Текст книги "Она доведена до отчаяния"

Кожа вокруг глаз натянулась, когда Норма засмеялась. Один из передних зубов у нее был серый.

– Эти чудики фиговы? Кончай комедию! Надо тебе вправить мозги, – сказала она. – Битлы все гомики, это сразу видно. Девчонки, которые обжимались у них на концерте, были донельзя возбужденные. Когда мне было два года, я проглотила гвоздь и до сих пор помню, как меня везли на «Скорой». В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году я на автомобильных гонках пожала руку Мисс Америке, которая вблизи была страшная и с толстым, как телефонный справочник, слоем грима.

– А у меня приятель диск-жокей, – рискнула похвастаться я.

– Ну-ну. Я их дрочилами называю. Хоть бы кишку завалили и просто музыку ставили. Смотри!

Норма сунула зажженную сигарету в рот, закрыла его и снова открыла: сигарета торчала из-под языка и все еще горела.

– Боже мой, – сказала я.

– Меня Кенни научил. Мы с ним, наверное, обручимся в этом году. Он об этом подумывает.

Загремели три коротких школьных звонка.

– Вот блин, – произнесла Норма. – На!

Она сунула мне влажный окурок и не торопясь пошла ко входу.

Я застыла, держа окурок вертикально и пялясь на него, но тут же бросила и растерла по асфальту, как Лэсси.

Занятия в первую среду закончились исповедью. Большинство восьмиклассниц следили за порядком на скамьях для младших учеников и шли исповедоваться последними. Я была одной из шестерых в нашем классе, кого не удостоили этой чести.

Вверху благочестивый витражный ангел парил перед коленопреклоненной Святой Девой. Ангел, светловолосый, как Мэрилин Монро или моя мать, устремлялся в небо, у его ног курился густой белый дым, и мне вспомнилась телетрансляция запуска ракеты, от которой папа пришел в восторг.

«Вот съездим во Флориду и своими глазами все увидим», – пообещал он мне. Отец всегда много чего обещал. Он сломал мне жизнь.

Голоса исповедовавшихся долетали из-за занавеса.

– Да, но, святой отец, он сам все начал, вот что я пытаюсь вам сказать, – настаивал какой-то пацан. Стася Писек, сидя среди семиклассниц, оглядывалась назад и корчила рожи своей сестре Розалии. Норма Френч, державшаяся отдельно от остальных, явно забыла платок на голову. В ряду мантилий, шляпок с цветами и бархатных головных повязок она сидела, натянув на голову воротник ярко-красного свитера, застегнутый под подбородком. Рукава висели по бокам, как уши у бигля. Норма знаменовала собой мою единственную победу в Сент-Энтони, и я скривилась при виде столь жалкого отсутствия прогресса.

В исповедальне я перечислила отцу Дуптульски свои грехи – гордость, сквернословие и неуважение к матери, опустив нечестивые мысли и деяния, и повторила формулу покаяния.

После занятий я отсидела час. На Дивижн-стрит к обочине свернул «МГ» Джека и медленно поехал за мной. Я сделала вид, что не замечаю. Это как игра: если я обернусь и посмотрю, значит, он победил.

– Эй! – крикнул Джек наконец. – Подвезти тебя?

– Ой, здравствуйте! – воскликнула я с притворным удивлением. – Пожалуйста. Спасибо.

Верх кабриолета был опущен. Джек сорвался с места так, что взвизгнули шины.

В пепельнице дымилась сигарета. Я взяла ее и затянулась, не спрашивая разрешения. Джек покачал головой и улыбнулся:

– Шалунья, озорница!

– Тебе сюда нужно радиолу, – сказала я.

Он улыбнулся:

– Кто это решил?

– Я, Долорес дель Рио.

Глава 7

Джек начал подъезжать к школе после уроков два-три раза в неделю. В своей тетради я отмечала эти дни, но какого-то порядка вычислить не могла. Он ждал на парковке при церкви, ближе к Честнат-авеню. Каждый день я, затаив дыхание, сворачивала за угол дома священника.

Настроение у Джека менялось от раза к разу. То он покупал нам рожки мороженого и дразнил меня, называя красивой и гладя по волосам. В другой раз сидел угрюмо и жаловался на свою работу или на Риту. Формат шоу сковывает его хуже смирительной рубашки, говорил он; а менеджер радиостанции не хочет этого понять. Он, Джек, впустую тратит свои лучшие годы и почти обрадуется, если контракт не продлят. Он был бы сейчас в Нью-Йорке на двойном – тройном! – окладе, если бы не эта со своим треклятым деланьем детей. Жить с Ритой – как ступать по сырым яйцам. Казалось, Джек говорит больше с собой, чем со мной, саркастически фыркая или лупя кулаком по приборной доске.

