Текст книги "Чахотка. Другая история немецкого общества"

7. О смерти прекрасной и ужасной

Смерть от чахотки, казалось, была полностью дематериализована и признана «прекрасной». У философа Карла Розенкранца мы читаем: «…смерть вовсе не обязательно искажает и обезображивает черты лица, напротив, лицо становится красивым и умиротворенным»[171]171
  Цит. по: Max K. Op. cit. S. 35.


[Закрыть].

А Фридрих Шлегель сообщает о кончине Новалиса: «…трудно было поверить, что можно умереть так умиротворенно и красиво»[172]172
  Цит. по: Hädecke W. Op. cit. S. 360.


[Закрыть].

О композиторе Карле Марии фон Вебере, умершем от чахотки в ночь на 5 июня 1826 года, его сын Макс писал так: «Занавески у кровати были отдернуты – наш любимый Мастер лежал бездыханным. Мирно уснул, подложив под голову правую руку. Боль не исказила любимые черты». Посмертная маска сохранила его просветленный образ навсегда[173]173
  См.: Kerner D. Op. cit. S. 229.


[Закрыть].

В литературе XIX века постоянно встречаются описания смерти от чахотки – тихой, мягкой, умиротворенной, легкой, даже поэтичной. Начало болезни действительно может протекать легко, чахотка кажется необременительной и нестрашной. «А в ней много сладости», – писал Кафка Милене в 1920 году[174]174
  Цит. по: Herzlich S., Pierret J. Op. cit. S. 41.


[Закрыть]. Больной почти ни на что не жаловался. «Моя болезнь, дорогой Макс? Скажу тебе по секрету, я едва ее ощущаю, – писал Кафка своему другу Максу Броду. – Я не температурю, кашляю мало, не чувствую никаких болей. Одышка есть, это верно, бывают затруднения при ходьбе или иногда при работе, я дышу вдвое чаще прежнего, но это не так уж мне мешает»[175]175
  Ibid. S. 50.


[Закрыть].

Даже когда началось кровохарканье, Кафка всё еще не верил в опасность чахотки и писал Милене: «Года три назад это началось у меня посреди ночи – пошла горлом кровь. Я встал с постели (и это вместо того, чтобы остаться лежать, как я узнал позже из предписаний), случившееся меня взбудоражило, как всё новое, но, конечно, немного и перепугало; я подошел к окну, высунулся наружу, потом прошел к умывальнику, походил по комнате, сел на кровать – кровь не переставала. Но при этом я вовсе не был несчастен…»[176]176
  Ibid. S. 52.


[Закрыть]

В действительности же медленная смерть от чахотки часто бывала тяжела и мучительна. Когда болезнь спустя месяцы, а то и годы прогрессировала, менялось и мировосприятие больного. Чахотка всё больше вторгалась в его жизнь, мучили боли и симптомы вроде неприятного запаха изо рта. Художников и писателей больше пугал не столько быстрый телесный распад, сколько то, что болезнь начинала мешать творческой работе. Страшно было не успеть закончить свое творение.

Процесс творчества превращался тогда в соревнование наперегонки со временем без возможности выиграть. В одном письме Шопен пишет о своем отчаянии: «За целый год я и четверти часа не уделил музыке, у меня нет сил, нет энергии, я всё жду хоть немного здоровья, чтобы снова приступить к работе, но… я всё еще жду»[177]177
  Цит. по: Baur E. G. Op. cit. S. 334.


[Закрыть]. Его мучило, что ему приходится сражаться с болезнью, в то время как люди нетворческие и невозвышенные здоровы. Какая несправедливость![178]178
  Ibid. S. 342.


[Закрыть]

В конце декабря 1846‐го Шопен жаловался: «Я слаб, словно больной пес»[179]179
  Ibid. S. 453.


[Закрыть]. Спустя год он писал: «Я задыхаюсь…»[180]180
  Ibid. S. 477.


[Закрыть] В августе 1849 года друзья Шопена ожидали его скорой кончины. Дочь Жорж Санд Соланж сообщала: «Его тяжкое дыхание превратилось в хрипы и страдальческие стоны, в ужасные рыдания»[181]181
  Ibid. S. 519.


[Закрыть]. Дагерротип Луи-Огюста Биссона представляет Шопена поникшим, измученным, одежда висит на истощенном теле, лицо отекло, глубокие складки тянутся от носа к углам рта, недоверчивый напряженный взгляд[182]182
  Ibid. S. 520.


[Закрыть].

Наконец, один из тех, кто присутствовал при кончине Шопена в ночь с 16 на 17 октября, вспоминал: «Лишь по неровному колебанию его груди можно было определить, то он еще жив. Один раз, когда его дыхание настолько ослабло, что мы уже сочли его мертвым, доктор Крювелье взял свечу и поднес к лицу больного, которое приобрело синеватый оттенок от приступов удушья»[183]183
  Ibid. S. 527.


[Закрыть].

Паганини перед смертью, мучаясь в убогой каморке в Ницце, написал: «Я буквально разваливаюсь на части, я в ужасе от того, сколько я выкашливаю днем и ночью. У меня больше нет сил»[184]184
  Цит. по: Kerner D. Op. cit. S. 210.


