Текст книги "Альманах «Вдохновение». Выпуск № 2"

Альманах «Вдохновение»
Выпуск № 2

Редактор Ульяна Станиславовна Вострикова

ISBN 978-5-0062-1371-5 (т. 2)

ISBN 978-5-0062-1372-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ФИНАЛИСТЫ 7 СЕЗОНА МЕЖДУНАРОДНОГО ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА «ВДОХНОВЕНИЕ»

1 место – АНФИСА ТРЕТЬЯКОВА (МАРТА ИДЕН)

 
Ностальгия захлестнёт волной,
«Меланхолию» споёт Ротару,
Я достану старую гитару,
Чтоб она поплакала со мной.
 
 
Родина моя – Россия вся.
Предки жили в Вологде, и в Туле,
На Камчатке, и в степном ауле,
И во мне дух предков не иссяк.
 
 
Самолёт «Москва-Владивосток»
Мне расскажет о её просторе,
Только возвращение в простое
Старое село мне даст восторг.
 
 
Родина моя – в одно село —
Малая, чтоб в сердце уместилась.
Жизнь моя, неужто ты приснилась
Мне, а сон рассветом унесло?
 
 
Родина моя мне жизнь дала,
Пусть я Родину себе не выбирала,
Без неё мне всей вселенной мало —
Вот такие, брат, мои дела.
 
 
Очень много места в голове
Отдано для памяти из детства
О ребятах, живших по соседству,
О стрекозах и жуках в траве.
 
 
Так что, Родина моя не так мала,
Как она показана на карте,
Но в запале и в игры азарте
Я её, родную, предала.
 
 
Предала любимое село,
А оно от горя развалилось.
Место, где я в детстве веселилась,
Былью и бурьяном поросло.
 
 
Родина во сне приснится мне
Мальвой и багряным амарантом.
Без неё живу я эмигрантом
В собственной, казалось бы, стране.
 

Разверзнется земля, откроет тайну бездны,

И смысл бытия тогда постигну я —

Что все равно вернусь, что все равно воскресну,

Ведь я жива пока живет моя семья.

А мы глядим во след навечно уходящим

Туда, где светит тьма, туда, где меркнет свет,

Где время навсегда осталось настоящим,

Где прошлому не быть и будущего нет.

Туда, где все миры в одну сойдутся точку,

И вдруг из ничего возникнет Взрыв Большой.

Тогда родится Бог, я это знаю точно,

И скажет Бог с душой, что это хорошо.

И вновь возникнет Свет, и луч разрежет темень,

Вселенная начнет обратный свой отсчет,

И я опять вернусь и снова встречусь с теми,

Которых никогда не видела еще.

 
Михаил гостит на даче
У бабули две недели.
Днём грустит, ночами плачет,
И ватрушки надоели.
 
 
Мама Миши на гастролях,
А без мамы всё не мило.
Михаил угрюм, расстроен
И бабуле нахамил он.
 
 
Самому ему придётся
Руки мыть душистым мылом…
Ну когда уже вернётся
Эта мама Михаила?
 
 
Привезёт с гастролей мячик —
Посмотри, что я купила
Для тебя, мой милый мальчик! —
Скажет мама Михаила.
 
 
– Пусть свои гастроли бросит
И ко мне приедет мама! —
Вот о чём бабулю просит
Внук её любимый самый.
 

 
Она ушла без каблуков,
Пешком по пляжу, босиком,
Не вспоминая ни о ком,
Освободившись от оков.
 
 
Ей стало грустно и легко —
Под белым флагом облаков
Уплыл корабль дураков
Куда-то очень далеко.
 
 
Здесь нет заботы никакой,
Где каждый камень ей знаком,
А море теплым молоком
Подарит счастье и покой.
 

 
Ты так ждала сезон дождей,
Таких красивых, как в кино,
Чтоб я разглядывал в окно
Похожих на тебя людей.
 
 
Я знаю, как ты любишь в дождь
Идти, раскрыв прозрачный зонт,
Собой раскрасив горизонт,
И жду, когда же ты пройдешь.
 
 
Твоя дождливая среда
Сегодня смоет листья с крыш,
Чтоб я ушел, пока ты спишь,
Не оставляя и следа.
 
