Текст книги "Кит-Любовь"

Ульяна Яворская
Кит-любовь

© Яворская У. М., 2019

* * *

Облака Детства

Облака

Облака в нашем детстве летели по камушкам,

Тени их перепрыгнув, мы в речке плескались.

И до неба почти доставали руками.

И смотрели, как солнце заходит, до краешка.

Облака в нашем детстве летели над астрами,

Над головками спелых подсолнухов бабушки,

Разноцветьем ранеток, под яблоню падавших,

И над запахом булок к заутрене ласковым.

Облака в нашем детстве порой разбегались,

Как и мы, в догоняшки друг с другом играя.

К нам летал самолет из далекого края,

Где полно приключений – так раньше казалось.

Мы махали ему и кричали так громко,

Что на шеях мальчишечьих жилки вздувались,

Улетал он за крышу, где мы не бывали,

Самолет серебристый и с красной каемкой.

И нам думалось в детстве, что за огородом

Ждут пилота волшебные дальние страны.

Мы мечтали за ним полететь, и без мамы.

И неслись облака над землей хороводом.

Иногда закачается памяти зыбка.

Будто треск от винтов самолета я слышу.

Так счастливое детство летает над крышей.

И неведомый мир видится за калиткой.

Облака в нашем детстве такие же, правда же,

Только ростом повыше и чуть побыстрее.

Я смотрю одиноко на облако Время –

Поседевшее в небушке облако в завтра.

Секрет

А детство – шкатулочка с важным секретом,

Который под дерево мы закопали.

Ты помнишь, как тайну хранили мы эту

В стране, где короткими были печали?

Кусочек цветного стекла и травинки

Надежно скрывали сокровище-чудо:

Довольно нам было обертки-картинки

В бутылочном скрытом глазке изумрудном.

И думалось маленьким Колям и Лизам,

Что жизнь, будто детство тогда – бесконечна,

Как космос с далекими звездами вечный,

Как башни паденье на площади Пизы.

Мечталось о редких в то время бананах,

Влюбленный солдатик был стойкости верхом,

До моря, в пустыню, в волшебные страны

Широкой и настежь распахнутой дверкой

Был мир, открывающий дальние дали,

Мечты на восток, а быть может, на запад

По лентам летящих живых магистралей,

А рядом – здоровые мама и папа…

Так было когда-то… И хочется плакать…

Окунёк

Помню далекий июлем раскрашенный день –

Заводи мелкие солнцем до дна пробивало,

Нити растений со дна колыхало устало,

Будто бы волосы девушек в чистой воде.

Я наблюдал, как невидимым гребнем река

Пряди зеленые, перебирая, чесала.

Листьями редкими с веток прибрежных играла,

В водоворотах крутя и мешая слегка.

Эта игра бесконечных лиловых теней –

Будто цыганка на картах судьбу ворожила.

Вдруг золотистое брюшко мелькнуло из ила:

Рыбка никак! Я пошел по теченью за ней.

Вспомнилась сказка о старом корыте мне вдруг.

Шел и смотрел, как плывет окунек мой за мною,

То исчезая, то красным мелькая вдруг снова.

Пахло рекою и счастье плескалось вокруг.

Блики играли, скакали по рыжим стволам,

Так я шагал, и мелькало в воде золотистым.

Небо в воде в перекатах бежало так быстро.

Лето разломлено яблоком напополам.

Где-то осталась за четвертью века река.

Где же ты скрылась, моя золотистая рыбка?

Не загадать три желания было ошибкой.

В луже осенней листочек как хвост окунька.

Папа

Могучий кедр обнял небосвод –

Вот так широк, надежен был мой папа –

Раскинул корни и большие лапы,

Хозяином стоит не первый год.

А папа мой как будто вниз растет,

И стал хромать, и, пальцы растопырив,

Он ковыляет по большому миру.

И беспокоит на дорогах лед.

Ботинки ста́ры лучше, говорит.

Они надежней модной экокожи,

Да и ногам удобней. Это тоже.

Идет тихонько, и неровно брит.

Но он отец, что знает много книг,

И он учил меня читать малышкой.

А сам тогда чубатым был мальчишкой.

Но вот теперь согнувшийся старик.

Он так стесняется быть лишним иногда,

И за себя ни слова не замолвит.

А лишь десятки грозных синих молний

В глазах смягчают внутренний удар.

Я посмотрю, и жалость и печаль

Терзают душу: что ж он так стареет?

Бутылка годы гонит все быстрее.

Морщинить куртка стала на плечах.

Я так боюсь предутренних звонков,

Когда Господь на небе засыпает.