[Закрыть]. После длительных мучений, которым, казалось, не будет конца, 27 мая 1840 года на 58‐м году жизни Паганини скончался.

Нет, смерть от чахотки не была ни легка, ни красива, ни многозначительна, но миф о ней продолжал существовать.

8. Мария Башкирцева: высокий пафос – глубокое страдание

В истории чахотки найдется мало столь хрестоматийных примеров превращения романтической просветленности в тяжкое страдание, как судьба русской художницы Марии Башкирцевой[185]185
  О Марии Башкирцевой см.: Cosnier С. Marie Bashkirtseff. Ich will alles sein. Ein Leben zwischen Aristokratie und Atelier. Berlin, 1994; а также: Daiber G. M. Nachwort // Tagebuch der Maria Bashkirtseff. S. 454–478. См. также: Spiel H. Die leuchtende Seele: Eine Russin. Marie Bashkirtseff // In meinem Garten schlendernd. Essays. Frankfurt/M.; Berlin, 1991. S. 291–299. Цитаты Марии Башкирцевой приведены по большей части из дневника под ред. Готфрида Дайбера. Но поскольку эта редакция содержит лишь избранные дневниковые записи, цит. также по: Cosnier С. Op. cit., где содержатся в том числе ранее не опубликованные записи, хранящиеся в Парижской национальной библиотеке.


[Закрыть].

На рубеже XIX и XX веков она была знаменита и любима, порой эта любовь оттенялась легкой иронией. Она жаждала признания и после смерти была многими оплакана. Гуго фон Гофмансталь посвятил Марии Башкирцевой эссе и назвал ее «великой художницей»[186]186
  Цит. по: Daiber G. M. Op. cit. S. 454.


[Закрыть].

Вероятно, великой она не была: безусловно, она была талантлива, но ее творчество осталось без собственного почерка и следовало, скорее, устоявшимся художественным традициям. Она предпочитала реалистическую живопись, натуралистические портреты и пейзажи. Ее сделали знаменитой ее дневники, которые она вела с потрясающей искренностью и безграничным тщеславием с 13 лет до самой смерти. С самого начала она писала эти дневники для будущей публики, к которой постоянно обращалась с развернутыми пассажами. Впрочем, обращается она только к «великим, поскольку посредственности и дураки отнесут меня к категории обычных тщеславных людей»[187]187
  См.: Cosnier С. Op. cit. S. 9; Из наброска к дневнику января 1881.


[Закрыть]. Для этого дневника она снова и снова фотографировалась, чтобы всякому значительному эпизоду ее биографии соответствовал текст с портретом. Ее записки должны были стать хроникой ее блистательного восхождения на вершину художественного успеха, но обернулись свидетельством долгой и мучительной болезни и ранней смерти.

Мария Башкирцева была русской аристократкой из состоятельной семьи. Она беспрестанно путешествовала по Европе в сопровождении родни, докторов, слуг, постоянно сменявших друг друга французских и английских гувернанток, лакеев и «мальчика-негра»[188]188
  См.: Spiel H. Op. cit. S. 293f.


[Закрыть]. И с целой сворой собак. За 12 лет, в течение которых Мария вела свой дневник, семейство предприняло шестьдесят поездок, среди которых три путешествия в Россию, четыре в Италию и один раз – в Испанию[189]189
  Ср.: Daiber G. M. Op. cit. S. 456.


[Закрыть]. Жизнь проходила в постоянном непокое, передвижении и спешке, и это читается в дневнике Марии с самой юности. «Я хочу жить скорее, скорее, скорее…»[190]190
  Ibid. S. 457.


[Закрыть] Она впитывала всё – чтение, живопись, музыку. Училась играть на пяти инструментах, изучала иностранные языки, подгоняемая мучительным честолюбием, жаждой славы и общественного признания. «Настанет день, когда имя мое прогремит по всей земле», – писала она в 15 лет[191]191
  См.: Cosnier С. Op. cit. S. 15; запись от 23 января 1874.


[Закрыть]. В 16: «Я хочу быть Цезарем, Августом, Марком Аврелием, Нероном, Каракаллой, дьяволом, папой!»[192]192
  См.: Daiber G. M. Op. cit. S. 460.


[Закрыть] А в 19 заявила: «В двадцать два года я буду знаменитостью или умру»[193]193
  Tagebuch der Maria Bashkirtseff. Запись от 13 апреля 1878. S. 225.


[Закрыть].

Мария Башкирцева слыла красавицей и наслаждалась этим, беспрестанно восхищаясь сама собой: «Мои фотографические портреты никогда не передадут меня, в них недостает красок, а моя свежесть, моя бесподобная белизна составляет мою главную красоту»[194]194
  Daiber G. M. Op. cit. S. 458.


[Закрыть]. Или: «Я очень хорошо сложена, как статуя…»[195]195
  Tagebuch der Maria Bashkirtseff. Январь 1873. S. 6.


[Закрыть] Или просто: «Я красива»[196]196
  Ibid. Запись от 17 января 1880. S. 274.


[Закрыть]. Она часами самозабвенно разглядывала свое отражение в зеркале: «У меня тело античной богини, бедра у меня слишком испанские, грудь маленькая и безупречной формы, как и мои руки и ноги, и у меня головка невинного ребенка»[197]197
  Ibid. Запись от 9 мая 1878. S. 227.


