: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 40.


[Закрыть],[150]150
  Пер. Е. Кацевой. – Примеч. пер.


[Закрыть]. А в 1920 году он объяснял Милене: «Я болен духом, а заболевание легких лишь следствие того, что духовная болезнь вышла из берегов»[151]151
  Ibid. S. 49.


[Закрыть].

Болезнь страсти и печали, чахотка, казалось, поражала людей творческих. Она стала стигмой чувствительных, гениальных молодых художников, избранных, для которых болезнь связана с познанием и благородством духа. Перси Биши Шелли утешал больного туберкулезом Джона Китса: чахотка – это болезнь, «выбирающая тех, кто умеет писать такие хорошие стихи, какие писал ты»[152]152
  Цит. по: Bergdolt K. Op. cit. S. 303.


[Закрыть].

Две французские исследовательницы истории общества Клодин Херцлих и Янин Пьерре заявляют: «Весь XIX век продолжались особенные отношения между туберкулезом, искусством и литературой»[153]153
  Herzlich S., Pierret J. Op. cit. S. 41.


[Закрыть]. Ницше в книге «Воля к власти» пишет: наследие романтизма в том, что «кажется, невозможно быть художником и не быть больным»[154]154
  Цит. по: Neumann E. Künstlermythen. Eine psycho-historische Studie über Kreativität. Frankfurt/M.; New York, 1986. S. 62f. Рус. пер. цит. по: Ницше Ф. Воля к власти / Пер. с нем. Г. Рачинского. СПб.: Азбука, 2014.


[Закрыть].

6. Болезненная красота

Чахоточный больной знал, что он не такой, как другие, он исключение, и чем больше опасность, чем ближе смерть, тем более его избранность, аристократичность, хрупкость и чувствительность. В его личности сроднились таинственная красота с внутренне обреченностью[155]155
  Ibid. S. 64.


[Закрыть]. Больной завораживал свое неземной, эфирной, прозрачной, тающей хрупкостью и бледностью. Так, медик Пауль Фердинанд Штрасман в 1922 году описывал чахоточную «привлекательность посредством… внешней соблазнительности: хрупкие цвета, румяные щеки, так называемые «кладбищенские розы»[156]156
  Цит. по: Max K. Op. cit. S. 40.


[Закрыть].

Чахотка создала собственный идеал красоты. В первой половине XIX века болезненность и телесная хрупкость стали модой[157]157
  См.: Herzlich S., Pierret J. Op. cit. S. 289.


[Закрыть]. Сьюзен Зонтаг называет туберкулез и вовсе «гламурной болезнью»[158]158
  Sontag S. Aids und seine Metaphern. S. 85.


[Закрыть].

«Шопен заболел туберкулезом в то время, когда крепкое здоровье было не в моде, – писал композитор Камиль Сен-Санс в 1913 году, – в моде была бледность и изможденность. Княгиня Бельджойозо (одна из самых известных femmes fatales своего времени) прогуливалась по бульварам, бледная как сама смерть»[159]159
  См.: Sontag S. Krankheit als Metapher. S. 27f.


[Закрыть]. Она была законодательницей чахоточной моды. Богемный Теофиль Готье в молодости «не мог считать поэтом никого, кто весил бы более 99 фунтов[160]160
  Чуть меньше 45 кг. – Примеч. ред.


[Закрыть]»[161]161
  См.: Bergdolt K. Op. cit. S. 302f.


[Закрыть].

О красоте и значимости, которыми наделяет больного чахотка, упоминали известные больные XIX века. Людвиг Тик так описывал своего друга Новалиса: он был «высок, строен, с изящными манерами, с ясными блестящими карими глазами, а оттенок его лица, особенно одухотворенный лоб, казались почти прозрачными»[162]162
  Цит. по: Schulz G. Op. cit. S. 7.


[Закрыть]. На очень популярной поздней гравюре 1845 года облик Новалиса становится почти девическим, он изображен юношей с по-детски мечтательным взглядом[163]163
  Ibid. S. 7f.


[Закрыть].

Фредерик Шопен также трогал женские сердца своей аристократической внешностью и необходимостью в утешении. Слабое тело, белокурые шелковистые волосы, бледная кожа, потерянный мечтательный взгляд. Если бы не нос с горбинкой и не сильный подбородок, он бы тоже выглядел женственно[164]164
  См.: Baur E. G. Op. cit. S. 60, 153; о Паганини см.: Kerner D. Op. cit. S. 198f.


[Закрыть]. «Милый, бледный и эфирный», – описывала Шопена пианистка Генриетта Фогт, хозяйка самого популярного салона в Лейпциге[165]165
  Цит. по: Baur E. G. Op. cit. S. 207.


[Закрыть]. А подруга Ференца Листа, острая на язык графиня Мари д’Агу сообщала: «Шопен неотразим. Только постоянно кашляет. Но кашляет бесконечно грациозно»[166]166
  Ibid. S. 229.


[Закрыть].

Но была еще и демоническая красота «дьявольского скрипача» Никколо Паганини с его всепоглощающей мрачной романтикой. Он был пугающе сух, одевался в черное, черный цвет еще больше подчеркивал его бледное лицо со впалыми щеками и крючковатым орлиным носом, руки были необычайно длинны, с ужимками безумца склонялся он перед публикой чуть не до земли и был знаменит своими распутством[167]167
  Ibid. S. 61, 67; а также: Reimers D. Phthise und Kunst. Über die Wechselbeziehungen zwischen der Tuberkulose und Kunst und Künstlern der Vergangenheit» // 100 Jahre Deutsches Zentralkomitee zur Bekämpfung der Tuberkulose (DZK). Frankfurt/M., 1996. S. 87–119, зд. S. 108.


[Закрыть]. Генрих Гейне называл его «вампир со скрипкой»[168]168
  Цит. по: Ibid. S. 109.


[Закрыть].

Жившая в Париже русская художница Мария Башкирцева упоминает в своих дневниках 1883 года об этом культе чахотки: «Было, кажется, такое время, когда чахотка была в моде, и всякий старался казаться чахоточным или действительно воображал себя больным»[169]169
  Tagebuch der Maria Bashkirtseff. Frankfurt/M.; Berlin; Wien, 1983. S. 412. Рус. текст цит. по: Башкирцева М. Дневник. М.: Захаров, 2000.


[Закрыть],[170]170
  Русский текст дневника Марии Башкирцевой здесь и далее приводится по изданию: Башкирцева М. Дневник. М.: Захаров, 2000. – Примеч. пер.


[Закрыть].