Текст книги "Золотые земли. Сокол и Ворон"

– Ваших родителей?

Югра улыбнулась своим мыслям.

– Пей, огонёк, – она сунула кружку с отваром ему в руки. – Тебе поправляться нужно. Кто ещё поможет Олоко сваи укрепить? Одна прогнивает, боюсь, зиму не простоит.

Вячко послушно принял кружку. Когда допил всё до последней капли, то прилёг, по привычке потянулся к изголовью, чтобы проверить, на месте ли лежал меч. Но его не было. Югра заметила волнение в его глазах, улыбнулась:

– Не лучше ли тебе без оружия? А то опять кинешься в драку. Отдыхай, ты нужен мне здоровым.

Мышцы напряглись, окаменели. Вячко приподнялся, чтобы возразить, но слова потухли на кончике языка. Голова потяжелела, и он прилёг обратно на спину. Дрёма опутала ноги и руки, коснулась лба, убирая рыжие пряди.

– Спи, огонёк.

* * *

Прошли дни, и Вячко окреп. Ожог на лбу оказался не так страшен и скоро зажил.

Вместе с Олоко они поправили одну из четырёх свай, на которых держалась изба. А после снова начались охота и рыбалка. Целыми днями юноши заготавливали запасы к зиме, а вечерами Югра рассказывала, как тяжело бывало на болотах, когда эта недружелюбная земля замерзала и покрывалась снегом.

Но и летом тошно, невозможно становилось там временами. Серость и влажность, туманы и холод. И извечное хлюпанье под ногами. Провести старость на болотах, чувствуя, как дряхлело и слабело тело, было, пожалуй, ещё не так невыносимо, как потерять счастливые годы юности, когда жизнь полна возможностей и радостей.

После той ночи, когда дом окружили болотные огоньки, Вячко часто стал замечать тоску во взгляде Олоко. Охотник сделался ещё молчаливее, и только однажды удалось его разговорить.

– Тебе не хотелось уйти в город? – спросил Вячко, когда они сидели недалеко от дома и крепили новое оперение к стрелам. – Ты же молод, мог бы разбогатеть. Хорошие охотники всегда нужны.

– Я не хочу золото, – помотал головой Олоко. – Я не понимаю зачем.

– Что зачем?

– Золото, – просто ответил парень.

– Как зачем? Чтобы купить одежду и еду, чтобы веселиться.

Вячко вспоминал все развесёлые вечера, что проводил он со своими друзьями и братьями. Не только с родными, те были много старше, но и с братьями назваными, с которыми связала служба и кровная клятва.

– Я сам добыть еда и одежда. И мне не надо денег веселиться, – серьёзно сказал Олоко.

Вячко понимающе кивнул.

– Твоя правда, – улыбнулся он. – Лучшее время, что было у меня, не стоило ни одной медной монеты. Знаешь, я никогда не чувствовал себя счастливее, чем у костра после долгого боя, – одно слово ступало за другим, вплеталось в полотно, и Вячко уже не мог остановиться, речь текла рекой, воспоминания захлестнули удивительно ярко. – Бывает, весь день лишь сечь и кровь, в груди дикий жар, всё тело словно от лихорадки бьёт, и, кажется, одна злоба в тебе кипит. Осмыслить не можешь, отчего люди такое зло творят, отчего они мучают и изуверствуют, ведут себя хуже диких зверей, и ты один из них. Но потом соберёмся у костра всей дружиной и поговорим. Небаба приготовит ужин – у него лучше всех выходит, – и мы едим не спеша. Знаешь, нарочно не торопимся, чтобы прочувствовать вкус пищи, забыть всё. И молчим. Потом, конечно, Стрела начнёт байки травить, а Небаба порой поёт. У него голос такой низкий, не то что у скоморохов, они-то всё соловьём заливаются красиво, не спорю, но у Небабы иначе выходит. Печально так, душевно…

Вячко замолчал, будто сейчас увидел перед собой костёр и товарищей, собравшихся вокруг. Все ли они ходили под небом, не случилось ли чего? Доля дружинника переменчива, а боги немилосердны, и каждый из его товарищей мог уйти неожиданно.

Олоко внимательно слушал княжича и становился всё мрачнее.

– Кого вы убивать? – спросил он. – Ты говорить – боль, кровь. Кого вы убивать?

