Текст книги "Золотые земли. Сокол и Ворон"

Фарадалы проследили его до Заречья. Что же было в ларце, если они его так искали? Милош чувствовал невероятную мощь, но не мог целиком понять её суть. Фарадальское чудо жгло, не опаляя, горело чистым огнём и золотом. Оно было полно жизни. Быть может, оно и сдерживало проклятие?

Боль вдруг пронзила точно игла. Он зашипел, суча ногой в воздухе.

– Опять? – обеспокоенно спросил Ежи, вмиг проснувшись.

Милош сел, опёрся локтями о колени. Потемневшие от воды волосы повисли на лицо. Он обернулся в длинную простыню, чтобы прикрыть почерневшую кожу. За несколько дней, что они провели на мельнице, пятно разрослось и стало уже размером с ладонь.

Было слышно, как лилась вода в мыльне. Из-за стены доносились весёлые женские голоса. Дед Барсук, укутавшись в льняную простыню, громко храпел на лавке у противоположной стены.

Оглянувшись на старика, Ежи поднялся и подсел ближе к другу.

– Что будем делать? Нам здесь не найти проводника, – прошептал он.

– Думаю, у меня получится уговорить Дару. Она почти начала доверять мне, пока не полезла на сеновал. Как будто знала, что я что-то прячу.

Ежи выглядел подозрительно виноватым.

– Ты кому-нибудь рассказывал о ларце?

– Нет, конечно.

Милош почему-то не поверил ему, но ничего не сказал. Впрочем, Ежи хватило одного испытующего взгляда, чтобы самому признаться:

– Правда, не рассказывал… но я открыл ларец ночью, когда тебя не было. Просто посмотреть хотел, – он вжал голову в плечи. – И сразу закрыл, никто меня не видел.

– Эта штука вопит как оглашенная, – процедил Милош. – И ты открыл её посреди ночи?

– Совсем на чуть-чуть…

Сдержаться и не ударить его оказалось непросто.

– В крайнем случае, – Милош решил, что лучше о фарадальском чуде больше не вспоминать, – найдём святилище где-то тут в лесу, попробуем принести жертву. Мне сегодня старик-мельник рассказал, что местные так задабривают лешего.

– Жертву? – перепугался Ежи.

– Не трясись, курицу какую прирежем и хватит, – усмехнулся Милош.

Друг всё ещё выглядел встревоженным. Старый Барсук неожиданно так громко захрапел, что оба юноши вздрогнули.

– Послушай, – Милош наклонился и приглушил голос. – Фарадалы где-то рядом, Дара их видела.

– Те самые фарадалы? – переспросил Ежи. – Из Златоборска? Которых ты…

– Они спрашивали обо мне.

Несмотря на банный жар, Ежи стал белее полотна.

– Они пока не знают, где я. Но стоит поспешить. Завтра я ещё раз поговорю с Дарой. Она должна понять…

– Я и сам не очень понимаю, зачем тебе в Великий лес, – насупившись, сказал Ежи. – Неужели так сложно рассказать?

Милош не ответил. О некоторых вещах никому знать не стоило, особенно если от этого зависели жизни других людей. Стжежимир на него рассчитывал.

На улице Милош почувствовал себя неуютно. По ночам его настораживала скрипучая мельница и тихий плеск воды в запруде, а больше всего волновал Великий лес. В темноте его невозможно было разглядеть, но Милош слышал уханье сов и чувствовал на себе взгляды духов. Верно, они ждали, когда чародей придёт к ним или когда сдастся и навсегда покинет Ратиславию.

* * *

Ночь была наполнена тревогой. Месяц осветил тропу до самой реки, и Дара спустилась к воде, слушая журчание. Девушка ступала тихо, не желая потревожить тихую мелодию Звени.

Дара часто слушала её. Порой, когда вокруг становилось совсем темно и тихо, могло показаться, что кто-то пел в воде. Той ночью, сквозь переливчатый шум и скрип старой ивы, она снова услышала песню. Голос звучал с глубины громче, чем когда-либо. Чистый и звонкий.

Дара не смогла разобрать ни слова, но почувствовала, как нечто зазывало её к себе на дно. Под чёрной толщей воды сияло чистое пламя, плясало на песчаном дне сотней огоньков и искр. Оно просило подойти всё ближе и ближе.