Качаю детства я босую память

Незначащих и милых пустяков

Сосна

Моя душа, летая в каждом сне,

Дороги к дому повторяет абрис –

Она одна, в Сибирь заветный адрес,

И все мечты направлены лишь к ней.

Здесь папа, дом и много лет пути,

И та сосна, что пахла чем-то терпким,

Ее иголки где-то возле сердца,

И солнцу через них всегда светить.

Она махала, ветки распластав,

Когда с отцом мы проплывали мимо,

И весла пели так невыразимо

У каждого знакомого куста.

Вершины гор, как спины у китов

Поросших лесом, спали где-то рядом.

Я провожал их, обернувшись, взглядом.

И отражались сны их за бортом.

Я пальцы опускал. Вода текла

И дно у лодки снизу холодила.

На мелководье шли кусочки ила.

И двигались отца ладони в лад.

Сосна стоит под зноем и в снега,

Ей срок людской почти что не заметен,

Мне тянет жилы место вечной мекки,

Где каждая пылинка дорога…

Папе

Папка, до чего же ты смешной, ей-богу!

7–00. Привычна на трамвай дорога.

Садик наш ветвями растопырил руки.

В чистой скромной куртке и таких же брюках

Ты идешь, хранящий знанья тысяч книжек,

Поглощая снова их ночною тишью.

Знаю, ты гордишься, что шагаем рядом,

Мы похожи очень – сравнивать не надо.

Что с глазами, слезы? Пап, не три руками!

Не найти в карманах рукавиц с платками.

Папка, до чего же ты смешной, ей-богу!

Как же непривычно… что пуста дорога…

Предновогоднее

Мама, ты, наверное, не помнишь –

То ли я уснул не до конца,

Но проснулся вдруг примерно в полночь

И увидел елку и отца.

Из-за двери детской темной спальни

Я пошлепал сонно босиком.

Вдруг глаза раскрылись моментально –

Освещен, украшен был наш дом.

Ты стояла у стены на стуле,

Стройная, как девочка почти,

И гирлянды новые тянула.

Мне хотелось ближе подойти,

Посмотреть, как чудно раскрывались

Фонари китайские, шурша.

Вы, как дети, с папой улыбались.

А мороз в окошки надышал.

Там на елке – старые игрушки

И флажки, как чистое белье

Гномов на веревке, на просушке.

А под ёлкой – вата в шесть слоев.

Дед Мороз пока еще в коробке,

А отец наверх надел звезду.

Рот раскрыв, стоял я тихо, робко.

Щекотал от ёлки свежий дух.

Мне потом немного стало зябко,

Ты ко мне скользнула через зал.

Как смотрел на нас с тобою папка!

А потом в охапку крепко сжал.

Было мне так счастливо и сонно,

Сквозь узорный на окне клубок,

Показалось, будто я запомнил,

Как смотрел и улыбался Бог.

Когда-то

Когда-то большущими были деревья,

А лужа была океаном.

Весенние стоки все были нам реки,

А берег их – дальние страны.

Пластмассовый кит наш, что синий и круглый,

Отважно по луже носился.

И мы, капитаны, с братишкою – рулим.

И самые-самые сильные.

А катер, который из «Детского мира»,

Красивый такой, бесполезный,

Он вечно тонул, и воду все дыры

Черпа́ли. Мог вовсе исчезнуть.

А мы заходили, спасали крушенье,

Рискуя сапожки наполнить.

Но дома сидеть, если вдруг нарушенье –

Об этом старались мы помнить.

А летом, когда все дожди прекращались,

Мы видели дно океана.

Волшебные дафнии сохли нещадно

И что-то старинное странное.

Как будто бы трещины древней иконы,

Наш мир в летний зной рассыхался.

И чудились нам там крылья драконов:

Так можно потрогать их палкой!

Колеса волшебные били узоры.

Синела братишкина кепка.

А вечером только о том разговоры.

Дружили мы с Сашкою крепко.

И кит вместе с флотом стояли на рейде,

А рядышком – наши сапожки.

Ругала нас бабушка – было, но редко –

Когда возвращались мы поздно.

И краски и кисточки наши ходили

По купленной мамой бумаге:

Далекие страны, а в них крокодилы,

И мы – капитаны отваги,

И синий наш кит, до неба фонтаны –

Листочка порой было мало.

И солнце над нашим большим океаном,

И рядом, конечно же, мама.

Картины со временем не сохранились,

И все изрисованы краски.

Но мама и бабушка – все находили,

Что были рисунки прекрасны!

Асфальтом закатаны дальние страны

И игры с братишкою наши.

Зажили давно наши детские раны,

И съедена манная каша.