– Татей, – ответил Вячко, но это слово было охотнику незнакомо. – Плохих людей, которые нападают на деревни и путешественников, грабят, убивают.

Олоко кивнул.

– Понимаю. Вы делать хорошо.

– Так что же, Олоко, – вспомнил о своём вопросе Вячко. – Не хотел бы ты жить в городе или хотя бы в деревне со своим народом? Вам с сестрой было бы лучше.

Охотник помотал головой, пряча глаза за ладонями. Были они грубые, обветренные, покрытые красной коркой.

– Нет, – тихо выдохнул он. – Мне с сестрой было плохо в деревне, я ушёл.

– Так вы раньше жили в деревне?

– Да, – кивнул Олоко.

– И что случилось? – допытывался Вячко. – Вас обидели?

– Мою сестру. Югра красивый, ласковый. Её обидеть, убить.

Вячко нахмурился, догадываясь, что могло вынудить молодую девушку и её брата покинуть родную деревню. Он хотел рассказать Олоко, что существовал закон и нужно было обратиться к князю, потребовать наказать преступников. Семья Югры имела право мстить обидчику и не должна была скрываться.

– Вы поэтому ушли на болото? Ты кого-то убил?

– Да, – каждое слово давалось Олоко с трудом, а на тёмных глазах выступили слёзы. Горькими были его воспоминания, не давали покоя. – Я убить, но поздно. Моя Югра мертва.

– Не стоит. Это не конец, – попытался успокоить его Вячко. – Она ещё молодая, красивая. Пойдите в другую деревню жить. Зачем себя и сестру хоронить?

– Она мертва, – повторил Олоко твёрже. – Совсем. В земле лежит.

Он поднял взгляд на Вячко, и тот почувствовал, как холодок пробежал по его позвоночнику.

– Югра мертва, её нет, – сказал Олоко. – Ты, Вячко, лучше бежать.

Глава 7

 
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло травой забвенья?..
 

«Руслан и Людмила», Александр Пушкин

Великий лес

Месяц червень

– Великий лес лежит от северных морей до болот на юге, от полей на западе до гор на востоке. Он полон тайн, которые скрыты от человека, – рассказывал когда-то Старый Барсук. – Если взберёшься на опушке на самое высокое дерево, так всё равно не увидишь ему конца. Из-за леса выходит по утрам красное солнце. Может, потому наша Звеня и поёт так красиво, что Хорс скрывается на ночь среди елей и пьёт ледяную воду прямо из лесных ключей…

Один раз за всё время пути через Великий лес Дара вышла к берегу Звени, напилась воды такой холодной, будто из колодца. Река казалась чужой, незнакомой. Облачённая в тёмные берега, обросшая густыми елями Звеня выглядела тёмной и пугающей, только знакомое звонкое журчание, похожее на хор весёлых голосов, звучало по-старому.

– Избушка лесной ведьмы стоит в самой чаще, куда ни человек, ни зверь не пройдёт, если не пожелает того леший. Но даже того, кто пришёлся ему по нраву, он сначала испытает, чтобы не оставалось сомнений, что человек достойный.

Дарина родилась в Великом лесу, её обещали Хозяину в услужение. Она была его частью, даже если сама того не желала. Разве могла она оказаться недостойной?

Вдруг завернула в сторону прежде прямая тропка, и Дара очутилась среди высоких голых сосен. Почва была сухой и потрескавшейся, воздух тяжёлым и пыльным. Земля стонала протяжно под её шагами, когда Дара медленно ступала вперёд. Вокруг не виднелось ни живого дерева, ни ручья, а солнце палило безжалостно, и негде было от него спрятаться в погибшем лесу.

Под ногами пылилась зола. Книзу клонились покорёженные тёмные стволы. Повсюду разверзлись глубокие ямы, но не заметила Дара следов копыт или лап, что могли раскопать землю, будто она опускалась сама по себе.

«Значит, это моё испытание: пройти через мёртвый лес. Только отчего он погибает? Как леший это допустил?»

Всё чаще виднелись провалы в земле. Над одним из них Дара наклонилась, заглянула с любопытством вниз, и тут же из-под земли вылетело озорное пламя, лизнуло за подол и скрылось обратно. Девушка отпрыгнула прочь и голыми руками захлопала по ткани. Край юбки почернел и стал неровным.