 
Желаю доброго дождя!
Пускай цветными будут сны.
«Прощай до будущей весны» —
Шепну на ушко, уходя.
 

2 место —
Арина Грин

Б. Л. Пастернаку

 
Строки беспокойны и беспутны.
Вновь в полях подолы белых копей
Скопом тонут в талой топи, будто
Кто-то под землёю баню топит.
 
 
Птицы шепелявят, как придётся.
Парко, словно этот странный кто-то
Выпил больше сотни стопок солнца.
Все плывёт, и пахнет снежным потом.
 
 
Лес разгулью на потеху пущен,
Потому и тропы, прытко тая,
Сутки напролёт в расклякшей пуще
Под руку с распутицей плутают.
 
 
Потому-то и ручьёв потоки
Током по проталинам бурьяна
С топотом проносятся, и строки
Патокою из сугробов пьяны.
 

 
На рассвете птицы в чаще
Служат утреннюю мессу,
Вторя трескотне звенящей
Дятла – дирижера леса.
 
 
Смолкнут вдруг на миг – и снова
Эхо их запев подхватит
Меж рядов колонн сосновых
На колючем стилобате.
 
 
То смелей, то еле-еле
Бьётся ритм без передышки.
И летят к подножью елей
Ионические шишки.
 
 
Всё – от греческого храма
До готических соборов
В этой дроби барабанной,
Что тревожит своды бора.
 
 
По неведомым законам
Тянется за пьесой пьеса,
И под куполами кроны
Слышен стук неугомонный.
 
 
Это дятел – сердце леса.
 

Я счастлива.

Мне просто хорошо!

Лишь от того, что ночи стали тише,

И небосвод, растертый в порошок,

Ложится снежным крошевом на крыши.

Что осень бродит нищей по дворам

И милостыню просит у порога.

Ей холодно: все в инее с утра.

А значит, ноябрю уже пора

Опять пускаться в долгую дорогу.

Мне хорошо, что он не прячет слез,

Когда среди прекрасных и убогих

В своей тоске безлистия берез

Им кланяется на прощанье в ноги.

Мне хорошо, что я могу взглянуть,

Как он целует пальцы ломких веток,

И проводить его в нелегкий путь,

Благословив улыбкой напоследок,

А после рассказать в стихах коту,

Мурчащему с бесстыжею истомой,

О страннике, ушедшем в темноту,

И прошептать: «Я счастлива. Я дома».

3 место – Екатерина Владимирова

 
Выхожу – за дверью ливень,
На макушку тёплый душ.
День сегодня будет дивен
Для весёлых добрых душ.
 
 
Просочится эта влага
Запятыми между строк,
Неожиданная брага,
Дикой нежности исток.
 
 
Встреть меня у остановки,
Приподнявши воротник.
Два мутанта-полукровки,
Позабывшие язык.
 
 
Мы сольёмся воедино
На дрейфующую мель.
Крови – только половина.
Остальное – чистый хмель.
 

Я ухожу от тебя каждый день по чуть-чуть.

Сердце болит, и ты мне не даешь вздохнуть.

Связываешь мне крылья, чтоб я не могла летать,

Чтоб не могла я раны свои залатать.

Птица поёт на ветке высоко над землёй.

В клетке ей не поётся, особенно в золотой.

Как этой птице Бог даёт – так она и поёт.

Так она и будет петь весь день напролёт.

Ветер листает деревья и вырывает листы,

Они, говорит, устарели, в них нет былой красоты,

А письмена и знаки стёрлись, не различить.

Теперь давайте иначе, без них, научимся жить.

Я каждый день возвращаюсь к тебе опять.

Я не могу, не могу, не могу тебя потерять.

Тянет меня к тебе, ибо разные полюса.

Ты – мой причал, моя взлетная полоса.

Птица не может под небом бесконечно парить.

Кто-нибудь должен когда-то её покормить.

Зёрен насыпь немного, дай мне воды глоток.

В небе открой попутный воздушный поток

Скучная осень недолго задержится тут.

Скоро зима, и снега по земле заметут.

Скоро зима, непременно будет зима,

Снег укроет своей тишиной дома.