А если в гостях у меня он в ненастье,

В прихожей стоят сапожищи –

Две пары. Китовые туши без ластов

И пол занимают жилища.

Эники-беники

Зашторены окна, и мамины волосы веником.

Колотится сердце, ну как же родимой помочь?!

И папка смурной, запакованный в верные треники,

С глазами, что кролик, – не спал у постели всю ночь.

А мама лежит и все смотрит на время рассеянно –

Когда в домофоне откликнется скорой приезд.

В квартире повисло тоскливое что-то, осеннее,

И давит беспомощность или волнения пресс.

Стоит под салфеткой тарелка с котлетой вчерашняя…

А я ведь их помню: как бегали лыжной тропой.

И мама моя, кареглазая и бесшабашная,

И папа с глазами, как небушко, мой до сих пор.

Я пальцы скрещу и считалочкой «эники-беники»

Болезни родителей вышибу вон из игры.

И маме в прическу завью непослушные веники,

А с папой игрушки достанем и ком мишуры.

Мы будем ждать чуда, и я загадаю желание.

Игрушки на елке – еще из советских времен.

Забудем лекарств пузырьки и чудные названия,

И папа топтаться под музыку будет, как слон.

Как солнца лучи

А солнце и дождь – особая радость,

Купили мне новенький велосипед!

Но папа меня контролирует рядом,

Пока что кататься умения нет.

И солнце слепит, и чуточку страшно,

Я мокрый почти что до самых ушей.

Вон рядом бежит и завидует Дашка,

У ней – трехколесный, как у малышей.

Кручу я сильней, деревья мелькают,

И папа вдогонку мне что-то кричит.

Я крепко держусь, пригнувшись, руками,

А спицы в колесах – как солнца лучи!

Выходной

Сижу на скамейке и жду свою маму,

Я словно забыла на столике ключ.

И так бы сидела на лавке часами

У маленьких, дворником сделанных, клумб,

У дома, заросшего густо ранеткой,

Вдыхая от яблонек запах хмельной.

Как будто вернулось далекое детство,

От взрослости взяв на часок выходной.

Тайна

Я пью, печь затоплена, что мне доказывать,

Раз счастлив собою вполне.

Все было, и мял я стакан одноразовый,

Бродил не однажды во мгле.

Как всем, открывалось мне таинство женское,

Когда был бесштанным мальцом.

Я помню, когда закружила Вселенная,

Взирая на маму с отцом.

На маминой талии папины руки,

Их вальс отражает окно.

Шуршащей пластинки щемящие звуки.

Но скатерть залил я вином.

Еще вспоминается женская баня

И грохот об тазик воды.

Малой я, неловкий, прижавшийся к маме,

Прикрывший ладошкою стыд.

Парило горячим и веником с пихтой,

Щипало от мыла глаза.

Так было смущенно, прекрасно и чисто –

Не знаю, как верно сказать.

А пажики, что в раздевалке, нагнувшись,

Цепляла к чулку у бедра

Соседка? Да, ну не смотрел я послушно,

Но мельком заметить был рад.

Хранил это чувство восторга и тайны,

Неведомый мир открывал.

Все было случайно, не очень случайно…

Как няню в саду обнимал.

Смеялась. Припухшие губы ходили,

С пушком различимым едва.

Сидел на коленях. Так сладостно было,

Кружилась, плыла голова.

Влюблялся и позже. Учитель мужчина

Работать пришел в декабре.

Я видел, он гладил точеную спину

Алены на школьном дворе.

И пахла смолой новогодняя елка

В спортзале, и свежим бельем.

Я плакал. Мне снилась аленина челка

И прядей свободный полет.

Ты спишь. Разбросало огонь по подушке –

Сегодня одной на двоих.

Той тайною пахнут на теле веснушки

И терпкостью свежей хвои.

Поленница

Поленницу собрали во дворе

Мы, маленькие, в домики играя.

И не было душистей летом рая,

Чем рай из дров, чумазой детворе.

А бабушка – подоткнутый подол,

С ведерком и тряпицей – от коровы, –

Налить парное в кружки нам готова,

И мы бежим в переднюю за стол.

Прохлада сквозь дорожки от полов,

И хлебный, с медом свежим, сладкий запах…

Веселый, загоревший в поле, папа

И дед – по половицам тяжело.

По круглому старинному столу –

Цветастые глубокие тарелки,

С щербинкой кружка, что с рисунком белки,

Картошка, сало и зеленый лук.

Саднит немного руки от заноз –

Собрать поленья дело непростое.

Садится солнце – детство золотое,

Играя прядкою всклокоченных волос.

Момент

Я сижу на скамейке,

А ветер щекочет ресницы.