Вдруг рука схватила за лодыжку. Дара взвизгнула, дёрнулась и упала назад, пытаясь вырваться. Взметнулись брызги, и только тогда она поняла, что зашла в реку по пояс. Ногу отпустили. Рядом вынырнул водяной. Во тьме его лицо сделалось совсем серым, и только глаза ярко светились жёлтым.

– Уходи.

Дара растерялась, оцепенела. Никогда она не видела в водяном нечеловеческой мощи, что горела теперь в его рыбьих глазах.

– Прочь, – прорычал дух.

Дара сделала несколько неловких шагов назад, спотыкаясь и путаясь в тине. И вдруг от леса огромным золотым змеем пронёсся по речному дну свет, озарил всё вокруг, и Дара почувствовала, как обожгло кожу яркое сияние.

– Про-очь!

Наконец Дара выбралась на берег, испуганно притянула оголившиеся ноги к груди, сжалась. Промокшая рубаха прилипла к телу. Её бил озноб. Река вспыхнула ярче прежнего, и золотой змей умчался дальше, теряясь в темноте.

Свет в реке потух, но голос его по-прежнему звучал в ушах, звал за собой. Дара поднялась на непослушные ноги и побежала к Заречью.

Дальше Звеня делала крюк, огибая лес, Дара могла успеть минуть его прежде, чем золотой змей скроется вдали. Стремительно она пронеслась по дороге, перескакивая через кочки, ворвалась в рощу и кинулась по хорошо знакомой тропинке, прорвалась через заросли борщевика, сокращая путь.

Скоро она выбралась из рощи и оказалась на берегу реки недалеко от Заречья. Река там уже потемнела, затух огонь, а золотой свет унёсся далеко вперёд. На мгновение Дара испытала разочарование, но тут же позабыла про золотого змея.

У воды стоял мужчина. Невысокий, худой. Она сразу узнала его даже в потёмках. Тавруй не увидел Дару, и она притаилась в тени деревьев, чувствуя, как зашептала роща за спиной, приглашая под свой покров.

От сумрака отделилась тень, скользнула ближе к Таврую. Сверкнули золотом глаза. Дара редко видела безликих духов, они держались стороной от людей. Тени были бесплотны и безмолвны, черны, как ночь, серы, как мыши, и только глаза-угольки горели там, где у человека должно быть лицо.

Но этот дух явно говорил с Тавруем. Колдун слушал и отвечал, а когда разговор закончился, он взмахнул рукой, разрешая уйти, точно своему слуге. Медленно Дара попятилась назад, желая уйти незамеченной.

– Зачем ты следовала за поющей богиней?

Его голос прозвучал слишком громко для ночной тиши, слишком неожиданно. Дара вздрогнула, в горле собрался комок.

– Богиней? – тихо переспросила она, но мужчина расслышал её вопрос.

В темноте он казался ещё страшнее, чем при дневном свете. Узкие чёрные глаза, точно щёлки, острые скулы и страшные шрамы, пересекавшие узкое лицо.

– Та, что поёт в водах реки, – пояснил он. – Это её голос золотом отражается по ночам, её песня слышится из сердца леса.

– Так это всего лишь голос?

– Лишь голос, – эхом отозвался мужчина. – Видеть её саму ни мне, ни тебе не удастся, покуда не решишься пройти в Великий лес.

Дара вышла из тени деревьев, ступая в свет месяца.

– Прежде я не видела золотого змея в реке, – задумчиво сказала она.

– То редко можно увидеть своими глазами. – Тавруй не отрывал взгляда от тёмной полоски леса, за которым скрылась река. – Но сегодня пролилась кровь.

– Что? Где?

– Я слышал, фарадалы ищут чародея. Рдзенца. Видимо, они не знают, как он выглядит.

Дара подошла ещё ближе, заглянула в чёрные глаза.

– Что случилось? Расскажи мне.

– Духи нашептали, что у реки убили рдзенца. Его кровь насытила духов вод, а они разбудили золотую богиню.

– Кто этот рдзенец? Зачем фарадалам его убивать?

– Видимо, они не обладают тем же видением, что есть у меня, – он дотронулся до своей груди. – И у тебя, – пальцами он коснулся лба Дары, и она отпрянула назад. – Фарадалы искали чародея и чужака и подумали, что нашли.

– И что теперь? Они ушли?

– У рдзенца с собой не оказалось того, что они искали, – Тавруй смотрел так, будто знал больше Дары. – Это что-то на вашей мельнице, духи так мне сказали.