Когда он становился таким, мне было тягостно и тревожно – я не знала, как себя вести. Однажды я сказала, что, по-моему, ему не стоит так трепать себе нервы из-за этих проблем.

– Да кем ты себя возомнила, секс-бомба? – повысил голос Джек, раздувая ноздри. – Лучшая для тебя политика заткнуться, блин, и не растыкаться!

Он ездил домой разными маршрутами, называя их «таинственными окольными путями». Однажды мы проехали мимо его радиостанции, в другой раз постояли, не выключая мотора, позади заброшенной средней школы – кирпичного здания с заколоченными фанерой окнами и высокими сорняками, проросшими сквозь трещины в асфальте.

– Большинство моих учителей, наверное, уже поумирали, – сказал Джек. – Туда им и дорога. – И рассказал, как однажды, много лет назад, его посадили на скамейку запасных, потому что он играл на той же позиции, что и чей-то сынок. – Они всегда рядом и не оставят нас в покое, – добавил Джек, взяв мою руку и рассматривая ее. – Нам с тобой нужно быть начеку.

Я сообщила бабке, что записалась в школьный клуб стенгазет и остаюсь с другими девочками украшать классы и коридоры. Джек всегда высаживал меня у суперетты, не доезжая до бабушкиного дома. Конни смотрела на меня из-за прилавка с бесстрастным видом, сложив руки под огромными грудями. Иногда на крыльце или у магазина стояла одна из сестер Писек, пялясь на нас во все глаза, пытаясь разгадать нашу тайну. От поездок с Джеком их подколки потеряли всякую важность.

– Рот закрой, кишки простудишь, – бросила я однажды Стасе.

Когда я возвращалась в дом бабки – обычно показывали «На пороге ночи», – то всегда бывала голодна. Я уминала печенье, картофельные чипсы, перезрелые бананы, не разбирая вкуса. Бабушка сидела с опущенными жалюзи, загипнотизированная очередной серией, безразличная к моим взбалмошным, рискованным поездкам.

Однажды днем, когда Джек не приехал, я ходила в центр с Нормой Френч. Ее бойфренд Кенни ждал нас в «Ланчионетте Лу». Он называл меня Долли вместо Долорес и сдувал целлофановые обертки от соломинок Норме в лицо. Я сидела с непроницаемым видом, заставляя себя слушать, над чем он смеется горловым смехом. Жирная кожа на его лбу была покрыта десятками воспаленных угрей.

– Хошь, чего покажу? – спросил Кенни и задрал нестираную майку, показав два засоса, которые Норма поставила ему на живот. Я встала и вышла, не желая сидеть с ними за одним столиком и смотреть, как они целуются взасос.

Сестра Сретение задала нам доклады по естествознанию к неделе после Хэллоуина. Из размноженного на мимеографе списка тем я выбрала «Чудо рождения человека». Уже больше месяца я хранила секрет Джека, ожидая, когда они с Ритой торжественно объявят новость. Всякий раз, встречая Риту, я пристально вглядывалась в ее лицо и живот, ища соответствующие признаки даже во взгляде и смехе. Но Рита ничем себя не выдавала. Она тоже умела хранить секреты.

Я уже назначила себя единственной нянькой будущего Спейта и выбрала имена – Кристофер Скотт для мальчика и Лиза Долорес для девочки. В моих фантазиях Рита слабо приподнималась со смертного ложа с балдахином и протягивала мне розового младенца.

– Мне очень жаль, что тебе придется бросить школу, – еле слышно шептала она. – Позаботься о них обоих. Ты нужна им больше, чем я могу выразить.

– Кофе? – спросил Джек.

Он снова выбрал обходной путь – поехал по Честнат-стрит, но в самом конце улицы неожиданно свернул на парковку перед пончиковой.

– Давай, – согласилась я.

Я следила за ним сквозь витрину. Сегодня Джек был в светло-желтых джинсах и коричневом клетчатом свитере. Официантка взбила прическу и засмеялась над его шуткой. Потом проводила его взглядом, когда он вышел.