[Закрыть]. Она находила себя восхитительной и достойной поклонения. В парижском обществе она была выдающимся явлением, с ее элегантностью, ее прическами, с ее упрямством и изысканными туалетами, подобранными специально на публику. Ее любимым цветом был белый, отчего ее стали называть «Белой» или «Девушкой в белом»[198]198
  Ср.: Daiber G. M. Op. cit. S. 467.


[Закрыть].

Башкирцева желала прежде всего славы. Сначала она собиралась стать знаменитой певицей, но эту затею пришлось оставить: после перенесенного ларингита прежняя сила голоса к ней так и не вернулась. Тогда она решила добиться успеха в живописи. «Тщеславное создание вроде меня должно окончательно посвятить себя живописи, ибо это непреходящее творение»[199]199
  Цит. по: Cosnier С. Op. cit. S. 85.


[Закрыть]. С октября 1877 года она посещала известную парижскую художественную школу – Академию Жюлиана, в то время единственную, где была мастерская для дам-учениц[200]200
  Ibid. S. I47.


[Закрыть].

Мария относилась к живописи серьезно, училась вдохновенно, с радостью, с усердием и рвением, с головой погружаясь в творчество, окрыленная нетерпением и подстегиваемая всё тем же мучительным честолюбием. Она дисциплинировано проводила дни в ателье, ночи – на балах, появлялась на приемах и раутах. И вскоре действительно появились первые успехи. Несколько ее работ были выставлены на парижском салоне во Дворце промышленности. Французские, русские и немецкие журналы по искусству перепечатывали репродукции ее картин и упоминали ее в статьях.

Мария получила то, к чему стремилась: собственное профессиональное ателье из двух комнат, роскошные покои, платья, украшения, она могла теперь позволить себе нанимать собственных натурщиков. Она стала всё чаще фотографироваться, чтобы запечатлеть свое восхождение великой художницы. Первые признаки болезни Башкирцеву не смутили. Ее дневник – прямо-таки образец мифа о романтической чахотке, история возвышения и украшения неизлечимой болезни.

С прежним тщеславием Мария сообщает в своем дневнике о новых симптомах, о своей бледности. «Я кашляю так сильно, как только возможно, но каким-то чудом я от этого не подурнела, а приобрела томный вид, который мне очень к лицу», – отметила она 3 января 1880 года[201]201
  Tagebuch der Maria Bashkirtseff. S. 273.


[Закрыть].

Кажется, Мария даже кокетничает со смертью. 10 сентября 1880 года она узнала, что у нее поражены бронхи, и записала в дневнике: «Да, наконец, удивительно было бы, если бы у меня ничего не было; я была бы довольна, если бы это было серьезно и повело бы к концу. Тетя в ужасе, я торжествую. Смерть меня не страшит… Я не стремлюсь выздороветь»[202]202
  Ibid. S. 293.


[Закрыть].

За два года до смерти она записала: «В этом положении заключается волнение, я заключаю в себе тайну, смерть коснулась меня своей рукою; в этом есть своего рода прелесть, и прежде всего это ново»[203]203
  Ibid. Запись от 28 декабря 1882. S. 374.


[Закрыть].

У нее прогрессирующий туберкулез легких и гортани. После потери голоса стал ослабевать еще и слух, так что она зачастую не могла больше поддерживать разговоры в обществе, не могла расслышать вопросов, отвечала наудачу, любой ценой стараясь скрыть свою наступающую глухоту.

Мария Башкирцева, вечно спешащая, летящая, вынуждена была униженно наблюдать признаки собственного распада: кашель, температуру, кровохарканье, одним словом – чахотку. Преодолевая острую боль, жар и озноб, тяжело дыша, она принуждала себя работать в своем ателье. По ночам она не могла уснуть из‐за приступов кашля.

Бессмысленные лекарства, которые ей прописывали, как всем чахоточным, не могли ей помочь: рыбий жир, мышьяк, хинин, смазывание йодом, фланелевое белье, ослиное и козье молоко. «Мне купили козу»[204]204
  Ibid. Запись от 5 мая 1884. S. 428.


[Закрыть]. Боль не давала ей уснуть, приходилось принимать настойку опиума. Вытяжной пластырь сжег кожу на плечах, так что нельзя было больше носить открытые платья.

Но еще унизительней и невыносимей, чем физические страдания и ограничения, была творческая несостоятельность. Девушки, которые вместе с ней работали в дамском ателье, делали успехи, развивались, становились действительно признанными художницами. Для Марии никакой надежды больше не было. Ее судьбой была теперь только болезнь, только чахотка. Времени на творческое развитие больше не осталось. О коллеге Луизе Бреслау Башкирцева писала в горькой завистью: «У нее купили уже три или четыре работы. Одним словом, она известна, а я? А я в чахотке»[205]205
  Ibid. Запись от 27 июля 1881. S. 325.


[Закрыть].

В мае 1884 года болезнь резко прогрессировала, и кокетство из дневника исчезло, остался лишь страх: «Умереть, это слово легко сказать, написать, но думать, верить, что скоро умрешь! А разве я верю этому? Нет, но я боюсь этого»[206]206
  Ibid. Запись от 5 мая 1884. S. 427.