Ужом заскользил страх по коже. Дара почувствовала, как рубаха прилипла к телу и лоб покрылся испариной.

– Что мне делать?

– А что ты хочешь? – невозмутимо спросил Тавруй.

Дара впилась ногтями в ладони.

– Я хочу прогнать его.

Тавруй улыбался, не размыкая губ.

– Так прогони.

– Я не могу.

– Конечно можешь. Ещё когда тебя привели ко мне ребёнком, я сказал, что нельзя прятать солнце. Ты рождена чародейкой, Дара. В этом твоя сила, твоя красота. Ты не должна бояться этого.

– Мне нельзя…

Ночь обволокла их, окружила, и Дара не могла найти в темноте ни света, ни сил. Никогда прежде она не чувствовала себя такой беспомощной: ни когда плакала по матери, ни когда Тавруй запер её силу.

Пропел соловей в роще, и Дара встрепенулась, точно разбуженная от морока его трелью.

– На тебе десятки замков, – колдун коснулся её лба, груди, рук, и Дара больше не сопротивлялась. Он дотронулся до неё везде, где много зим назад нарисовал знаки пахучим маслом, везде, где наложил заклятия.

Это Тавруй запер её силу. Когда Даре минуло пятое лето, Старый Барсук отвёл её к единственному колдуну во всей округе. С тех пор золото в её крови потухло и дочка мельника не смогла колдовать. С тех пор каждую ночь ей снилась тьма, клокочущая тысячей голосов, и огонь, сжигающий всё живое и жизнью дышавший. С тех пор Дара не видела чар и сотворить их тоже не могла.

– Ты не можешь всю жизнь бояться себя самой. Я сделал, о чём просил твой дед, но ты уже не малое дитя и можешь решить, как тебе жить.

Тавруй поднялся по холму от берега на дорогу и оглянулся. Дара сделала шаг, другой и пошла следом.

Нельзя, нельзя было следовать за ним. Нельзя было выпускать на волю чары. Но никто, кроме Дары, не был способен теперь защитить её семью.

– Я воспользуюсь силой только один раз. Ты научишь меня? – спросила она у Тавруя.

Молча колдун кивнул и направился по дороге к деревне.

Тавруй пришёл в Заречье почти двадцать зим назад, но так и не обрёл ни друзей, ни врагов. Его приняла у себя бабка Любица. Она была бездетна и одинока, а беглый раб из степей, прозванный Тавруем, стал ей вместо сына и ухаживал за старухой до самой её смерти.

И когда Любица ушла к предкам, колдун остался совсем один.

В его доме пахло плесенью и сыростью. Тавруй огнивом высек искру и зажёг лучину на столе, сел на лавку так, что Дара наконец смогла разглядеть его лицо. Старый шрам на лбу, оставленный клеймом вольных городов, так и не зажил за все годы. То ли колдун не желал избавиться от напоминания о рабстве, то ли не мог.

– Я выполню свою часть договора: сниму твою защиту и научу, как прогнать рдзенца. Но и ты дашь мне клятву взамен.

– Какую? – Дара присела напротив него. В избе было холодно, и она поёжилась, обняла себя, пытаясь согреться.

– Когда придёт срок, тебе вручат две нити. Ты выберешь мою.

Тавруй положил руку на стол и наклонился вперёд. Огонёк лучины выхватил смуглое лицо из темноты. Резкие, грубые черты его и чёрные глаза, клеймо и длинные сальные волосы казались ещё отвратительнее при свете.

– А если я нарушу клятву? – Девушка придвинулась ближе, потянулась пальцами к Таврую и остановилась, когда почти коснулась его.

– Нарушенное слово карается смертью.

Дара отдёрнула руку.

– Смертью?

– Только если ты нарушишь своё слово.

– Но что, если мне придётся его нарушить?

Доски перекрытий на крыше застонали, и ветер чуть не задул огонёк лучины. Тавруй по-птичьи склонил голову набок.

– Мой век недолог, дочка мельника. Я наложил эти печати на тебя, только мне под силу их снять. Если ты сейчас уйдёшь, а меня не станет, ты никогда не познаешь вкус огня в крови. А если ты не станешь сильнее, то рдзенец навлечёт беду на твою семью.

– Я могу заплатить, чтобы ты сам его прогнал.

– Я слишком слаб и пуст для этого. Но ты молода и полна жизни.