– Даже боги меж собой воюют. Мокошь-матушка никогда не поладит с жестокой Мораной, что дышит стужей и снегами, – вспоминал Барсук. – Как у всего живого, что существует на свете, есть у лешего враги. Так заведено в природе: серый заяц не уживётся с хитрой лисой, а леший с жыжем. Жыж-то дух огненный, а пламя, оно непредсказуемое. Вот, девочки, посмотрите на нашу печку.

Дара с Весей, прижавшись к деду с двух сторон, повернули головы к печи. Та довольно пыхтела, треща поленьями, и от того в доме было тепло, несмотря на лихой ветер, злобно завывающий на улице. Каждый своим делом занимался. Старик рассказывал, а дети слушали, отец точил ножи, а мачеха ткала.

В избушке на мельнице, окружённой снегами и свирепыми морозами, было тепло и хорошо, но девочкам становилось скучно долгими зимними вечерами, и просили они деда рассказать им о княжеском сыне, улетевшем на деревянном орле в Змеиное царство, о Мокоши, которая родила на свет всё живое, о злой сестре её Моране, что завладела золотой прялкой, о Великом лесе и его Хозяине.

И страшно было и весело слушать сказки Старого Барсука. Колотились ветра в закрытые ставни, бродил Морозко за окном, но жаром веяла печка, отпугивая зимних духов, и девочкам становилось уже не так боязно.

– Так вот, печка – она наша спасительница и кормилица, – продолжал Барсук. – Пока в ней огонь горит, нам с вами ничего не страшно. Но если вдруг разозлим мы чем духов, не уважим, так взъестся на нас огонь, станет диким и необузданным.

– Отец, не пугай девчонок, – попросила Ждана, обеспокоенно положив руку на свой круглый живот. В ту зиму ждала она второго сына и верила всем сердцем, что боги уберегут его.

– Что ж… не рассказывать дальше? – опечалился Барсук.

– Рассказывай, – дрожащим голоском попросила Дара. – Нам совсем не страшно, вот нисколечко.

Веся молча закивала головой, но ни словечка не сказала, ещё сильнее прижалась к деду.

– Так и быть. Тогда слушайте. Бывает, девоньки, огонь ладным да покладистым, но нелегко ему таким оставаться. Буйный он по своей природе, непослушный. Совсем как Дара, – и он щёлкнул внучку по носу, отчего та прикрыла его ладошками, хихикая. – Наш огонь в печи нам подвластен до поры до времени, а бывает на свете и тот, что сам по себе. Зовётся он жыж и живёт под землёй, где подолгу порой спит, лениво с боку на бок переворачивается, и тогда растут сверху травы, цветы и деревья, потому что греет их из-под земли жыж. А ежели дух проснётся, то сонно бродит по своим подземным хоромам, и в мире наступает засуха. Но если случится, что его покой нарушат, то спадёт с жыжа дрёма, разозлится он, разбушуется, разбегается по терему своему, станет искать, кто в его хоромы ворвался, кто покой нарушил, и тогда загорится земля под ногами, запылают леса, побегут звери, и всё вокруг на многие вёрсты неживым станет. И никто: ни человек, ни водяной, ни леший тогда жыжа не остановит, потому что горит огонь не на земле, а под землёй, и никак его не потушить. Потому и не любит леший жыжа, что никак не найдёт на него управу. Он царь в лесу, на земле, а жыжа под землёй не достать.

И вот Дара стояла в уничтоженном пожаром лесу, где не было вокруг ни единого живого деревца, и только огонь жадно клокотал под ногами. Проснулся жыж, разбушевался и погубил Великий лес. Это и было испытание для новой лесной ведьмы.

– Как же я его остановлю? – пробормотала себе под нос Дара.

Леший то ли не услышал, то ли сам не знал, как поступить.

Высохли все ручьи в округе, опалённая земля не могла ожить. Беспощадно жгло солнце, голые ветви не могли спрятать от жара. Рубашка Дары пропиталась потом, а волосы прилипли к лицу. Долго она шла, и ничего не менялось на пути.

Губы пересохли от жажды, и перед глазами стоял серый дым. Словно в бреду не различала она уже звука собственных шагов и ворчания притаившегося огня. С оглушительным грохотом обвалилась земля неподалёку, повалился обгоревший ствол, но даже это показалось нечётким и далёким, словно сон.