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЕЙ —
Елена Ахмерова

 
Советский юг: Анапа? Геленджик?
Полдетства грезишь пёрышком павлина,
Как у хозяйки, большеглазо-длинным,
Запрятанным в сервантовый тайник.
 
 
От слив незрелых – ватою язык,
Шелковица не слаще, чем малина.
Советский юг: Анапа? Геленджик?
Полдетства грезишь пёрышком павлина.
 
 
Тропинкой парка – вместо напрямик,
Листва где укрывает балдахином,
Там с веером гуляет Мнемозина
И до сих пор моё перо лежит…
 
 
Советский юг: Анапа, Геленджик.
 

Яна Акулинина

 
Я уже была внутри младенца:
Носила с капюшоном полотенца.
Улыбалась и искала муху.
День сменялся днем. И так по кругу.
 
 
Я уже была внутри подростка
И скажу, что это было жестко.
Белая ворона и ботаник.
Я сама себе и кнут и пряник.
 
 
Я уже была внутри невесты —
И себе не находила места.
Странно быть на голове с фатою.
Жизнь тогда казалась мне простою.
 
 
Я уже была внутри с младенцем.
Он любил выкидывать коленца.
Странно жить внутри себя с соседом,
Да еще и с суверенитетом.
 
 
Я уже была внутри поэта.
Но ведь не об этом песня эта!
Здесь и рифма подойдет простая:
Лишь внутри кого-то я живая!
 

Вадим Сергеев

 
Ниточка лопнула… Дзынк.
Зеркало боли.
Вниз без опоры
Слетает осколок жизни.
Мыслимый Боже,
Надеюсь, хоть ты доволен!
Если я был неправ…
Если ошибся… Прошу… Покажи мне!
Я не искал оправданий,
И в душной пене
Двигал на ощупь
Распластанные фигуры.
Жёлтые листья струятся
Как боль по вене.
Жёлтые… Красные… Острые
Формы текстуры.
Осень и ветер разбудят,
Стекают в кофе.
То, что не высказал,
То, что ещё не сделал,
Выскоблит правду,
Оставив лишь путь к Голгофе.
Жизнь раскололась,
И в зеркале Я – подделка.
 

Елена Заморина-Синицкая

 
Мы нарисованы невидимой кистью,
Как нарисован этот дождик осенний,
Как нарисованы деревья и листья,
И пятна света, и размытые тени.
 
 
Мы разукрашены в пастельных оттенках
Неярких красок, что нашлись под рукою,
И в кем-то мастерски поставленных сценках
Играем строго отведенные роли.
 
 
Мы чьи-то нотки, что стоят на линейках.
У каждой есть свое звучанье и место.
Пока работает в груди батарейка,
Воспроизводим звук и нужные жесты.
 
 
Включают свет – и возникают картинки,
И повторяются сюжеты простые,
И мы играем каждый день без запинки,
А зритель думает, что куклы живые.
 

ВНЕ КОНКУРСА

МАРИНА БОЙКО

Я числилась в бессмертных почти до десяти,

Ходила рвать жердёлу и тютину трясти,

Кудрявый и веселый, что рисовал, как я,

Рассказывал мне сказки, и были мы друзья.

Со мной случилась школа, где в классе, над доской,

Тускнели в ряд портреты, изъедены тоской.

Все хмуры, бородаты и с желтизной в щеках,

Нам взрослые сказали, их имена в веках.

Мой кореш закадычный в кудряшках озорных

Зачем-то был повешен четвёртым среди них,

Смотрел чуть отрешённо в пришкольный пыльный двор,

Ему так было легче переносить позор.

В каком году родился и умер кто в каком,

Так много цифр, цифр – огромный снежный ком.

Стрелялся, был удушен, сам в петлю захотел —

Вокруг литературы так много мертвых тел.

А нам-то что за дело, мы точно не умрем,

Любая щель в заборе – я изовьюсь угрем,

Деревья все обжиты, и вся трава за нас,

Мы не хрестоматийны, как тот иконостас.

Но был секрет секретный у клоунской меня,

Хотела я свободу на рифмы променять,

Они плескались морем в беспечной голове,

И стайками носились в хитросплетеньях вен.

Подруге по бессмертью в трамвайной духоте

Стишок я протрещала, от ужаса вспотев.

Смотрела Светка хмуро, сощурив правый глаз.