Он наклонился назад, опираясь спиной о стену, спрятал руку под стол, точно ему было всё равно.

Дара должна была что-то сделать. Она должна была оградить семью от беды. Ни отцу, ни деду не под силу было противиться чародеям и разбойникам. Но Дара с этой силой родилась.

Она оглянулась на дверь. Можно было уйти и вернуться на мельницу, можно было смириться и ждать. Но дома её никто не слушал, никто не понимал. Она одна предчувствовала беду, и только она могла её остановить.

«Только раз. Я прибегну к чарам один-единственный раз».

Дарина снова станет дочкой мельника, когда всё вернётся на свои места.

– Я согласна, – она положила руку на стол.

Только тогда Тавруй посмотрел на неё. Чёрные длинные пряди закрывали почти всё лицо, был виден лишь один тёмный жуткий глаз. На мгновение почудилось, что он сверкнул в темноте, как у кота.

Колдун сжал её руку, переплёл их пальцы. Договор был заключён.

* * *

Повеяло душистыми травами, и Милош вдохнул полной грудью. Разлилось по телу приятное тепло, ласково обожгли кожу девичьи пальчики.

Он сразу узнал Дарину. Она склонилась над ним, длинные косы коснулись пола, шероховатые, загрубевшие от работы руки погладили его по груди. Милош перехватил её ладони, прижал к себе.

– Здесь Ежи, – прошептал он.

Дара вздрогнула, но руки не отняла. Она пришла, как Милош и ожидал. Женская ревность и сестринское соперничество – это самое опасное оружие на всём белом свете, и этим оружием Милош владел отменно.

– Душа моя, я рад, что ты здесь, – проговорил он негромко, приподнимаясь. – Но мы разбудим Ежи.

Он коснулся её губ в поцелуе, и Дара несмело ответила. Её тело было напряжено, она дрожала.

– Не бойся, пошли, – позвал Милош и осторожно, опасаясь разбудить друга, попытался подняться.

Но Дара слегка толкнула его назад, села сверху, крепко обхватила бёдрами.

Милош притянул её к себе, погладил шею, распутывая густые косы, целуя губы. Что-то переменилось. Скованно и неуверенно она погладила его по груди, в девушке не осталось и следа чувственности, что открылась ему на заре в полях.

И вдруг Дара отпрянула. Милош почувствовал, как верёвка на шее оборвалась.

Девушка подскочила на ноги и стремительно спрыгнула вниз с полатей. Только тогда заметил Милош длинные тени, плясавшие на стенах хлева. На полу горела свеча.

– Что происходит? – послышался сонный голос Ежи.

Корова замычала встревоженно, разбуженная голосами.

Милош хотел сорваться с места, как вдруг подкосились ноги. Шатаясь, он не сделал и двух шагов, упал на колени, попытался проползти вперёд и с ужасом увидел, как его руки укорачивались, как пробивались сквозь кожу перья. И уже не руками, а крыльями он забил по полу, путаясь в рукавах собственной рубахи.

Он не чувствовал себя, он себе больше не принадлежал. Тело предало его.

Ежи застыл в растерянности, когда наконец заметил свет внизу. Дара держала свечу в одной руке, в другой соколиное перо. Оно вспыхнуло ярко и тут же обратилось в пепел.

– Что ты натворила?! – закричал Ежи.

И Милош тоже закричал, но из птичьего клюва вылетели лишь пронзительные неразборчивые звуки. Чистым огнём жгло изнутри. Изумрудная серьга порвала ухо, когда оно приросло к соколиной голове. Брызнула кровь. Кости поломались, и Милош не смог вдохнуть. Никогда прежде обращение не было столь болезненным.

Он вырывался из пут заклятия, крутился по полу, пытаясь выдрать из кожи перья, остановить обращение. Но чары были сильнее.

– Улетай к себе на родину и лучше поспеши, – воскликнула Дара, и в голосе её звучала сталь. – Ты не сможешь обратиться в человека и не сможешь жить вдали от Совина. Чем дальше ты от места, где пришёл на свет, тем быстрее будут утекать из тебя силы, – лицо её искривила торжествующая усмешка, глаза по-ведьмовски заблестели.

Сокол задрожал. Большие крылья зашуршали перьями, когти заскребли дерево. Ежи осторожно дотронулся до птицы, помогая выпутаться из одежды. Милош попытался взлететь и упал с полатей на землю, прямо к ногам Дары.