Шаг, ещё шаг. Подкосились усталые ноги, Дара упала, царапаясь щекой об оголённые корни деревьев. Грудь затряслась от кашля, нечем стало дышать. Весь мир сузился до потрескавшейся земли и торчавших из-под неё корней. Грохотом в ушах отозвался собственный кашель, и за ним не сразу расслышала Дара топот копыт.

Равнодушным взглядом встретила она всадника. Витязь был чёрен как ночь. Он сидел на вороном коне с длинной лоснящейся гривой и такими ладными и тонкими ногами, каких не видела дочка мельника за всю свою жизнь у крепких кобыл землепашцев. Конь ударил копытами совсем рядом, и на звук что-то отозвалось в глубине, заволновалось. Дара прижалась ухом к земле, прислушалась и различила сквозь ворчание пламени щебет ручья. Копыта ударили снова уже в стороне, и звук улетел прочь. Всадник на коне проехал мимо и скрылся за покорёженными деревьями, будто его и не было.

Дара прикрыла глаза, вздохнула и заставила себя подняться. Но стоило ей сделать один шаг, как в глазах почернело. Она споткнулась и снова упала, ухватилась за тонкое деревце, а оно разломилось с хрустом.

Земля зашевелилась, закачалась и ушла вниз.

Дара вскрикнула, схватилась за край, но сорвалась, провалилась ниже. Она загребала руками, но почва убегала всё быстрее из-под ног. Пыль взвилась в воздух, нельзя было ничего разглядеть, а внизу зарычал огонь. Обвал ширился, земля осыпалась, и под Дарой образовалась глубокая яма. Она сорвалась, упала вниз и глухо закашляла, не в силах вдохнуть.

Из пепла и песка вынырнуло пламя, взмыло, раздуваясь, заполняя всё пространство собой. Оно потянулося к ней, и Дара заслонилась руками. Огонь лизнул её кожу, обжёг. Девушка закричала и в ужасе, не думая, толкнула духа. Неожиданно он отпрянул назад.

Обвал открыл пещеру под землёй. Она уходила вглубь, во мрак, туда, откуда пришёл жыж. Он был разбужен и разъярён. Чистым необузданным пламенем он плясал вокруг, осторожно изучая Дару, как она изучала его. Дух больше не спешил нападать.

У него не было плоти, не было тела, но Даре показалось, что она увидела бьющееся сердце, которое лизали огненные языки, питаясь силой и жизнью. Жыж обошёл вдоль стены, исследуя яму. Над обрывом наклонилось дерево. Сухие корни, обглоданные огнём, свисали с краёв. Дух потянулся к ним, попытался поджечь. Он отвлёкся. Дара не стала терять времени. Она подпрыгнула, схватилась руками за один из корней, подтянулась. Но она не была так быстра, как жыж.

Дух заревел и схватил её за косы и юбку, стянул вниз, обратно в яму. Дара завизжала, зажмурила глаза и от боли и страха разжала пальцы, упала на землю. И тут же подскочила, вскинула руки, защищаясь, бросилась вперёд и должна, должна была сгореть, но прошла сквозь огонь. На этот раз он не тронул её, только обдал горячим дыханием, отчего почернело лицо. Дара врезалась в неровную стену своей подземной темницы, и на неё посыпался песок.

– Сильнее! – крикнули сверху.

Дара оцепенела от неожиданности, а со спины бурей налетел жыж. Он потянул её за косы, прижал к земле, зарычал. Девушка сжалась в клубок, завизжала. Она попыталась отползти, но дух перерезал ей путь. Юбка тлела, волосы сгорели, но жыж больше её не трогал. Он, кажется, сам не знал, что делать с человеческим существом. Он снова закружил вокруг, то приближаясь, то отдаляясь. Он лизал то её руки, то шею, то спину, и Дара вскрикивала от каждого нового ожога. Она не могла заглушить слёзы, тело её тряслось, а руки дрожали. Она отползла к покатой стене. Песок комьями скатывался ей на голову.

Жыж замер. Дара почти разглядела его золотые глаза, его безумную улыбку. Он что-то решил для себя и бросился на неё. Девушка подскочила, увернулась, толкнула руками в стену пещеры. Земля завыла, отзываясь на удар.