Я обожгла губы и начала дуть, глядя, как закручивается дымок на маслянистой поверхности.

– Угадай, о чем мне задали доклад, – сказала я.

– Ну?

– О младенцах. Как они растут в своей маме, прежде чем родятся.

– Да? – Джек осторожно отпил кофе, глядя куда-то вперед. – Ну, круто.

– Когда вы с Ритой объявите о будущем ребенке?

– А что? – Джек посмотрел на меня. – Ты уже разболтала?

– Нет, мне просто интересно.

– А-а. Я тебе говорил, она немного трусит после прежних неудач, так что спешить некуда.

– Бабушка, наверное, свяжет ему крючком все приданое. А когда он родится?

– В апреле. Середина апреля.

– Правда? У меня есть журнал «Лайф», взяла в школьной библиотеке по теме доклада. Там иллюстрации, как дети выглядят на разных стадиях развития. Так странно! Хочешь поглядеть?

– Видела вон ту официантку? Ее тоже зовут Долорес, – Джек завел машину и выехал на улицу. – На бейдже написано, прямо над ее толстой сиськой.

Я постаралась пропустить это мимо ушей.

– Показать тебе статью?

– Я не люблю смотреть на подобные вещи. Этого полно и в медицинских книгах Риты.

– Можно, я только маме скажу о ребенке? Она бабушке ничего не скажет. Или разреши Рите намекнуть, что я в курсе?

Я поняла, что Джек не на шутку взбешен, когда машина вильнула.

– Слушай, либо я могу тебе доверять, либо нет!

– Можешь, – заверила я, – я просто спросила.

Я сделала большой глоток кофе и поперхнулась от обжигающей горечи. Я закашлялась. Кофе плеснулся из чашки мне на колени и на пол.

Джек остановился у обочины, взял салфетку и вытер пол.

– Прости, – сказал он, – жизнь в последнее время стала очень напряженной.

– Забудь. Не надо мне было тебя доставать. Это я виновата.

Его рука коснулась моей щиколотки. Пальцы скользнули под мой носок и задвигались вверх и вниз. Я прижала ногу к полу, чтобы не вздрогнуть. Я не хотела, чтобы он меня щекотал, но и не желала рассердить его.

– Мы с тобой особенные люди, – заявил Джек.

Он выпрямился, включил первую передачу и повез меня на Пирс-стрит.

Вечером, лежа на животе на кровати, я начала писать доклад, переписав факты на каталожные карточки, как требовала сестра Сретение. Я отсчитала девять месяцев от пятнадцатого апреля; получалось, Рита беременна уже минимум два месяца. «Зачатки конечностей четко различимы, сердце эмбриона бьется часто, – говорилось в статье. – Эмбрион размером с арахисовый орех в скорлупе».

На третьем этаже Джек прошелся по комнате. Он просто переживает – все будущие отцы нервничают. В «Моих трех сыновьях» Робби Дуглас проехал до самой больницы, не сообразив, что забыл взять жену. Мы с Джеком добрые друзья, я помогу ему выдержать этот период.

Иллюстрации развития плода занимали несколько страниц. Некоторые эмбрионы напоминали морских обезьянок, рекламу которых я когда-то увидела на задней обложке альбома комиксов и заказала по почте. Несколько недель я ждала, пока их доставят. «Поместите в стакан обычной водопроводной воды и увидите, как они оживут!» – говорилось в инструкции. Но обезьянки оставались сухими, ломкими и безжизненными, плавая на поверхности несколько дней, пока мать не заставила меня вылить все это в унитаз.

На первом уроке Кэти Махони выставила на парту маленькую коробку с приглашениями на вечеринку. Все утро я смотрела, как она ходит к точилке для карандашей, подбрасывая конверты на парты, когда сестре Сретение случалось отвернуться. Перед ленчем Кэти в последний раз прошлась между рядами и выбросила пустую коробку в мусорную корзину учительницы.

Ко мне подбежала Норма, крича мое имя достаточно громко, чтобы все насмешливо обернулись.

– Ты что, оглохла? Хочешь сходить в «Лу»?

– Слушай, – сказала я достаточно громко, чтобы слышали Кэти и остальные. – Отстань от меня, ладно?

У Нормы сделался скорее удивленный, чем обиженный вид.

– Я просто не хочу больше с тобой общаться. А от твоего бойфренда меня тошнит.

Норма цыкнула языком:

– Смотрите, кто завидует!