Корова забила копытами по земле, вырываясь из загона. В курятнике закудахтали птицы.

– Убирайся прочь и побыстрее! – воскликнула ведьма. – Я предупреждала тебя, чтобы ты уходил.

Ежи спрыгнул вниз, попытался поднять сокола на руки, но тот захлопал крыльями, вскрикнул пронзительно, и Ежи выронил его из рук. Сокол пополз к выходу, вороша крыльями сено и грязь. Он действительно не мог остаться на месте. Он не мог собой управлять. Что-то внутри разрывало его на части, крутило внутренности и заставляло взлететь.

– Сними заклятие! – воскликнул в отчаянии Ежи. – Сними немедленно!

– Ни за что, – тёмные глаза горели диким пламенем.

С пугающей отстранённостью Дара наблюдала, как Милош пробрался к дверям хлева, как попытался оторваться от земли. Ежи схватил его за крылья, но сокол выскользнул из его рук.

– Он не сможет сопротивляться заклятию, оно заставит его вернуться в Совин.

– Будь ты проклята, ведьма! – вдруг разрыдался Ежи. – Будь ты проклята!

Сокол забил крыльями по земле, из груди его вырвался отчаянный вопль. Он должен был что-то сделать, разорвать плетение. Золотые нити окружали со всех сторон, пока ведьма плела заклятие. Как ловко она обманула его, как легко провела. Одна нить за другой, вот уже целая сеть, Милош запутался в ней, не в силах вырваться. Он только кричал, звал на помощь, но ни одного слова не мог произнести. Он больше не был человеком. Он больше не был свободен.

На шум прибежали Ждана и Веся, даже дед Барсук выглянул из сеней.

– Будь ты проклята-а, – завыл почти по-бабьи Ежи, бросился на Дару, повалил её на землю и ударил наотмашь по лицу.

Нить заклятия оборвалась, но разум Милоша уже потух, и тело целиком стало птичьим.

Дара вскрикнула, закрылась руками, а на Ежи сверху обрушились кулаки Жданы. Женщина за шиворот отволокла его от падчерицы, влепила оплеуху.

– Ты что творишь, скотина рдзенская?! Прочь пошёл от моей дочери!

Веся кинулась к сестре, помогая подняться.

А сокол, превозмогая боль, взмахнул крыльями и наконец взлетел. Будто пьяный, он вильнул в воздухе, чуть не врезавшись в печную трубу, увернулся, медленно набирая высоту, взмыл в ночное небо и полетел вслед за спрятавшимся солнцем в сторону Рдзении.

Глава 5

Ратиславия, Златоборское княжество

Барсук осел на землю, будто враз растеряв все силы. Дара позабыла про горевшую от удара щёку, про вывернутую руку и кинулась к нему.

– Дед, что с тобой? – Она обняла его за плечи, помогла подняться.

С другой стороны подскочила Веся, вместе они усадили Барсука на завалинку. Он бессильно откинулся назад, вглядываясь куда-то в пустоту.

– Как же так, девочка? – пробормотал он. – Как же так?..

Позади у хлева громко рыдал Ежи. Плакал он будто дитя малое. Завывал, громко хлюпал носом и всё повторял что-то на рдзенском. Ждана, хорошенько огревшая паренька своими крепкими кулаками, оставила его в покое и поторопилась в дом. Вернулась с кружкой в руках. Пахло травами. Дара узнала кошачий корень и ромашку.

– Выпей, отец, – Ждана заботливо поднесла кружку к губам Барсука.

Сёстры сели с двух сторон у его ног, вглядывались обеспокоенно в лицо деда. Он отпил успокоительного настоя, помолчал, жуя губы.

– Как же так, внученька? – спросил он снова.

Дара прижалась к деду, спрятала лицо у него в коленях.

– Прости, прости меня, – произнесла она стыдливо, будто рыдая, но в глазах не было ни слезинки. – Прости. Не могла я поступить иначе.

Весняна посмотрела на сестру с недоумением:

– О чём вы говорите? Что случилось?

– Дарка, что ты натворила? – Ждана облокотилась о стену, сложив руки на груди.

– Милош оборотень, – несмело начала Дара, бросая робкий взгляд на сестру.

Нет, ей не было стыдно. Она сделала то, что должна была. Но ради Веси стоило притвориться, изобразить раскаяние. Сестра должна была понять, что Дара поступила так ради её блага.