Тот далекий момент

Через время мне снится и снится.

За теплицей на солнце,

Где пахнет росой и травою,

Чуть лохматый и сонный,

Я рыжей кручу головою.

Слышу утро и звуки,

Как дом просыпается. Лето.

Топот чей-то и стуки.

Земля под ногами нагрета.

Я сижу беззаботно,

А кот наш обходит владенья.

Чувство детской свободы –

Без мира из фальши и денег.

Этот сладкий момент,

Что из детства, мне снится и снится.

Словно лучик во тьме

Или перышко сказочной птицы.

Не вернуть, не позвать

И в то время мне не возвратиться.

Там бурьян да трава,

Да застывшие в памяти лица.

Старая кинолента

Старая кинолента. В детстве ее смотрел я.

Сидя уныло дома, с шарфом поверх х/б.

Фильм новогодний добрый. Колко чесалось тело.

Вечно бронхит и кашель в ветреном декабре.

Стул и на нем будильник. А по звонку – таблетка.

Маленький телевизор – кажется, был «Рекорд».

И для настройки лучшей – ручкой от папы метка.

Было лишь два канала. Помню их до сих пор.

Черный и белый – краски, тихий квадрат экрана,

И ощущенье детства – там, где всегда светло.

Старая кинолента. Мягкий уют дивана.

И до поры взросления ангельское крыло.

Индийское

Придуманный рай

Мои ступни запомнили тепло

Того песка, что с морем на закате

Ласкал и был важнее всяких слов.

А я повыше подбирала платье.

Я рисовала океана ширь,

И тех торговцев, что на побережье,

Обнявшись, вдоль которого мы шли,

Поразбросавших свой товар небрежно.

И ты смотрел, как серьги шли к глазам,

Сияли бронзой, нежно льнули к коже.

Счастливой женщине все к месту. Бирюза

И палантины с ярким принтом тоже.

Какой-то маленький навязчивый индус

Просил на память сделать наше фото.

Нам предлагали острую еду

И лопотали на английском что-то.

И ночью месяц лодкой среди звезд

Баюкал песни, звезды собирая.

Мечты слетались к нам за сотни верст

На огонек придуманного рая.

Но я умчалась, сильный самолет

Меня унес, где снег сгребает грейдер.

Роман закончен вьюжным февралем.

И я об этом вспоминаю редко.

Индийской мечте

Закачается тополь за сизым окном,

Думы снова шарахнутся по темноте.

Ты забудешься тем переменчивым сном,

Где поет океан об индийской мечте.

Вперемешку полярные вечные льды

И желание в холод, уткнувшись, молчать.

Сколько выпито будет вина и воды

До прощального звяканья в двери ключа.

Это как проведенная в завтра черта –

Задохнуться и грудью рвануться в прибой,

На ладони в песчинках минуты считать

И смотреть, как заходит полуденный бог

За плечо горизонта. Шумит океан,

Отступает лениво, раздев догола

Сонный берег лагуны. Чадит фимиам

На дороге до солнца на склонах Гоа.

Сон

За окном то ли дождь, то ли снег.

То капризы у осени стылой.

А я море все вижу во сне

И развалины города в иле.

Будто колокол между столбов,

Перечеркнуто глыбою небо.

На рассвете на розовом бой

Гулко-мерный. Серебряный невод

Дружно тянут со дна рыбаки,

Там рыбешки трепещут и бьются.

Я за чайками из-под руки

Наблюдаю, а блики смеются

И слепят мне, играя, глаза.

Солнце медленно всходит арбузом

Расколовшимся. Двигают за

Шевелящимся утренним грузом

Стаи птиц и кричат во всю мочь.

Я сижу на мозаике камня.

Жаль, что быстро закончилась ночь.

И осталась во сне моя память,

Где дельфины играют в воде,

И колонны от древнего града.

То ли дождь, то ли снег у нас здесь,

А не брызги соленые падают.

Марта

Марта смотрела на облака,

Марта ждала домой рыбака.

По океану небесных зарниц

В сети рыбачьи летели они:

Кит и акулы, косые слегка,

В небе и в море – везде облака.

Белые рыбы, плывя над травой,

Медленно таяли над головой.

Кисточку ниточек рвал ветерок,

Медленно судно гоня на восток.

Рыжая шапка среди облаков –

Там, в отраженье воды далеко.

Трогала Марта в воде облака,

Локоны ласково гладил закат.

В каплях соленых – воды бирюза

В грустных прищуренных карих глазах.

Марта смотрела на облака.

Марта ждала домой рыбака.

Весла, как стрелки небесных часов,

Мерно обходят по кругу свое колесо.