– Бей! Бей! Бей. Бей…

Сверху, из сгоревшего леса, застрекотали голоса.

Сильнее ударила Дара, загудела вся пещера.

– Бей!

– Эй, эй, эй, – отозвалось эхо.

Ладони горели, и не от ожогов, оставленных жыжем, а от силы, распирающей изнутри.

Жыж схватил её за плечи, и из груди Дары вырвался крик. Но она не остановилась.

Она ударила по стене снова, подчиняясь только бурлящей крови в жилах и чужим голосам. И земля ответила. Она разверзлась, раскололась, словно крынка с молоком. В яму хлынула вода. Жыж завыл исступлённо, набросился с новой силой, разорвал в клочья одежду, обжёг спину. Вскрикнув, опять ударила Дара по стене, и дыра сделалась больше, а вода устремилась вперёд, затопляя яму.

Жыж кинулся назад, прочь, чтобы спрятаться меж камней в пещере. Дара снова ударила, и вода радостно забурлила, догоняя огненного духа. Жыж зашипел в отчаянии. Повалил облаком белый пар, заполнил всё вокруг.

Стиснув зубы, Дара подпрыгнула, схватилась за свесившийся корень дерева. Руки у неё были сильные, а ноги крепкие и длинные. Она оттолкнулась от стен и медленно выбралась наверх, рухнула без сил на землю.

Вода внизу бурлила, и от неё поднимался горячий пар к темнеющему небу.

Ратиславия, Старгородское княжество

Жёг лютый дневной зной, и даже ветер с реки не спасал. Ежи облизал пересохшие губы. Он забыл, что нужно моргать или дышать, так загляделся на Весю.

Она заправила выбившуюся прядь за ухо. И от этого уха по длинной загорелой шее скользнула капля пота прямо под ворот рубахи.

Ежи выдохнул слишком громко. Веся обернулась. Лицо её блестело.

– Что? – спросила она непонимающе.

– Жарко, – непослушным голосом ответил Ежи.

– Да, очень жарко.

Крайняя доска на мосту просела под ними со скрипом. Веся и Ежи ступили на твёрдую землю, река осталась позади.

– Давай отдохнём? – попросила жалобно Веся.

После долгой дороги от Старгорода до Трёх Холмов, где нельзя было укрыться от солнца, многие путники после перехода через Горькую реку останавливались на привал. Они разбредались по всему берегу, спасаясь от полуденного жара в тени деревьев. Людей было так много, что найти свободное место оказалось непросто.

– Пошли вон туда, – Ежи указал на высокий старый клён на перекрёстке, что отбрасывал большую тень.

Они присели среди таких же бедных путников, как и они сами. Те, кто нёс кошелёк потяжелее, заходили на постоялый двор недалеко от моста, остальные разворачивали котомки прямо на траве.

Веся положила на платок по редиске, куску хлеба и яйцу. Ежи откусил, не глядя, даже вкус не почувствовал. Глаз он по-прежнему не мог оторвать от Веси.

Она всё-таки была на диво хороша. Если подумать, то немало других хорошеньких девушек пятнадцати лет он встречал и в Ратиславии, и в Рдзении, но ни одна не была так же мила и добродушна.

Весняна родилась с первыми цветами в лугах, так она ему рассказала. Поэтому и назвали её весной. Свежей, как дождь, чистой, как ручьи в полях, яркой, как почки на деревьях. Она не была такой, как другие девушки.

Ежи не раз слышал, что от женщин одни беды. Стжежимир часто ругал весь их род по любому поводу, а Милош жаловался на женскую алчность, когда тратил в очередной раз все деньги на дорогие подарки, и даже мать предупреждала Ежи, что от столичных девиц стоило держаться подальше. И Ежи держался. По правде говоря, это девушки его сторонились, но Веся оказалась исключительной. Она первая из всех девушек смеялась над его нелепыми шутками. Она первая слушала его внимательно и не перебивала. Она первая из всех девушек сбежала с ним из родительского дома, правда, ради другого. Но и это не стало самой большой бедой.