– Держи карман шире, – презрительно бросила я. – Может, если бы он вылил на себя бочку «Клерасила», на него можно было смотреть без отвращения!

Выпятив нижнюю губу, Норма Френч врезала мне под дых.

– Девки дерутся! – закричал кто-то. Все сбежались и окружили нас.

С трудом удержавшись от рвоты, я со слезами закричала Кэти Махони и всем остальным:

– Я вам не бесплатное шоу!

Мимо дома священника я выбежала на Честнат-авеню. Все смотрели мне вслед и смеялись.

– Поезжай быстрее! – приказала я Джеку. – Увези меня от этой дурацкой школы!

Вечером позвонил отец. Мать раздраженно протянула мне трубку.

– Сама и говори ему, что не хочешь его видеть, – прошептала она. – Я устала от его обвинений во всех смертных грехах.

Я выхватила у нее телефон.

– Что? – рявкнула я.

Из трубки сыпались новые папины обещания – мини-гольф, рестораны и кино.

– Слушай, сделай одолжение – представь, что я умерла! – отрезала я.

Слышно было, как у папы перехватило дыхание. Он обрушился на меня, сообщив, что однажды уже почти так и сделал, когда я слямзила его агаты, а мне давно пора перестать выпендриваться и понять…

Я повесила трубку, не дослушав его патетическую речь.

Джек ждал меня после уроков на следующий день.

– Так-так, кто это у нас, королева Шеба? – усмехнулся он, когда я села в машину. – Я уже хотел ехать, если ее величество не появится с минуты на минуту.

– А что мне было делать? – огрызнулась я. – Встать и уйти посреди урока?

Мы отъехали от школы. Между ляжками Джек держал открытую бутылку ликера.

– Ну что, песня спета, – сказал он, – дали мне под зад коленом. Еще месяц, и – гуляй восвояси.

– Тебя уволили?! О Господи! И что же ты будешь делать?

– Сейчас я еду к маленькому приключению, – Джек взял бутылку и быстро, воровато сделал глоток.

– Куда это? У меня домашки много, и еще нужно написать доклад.

Мне не нравилось, когда он пил и когда трогал мои ступни.

– Отлично, тогда забудь. – Его смех показался мне горьким.

– Джек, ты найдешь работу на радиостанции получше. Может, даже на «Дабл-ю-ПРО». Тебя везде с радостью возьмут!

Он покрутил головой и тихо фыркнул.

– Ну хорошо, – уступила я, – давай прокатимся, только не очень долго.

– Забудь. Не нужно мне никаких одолжений.

– Ну пожалуйста, я хочу прокатиться! Правда. Куда поедем?

Джек посмотрел на меня и улыбнулся:

– Если я тебе скажу, это уже не будет приключение.

Мы ехали по Шестому шоссе, пока магазины не сменились жилыми домами, а затем лесом. Осенний воздух пахнул яблоками и древесным дымом. Вокруг все было незнакомо. Я свесила руку в окно и ощущала порывы холодного ветра. В небе цепочкой летели канадские гуси.

– У матери пунктик насчет полетов, – сказала я. – В моей комнате висит ее картина с летающей ногой. Когда мы жили в другом доме, у нее был попугай, который…

– Я не хочу говорить о твоей матери, – перебил Джек. – Заткнись и не трещи. Я не в настроении.

– Ты найдешь работу получше, все наладится!

Он усмехнулся и отпил ликера.

– Хочешь глоток?

Я покачала головой, шокированная вопросом.

– Вот и умница, маленькая киска, – пробормотал он.

– Слушай, мне кажется, это не…

– Что тебе кажется?

– Ничего. Забудь.

Мы ехали и ехали. В какой-то глуши он включил сигнал поворота и свернул возле написанного от руки указателя «Вествикский приют для животных». Машину затрясло по неровной просеке между сосен.

– Не понимаю, – сказала я.

– Давненько я здесь не был. Тут есть водохранилище. И водопад. Слышишь, как шумит?

Дорога ныряла и поднималась, Джек вилял между корнями и ямами с водой. Мне вспомнились «гонки» с отцом в машине миссис Мэсикотт.

– Зачем мы сюда приехали? – спросила я.

– Я вспоминал это место, пока был в эфире. И о тебе думал. Ты удивишься, сколько раз в день я о тебе думаю. Мне хочется тебе кое-что показать, это разобьет твое сердце.

– Что?