Волшебное

В далеких чужих просторах

Ныряют ловцы и жемчуг

На берег песчаный моря

Ссыпают дорогой млечной.

И запах цветов заморских

Мне чудится влажно-легкий,

Рассыпаны звезды горстью.

Бесшумно качает лодка,

Круги на воде оставив.

Колышется стан ковыльный.

Душа замирает странно,

И мелкой дорожной пылью

Ласкает стопы дорога.

Прозрачна, как одуванчик,

Луна. Осторожно-ровно

Плывет ее шар незрячий.

Мне сыплется то и дело

В подол на колени жемчуг

Из моря, сквозь кроны елей –

Как капельки счастья женского…

Сладко-горько

Солнце в море вошло по грудь,

Постигая соленый вкус,

Погружается плавно, чуть,

Красный шар – как большой арбуз.

Черных косточек-чаек взвесь

Дразнит жадный морской прибой.

Запрокинули лица вверх

В изумлении мы с тобой.

Сладко-горько. Как вкус любви.

Растворится на дне морском

Сахар в горечи. Визави.

Заметает следы песком.

Солёное

Рассыпала соль – плохая примета.

Задумалась что-то сегодня над этим.

Соленые слезы, соленые ветры,

Соленое, с воздухом йодистым, лето.

Такие крупинки на камне у плеса,

Ты помнишь, его мы, как дети, лизали?

И после смотрели, как чайки с утеса

Срывались, летя в бирюзовые дали.

Соленое солнце садилось неспешно,

Соленая кожа, соленые губы.

И запах на сумке от соли нездешний,

В кармашке луна – не потраченный рубль.

Соленая галька на память в коробке,

Ее, будто клад, до сих пор берегу я.

Смету по крупиночке соль… еле… робко…

Как память напильником трону нагую.

Хрустальные яблоки

Хрустальные яблоки

Как-то посеял хрустальные яблоки Бог.

Там, у дорожки. Ты помнишь, я трогала ветви

С запахом дня, ладонями лета согретые.

В мякоти – семечко где-то с названьем Любовь.

Зреют чудесно плоды, но не знает никто,

Тайна внутри наливается радостным соком.

Крепкие, сочные, с завязи слеплены только,

Бродит мелодия чувства с листка на листок.

Ты поливал их, и трепетно ветер ласкал.

Голуби рядом плескались, тихонько воркуя.

Гладило солнце лицо и, лучами целуя,

Мягко будило ночную кудель мотылька.

Помнишь, как мальчик хрустальный подарок разбил,

Чтобы узнать, что же в яблоке хрупком играет?

Это история детства, а наша пусть будет другая…

Не повторить, не разрушить нам музыку бы…

Где запах винограда

Когда из тишины на звук выходит Бог,

Он в белую ладонь кладет двоих влюбленных.

И смотрит в микроскоп, и тихо сам с собой

Как будто говорит. Двоих качает лоно

Несбывшегося сна, сиреневых надежд,

Что льют прозрачный свет сквозь перья дивной птицы.

Там крылья облаков, как рукава одежд.

Качает Бог ладонь. Двоим спокойно спится.

Тихонько опустив их сонных у земли,

Поднимется наверх, где терпкая прохлада.

Он даст опять им шанс, чтоб встретиться могли,

Где звук из тишины и запах винограда…

Лиловые истории

Собираются в памяти дни, словно старые фото,

Те, что ты показал мне в альбоме, на дрёме чердачной,

Сердце ухало вниз, и назад – тарзанкой раскачивало.

Я не плачу, не думай, я сильная девочка, что ты.

Там за тысячи миль от Сибири твой каменный город.

Там по небу плывут облака – что мохнатые зайцы,

Одного привезла в чемодане, пожалуйста, знай ты.

И шепчу ему ночью я сотни лиловых историй.

Наши сладкие сны я прочла под крылом самолета,

Там они перемешаны с солнечным утренним медом,

Наверху, над землею, хорошая вечно погода,

Только люди внизу редко смотрят наверх отчего-то.

Помнишь, в уши мои ты повесил рассветные звезды,

Танцевал дождь на крыше и на виноградины капал.

Пишет где-то над тучами профили лиц Момо Капор,

И в саду расцветают твоем

на кактусах

белые розы…

Город

А город пахнет липами и сном,

В котором свежий мед в прозрачном блюдце,

И лица в зеркалах всегда смеются,

И солнечное утро за окном.

Шумит по рельсам мимо площадей,

Спешит проворным городским потоком,

Двоящимся в глазах витринных стекол,

Взлетает стайкой серых голубей.

А город тонко тенькает в руке,

Сквозь кожаный чехольчик телефона,

И небо отражается бездонно

В спокойной отшлифованной реке.