Брехло, – сказала резко, – ты так бы не смогла.

Давай договоримся, – продолжила она, —

Я больше не услышу такого вот говна,

И будем мы с тобою и дальше заодно,

Ты, кстати, не забыла, что мы идём в кино?

Мы ржали с ней за партой, и всё рвалось внутри,

Себе я говорила, – на стену не смотри,

Тебя осудят сразу, которые не врут,

Они уж точно знают – и я теперь умру.

Над высшей точкой во вселенной

Стоит моя пятиэтажка,

И кроет матом офигенным

Надежда – местная алкашка.

Там лапы лопуховых монстров

Огромны силой дохлых кошек.

Любимый полоумный остров,

Беспечных дней простая роскошь.

Хожу теперь двором похожим,

Все так же старые балконы,

Но нет свечения под кожей…

И бабки слишком благосклонны.

И детский смех какой-то тусклый,

Надменно-толстые собаки,

Совсем не популярны куклы,

Без пафоса проходят драки.

Как в той до дыр затёртой фразе:

«Деревья раньше были выше».

Вот если б сдвинуться по фазе

И, просидев весь день на крыше,

Шагнуть в неведомые страны.

Но дом, любовь и писанина.

И надрывается бездарно

В окне каком-то пианино.

Море тёмно-тинно, море рыбоглазо,

Я дружила в детстве с дочкой водолаза.

Мы играли в море – прыгали в ручей,

Пса кормили булкой, если пёс ничей.

В море есть медузы, в море есть дельфины,

Мы в музей ходили поглядеть картины.

Мутным мармеладом пенилась волна,

Воском в нос и уши лил «Девятый вал».

К морю приезжали сильному и злому,

Удивлялись морю грязному, больному,

В нас оно швыряло водорослей гной,

Рыкало о дамбы: «Жаль, что выжил Ной!»

Иногда устало море шелестело,

Призрачно-прозрачным было его тело.

Я ныряла гладить скользкий лоб камней,

Спрашивала, сколько мне осталось дней.

«Твой скелет не сломан, значит ещё рано.

Чтобы жить со мною, нужно множить раны,

Быть холоднокровным – это редкий дар,

Жди, когда получишь громовой удар.

Там у горизонта спин стальная россыпь:

Винсент и Владимир, Николай и Осип.

Голубым бристольским и аквамарином

Софья и Марина, Анна и Фаина

Илья Вакулин

В святых небесах плюётся живое начало,

Ведь свет навсегда заточили в тюрьму фонарей.

И где-то ютится бездомность седого причала,

И в недра бесстрашных впиваются вопли сильней.

«Какого вы чина» – спросило мужчину в обносках

Пространство пустующих, некогда пьяных лесов.

«Я чина того, что будет Тебе смертоносно,

Я чина того, к которому мир не готов.»

Живые полощат в реке небывалые трупы

Зверей, коих выдумал этот безоблачный мир.

Никто говорит, что это безжалостно глупо,

Но кто-то дешёвый назначил по тысяче лир

За каждое слово, звучащее ниоткуда —

Настала пора за глупость у бездны забрать

Последние деньги на радость дешёвого клуба,

И всё для того, чтобы бездна не смела звучать.

Живое начало хохочет сентябрьским ливнем,

Тюрьма фонарей даёт посмотреть на свет.

Мужчина в обносках твердит, что мы все погибнем,

Но мимо прохожий взглянул, отмахнулся: «бред.»

Жилые массивы вдруг обратились в студень,

Но голосом сиплым никто до сих пор говорит,

Что бездна есть Бог, который, увы, неподсуден,

Что где-то в тюрьме замыленный свет горит.

Дешёвые лица забыли очистить руки

От трупов кентавров, гарпий, немейских львов.

Никто признаётся бездне в своей поруке

С продажными тварями, к коим он был суров.

Она рассмеялась. Улыбка была мощнее,

Чем взрыв, ураган, пожары, девятый вал.

Никто засмущался, в кроткой тени робея,

Но всё-таки после на ужин её позвал.

Мужчина в обносках на ужине был музыкантом,

Влюблённым налили крови дешёвых лиц.

Живое начало пело им, как гигантов

Сочли пациентами всяческих психбольниц.