[Закрыть]. И три месяца спустя: «А если бы я сказала всё!.. Такое ужасное опасение…»[207]207
  Ibid. Запись от 30 августа 1884. S. 448.


[Закрыть]

Хроника ее страданий и несчастья становится всё более отчаянной и пронзительной. «Не могу больше. Я никогда не была так больна»[208]208
  Ibid. Запись от 3 сентября 1884. S. 448.


[Закрыть]; «Я не могу работать. Картина моя не будет кончена…»[209]209
  Ibid. Запись от 1 октября 1884. S. 451.


[Закрыть]. «Вы видите – я ничего не делаю. У меня всё время лихорадка»[210]210
  Ibid. Запись от 9 октября 1884. S. 451.


[Закрыть]. Последняя запись в дневнике – от 20 октября 1884 года: «Вот уже два дня, как постель моя в большой гостиной… Мне слишком трудно подниматься по лестнице…»[211]211
  Ibid. S. 453.


[Закрыть]

Мария Башкирцева умерла одиннадцать дней спустя, 31 октября 1884 года, совершенно измученная горловым кровотечением и равнодушная ко всему происходящему вокруг.

При большом стечении публики она была похоронена в мавзолее в псевдовизантийском стиле на кладбище Пасси. Покойная уже не узнала, что всё-таки стала знаменитой. Через три года после ее смерти был опубликован ее дневник. До 1891 года было продано 8 тысяч экземпляров[212]212
  См.: Cosnier С. Op. cit. S. 325.


[Закрыть].

Дневник сделал Марию Башкирцеву иконой fin de siècle, символом декаданса. Молодой Гофмансталь и его поколение были увлечены этой женщиной, ее «обезоруживающей заносчивой грацией избалованного ребенка»[213]213
  См.: Daiber G. M. Op. cit. S. 454.


[Закрыть]. Ей не довелось встретить в жизни любви, этому мешали ее самовлюбленность и эгоцентризм. Она умерла девственницей[214]214
  См.: Fischer J. M. Jahrhundertdämmerung. Ansichten eines anderen Fin de siècle. Wien, 2000. S. 285.


[Закрыть]. Теодор Адорно впоследствии объявил ее «святой заступницей Fin de Siècle»[215]215
  Ibid. S. 286.


[Закрыть].

9. Больной пол

В середине XVIII века медики полагали женщин наиболее предрасположенными к чахотке[216]216
  См.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 53–61.


[Закрыть],[217]217
  Смертность среди женщин от 15 до 20 лет действительно выше, чем среди мужчин того же возраста. Между 20 и 40 годами среди женщин смертность снижается. Среди более старших возрастных групп смертность среди мужчин выше. См.: Redeker F. Epidemiologie und Statistik der Tuberkulose // Handbuch der Tuberkulose in fünf Bänden. Allgemeine Grundlage. Stuttgart, 1958. Band I. S. 448, 464.


[Закрыть]. Если уж чахотка уносит молодых крепких мужчин в расцвете сил, что может противопоставить недугу хрупкое женское существо?

Врач-фтизиатр Фрэнсис Хопкинс Рамдейдж с сочувствием выразился об умирании чувствительного пола: «Хрупкость женской конституции в сравнении с мужской, утонченное телосложение, замкнутая жизнь, связанная с домом и хозяйством, и чувствительная душа. Всё способствует тому, что женщина становится мишенью для смертоносных стрел болезни. Нет печальнее картины, нежели вид женского существа, которое, на пороге семейного счастья, беспомощное и ничего не подозревающее, уже подчиняется неумолимой судьбе, до последнего вздоха еще остается привлекательной и милой и погибает, как увядает цветок, сломленный, еще будучи бутоном»[218]218
  Цит. по: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 53.


[Закрыть]. Чахоточные девушки с алыми «кладбищенскими розами» на белых щеках стали символом чахоточного женского начала.

С великой уверенностью, самозабвенно врачи изучали теорию и практику женской патологии, полагая, что болезненность женщины напрямую зависит от ее репродуктивных органов.

Рудольф Вирхов писал: «У женщины есть пара яичников, от них-то она и зависит…»[219]219
  Цит. по: Wiltschnigg E. «Das Rätsel Weib». Das Bild der Frau in Wien um 1900. Berlin, 2001. S. 121.


[Закрыть]

Особенно уязвимой делала женщину менструация. Медики неустанно подчеркивали, насколько важен регулярный цикл кровотечения для здоровья женщины. По-прежнему апеллируя к учению о соках, врачи предостерегали от слишком сильного менструального кровотечения, при котором тело теряет жизненно необходимые вещества. Точно так же опасны пропуски ежемесячного очищения, когда цикл нарушается по причине неподобающего образа жизни. Тогда кровь, не находя обычного выхода, ищет другие пути излиться из женского тела, в первую очередь – через легкие, ослабляя и травмируя их[220]220
  Ср.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 54.