Весняна была прехорошенькой, и этого не заметил бы только слепой. Будь Веся так же мрачна, как её сестра, или просто чуть менее добра к незнакомцам, может, ничего бы с ними и не приключилось. Но беды преследовали их по пятам. В первой же деревне, где они попросились на постой, Весю чуть не утащил на сеновал сын хозяина. Ежи бросился в драку, получил в глаз, но Весю отбил, только так неудачно толкнул подлеца, что тот при падении ударился головой о камень. Выжил ли он, ни Веся, ни Ежи не знали. Они спаслись из деревни бегством и почти всю ночь шли по берегу реки, не решаясь вернуться на дорогу.

Но это было только начало.

В Старгороде Ежи отправил Весю купить хлеба и пшена. Она не успела отойти и на двадцать шагов, как её увлекла за собой старая фарадалка. Когда Ежи их нагнал, Веся уже протягивала попрошайке целый кошель. Ежи вырвал кошель прямо у старухи из-под носа.

– Отдай.

Веся распахнула огромные глаза.

– Ежи, ты только послушай, какое горе случилось у бедной женщины. Мы должны ей помочь.

Были ещё дозорные на южных воротах Старгорода, которые зазывали Весю к себе в сторожевую башню, и торговка на дороге, которая так приревновала своего мужа к девушке, что попыталась отрезать ей косу. Только благодаря милости Создателя Ежи и Веся целыми и почти невредимыми добрались до Трёх Холмов, откуда до границы со Рдзенией оставалось совсем немного. Ежи воспрянул духом и перестал злиться на девушку. В конце концов, сам позвал её с собой. Вот дурак! Размечтался, что оставшись с ним наедине, Веся влюбится в него и позабудет Милоша. Но Ежи и в подмётки не годился своему другу, и каждый день в пути напоминал ему об этом. Даже всё то, что знал о пути от Совина до Златоборска, он узнал от Милоша.

До войны, до той самой ночи, когда Злата спалила город у Северного пролива, все земли от Совина до реки Горькой были рдзенскими. Но почти двадцать лет назад в округе Трёх Холмов прошли страшные бои, и Совин отступил, отдал Холмы ратиславским князьям.

Давно отгремели последние сражения. Теперь в округе слышалась и ратиславская, и рдзенская речь, а по дорогам брели странники из разных уголков мира. Ежи и Веся наблюдали за ними, пока ели свой скромный обед.

– В полдень нужно отдыхать, – неодобрительно поглядывая на путников, сказала Веся.

– Почему? – не то чтобы Ежи возражал, идти в жару было невыносимо, но такая убеждённость его удивила.

– По крайней мере в поле точно нельзя работать, иначе появится полудница.

– Кто?

Веся смешливо фыркнула.

– Ох, городские, – с улыбкой сказала она. – Полудница живёт в полях. Если заработаться и не отдохнуть в полдень, то она появится и станет загадывать загадки. А если не отгадаешь, то заберёт твоего ребёнка или тебя самого, и тогда сам станешь полудницей.

Дочка мельника с сомнением посмотрела на Ежи и добавила, играя с бусами на шее:

– Но не уверена, что ею может стать мужчина. Все полудницы обязательно девушки. Белёсые, стройненькие, как берёзки.

Ежи с любопытством слушал. В Совине никто не рассказывал о духах, да и ни к чему то было, их не встречалось в стенах города.

– Расскажи ещё что-нибудь, – попросил он.

– Мм… В поле ещё можно встретить полевика, – голос её стал тише, каждое слово текло, как мёд. – А ночью, если заблудишься, появится полуночница. Она будет петь краше, чем соловей, плясать, пока не вскружит тебе голову, а потом… Высосет из тебя жизнь! – Она вцепилась Ежи в руку, отчего тот вздрогнул.

– Всех их… к Охотникам, – проворчал он.

Веся заливисто засмеялась и продолжила:

– Зачем же всех? Среди духов много помощников есть и защитников. Например, домовой, это же дух предка, который семью бережёт, но он мало кому показывается. Я один раз только видела и то всего лишь тень, а вот Дара часто с ним общалась, угощение ему оставляла.

Она вдруг запнулась, улыбка стёрлась с загорелого лица. Ежи покосился на девушку и постарался отвлечь:

– Ну ладно, домовой, допустим, вас не обижает. А как вы спасаетесь от злых духов?

– На каждого своё средство найдётся, – пожала плечами Веся. – Мы в деревне такому с детства обучены.

Она сделалась неразговорчивой, задумалась, верно, о Даре.