Здравствуй, счастье, ты так не к спеху

Проводить меня ринулось в бой!

Пусть звучит теперь сломанным эхом:

Я живой!

Как понурые, рыхлые дали

Рассыпаются в снегопад,

Знаешь, только меня продали,

Шаг назад.

Как давно не стояло точки,

Я почти что уже пленён!

На дороге ухабы и кочки,

И паслён.

Заросли уже прежние раны

И рубцов не осталось почти.

Я давно не бывал не пьяным,

Но прочти:

Я не вижу уже ни возврата,

Ни ответа в такую метель.

Как ужасно, что чревато

Лечь в постель.

Пусть отныне всё так и будет —

Я проснулся, но это не я,

Мне казалось, весна рассудит,

И смеясь,

Всё на месте и пред законом,

Разгоняя мою тоску,

Хорошо, что пророчит зло нам —

Я солгу.

Если честно, то жуть такая

Не останется на устах.

Если честно, то ты не злая —

Я не страх.

Просто больно до хруста в пальцах,

Больно так, что не в силах терпеть.

Всё хотелось побыть скитальцем,

Но не впредь.

Мне хватило быть чьей-то куклой,

Мне хватает чужого зла!

Я – обычно последняя буква,

Но не я.

Не имеешь ты прав на волю,

Ты – мираж и обычный смог.

Ты считаешь, а я глаголю,

Книги сжёг,

Всё спалил и вдыхаю гарь ту,

Никогда тебе не понять,

Как горели парсы и нарты —

Всё опять.

Здравствуй, счастье, я радуюсь очень,

Рады стены и рада кровать.

Говорю, я хочу этой ночью

Потерять.

Свет свечи восторженно восходит,

Торжествует прежняя свобода,

Жар питает ветхие места.

Спят огни, их свет в себя направлен,

Все пути впитались через ставни

В чёрные бессильные глаза.

Девушка покоится в гробнице,

Ставни наблюдают вереницу

Самых одинаковых людей.

Ветер раздувает угли праха,

Люди собираются на плаху,

Ураган становится сильней!

И живут стихи о мёртвой вере,

И последний огонёк потерян,

Но дымит последняя свеча.

Дева ждёт и чёрными глазами

Измеряет всё людское пламя —

Головы покатятся с плеча.

Незабвенно полыхает память,

Плахи все уже не переплавить,

Всем поёт несбыточный восход.

Но в сиянии и явлении спящих

Ищущий слова её обрящет,

Станет выше всех земных свобод.

Спят огни, становятся звездою,

Свет свечи врывается в Святое

Царство безупречно-вечных снов.

Дева ждёт и видит будто снова

Стих живой безвременен, но скован,

И танцуют плечи без голов.

Нестор Виноградов

Простая задачка – снять девочку в баре,

Простая задачка – сблизить дистанцию,

Сложней, не позволить себя разбазарить,

Не дав никому ковырять в сердце пальцами.

***

Хладнокровие – это тоже мышца,

Которая атрофируется без тренировок,

Проигрывает тот, кто первый проявит искренность,

Побеждает тот, кому никто не дорог.

Вот и получается, для комфортной жизни

Нужно ампутировать остатки человечности,

Забыть про моральный аспект, в принципе,

И помнить, что просто удовлетворяешь потребности.

Тебе никто не разобьёт сердце,

Если ты никого туда не впускаешь,

Чувство одиночества придумано отщепенцами,

Не понимающими ценность индивидуальности.

«Солнце, проблема не в том, что ты пустышка,

А в том, что я оказался слишком разборчивым.

Обидно, конечно, что у нас ничего не вышло,

И ограничилось только набором пошлостей»

Не размениваться по мелочам, отделять зёрна от плевел,

И действовать с непоколебимой стальной решимостью —

Это лишь часть от набора умений

Для комфортной жизни крайне необходимых,

Поэтому, знакомясь с девочкой в баре,

Преследуя цель быстро сблизить дистанцию,

Не позволяй ей себя разбазарить

И ковырять в сердце грязными пальцами.

Я давно не видел солнца за панельными домами,

И за выхлопами газов я не видел облаков.

Но зато прекрасно видел, как вчера за гаражами

Кто-то вставил малолетке и повел ее в притон.