[Закрыть]. Еще в сочинениях Гиппократа просматривается взаимосвязь между женской слабостью и менструацией. У некоторых женщин, как написано в этих сочинениях, кровоток устремляется в легкие, отчего женщина заболевает чахоткой[221]221
  См.: Fischer-Homberger E. Krankheit Frau. Zur Geschichte der Einbildungen. Darmstadt, Neuwied, 1984. S. 34.


[Закрыть].

Кроме менструации, сама по себе матка давно считалась источником типичных «дамских болезней», в первую очередь истерии: не случайно название болезни происходит от греческого hystera – матка. По мнению французского хирурга Антуана Порталя, матка является зачастую причиной «истерической легочной чахотки», которую он в своем труде о легочных болезнях в 1799 году описывал как наиболее жестокую и скоротечную форму чахотки[222]222
  См.: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 56.


[Закрыть].

Поскольку женщина уже из‐за своего пола и конституции в состоянии противостоять чахотке менее, нежели мужчина, ей особенно рекомендован здоровый и – прежде всего – морально выдержанный образ жизни. Ей следует не только остерегаться «вредных мечтаний», долгие и страстные танцы тоже вредят женскому здоровью: «Самое красивое бальное платье быстро превращается в саван»[223]223
  Ibid. S. 57, 60.


[Закрыть]. Пагубна для женского здоровья и ученость, поскольку «отнимает силы» у репродуктивных органов и тем самым нарушает менструальный цикл[224]224
  См.: Wiltschnigg E. Op. cit. S. 122.


[Закрыть].

В период fin de siècle предрассудки о телесной природной неполноценности женского тела стали только острее и, казалось, лишь усиливали страх вырождения, свойственный тому времени. В унижении женского тела участвовали врачи, антропологи и, наконец, психоаналитики, легитимировавшие эти предрассудки, подводя под них якобы научные основания. Невролог Пауль Юлиус Мёбиус в своей книге «Физиологическое слабоумие женщины» писал, что женщину в течение значительного периода ее жизни следует рассматривать как отклонение от нормы[225]225
  Цит. по: Klee E. Deutsche Medizin im Dritten Reich. Karrieren vor und nach 1945. Frankfurt/M., 2001. S. 18f.


[Закрыть]. Он считал женщин рабынями своего тела.

Прусский военный врач Герман Кленке наглядно описал декадентские страхи своего времени: «Взгляните на общество, концерты, театры, балы, где сегодняшний цвет женского пола, супруги и матери будущего поколения ищут и ожидают признания и склонности юношей и мужчин. Большинство из них – бледные, тощие, слабые призраки со впалыми газами и щеками, лысеющие, еле дышащие, лишенные сил и соков, с чахоточной плоской грудной клеткой, со всеми признаками запущенного или приобретенного малокровия и его последствий, таких как болезненная менструация, бледность и мокрота»[226]226
  Цит. по: Dietrich-Daum E. Op. cit. S. 59.


[Закрыть].

Никогда еще женщина не была так «больна своим полом», никогда ее не воспринимали настолько физически и умственно неполноценной, как в конце XIX века[227]227
  Ibid. S. 59.


[Закрыть].

10. «Фам фражиль»

«Смерть прекрасной женщины, вне всякого сомнения, является наиболее поэтическим предметом на свете», – писал Эдгар Аллан По в своем эссе «Философия творчества»[228]228
  См.: Bronfen E. Nur über ihre Leiche. Tod, Weiblichkeit und Ästhetik. München, 1994. S. 89, 107. Цит в пер. в Рогова.


[Закрыть],[229]229
  Эдгар Аллан По сам потерял обожаемую жену, умершую от чахотки.


[Закрыть]. Женщина может быть вознесена до произведения искусства в качестве тела, которое уже покидает жизнь.

Смерть и женственность были центральными мотивом рубежа XIX и XX веков. Зигмунд Фрейд называл завороженность этим союзом самой непостижимой загадкой западной культуры[230]230
  Цит. по: Unseld M. «Man töte dieses Weib!» Weiblichkeit und Tod in der Musik der Jahrhundertwende. Stuttgart, 2001. S. 12.


[Закрыть]. Связь смерти с женщиной всегда была тесна: грехопадение в раю навсегда связало конечность человеческого бытия с соблазном, исходящим от женщины.

Еще со средневековых «плясок смерти» тема «девушка и смерть», отраженная впоследствии в стихотворении Маттиаса Клаудиуса и положенная на музыку Францем Шубертом, не давала покоя литераторам, художникам и музыкантам. Со второй половины XIX века тема получила новое толкование, уже не трагическое или мифическо-притчевое, но декадентское[231]231
  Ibid. S. 23.


[Закрыть].

Две женские фигуры – femme fatale (роковая женщина) и femme fragile (хрупкая женщина) – стали в искусстве, литературе и музыке рубежа XIX и XX веков воплощением декадентской и позднеромантической очарованности смертью, культом болезненной красоты и упадничества[232]232
  О фам фаталь и фам фражиль см.: Thomalla A. Die femme fragile. Ein literarischer Frauentyp der Jahrhundertwende. Düsseldorf, 1972. См. также: Stauffer I. Weibliche Dandys, blickmächtige Femmes fragiles. Ironische Inszenierung des Geschlechts im Fin de Siecle. Köln; Weimar; Wien, 2008.