– Терпение, – сказал он с дразнящей улыбкой.

– А Рита здесь бывала?

Джек отпил ликера и не ответил.

– Ты пьян, что ли?

– Эй, – заметил он, – я разве не велел тебе заткнуться?

– Ладно, прекрасно, – согласилась я. – Только не забывай, мне еще домашнее задание делать.

Я прислушивалась, стараясь различить шум водопада, но за деревьями доносился только собачий лай. Он становился громче, будто стелился по земле. Впереди появилось бетонное здание.

Джек остановился на скрипучей гравийной дорожке и выключил мотор.

– Вот, – показал он.

Собаки были в сетчатом загоне, тянувшемся вдоль стены здания. Воздух звенел от их злобного лая. Большой белый пес все бросался на нас, и с каждой попыткой сетка забора прогибалась.

Джек вышел из машины и попробовал ручку двери дома, крикнул «Здравствуйте!» и попинал металлическую дверь.

– Мой знакомый тут смотрителем за собаками, но, похоже, он куда-то ушел, – громко сообщил мне Джек, перекрывая лай. – Выходи, на щенков посмотришь!

Я нерешительно подошла. У одного щенка был мутно-белый глаз, второй до мяса расчесал себе спину. Белый пес, обнажая розово-серые десны, кусал проволочную стенку вольера.

– А почему они под открытым небом? – спросила я.

– Это несчастные ублюдки, которых никто не берет. Их здесь держат пару недель, а потом усыпляют газом.

Он обнял меня за талию и притянул к себе.

– Правда, у них грустные глаза? От этих взглядов хочется сесть и заплакать.

Мне так не показалось. Собаки казались озлобленными и опасными, я не чувствовала к ним симпатии. Их когти клацали по бетону, когда они бегали между своих кучек и грязных мисок с водой.

Джек начал поглаживать меня по спине. Собаки немного успокоились.

– Мир – одинокое место, – произнес он, – посмотри на этих бедняг.

– Ну-ну. А где водопад?

– Мы же друзья? – спросил Джек. – Можно мне тебя кое о чем попросить?

– Не знаю. А о чем?

– Обещай, что не поймешь меня превратно.

– Обещаю, – сказала я.

– Можно тебя поцеловать – по-дружески?

У меня сжался желудок, а кровь прилила к голове.

– Пожалуй, нет.

– По-дружески!

Он наклонился и все равно поцеловал меня – мягко, в губы. Его дыхание было приторным и пахло алкоголем. Пальцы впились мне в спину. Собаки снова залаяли.

– Как приятно, – улыбнулся Джек. – Самый сладкий поцелуй в моей жизни. Не бойся.

Он попытался снова меня поцеловать, но я уклонилась и отошла к машине.

– Ты же говорил, что здесь есть водопад! – пробормотала я дрожащим голосом.

Джек засмеялся, покачал головой и сел за руль. Я тоже забралась на сиденье, и мы хлопнули дверцами так, что эхо понеслось по лесу. Его рука потянулась к ключу зажигания, но остановилась.

– Можно у тебя спросить? – сказал он.

– Что?

– Ты много думаешь о сексе?

– Нет, – ответила я. – Давай уже поедем?

– Просто считаю тебя очень-очень привлекательной. Ох, можно подумать, ты не знаешь! Иногда, когда мы с ней…

Я хотела оказаться в бабкином доме, в ванной, за запертой дверью, и все обдумать без помех.

– Давай просто поедем, – настаивала я.

Он потянулся мимо моих коленей и откинул крышку бардачка. Я удивилась, увидев, что рука у него немного дрожит. Из бардачка появился скатанный в трубку журнал.

– Погляди, – сказал он.

До меня только через секунду дошло, что у женщины с обложки во рту пенис. Я швырнула журнал обратно Джеку:

– Убери!

– Разве ты не хочешь посмотреть? Тебе не любопытно?

Я заплакала:

– Нет.

– Точно?

– Заткнись.

Он засмеялся:

– Хорошо вас обрабатывают в этой школе – из тебя выйдет отличная монахиня.

Я не ответила.

– Чего ты трясешься, это всего лишь журнал, – Джек старался говорить спокойно и хладнокровно, но слова из него выдавливались, а дыхание было прерывистым и частым. Я видела, что он теряет над собой контроль. – Иногда я забываю, какая ты на самом деле маленькая, – сказал он. – Совсем еще девчонка…

Я засунула руки под ляжки.