Я сегодня спозаранку, по дороге на работу,

Мирно слушая наушник, вдруг споткнулся о бомжа.

Ничего, но вот проблема – я вступил в его блевоту

И она пятном осталась на промокших сапогах.

От звонка вчера проснулся. В дверь ломились люди в форме,

Попросили, этим утром, чтобы я стал понятым.

Оказалось, что сосед мой – тот, что ласковый и добрый

Раз в неделю, ровно в среду, к себе школьников водил.

В захолустье, на окраине, что в промышленном районе

Как-то парочка бездомных кольцо с брюликом нашли.

Но в ломбард его сдавая, не отважились припомнить,

Что кольцо они снимали прям с отрубленной руки.

Поздним вечером сегодня, по пути из магазина

Я набрел на свору грязных и озлобленных собак.

Со всех сил ногой ударил я по морде грязной псине,

Остальные, бросив лаять, разбежались кто-куда.

Но однажды, рано утром, по пути из магазина

Набрела одна девчонка на озлобленных собак.

Вся в слезах от резкой боли та девчонка громко взвыла,

А потом в стенах больницы вдруг зачем-то умерла.

Бесконечным равнодушьем смотрят на меня панельки

Смотрят в душу, не стесняясь, мне панельные дома.

Истуканами застыли и остались здесь навеки:

Я и серые панельки, я и все вокруг меня…

Моё чистилище – салон пустого автобуса,

Либо же плацкартный вагон поезда,

Остановившегося где-то под Россошью —

Городом, в двух часах от Воронежа.

В отрыве от бесконечного цикла времени,

Наедине со своими наушниками,

Я растворяюсь в старом сидении,

Или на полке, заткнувши уши.

По разбитым дорожным трассам,

По столетним ржавеющим рельсам,

В череде городов и станций

Я готов колесить хоть вечность.

И надеюсь, что после смерти,

Пред отходом на вечные муки,

Я отправлюсь на распределение

В салоне старой маршрутки.

«Эй, оформите мне билетик

От Ростова до Второго Пришествия!

Уважаемый, долго нам ехать?

Что ж, приятного путешествия!»

Но сейчас я – живой, и расслабившись,

Погружаясь в свои размышления,

Направляюсь от улицы Дачной

До конечного пункта на Северном.

Сергей Лазебный

Пишу тебе, дорогой минотавр,

Во тьму лабиринта моей души.

Тебе не знакомы ни септум, ни тавро,

Троном ты выше царя и паши.

Трутся о воздух стрелы амура

В сердечник кожаному мешку.

Ты душу отдашь, чтоб пернатая дура

В печень влетела, а лучше в башку.

Щурясь, глядишь по-ленински хитро

Как боком выходят все наши «люблю»:

Орлом прометеевым с горя «пол-литра»

Вонзает в печёнку горлышко– клюв.

Или со здравым смыслом навылет

Мальчик влюблён в полусферы грудей.

Из ЗАГСа к родителям в двушку, чтоб в мыле

По их разнарядке делать детей.

Время топит в своих реактивах

Фотобумагу размеренных дней,

На них проявив в нестерпевшихся срывах

Всё, что от счастья не видел он в ней.

В пропасть любви летят до развода.

Буднично, с чаем, под фон новостей.

Твоя, минотаврушка, бычья порода

Чавкает варевом наших страстей.

Вот почему мы не верим в Бога:

«Как ты сказал? Ах, Небесный Отец.

Отец, знаю, был, даже помню немного

Бросил. Другую повёл под венец».

Выгорел порох свадебных спичей

В пожарах домашнего очага.

Ты лихо придумал башкой своей бычьей:

Мы в ярости сами прём на рога.

Они говорят, что с тобой в завязке:

Йога, ретрит, аффирмации, ЗОЖ.

Ты так хохотал, что сорвал себе связки:

В кривизнах души тебя не найдёшь.

Я знаю твой страх: кто-то когда-то

Вдруг да придёт за тобой в темноту.

Воскресший, хоть тело и было распято,

И думать об этом невмоготу,

Придёт, без спроса откроет двери

За руку взять душу, как малыша.

Поэтому нас ты и хочешь уверить

В том, что не стоит отец ни гроша.