Минуты в быстрых тысячах шагов

По новеньким и выметенным скверам.

Последние не мы и мы не первые,

Кто счастлив и не знает – отчего…

Я к тебе возвращаюсь

Я к тебе возвращаюсь из светлого краткого сна,

Где невестами кротко дрожат на ветру ветви яблонь,

Где оранжево солнце плывет, будто маленький ялик,

И размашистым росчерком кисти темнеет сосна.

Я к тебе возвращаюсь предутренним запахом трав

От нагретой земли, что по ласке зимой тосковала,

Где туман еле слышный огромным густым покрывалом

Укрывает и нежит цветочные блики с утра.

Я к тебе возвращаюсь утерянной где-то строкой,

Высотой куполов и улыбкой печальной иконы.

И кричу я от счастья под небом прохладно-бездонным,

И сибирские птицы поют высоко-высоко.

Здравствуй

Я всю жизнь просила, я молила Бога,

Чтобы подарил мне ясного, как ты.

Шла по вязкой глине долгою дорогой,

В голове рисуя строгие черты.

Где-то запиналась и сбивалась тоже,

Где-то ошибалась, думала, нашла.

Плакала. И снова пустовало ложе,

Отмеряли время вновь колокола.

Я тебя просила у святой иконы,

Волосы упрятав под простой платок.

Было одиноко, нестерпимо больно,

С кем-то обнималась, только все не то.

Ты же все скитался по чужим порогам,

Будто был погашен бурею маяк.

Ты стоишь так близко, занемели ноги.

– Здравствуй, я нашелся, милая моя…

Нежность

Опять ты бродишь в нежности моей.

Тебе сюрпризы будто бы на елке

Развешиваю. Из-под рыжей челки

Смотрю. Взлетают веточки бровей.

Я не хочу считать, кто больше дал:

Нам жить, любить дано не так уж много.

Побуду чуть праправнучкою Бога,

Дарить любовь не стоит мне труда.

Как хорошо, что нежность поутру –

Целуешь и сдуваешь конопушки.

И не проси, не буду я послушной,

Качая на руках порою грусть.

Я и сама порой себя боюсь.

Но не дай бог такую вот разрушить.

Перья жар-птицы

Утром так сладко спится. Мороз за окном.

Под обнаженным бедром котейка мурлычет.

Бродят в округе сны грузинским вином.

Чудится дух еле слышный морозно-клубничный.

Смежив ресницы, я сонно смотрю,

Как открываешь ты в комнату светлые двери.

Вторит ноябрь влюбленному сентябрю.

Там, наверху, для счастья свой путь отмерен.

Перья жар-птицы – осеннее буйство в снег

Бог по-хозяйски надежно вчера упрятал.

Может, найду остатки я их по весне,

Тянется время, да крутится времени прялка.

Может, изменится все, как ты говоришь,

Может, об этом весною мы даже не вспомним.

После зимы, как морозы закапают с крыш,

Вспомнишь ли, милый, когда-то душистый шиповник.

Косточки

Не надо ни о чем жалеть. Как ни печально расставанье,

За ним узором новых встреч лежит дороги полотно.

И вскоре грустная душа, обрушив шелко-сарафанный

Цветной на плечи водопад, с теплом воспрянет к жизни вновь.

Душистый ветер от волос коснется сказочного принца,

Когда случайно пробежав, ты оглянешься, подмигнув.

И губки в трубочку сложив, ты скорчишь рожицу капризно,

А он, влюбившись, увезет тебя в волшебную страну.

Спустя два года, на сносях, в саду супруга поджидая,

В своей округлости прелестной, наткнувшись на черешни куст,

Ты в счастье бережном своем, красивая и молодая,

Спокойно выплюнешь остатки тех дней, как косточки из уст.

Дымки

Деревенские домики будто курили табак.

Мы дурили, как дети, а варежки вечно в машине.

Я скрывалась за спину твою от бездомных собак,

А они, хоть мороз, попадались, и очень большие.

Из ладоней сплетенных в перчатке большой «бутерброд»

Ты носил, чуть сжимая, в своих мои теплые пальцы.

В январе и в Сибири, конечно, совсем не курорт,

Это нам не мешало нисколько в мороз целоваться.

Помнишь, запах сосновый намытых в дому половиц,

Под навесом – лопаты, начищена мелкая утварь,

В самоваре щекастом – глаза и свечение лиц,

И стрела-самолет над раскатистым солнечным утром.

Знаю, будет еще череда наших радостных встреч,

И перчатка хранит аромат моей нежной ладони,

Слышен запах дымков деревенских домов в январе,

Как затеплишь огонь в очаге в чуть проснувшемся доме.