[Закрыть].

Декаданс возник и распространился по всей Европе из‐за ощущения конца времен, сравнимого с закатом Римской империи. Декаденты воспринимали себя как часть крайне утонченной, элитарной, болезненно-чувствительной культуры эпохи распада[233]233
  О декадансе см.: Fischer J. M. Op. cit. S. 261–280.


[Закрыть].

Культурный авангард того времени присвоил ругательное понятие «декадентский», сделав чрезмерную искусственность манер и упадочную болезненность знаками избранности и утонченности и считая себя обреченной на вымирание аристократией духа.

Декаданс занял позицию меланхолического и аристократического отрицания, элитарного противостояния рациональности и вере в прогресс в эпоху индустриализации, позицию протеста против мира, который становится всё уродливей, бессмысленнее, тривиальнее и материалистичнее. Декаденты ценили всё, что шло вразрез с официальным искусством и художественной академией, чьи выдохшиеся произведения годились разве что для украшения комнат и развлечения; они подняли восстание против пустого притязания искусства на разумное, доброе и вечное.

Банальности, пошлости и мерзости жизни декаданс противопоставил меланхолию, постоянно подпитывающую саму себя, скуку, ennui (скука, досада – фр.), вялость, бездействие и отвращение к миру, таинственность, увлеченность страшным и мрачным и рафинированное извращение. Декаденты упивались своей изощренной чувствительностью, своим искусством, которое признавало только красоту[234]234
  См.: Detten С. von. Aubrey Beardsley und die Kultur der Dekadenz. Münster, Hamburg, 1994. S. 10.


[Закрыть]. А еще распадом, смертью и гибнущей красотой. Болезнь в эпоху fin de siècle считалась знаком духовной утонченности, воспринималась как протест против отвратительного «пошлого и тривиального здоровья», против твердолобой силы тех, кто в притуплении всех чувств скорее механически проживал свою жизнь, нежели жил на самом деле. Болезнь высокомерно торжествовала над жизнью, как проявление избранности и элитарности[235]235
  См.: Thomalla A. Op. cit. S. 29.


[Закрыть].

Гуго фон Гофмансталь, остроумный толкователь своего времени, писал: «Все занимаются анатомией своей души либо грезят. Рефлексия или фантазия, отражение или сновидение. В моде старая мебель и новая нервозность. В моде психологическое самокопание и погружение в чисто фантастический волшебный мир. ‹…› В моде расчленение настроения, вздоха, сомнения, угрызения совести; и в моде инстинктивная, почти сомнамбулическая преданность всякому откровению красоты, любому оттенку цвета, любой мерцающей метафоре, чудесной аллегории»[236]236
  Цит. по: Unseld M. Op. cit. S. 39.


[Закрыть].

Для этого и изобрели femme fatale и femme fragile. И та, и другая – это эстетические художественные образы, плод чрезмерно напряженной фантазии. Первая – для демонизации, вторая – для идеализации, и обе, как бы ни были противоположны друг другу, – характерные для своего времени вожделенные образы идеальной возлюбленной.

Femme fatale – опасная женщина, дьяволица демонической красоты, хищная, алчная и пугающая, фигура из «черного романтизма»[237]237
  О фам фаталь см.: Jürgens-Kirchhoff A. Wunschbilder vom unbeschädigten Leben. Zur bildenden Kunst in der Jahrhundertwende // Fin de siecle. Hundert Jahre Jahrhundertwende. Berlin, 1988. S. 108–115, зд. S. 112; а также: Stauffer I. Op. cit. S. 83.


[Закрыть]. Ее демоническая сексуальность и извращенная жестокость способны сотворить небывалое – унизить мужчину до состояния смехотворной жалкой жертвы. Она разрушает мужское существование, но и свое собственное заодно. Она испорчена, лжива, необузданна и кровожадна. Смертоносный женский образ, то загадочный молчаливый Сфинкс, то вампир, Далила, Юдифь. Это Саломея, по чьему убийственному желанию обезглавили Иоанна Крестителя. В бесчисленных вариациях фам фаталь стала царствующей женской фигурой в живописи, литературе и музыке на рубеже XIX и XX веков. «Прекрасная дама без жалости»[238]238
  См.: Fischer J. M. Jahrhundertdämmerung. Ansichten eines anderen Fin de siècle. Wien, 2000. S. 293.


[Закрыть],[239]239
  Образ из стихотворения Джона Китса.


[Закрыть] предвещала экстраординарные ощущения, каких искали декаденты.

Насколько агрессивна и телесно опасна фам фаталь, настолько же прирученной и одомашненной представляется эстетически бесполая фам фражиль, «тишайшая из всех женщин»[240]240
  Цит. по: Unseld M. Op. cit. S. 40.


[Закрыть], как называл ее Райнер Мария Рильке. Это существо с ликом непорочной мадонны изящно и хрупко, почти прозрачно и болезненно анемично. Фам фражиль эпохи декаданса еще более прочих женщин подвержена чахотке[241]241
  См.: Thomalla A. Op. cit. S. 30.


[Закрыть]. Декаденты всё еще верили в мягкую, кроткую смерть, которая лишь усиливает ощущение элегантности и одухотворенности.