Ежи не стал больше лезть с вопросами. Ему самому не хотелось говорить о многом и в первую очередь о Милоше. Он не мог знать, что случилось с другом, добрался ли он целым до дома, спасся ли. Быть может, где-то у стен Совина лежал мёртвый сокол и никто не знал, что это был на самом деле человек.

Украдкой он утёр слёзы, отвернулся в сторону и притворился, что искал что-то в суме. Для вида развязал тесёмку и заметил меховую тряпицу, в которую замотал стеклянные бутыльки. Когда он доставал их в последний раз? Ежи посчитал и с ужасом понял, что больше седмицы назад. Выходит, он давно пропустил крайний срок, когда нужно пить лекарство Стжежимира. Ежи поспешно достал бутылёк из сумы, отпил немного. Прислушался к себе, не было ли хрипов в груди, не появился ли кашель.

– Что это? – с любопытством спросила Веся.

– Да так, одно снадобье, я пью его с детства, чтобы не болеть.

– А мне можно?

– Оно только для меня, – насупился Ежи и поскорее убрал бутылёк обратно, замотал в мех и проверил, лежал ли на прежнем месте фарадальский ларец. Каждый раз, когда он его касался, то чуть больше верил, что каким-то чудом сможет спасти Милоша.

Жарким солнечным днём легко было поверить, что всё закончится хорошо, а после обеда так тем более. В тени дерева, где сладко шелестела листва, на Ежи напали усталость и сонливость. Загудели уставшие от долгой дороги ноги, а веки потяжелели.

– Может, нам стоит немного вздремнуть? Переждём самый зной? – зевая, произнёс Ежи.

Веся пожала плечами и тоже растянулась поудобнее на траве. Но отдых испортила нежданная встреча.

Рядом остановились два лойтурских наёмника. Они уже пересекались в дороге. Лойтурцы сопровождали учёного. На ломаном рдзенском он пытался рассказать любознательной Весе что-то про свои изобретения, да только девушка мало поняла и быстро потеряла интерес к иностранцу. В пути они разминулись, и Ежи уже понадеялся, что больше никогда не встретятся, пока лойтурцы не нагнали их у реки.

Сам учёный направился на постоялый двор, где были свежий обед и прохладный квас. Наёмники остались ждать на улице. Они распрягли лошадей и отвели их к реке, чтобы дать напиться, а сами сели неподалёку от Ежи и Веси под клёном.

Лойтурцы были молодыми, немногим старше Ежи, но непростая жизнь оставила на них свой отпечаток. У одного не хватало переднего зуба, у другого правая сторона лица была испещрена резаными шрамами. В остальном они походили друг на друга как близнецы, то есть выглядели как все лойтурцы: светловолосые, сероглазые и бледные, словно моль. Они имели мало общего с лойтурскими наёмниками, которых Ежи встречал в Совине. Те носили дорогое оружие и доспехи, эти двигались вразвалку, а из оружия у одного была палица, а у второго топор, но если они предвкушали драку, то хватались за ножи.

Ежи предпочёл бы обходить их стороной, он нутром предчувствовал беду.

Первое время лойтурцы были слишком заняты едой и никакого внимания на Ежи и Весю не обращали. Но утолив голод, заскучали и вспомнили о соседях.

– Уставать? – спросил с сильным лойтурским говором тот, что был со шрамами на лице. Обратился он исключительно к Весе, будто Ежи и не сидел рядом. – Мы можем везти тебя, девушка.

Веся смущённо улыбнулась, пряча взгляд. Даже она почуяла недоброе во взгляде охранника.

– Не надо, спасибо. Я со своим… женихом.

– Этот?

Лойтурец оглядел Ежи насмешливо, с сомнением, и у того запылали щёки.

– Не страшно ходить один? Тут не есть лойтурский Охотник, тут много ведьма.

Ежи насупился и пробурчал в ответ:

– Нет здесь никаких ведьм.

– Правильно, – поспешно подтвердила Веся. – В Ратиславии нет чародеев, это же запрещено.

– А я говорить не о тех, кто живой, – лойтурец поднялся и пересел поближе к Весе. – А о тех, кто мёртвый.

Его товарищ с издёвкой ухмылялся, не сводя глаз с Веси. Девушка напряглась, попыталась отодвинуться подальше. От волнения она прикусила губу и принялась наматывать на палец прядь волос.

– Каких ещё мёртвых? – дрогнувшим голоском спросила она.