Мачеха нахмурилась:

– И?

– Его искали вольные дети. Он убил кого-то из их табора, и они хотели отомстить, – продолжила Дара, наблюдая, как всё бледнее становилось лицо сестры. – Они зарезали бы нас всех, если бы нашли здесь Милоша. Я…

Она потупила взор, делая вид, что ей тяжело говорить дальше. А Веся слушала в гробовом молчании, сцепив на коленях руки.

– Я сделала так, чтобы Милош обратился в сокола навеки и улетел к себе домой. Больше нам ничего не угрожает.

Дара хотела взглянуть на сестру, узнать, как та восприняла её слова, но Веся вдруг подскочила, с силой ударила её в грудь, сбила с ног, вцепилась в косы. Драки не вышло, Ждана растащила их в разные стороны, схватила Весю за руку и затолкала в дом, захлопнула дверь и подпёрла ту плечом.

Всё случилось так быстро, что Дара не успела ничего понять. Она коснулась щеки там, где оцарапала её сестра. На пальцах осталась кровь. Дверь задрожала, Весняна застучала по ней кулаками, пытаясь вырваться, заплакала громко, отчаянно.

Дара осталась лежать на земле, ошарашенная. Она знала, что сестра обидится, будет плакать и кричать, но чтобы напасть…

– Так ты ведьмовством занялась? – поджав губы, спросила Ждана. – Хотя тебе и запрещено?

Барсук громко вздохнул и опустил голову на ладони, закрывая ими глаза.

– Я же просил тебя, заклинал, – пробормотал он. – Мать твоя наказала тебе никогда не колдовать. Дара, что же нам теперь делать?

– Ничего. Будем жить как жили, а рдзенцы больше не причинят нам вреда. Этот, – она кивнула в сторону всхлипывающего Ежи, – уйдёт прочь за своим господином. А уж Милош больше никогда нас не побеспокоит, я вам обещаю.

Мачеха молчала. Она продолжала придерживать дверь, хотя в том не было никакой необходимости. Из глубины дома доносились рыдания Весняны, но вырваться она больше не пыталась.

– И как давно ты колдуешь? – пытливо спросила Ждана.

– Впервые. – Дара присела, подняла лицо к мачехе, чтобы показать, что она не скрывала ничего, была честна всем сердцем. – Клянусь, никогда раньше я не колдовала, Создателем клянусь и Мокошью-матушкой. И больше никогда ни одного заклятия не сотворю. Вот вам святое знамение, – и она коснулась пальцами лба, рта и груди.

Барсук дрожащей рукой потянулся к кружке. Дара подскочила и услужливо протянула ему настой.

– Не будет так, Дара. Твоя мать предупредила…

– Её здесь нет, её давно уже нет!

Крик вырвался из груди со слезами. Она ни в чём не виновата, она пыталась защитить, уберечь, отвести беду прочь, а её ругали, как будто она совершила зло.

– Она не могла ничего знать ни о лесе, ни обо мне. Моя мать… да пусть Навь её заберёт, плевать, что она сказала. Вы не могли защитить Весю, никто не мог, только я.

Слова спутались со слезами и всхлипами, злостью и обидой, смешались так, что Дара сама уже не могла их разобрать.

– Фарадалы всех нас… из-за него…

Вдруг закричал петух. Ждана вздрогнула, хватаясь за сердце, вздохнула громко, протяжно и произнесла почти шёпотом:

– Лес придёт за тобой.

Дара невольно обернулась к полям, туда, где вдали чернел Великий лес. Из-за деревьев поднималось солнце, но на мгновение, на один удар сердца показалось, будто тьма выглянула из чащобы.

– Глупости, – отмахнулась Дара. – Я не нужна лешему, иначе бы он давно меня забрал.

Ждана осенила себя священным знамением.

– Ох, Создатель, огради нас ото зла.

Медленно Старый Барсук поднялся, и Дара подставила плечо, чтобы он мог опереться. Дед обнял её, заглянул в лицо.

– Ты должна пойти в лес, пока он сам не явился за тобой.

В груди похолодело.

– В лес? – губы едва пошевелились.

– Барсук, погоди девчонку губить, надо Тавруя позвать, – вступилась неожиданно мачеха, и Дара растерялась от её слов ещё больше. – Он что-нибудь придумает, запечатает опять её силу… подожди, а как ты вообще колдовать-то смогла?