Без романтической эстетики не было бы этой женской фигуры, в которой болезнь и смерть соединились с красотой в изысканной хрупкости. Фам фражиль воплощает крайнюю степень утонченной слабости, приписываемой именно женщинам. При этом она в той же степени принадлежит декадансу, что и фам фаталь.

Образцы фам фражиль, наряду с призрачными красавицами Эдгара Аллана По, – это женские образы английских прерафаэлитов[242]242
  О прерафаэлитах см.: Metken G. Die Präraffaeliten. Ethischer Realismus und Elfenbeinturm im 19. Jahrhundert. Köln, 1974. S. 10, 12, 83, 147; а также: Thomalla A. Op. cit. S. 19.


[Закрыть], братства благочестивых художников, собравшихся в 1848 году вокруг Данте Габриэля Россетти. Россетти позиционировал себя как Новалис эпохи индустриальной революции, сохранивший верность своей рано умершей возлюбленной, которую любил еще полудетской любовью, не оставляющей никакой надежды на новое чувство к другой женщине. Прерафаэлиты сделали краеугольной темой своего творчества невинность, девственность, детскую чистоту души, культ девы Марии. Они стремились к нежному, хрупкому, идеализированному образу женщины, к чистой лирической красоте мадонны, какой она предстает на алтарях ранних итальянских и средневековых немецких мастеров.

Идеальная женщина прерафаэлитов высока ростом, стройна, призрачно бледна, ее богоподобный лик обрамлен струящимися густыми волосами, губы сжаты. В белых ниспадающих одеждах, задумчивая, мечтательная и печальная, проходит она по полотнам и стихам прерафаэлитов, существо из другого мира, не из нашего.

Принципы английских прерафаэлитов снова стали модны во всей Европе на рубеже XIX и XX веков в литературе и искусстве, но теперь уже под знаком декаданса. Фам фражиль родственна женским образам прерафаэлитов, но рубеж эпох сделал ее неизлечимо больной. Величественные образы прерафаэлитов превратились в милых, испуганных, полудетских существ. Фам фражиль больше девочка, чем женщина: беззащитная, бесплодная, слабая, всегда усталая и мерзнущая, с большими печальными глазами, которые постоянно лихорадочно блестят.

Фам фражиль красива и изысканна, как поэзия, она похожа на выцветший гобелен, на стекло, затуманенное сеточкой трещин, уже сама по себе произведение искусства[243]243
  Ibid. S. 44. S. 54.


[Закрыть]. Но также и на выставочный экспонат, без психологической глубины, без функций и задач, оторванная от действительности и современности, просто выставленная на обозрение.

Если ее не сравнивали с произведением искусства, то тогда с цветком[244]244
  Ibid. S. 49.


[Закрыть]. Белые блеклые цветы – ее атрибут. Белые лилии на длинном стебле, какие держат в тонких прозрачных руках мадонны поздней готики и прерафаэлитов, мимозы, калы, белые розы, белые камелии. Кожа чахоточной швеи Мими из «Богемы» не случайно «бела шелковой белизной камелий»[245]245
  Цитата из либретто. См.: Giacomo Puccini. La Boheme. Texte, Materialien, Kommentare. Reinbek bei Hamburg, 1981. S. 53.


[Закрыть]. Она сама вышивает и вяжет искусственные цветы, особенно любит «лилии и розы»[246]246
  Ibid. S. 83.


[Закрыть]. Не только красота фам фражиль хрупка, как цветок: ее жизнь, как цветок, беззащитна и быстротечна.

Этот тип женщин всегда близок к смерти, их обворожительная внешность – это красота смертельно больного человека. Их матовая бледность – признак предрасположенности к болезни, как и хрупкие голубые вены, просвечивающие сквозь почти прозрачную кожу на висках, и алые пятна на щеках. Отвратительные проявления болезни их пощадили[247]247
  См.: Thomalla A. Op. cit. S. 29.


[Закрыть]. Сверхчувственный декаданс смаковал меланхолию преходящего бытия, легкое прикосновение смерти, не ее физиологические признаки. Фам фражиль не умирает в муках, она тихо отцветает, как прекрасный цветок, угасает, как свеча, медленно чахнет.

Декаденты не пытались, как прерафаэлиты, идеализировать женщину в ее потусторонности после смерти, они подчеркивали хрупкость и близкий конец женского существа.

Весь романтический XIX век изобиловал прелестной девичьей нежностью, образами милых, чахоточных, тихо умирающих девушек[248]248
  Там же. S. 18. S. 26. S. 61.


[Закрыть]. Они увядали на оперной сцене, как Мими в «Богеме» Пуччини и «дама с камелиями» Виолетта в «Травиате» Верди. Больной чахоткой английский художник Обри Бёрдслей рисовал не только опасных фам фаталь, но и сказочно задумчивых девушек, как на виньетках к «Смерти Артура» Томаса Мэлори. «Даму с камелиями» он проиллюстрировал одновременно с хрупкостью близкой смерти и очаровательной элегантностью. Многие молодые авторы рубежа веков воспевали хрупких умирающих женщин: Гофмансталь, Рильке, венские импрессионисты, братья Генрих и Томас Манн.