Лойтурец проговорил с пугающей хрипотцой:

– Которые умереть в война. Последняя, когда были маги. Люди здесь говорить, что мёртвые не умирать, а оставаться на земля среди живых.

Веся вздрогнула и с опаской глянула на Ежи. Он выдавил улыбку.

– Впервые слышу. Вы, ребята, явно не отсюда, – у него вырвался неуверенный смешок.

– Ты, ратиславец, смеяться на мной? – рассердился лойтурец.

Ежи хотел обидеться, что его приняли за ратиславца, но сдержался.

– Я? – попытался сказать он равнодушно, но голос предал его, из груди вырвалось нечто похожее на кваканье. – С чего мне над вами смеяться?

– Ты сказать, что я лгать, – продолжал лойтурец.

– Такой красавица нет чего делать с ратиславский трус. Он не защитить от мертвецов, – поддержал товарища щербатый.

Веся вжала голову в плечи:

– Вы не беспокойтесь, мы быстро-быстро пойдём, и никакие мертвецы нас не догонят.

– Лучше пойдём с нами. Мы о тебе заботиться.

– Вы что, не нужно, – пролепетала Веся и принялась отползать ближе к дереву. Наёмник поднялся, подошёл ещё ближе.

Вокруг было немало людей, кто так же остановился на обед. Но все они затихли, испугались навлечь на себя беду. Никому и в голову не пришло встать на защиту девушки, и все смотрели, как худощавый Ежи остался один против двух здоровяков.

– Мы без вас разберёмся, – выдавил Ежи, еле совладав с собственным голосом.

Но лойтурцы их не послушали. Первый, с изуродованным лицом, схватил Весю за локоть и рывком поднял на ноги. Ежи толкнул его в грудь, и лойтурец, чуть отшатнувшись, набычился и сжал кулаки. Бледное узкое лицо побагровело от ярости, и только неровные стежки шрамов забелели на красных щеках.

– Ах ты ратиславский свинья! – процедил он и одним ударом повалил Ежи на землю.

Голова зазвенела, словно колокол в заутреню. Тяжёлая нога в сапоге опустилась на живот. Воздух разом выбило из лёгких. Веся завизжала пронзительно, беспомощно. Ахнули люди, наблюдая со стороны. Ежи лежал на земле, не в силах подняться. Удары посыпались на него со всех сторон.

– Скотина! – лойтурец пнул в живот. – Должен! – он ударил в бок. – Молчать!

Ежи не хотел плакать, не хотел кричать, но слёзы и крики вырывались из него с каждым ударом. Он пытался увернуться, уползти, закрыться. Он умолял, кричал, рыдал, а лойтурцы громко хохотали.

Щербатый ловко стянул с сопротивляющейся Веси пояс, чтобы связать Ежи, схватил парня за шиворот, потащил по земле, как щенка. Вдруг в стороне закричали на лойтурском. Наёмники замерли, прислушались. От постоялого двора к ним бежал учёный. Ежи не смог понять ни слова, но на охранников крики подействовали. Неохотно они отступили и вернулись к оставленной повозке.

– Ещё встретиться, сука, – плюнул на прощание щербатый.

Веся подскочила к Ежи, склонилась над ним. Парень тяжело дышал. Пальцы его одеревенели, не слушались. Он попытался пошевелиться, но не смог.

– Ты в порядке? – услышал он щебетание Веси. – Сильно болит?

– Конечно же нет! – взорвался Ежи, и злость придала ему сил. Он оттолкнул девушку и поднялся на ноги. – У меня всё прекрасно! Всё просто замечательно с тех пор, как я встретился с тобой и твоей семьёй.

Он подхватил мешок с земли. Позади раздались смешки и лойтурская речь, но Ежи даже не обернулся. Его шатало, голова гудела, он согнулся от боли в животе и так и пошёл, сгорбившись. Никогда прежде он не чувствовал себя настолько униженным и беспомощным. И самое ужасное, что это видела Веся. От стыда он не смел посмотреть, шла ли она следом.

Дорога пылила под ногами, голова кружилась, но Ежи не остановился, пока постоялый двор не остался далеко позади. Только тогда он оглянулся на Весю. Нос её распух, глаза покраснели. Она, верно, плакала всю дорогу, а Ежи даже не слышал её всхлипов.