Старый Барсук помотал головой.

– Это Тавруй тебя научил всему? Как рдзенца заколдовать?

Дара кивнула.

– Вот же гадёныш подлый, – процедил дед. – Значит, слушай, что Чернава мне сказала: обычно чародей входит в полную мощь к четырнадцатому лету, но Тавруй твой дар надолго спрятал. Теперь лес почувствует твою силу, он пошлёт за тобой. Хозяину ты нужна, никто другой. И раз уж ты эту силу пробудила… ох, Даринка, как же так?

Его потянуло обратно к земле, и Дара подхватила старика, помогла ему сесть снова на завалинку. Дед замолчал, уставившись перед собой. Он дышал тяжело, сморщенные сухие губы стали белее снега. Рука похолодела, и Дара вцепилась в неё со всей силы. Она снова села у его ног, не отрывая глаз от лица Барсука.

– Я не хочу в лес.

Изо всех сил она старалась не заплакать, а слёзы всё равно потекли по щекам.

– Ой, Дарка, не могу! Натворила делов, сил нет, – воскликнула Ждана и распахнула дверь в избу. – Веська, что орёшь, как нетопырь?

Мачеха скрылась в доме. Громче стало слышно, как плакала Веся.

Петух никак не мог накричаться. Выл Ежи протяжно, точно баба, похоронившая мужа. Даре хотелось заткнуть уши обеими руками, но она крепко держала ладонь деда.

– Я не хочу в лес, – повторила она еле слышно.

Бесцветные старческие глаза заблестели от слёз, мозолистой рукой Барсук погладил внучку по волосам.

– И я не хотел тебя туда отпускать. Я просил тебя, умолял держаться подальше от леса и чародейства. Сколько раз предупреждал, чтобы не водилась с духами и колдунами. А ты что натворила?

Дара плотно поджала губы.

– Я не пойду.

– Как так?

– А вот так!

Она вскочила, отпрянула в сторону.

– Как я могу верить словам моей матери? Как? Она обещала вернуться за мной, но так и не вернулась. Может, и про лешего она соврала? Наплела тебе сказок, а ты и рад поверить…

– Чернава…

– Соврала. Не знала, куда деть нагулянного ребёнка, вот и сочинила сказочку, чтобы тебя запугать. Вы ведь не хотели меня брать, но побоялись чародейке отказать? А потом, верно, стыдно было от меня избавиться? Мать нарочно пригрозила тебе лешим, чтобы ты меня на мороз не выкинул.

– Да я бы никогда! Что за дурь ты плетёшь?

– А в лес, значит, готов? Тогда бы лучше сразу бросил меня в прорубь, ещё когда я была младенцем!

Она сорвалась и кинулась в дом, тут же пожалев об этом. Внутри по-прежнему была сестра. Лицо её раскраснелось от слёз, точно свёкла. Она оторвала голову от груди матери и посмотрела опустошённо на Дару.

– Вот ты… ты…

Она облизнула губы, пальцами сжала ткань на плечах Жданы.

– Тихо, доченька, тихо, – мачеха погладила её по голове, кисточкой платка попыталась утереть слёзы.

– Чего слёзы лить? Вот увидишь, ты забудешь о Милоше уже через седмицу.

В ответ Веся стрельнула злыми глазами, и Дара попятилась назад. На миг она поверила, что сестра опять бросится на неё с кулаками.

– Я сделала это ради тебя.

Веся нахмурилась сердито и снова скуксилась, завыла громче прежнего.

– Ты всё делаешь только ради себя.

Слова ударили метко и больно. Дара считала, что привыкла к чужой ненависти, что та не могла её тронуть, но на этот раз всё было иначе. Это был не равнодушный отец, не грубая мачеха, не злые деревенские девки, это была Веся, её сестра, единственный близкий друг.

Доски заскрипели под ногами. Не находя себе места, Дара вышла из дома, остановилась, оглядела двор. Её знобило, и она обхватила себя руками, не в силах сдержать дрожь.

Утренний туман гулял по полям вдалеке, крался по берегу реки, путаясь среди камышей. Лес почти пропал из виду, будто совсем исчез, скрываясь за белой дымкой. Если бы только он и вправду исчез, если бы сгорел в страшном пожаре, если бы провалился под землю, так Дара бы вздохнула с облегчением.

Но солнце поднялось выше, пронизывая туман. Великий лес стоял там же, где стоял сотни лет до этого.