В новелле Томаса Манна 1903 года «Тристан» очаровательная Габриэла Клётерьян приезжает в горный санаторий «Айнфрид» (отсылка к названию виллы Вагнера в Байройте – «Ванфрид») с подозрением лишь на немного затронутые бронхи. Новая пациентка немедленно привлекает всеобщее внимание своим непередаваемым хрупким очарованием и бледностью. Кажется, будто даже кучерские лошади тревожатся «…за столь хрупкую грацию и столь нежную прелесть»[249]249
  Цит. по: Mann T. Tristan // Mann T. Frühe Erzählungen 1893–1912. In der Fassung der Großen kommentierten Frankfurter Ausgabe. Frankfurt/M., 2014. S. 319–371, зд. S. 322.


[Закрыть],[250]250
  Здесь и далее «Тристан» цитируется в переводе С. Апта. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Поэт-модернист и почитатель Вагнера Детлеф Шпинель, также пациент санатория, берет на себя заботу об угасающем существе[251]251
  О новелле «Тристан» см.: Max K. Op. cit. S. 112–129.


[Закрыть].

Томас Манн в своей новелле пародирует романтический культ болезненной девушки. Шпинель – фигура смехотворная, эксцентричный эпигон, мечтательный эстет, сбежавший из пошлой повседневности в санаторий. До сих пор он написал лишь одну тонкую книжку, напечатанную шрифтом, «каждая буква которого походила на готический собор», действие которой «происходило в светских салонах, в роскошных будуарах, битком набитых изысканными вещами – гобеленами, старинной мебелью, дорогим фарфором, роскошными тканями и всякого рода драгоценнейшими произведениями искусства»[252]252
  Mann T. Tristan. S. 328.


[Закрыть].

Но хрупкую Габриэлу Клётерьян Томас Манн описывает как очаровательную болезненную фам фражиль, идеальный образ ломкого, ранимого существа. Она появляется как «чудесное создание, нимфа, цветок благоуханный, не существо, а мечта»[253]253
  Ibid. S. 337.


[Закрыть] стеклянной прозрачности. Тревожным знаком ее болезни является «трепещущая бледно-голубая жилка» на лбу, «маленькая, странная жилка, бледно-голубое разветвление которой болезненно нарушало ясность почти прозрачного лба»[254]254
  Ibid. S. 323.


[Закрыть].

Ее болезнь не только подчеркивает ее красоту фам фражиль, но и одухотворяет и облагораживает героиню. От телесности Лидии, героини новеллы «Чудесное» Генриха Манна, удалившейся в горы, чтобы там умереть, остался едва ощутимый отголосок. В горах она окружила себя изысканными произведениями искусства, расписанным фаянсом, матовыми гобеленами и «скульптурами мастеров»[255]255
  Цит. по: Thomalla A. Op. cit. S. 32.


[Закрыть]. Черты лица Лидии полны «страдающей грации», как у мадонны Фра Анджелико. Она занимается музыкой, самым бестелесным из всех искусств, ее собственный голос уже «угас»[256]256
  Ibid. S. 31.


[Закрыть].

Оторванность от жизни и нежизнеспособность фам фражиль составляет контраст крепкому, обычному бюргерскому здоровью. Это – знак ее избранности и утонченности, которая проступает еще отчетливее в контрасте с грубой прямолинейностью и здоровьем ее партнера. Так, муж хрупкой Габриэлы – крепко сложенный успешный коммерсант Клётерьян, «пищеварение и кошелек которого находятся в полном порядке»[257]257
  Mann T. Tristan. S. 326.


[Закрыть]. О Габриэле говорится, что она «не могла бы выглядеть прелестнее, благороднее и бесплотнее, чем сейчас, когда она, покойно и устало откинувшись на высокую спинку белого кресла, сидела рядом со своим коренастым супругом»[258]258
  Ibid. S. 322.


[Закрыть]. Их упитанный пухлый младенец обладает «и впрямь отменным здоровьем» и поглощает огромное количество молока и рубленого мяса[259]259
  Ibid. S. 356f.


[Закрыть].

Фам фражиль постоянно нуждается в заботе и опеке. Она благодарна, если мужчина заботливо укутает ее постоянно зябнущие плечи теплым пледом или подержит над ней зонтик. «Как холодна эта ручка, – поет Родольфо в „Богеме“, держа за руку чахоточную Мими, – разрешите я погрею ее»[260]260
  Цитата из либретто. См.: Giacomo Puccini. La Boheme. S. 81.


[Закрыть].

Фам фражиль совершенно не приспособлена к жизни и не обладает никакой жизнестойкостью, оттого либо неспособна подарить жизнь другому существу, либо материнство сводит ее в могилу. Природное постулированное назначение женского существа противоречит натуре фам фражиль, она – «стерильная искусственная красота»[261]261
  Thomalla A. Op. cit. S. 14.


[Закрыть].

Генрих Манн в ранней новелле «Она ли это?» создает образ юной Жанны, нежной, воздушной женщины, «сквозь которую, казалось, могут светить лунные лучи»[262]262
  Ibid. S. 24.


[Закрыть]. Рассказчик встречает чахоточную героиню на одном курорте, где она умирает вскоре после рождения ребенка.