Всё ещё будет

Замка руины плакали,

Были они из песка.

Душу свою заплатками

Ночью латала. Тоска

Душу сжимала лапами,

Прутиками под окном

Тени писали. Плакала,

В небо смотря, перед сном.

Звездным совком Медведица

Тихо сгребет мечты.

Все еще будет. Верится.

Общий наш дом и ты.

Персики

Мы ели персики, смеясь.

Ты говорил, не любишь фрукты.

А мы в пыли почти что сутки,

Рулем выписывая вязь

Графитовых больших дорог,

Навстречу облако катило,

И мчался дом автомобильный,

Наш красный маленький мирок.

Мы ели персики, смеясь.

Они щекасты и румяны,

Как я, проснувшаяся рано,

Без туши и других прикрас.

Но поливает нынче дождь.

Как плод на донышке в компоте,

Застряло солнце на восходе –

Всплывающая нота до.

Айва

Я резала на досточке айву.

Она тугая и не поддавалась,

Да затупился нож хозяйский малость.

Гоняла вьюга павшую листву.

За окнами снежинки на свету

Гостей куривших радовали блеском.

Мурлыкал кто-то под гитару песни.

Летели фразы чьи-то в пустоту.

Котенок лез – близняшка моего.

Мой умер и по радуге гуляет,

Наш рыжий ангел из кошаче-рая…

Осталась память. Больше ничего.

Айва, упрямо под ножом скрипя,

На удивленье, летом не запахла.

Так звуки, строки о тебе зачахли

И, сжавшись эмбрионом, где-то спят.

И лишь комочек рыжий, теребя

Мою штанину от потертых джинсов,

На миг приблизил, будто сильной линзой,

Мой стук счастливый сердца и тебя.

Шиповник

Затрещали поленья в печке.

Осень ходит пока босиком.

Зябко кофту накинул вечер.

Пахнет деревом и дымком.

На губах чуть колюч шиповник –

Будто кожа небритых щек.

Фикус тенью стоит в изголовье.

Я тебя не знаю еще.

Надкусила, вдохнула запах,

Заварила на кружку чай.

Вечер плавно ушел на запад.

Прилетела птица-печаль.

Села, крылья раскинув мягко,

За окном на колючий куст.

Заварилась шиповника мякоть.

Приоткрылся ягодный вкус.

От вокзала до вокзала

Я знаю, от вокзала до вокзала

Звонки не часты. Вот и дни пусты…

И ждешь строки – короткой птахи малой,

Слетевшей вдруг и юркнувшей в кусты.

Ты, как кувшин, наполненный до верха

Вином из ягод сада вдалеке.

Горчат на нёбе все слова заветные,

И колется шиповник в кулаке.

А я брожу среди лиловых елей

По скверам грустных тусклых фонарей.

Глаза зажмурю – вижу акварели:

Следы волшебной кисточки твоей.

Райско-грешное

Я собирала запах

В ситцевый легкий подол –

Милому в дар на завтрак –

Свежий, как озера вдох.

Чуткой осенней влаги

Капли на тонком стекле,

Утренний запах мрака

В форточку. Старенький плед.

Сонным, молочным, нежным,

Женским – в подоле у ног.

Яблочно-райски-грешным

На перекрестке снов…

И нет

Этот вечер опять запотел и поник,

Ночь накрыла тяжелой попоной.

Как цветасты и мокры осенние дни –

Бродят в лужах неспешно и сонно.

Скоро ляжет покровом на лавочки снег,

И снежинки осядут на варежках,

Словно счастье: вот есть оно, и… тут же – нет,

Только губ чуть обветрился краешек…

Мне не спится

Мне не спится, щебечет птаха,

Заблудившаяся вдали.

И теснит на груди рубаха,

Обнажая от шеи клин.

Что-то верится, что-то томно

Зреет будто в моей душе.

Сплю – не сплю этой ночью темной.

Вон рассвета язык уже…

Белый налив

Душа раздета, нагишом.

Ни капли фальши.

Прочту и вздрогну: хорошо!

И дальше, дальше.

Несусь по перелескам строк,

Пусть хлещут ветки.

Пусть как навыворот нутро –

Твои секреты

Возьму тихонько. Разделив,

Несу в ладонях.

Как белый яблочный налив

Рассыплю в доме…

Пахнет акацией

Вечер солнце качнул в колыбели,

И задернул чернильным закат.

Не сумели с тобой, не сумели

Сохранить… Кто, скажи, виноват.

Улетаю из клетки голубкой

В неизведанность, в темную зыбь.