– Я не маленькая, просто не хочу рассматривать грязные картинки, – возразила я. – Убей теперь меня за это.

– Может, еще и убью, – засмеялся Джек. – Дело, видишь ли, в том… По моему мнению, любовь вовсе не грязная штука. И ее изображения тоже. Грязь в головах у некоторых людей.

– Это как понимать?

– Да и журнал не мой, я его одолжил шутки ради. Похоже, я сделал большую ошибку… Или же меня водит за нос маленькая динамистка, которая побежит домой и доложит все своей мамочке.

– Слушай, я с ней такое не обсуждаю, ясно? И я не то, что ты только что сказал!

– А что я сказал?

– Ты думаешь, я маленькая, а это не так.

– Ладно, ладно, – проговорил он, подняв руку и играя моими волосами. – Мы ведь с тобой добрые друзья, мне неприятно думать, что тебе нельзя доверять.

– Можно, можно, прояснили уже. Давай наконец поедем домой!

Джек скатал журнал в трубку и провел краем по моей ноге, потом еще и еще раз.

– Я его, наверное, еще подержу у себя, прежде чем отдавать. Ты мне скажешь, если захочется полистать. Вместе и посмотрим.

– Нет, спасибо, – отказалась я.

– Нет, спасибо, – передразнил он и сунул журнал под сиденье.

Некоторые собаки легли. Одна бегала по вольеру.

– Долорес, – прошептал Джек, – смотри!

Его рука была между ног, и он тер свою шишку, глядя на меня.

Я отвернулась и уставилась в окно. Слезы текли и часто капали.

– Нельзя ли это прекратить? – попросила я.

Джек уже не казался мне тем, кого я хорошо знала. В голове молнией промелькнуло: я ведь могу вообще никогда не попасть домой.

– Что прекратить?

Я слышала его возню.

– Это, – я махнула рукой, не оборачиваясь, распахнула дверцу и побежала мимо собачьего загона. Собаки залаяли и начали бросаться на забор. Происходящее казалось нереальным, каким-то дурным сном.

Он нагнал меня за домом. Я потеряла равновесие, и он упал сверху, рывком заломив мне руку.

– Не щекочи меня! – закричала я. – Это не смешно! Что ты делаешь?

Джек словно не слышал.

– Маленькая Мисс Невинность… достали твои увертки! Я дам тебе то, на что ты напрашивалась! – Он будто выплевывал слова. – Смотри на меня, когда я с тобой говорю! – заорал он. – Сука!

Его колено с размаху прижало мою ногу к земле, прищемив кожу. Я поглядела на него.

– А теперь скажи: «Трахни меня, Джек!» Проси меня тебе засадить!

Я рванулась в сторону, но он схватил меня за запястье, прижав руку к земле, и снова больно дернул. Это не Джек, говорила я себе. Кто-нибудь – папа, настоящий Джек – придет и спасет меня.

Свободной рукой он задрал мне юбку. Я почувствовала, как рвется ткань.

– Эй, если порвешь форму, будешь за нее платить! – закричала я. – Клянусь Богом!

– Заткнись, – прошептал он почти моляще. – Слушай, мне приятнее, когда ты не сопротивляешься. Мы же с тобой друзья. Не разрушай этого. Я не могу… Больно не будет, если не станешь вырываться, обещаю…

Его пальцы трогали и тыкались в меня. Я пыталась приподнять голову, ударить его кулаком или плюнуть в лицо, но кулаки не наносили удары, а плевок упал на подбородок. Джек локтем прижал мне шею, отчего я начала задыхаться.

Он вдавливался в меня грубо и зло. Его джинсы были спущены.

– Ненавижу тебя! – закричала я. – Свинья!

Я перестала сопротивляться, словно отброшенная резкой болью. Лай собак слышался будто издалека. Уши забивали только его сопение и ругань, снова и снова, в такт каждому движению, разрывающему меня изнутри. Он меня расколет, подумала я. Он меня сломает, и я умру.

Повернув голову в сторону, я смотрела, как мои пальцы роют землю. Рука сама сжималась и разжималась, не слушаясь меня. «Представь, что я умерла», – сказала я отцу и теперь точно знаю, что никто мне не поможет, что я одна.

Ярость Джека вдруг сотрясла нас обоих, и он замер. Лежа на мне, точно мертвый, он всхлипывал, пытаясь отдышаться. Поднявшись, он с силой пнул меня в бедро и ушел за здание приюта.