Петух замолчал, зато беспокойно запричитали куры. Дара вздохнула. Нужно было покормить птиц и корову.

Она прошла мимо Старого Барсука, стараясь не замечать его взгляда, пересекла двор и остановилась у курятника, недалеко от входа в хлев. Слуга Милоша сидел на прежнем месте и плакал.

– Хватит рыдать, – раздражённо процедила Дара. – Ты как баба.

Ежи руками схватил себя за волосы. Он глядел перед собой с ужасом, с недоверием, будто не осознавая, что всё произошло по-настоящему.

– Ты убила моего друга.

– Он не мёртв, тупой ты баран. Он полетит к себе домой и больше никогда сюда не вернётся, вот и всё.

– Милош не сможет попасть в Совин, когда обращён в птицу. Защита Охотников его убьёт.

– О чём ты говоришь?

– Городская защита убьёт Милоша, если он в обличье сокола попытается перелететь через стену. Оборотни не могут попасть в город. А я… как я его остановлю? Как догоню?

Ежи снова сорвался на крик. Лицо и шея его покрылись пятнами. Мертвенно-бледный от горя, он местами стал красным, точно его ошпарили кипятком.

Дара не могла пошевелиться. Милош умрёт. Умрёт. Из-за неё. Она облизала пересохшие губы. Из-за неё. Из-за её чар. Собственные руки показались уродливыми, чужими. Разве могли они принести смерть?

Только несколько дней назад Дара целовала Милоша, познала его жар, страсть и нежность. Он был живым, страстным, ласковым. Как мог он умереть?

– Он всего лишь твой хозяин, – проговорила она растерянно. – Он жестокий и… тебе не должно быть до него дела.

Ежи замотал головой, отказываясь говорить.

Ноги заплетались. Дара хотела остаться одна, но ей некуда было бежать. Руки выполняли привычную работу, но глаза не видели ничего, будто туман с полей подобрался к мельнице, окружил плотным кольцом, и Дара бродила в том тумане, потеряв из виду и дом, и всех, кто был вокруг.

Пахло навозом и молоком. Она вывела корову на улицу, рукой придерживаясь за её холку. Под ладонью от каждого вдоха животного раздувалась широкая шея, а под самыми рёбрами горел исток живой и тёплый, ослепляющий. Дара не могла оторвать заворожённый взгляд от этого света и точно желая дотянуться до него, пальцами ласково провела по хребту.

Туман расступался, и Дара могла видеть всё больше, всё дальше. Огонёк в груди коровы, похожий на пламя в печи. Золотые глаза дворового духа, мигавшие из тёмного хлева. В травах у забора шустрых анчуток, разлетавшихся в стороны от жадных кур. И у них, безмозглых наседок, тоже горели огоньки. Живые, такие живые.

Дара отпустила корову, огляделась вокруг себя. Вдали на заливных полях переливался огонь там, где гуляли духи, а река сверкала, точно на дно рассыпали золотые монеты.

Заклятия Тавруя отняли у Дары не только её силу, но и целый мир. Никогда она не чувствовала себя такой живой. Она точно была слепой всю жизнь и наконец прозрела.

Ежи поднялся на ноги и побрёл к избе. За ним волоклась тусклая золотая нить, и Даре из чистого любопытства захотелось схватить её.

Что-то дёрнуло за подол. У ног девушки сидел дворовой. Он помотал головой, останавливая её.

– Что это?

Дух коснулся груди и отступил в тень хлева.

Ежи скрылся в избе, за ним ушёл Старый Барсук.

Дара осталась одна. Она решила, что для всех было бы лучше не видеть её целый день, и вывела корову на дорогу, которая вела к лугам, невольно посмотрела назад, туда, где стоял Великий лес.

Ничего не изменилось. Он не мог помнить Дару, не мог её ждать.

* * *

На ночь мачеха затворила ставни, при этом хлопнула ими так громко, что Веся вздрогнула. Дара даже головы не повернула. Когда Ждана пребывала в дурном настроении, то всё делала резко. Наверное, оттого и хлеб у неё всегда выходил пышный, с такой силой она месила его крепкими руками. Дара хорошо помнила, как больно эти руки могли ударить, хотя Ждана её не трогала с тех пор, как потеряла первого сына. Мачеха боялась. Несмотря на заклятие Тавруя, она всё равно опасалась падчерицы не меньше, чем тварей из Великого леса.