Лунный круг – желтоглазою лупой…

Млечный – высунул белый язык…

Знаешь, больно и мне расставаться,

Знаешь, тянет к тебе, но держусь.

Пахнет звездное небо акацией,

Тает мятой прохладною грусть…

Память

Ты поцелуй за меня виноградины,

Те, что я утром всегда целовала.

Пальцами трогай на камушках впадины…

Чтоб приласкаться, им нужно так мало…

Ты голубей напои, крылья легкие

Пусть они в лужице чистой купают…

Ты поливай розы юно-неловкие…

Пусть на качелях качается память…

Желтых качелях, нагретых и лаковых,

Лежа на них – опрокинуто небо…

Там, на поверхности воздуха матовой,

Ветви березы закинули невод.

Тихо ступает босыми ногами,

Гладит суконные вышивки стульев

Память, летящая в дальние-дали

В светлом и чистом счастливом июле…

Листья лимона проклюнулись свежие,

Нежно на кактусе зреют бутоны…

Шея ее шелковистая бежево

В волнах волос золотящихся тонет…

В вазе подсолнухи головы свесили,

Будто по женщине той загрустили.

Ходит мужчина высокий невесело

Следом за той, что его так любила…

Ботиночки

Он поставит ее ботиночки,

Что продрогли по сизой погоде,

У печи, они, словно криночки

С молоком парным, будут вроде.

Поутру, только ножки сонные

Окунет она в них, собираясь,

Потеплеет нежно лоно ее,

И котенок, шнурком играя,

Золотистым комочком ласковым

В сени выскочит на прохладу.

И обнимут ботинки лаковые,

Закачают, как в люльках, ладные

Стопы. Хрустнет дорожка чистая,

Звякнут стылым замком ворота.

Поглотит ее утро мглистое.

Улыбаясь, уйдет на работу.

Воротится домой по сумеркам,

Застрекочут в печи дровишки.

А в прихожей под женской сумочкой

Жмутся ботики, два братишки.

Он придет и возьмет их бережно,

Чтоб поставить в тепло с кирзачами.

У согревшейся печки бе́леной

Пахнет мякишем и иван-чаем.

И стоят они рядышком парами.

Марья и Иванушка словно.

Ночью тени качаются плавные…

Завтра утро начнется снова.

Сапфир

Смотрю на синеющий в перстне сапфир.

Как боги ко мне терпеливы…

Я им помолюсь – мои губы тихи –

Под шум перекрестков дождливых.

А спальню твою стережет полумрак,

В зашторенные просветы

Не смеет пробиться двора кутерьма,

Спят наши с тобой силуэты.

Здесь запахи зноя и рыжих волос

И ночи лиловое лоно.

Молюсь, в духоте чтобы сладко спалось.

Взирает спокойно с иконы

Янтарно и солнечно святости лик.

Сапфир – цвета моря на карте.

Ты слышишь, как ноги босые прошли…

И дождь по дорожкам закапал…

Доченьке

Я целую твое чуть торчащее ушко.

Кто сказал, что оно некрасиво?

Пробегусь нежно носом до самой макушки.

И прижму, как медведь, что есть силы.

Ты так трогательна, как подросток-девчонка,

С этим конским хвостом на затылке

И глазами, прикрытыми светленькой челкой,

Под нахмуренной нынче развилкой

Бровок тоненьких – ясно, по нынешней моде.

Прикоснусь я и к ним – разбегутся.

Затанцую, подняв, с грацией бегемота.

Ты – мое лопоухое чудо!

Остатки слёз

Аквариум вместил остатки слез,

Снуют в нем тени от цветастых рыбок,

Рябит поверхность чуть заметной зыбью,

Но это так, почти что не всерьез.

Смотрю в него, колышут плавники –

Остатки мыслей, но уже напрасно,

Сквозь воду глаз рассвета вижу ясно.

Остатки слез… И прошлые стихи…

Я покормлю с руки в последний раз

И навсегда питомцев тех забуду.

Невозмутимо солнце в небе Буддой,

Как вечный символ счастья и добра.

Не знаю

Не знаю, что на меня нашло,

Дождь топчется, вот и тяжело.

Слоняется твой прозрачный клон.

С икон

Мне ласково в лицо глядят глаза,

Янтарные блики на образах,

Носки колючие мне бы связать,

Сказать,

Что хочется взять в ладони мир,

Загруженный грустными людьми,

Укрыть их или разжечь камин.

Сожми

Запястье. Шар светится, люди спят.

Рубашка фланелевая до пят.

Согрею мир и отпущу опять –

Летать.

Хорошо, что Иисус воскресе

Раскололся у вербы панцирь,