Я слышала, как он мягко говорит с собаками, успокаивая их.

По пути домой Джек плакал и говорил, не замолкая ни на минуту:

– Мы с тобой ужасные люди. Не воображай, будто я один виноват – мы вместе это сделали.

Мозг у меня как-то онемел, а внизу все горело. Казалось, машина еле ползет.

Джек говорил о каком-то пистолете.

– Ты вот не поверишь, что я им воспользуюсь, а я сделаю это. К чему ей жить, если она узнает, что мы сделали… Ах, ты не дашь взять тебя на пушку и все расскажешь… Ну и рассказывай… Я оставлю записку. Подумай, какие вопросы тебе будут задавать!

Остановившись у суперетты Конни, он снял сухую травинку с моего форменного платья. Я боялась оттолкнуть его руку.

– Ты мне теперь стала гораздо ближе, – заявил Джек. – Мы с тобой отныне соучастники. Если ты кому-нибудь разболтаешь, клянусь, я это сделаю. Ты услышишь выстрелы. Мы с ней будем лежать на полу с разнесенными пулями головами. Две смерти будут на твоей совести!

Три, мысленно поправила я, ты ребенка не посчитал. Я вылезла из «МГ» и пошла по улице, глядя на свои туфли, на ноги, которые несут меня домой.

Стол был накрыт к ужину. На кухонном столе лежала стопка почты для мамы. Почищенная и порезанная картошка стояла в кастрюле с водой на плите.

В гостиной орал телевизор. Я прошла мимо бабушки и начала подниматься к себе в комнату. На рукаве блузки было грязное пятно. Трусы и ляжки были вымазаны кровью – и им.

Я поглядела на себя в зеркало аптечки. Случившееся всегда будет на мне и во мне, несмываемое, как татуировка Роберты.

– Долорес, – сказала я. Я повторяла свое имя снова и снова, пока оно не начало казаться искаженным, несуществующим. Мне больше никогда не стать собой.

Я опустилась в ванну специально. Я налила ее горячее, чем, как мне казалось, выдержу. Через чистую, дымящуюся воду я видела, как краснеет кожа, и рассматривала припухлость на ноге, куда он меня ударил. Возле колена к поверхности потянулась тонкая струйка крови. Я открыла свои ссаженные ноги горячей воде.

Мне было странно находиться в своей комнате, оставаться одной. Я слышала его наверху.

Бабушка оторвалась от телевизора.

– Как школа? – спросила она.

– Нормально.

– Каждый день одно и то же! Неужели у тебя не бывает отличных дней?

– Нет.

Я ждала маму – хотела увидеть ее лицо, услышать голос, знать, что она реальна, что я с ней, дома, а не там, в лесу. Но когда мать вернулась, я поняла, что этого недостаточно. Ее губы говорили о начальстве, намятых туфлями ногах и очках в боулинге. Случившееся остро болело внутри меня, но было невидимо.

Выкидыш у Риты случился в ноябре, в воскресенье днем, через неделю после того, как она присела к нам за кухонный стол и рассказала свою прекрасную новость. Бабка подозвала меня к окну столовой и на ухо сообщила о кровянистых выделениях. Мы смотрели, как Джек несет ее к машине и кладет на пассажирское сиденье, а потом увозит. К ночи они еще не вернулись.

Я проснулась в темноте от страшного сна, в котором за мной мчались собаки, загнали в угол и начали лизать ноги. Я села и приказала себе признать свершившийся факт: Джек и я убили их с Ритой ребенка, погубили его этим грязным случаем. Я не была Мисс Невинностью – разве я не садилась к нему в машину столько раз? Разве не ласкала себя, думая о нем? Детоубийца Долорес. Виновна, как грех.

Внизу было темно и тихо. Из радиаторов сочился пар. Ручка входной двери была холодной. Ледяной гравий под босыми подошвами заставлял меня идти вперед.

У Роберты горел свет.

– Долорес? – Она была в мягких бигуди и пижаме. Мой стук ее напугал. – Что случилось, милая? Что?

Я уткнулась ей в плечо и разрыдалась.

Рассказала.

Она обняла меня и долго укачивала, прижав к себе, а потом налила чаю. Тепло объятий и выпитого чая стало первым, что мне наконец удалось ощутить за несколько недель.

На рассвете мы с Робертой перешли через улицу, чтобы разбудить мою маму.