Текст книги "Вниз по реке к морю"

Глава 2

– Папа, ты опять думаешь о тюрьме?

Она стояла в дверях моего офиса, высокая и смуглая, как испанская Мадонна, и глаза у нее были мои. Чувствовалось, что она тревожится обо мне, но тем не менее она улыбалась.

Эйжа не была угрюмым подростком. Одно время она увлекалась чирлидингом, училась в естественно-научном классе. Она была достаточно симпатична, чтобы позволить себе не заводить постоянного парня, и достаточно отзывчива, чтобы другие девчонки, у которых парни были, понимали, что она достойна лучшего.

Черная юбка ее была слишком короткой, а кораллового цвета блузка – слишком открытой, но я так радовался, что она снова появилась в моей жизни, что по пустякам старался не ввязываться в спор.

Бывшая жена Моника много лет пыталась нас разлучить. Она таскала меня в суд, добиваясь, чтобы мне запретили любые встречи с Эйжей-Дениз; обвиняла меня в отказе платить алименты, в то время как сама же и опустошила мои счета, и мне не осталось ни гроша.

И лишь когда Эйже исполнилось четырнадцать, она добилась того, чтобы мать разрешила ей регулярно оставаться у меня. А теперь ей уже семнадцать, и она заявила, что либо будет работать в моем офисе, либо заявит судье – первому же, который согласится ее выслушать, – будто новый муж Моники, Коулман Тессар, то и дело случайно заглядывает в ванную, когда она принимает душ.

– Что? – переспросил я.

– Когда ты вот так смотришь в окно, ты почти всегда думаешь о тюрьме.

– Меня там сломали, детка.

– Но ты не выглядишь больным и разбитым, – произнесла она. Эти слова я сказал ей однажды утром, когда она хотела увильнуть от школы.

– Что это у тебя? – спросил я, кивая на кипу бумаг у нее в руках.

– Почта.

– Завтра с этим разберусь.

– Ну уж нет. Вечно у тебя до почты руки не доходят, пока счета не просрочишь. Не знаю, почему ты не разрешаешь мне завести тебе онлайн-кабинет, тогда я бы сама их сразу оплачивала.

Она была права, но мне все казалось, что по почте придет какое-то фальшивое свидетельство, из-за которого я снова отправлюсь в эту жуткую камеру с тараканами.

– Мне надо на выезд по делу Эйкерза, – объяснил я.

– Так возьми с собой – и разберешь, пока будешь ждать. Ты же сам говорил, что девяносто девять процентов времени на работе ты просто сидишь в машине и ждешь.

Она протянула мне кипу и заглянула в глаза. Что и говорить, Эйжа-Дениз не зря ругалась с матерью, потому что знала, как она нужна мне.

Я взял папку, и дочка улыбнулась.

– Дядя Глэд звонил, – сообщила она, когда я принялся пролистывать счета, рекламные листовки и разнообразные запросы от клиентов, судов и, естественно, бывшей жены. Еще среди бумаг лежал небольшой розовый конверт, подписанный вручную, судя по маркам – из Миннесоты.

– Да? – пробормотал я. – И что же Глэдстоун говорит?

– Они с Лиманом, Вороном и мистером Ло сегодня играют в карты тут неподалеку.

– Его зовут Джесси Уоррен, а не Ворон, – поправил я. – Он просил меня называть его так.

Мне не слишком нравились друзья Глэдстоуна, но по большей части он старался держать их подальше от офиса. И потом, я был обязан Глэду: после ареста он мою шкуру спасал не раз и не два.

Только потому, что меня посадили в одиночку, я не стал убийцей. А когда у меня не было денег ни на аренду, ни на алименты, именно он одолжил мне сумму, которой хватило даже на то, чтобы открыть «Детективное агентство Кинга». Он же и подкинул мне первых клиентов.

Но самое главное, он помог мне уладить дела с уходом из полиции Нью-Йорка. Я лишился и пенсии, и льгот, но сохранилась медицинская страховка и для Моники, и для моей дочери. И уж совсем волшебным образом в моем личном деле не осталось никаких порочащих записей.

Кстати, я уже пару недель как начал читать роман почти столетней давности «На Западном фронте без перемен»[2]2
  All Quiet on the Western Front (англ.) (нем. Im Westen nichts Neues – «На Западе ничего нового») – антивоенный роман Эриха Марии Ремарка, впервые опубликованный в 1928 году.


[Закрыть]. Так вот, там один персонаж напоминает Глэда – Станислав Катчинский (Кат). Кат мог найти хоть еду на кладбище, хоть красавицу в разрушенном бомбежкой здании. И когда вся немецкая армия страдала от голода, Кат появлялся в отряде с запеченным гусем, головой отменного сыра и несколькими бутылками красного вина.

В таких друзьях, как Кат или Глэд, нельзя сомневаться.

– Я ему сказала, что ты будешь работать, – сообщила Эйжа.

– Ты мой ангел.

– Он собирался заскочить до твоего ухода.

Между тем меня заинтриговало письмо из Миннесоты, но я решил пока отложить чтение.

– Как поживает мама? – спросил я.

– Нормально. Хочет тебе написать, чтобы ты дал денег. Они с Тессаром надумали отправить меня в Италию – на конференцию молодых ученых в Милане.

– Звучит здорово, прямо-таки почетно.

– Там будет человек сто, и из них только четверо из Америки. Но я туда не хочу. Ты им скажи, что поможешь, а платить на самом деле не придется.

– Почему это ты туда не хочешь?

– Преподобный Холл устраивает специальную школу при церкви в Бронксе, там лучшие студенты естественно-научных классов будут показывать проблемным детям, как ученые проводят эксперименты.

– Знаешь, по-моему, тебе пора бы уже начать хоть в чем-то бедокурить, – посетовал я с несколько преувеличенной скорбью в голосе.

– Почему? – непритворно обеспокоилась Эйжа.

– Потому что как отец я должен хоть иногда тебе в чем-то помогать. Но ты прекрасно учишься, сердце у тебя золотое, и за неразобранную почту ты меня стыдишь; так что мне уже, кажется, и вовсе нечего тебе предложить.

– Папа, но ведь ты уже сделал для меня кое-что очень важное.

– Что же? Купил тебе «Хэппи Мил» или хот-дог?

– Научил меня любить книги.

– Ты же ничего не читаешь, кроме школьных заданий, и все время жалуешься на это.

– Зато я помню, как мы проводили выходные, когда я была маленькой. Иногда ты читал мне все утро, и я хочу делать так же, когда у меня будет маленькая дочка.

– Ну вот опять, – проговорил я, с трудом сдерживая дрожь в голосе от стоящего кома в горле. – Ты такая хорошая, что я чувствую себя бесполезным. Начать, что ли, наказывать тебя каждый раз, как поступишь правильно?

Эйжа прекрасно поняла – на этом разговор окончен. Она покачала головой, отвернулась и вышла. А я почувствовал – не так уж меня и гнетет, что я впал в немилость у кого-то там из Управления полиции Нью-Йорка.

Однако прежде чем я добрался до розового конверта, Эйжа вернулась, держа в руках большой коричневый сверток.

– Чуть не забыла, – сказала она. – Дядя Глэд просил передать тебе вот это.

Она протянула мне пакет и вышла до того, как я снова начну дразнить ее за успехи.

Глава 3

Эйжа вернулась за стол в приемной, а я еще некоторое время просидел в прострации. После девяноста дней, проведенных в Райкерс, жизнь моя стала, что называется, пустой. Мне было неуютно в больших компаниях. И во время коротких встреч с дочкой и с теми немногими друзьями, что у меня остались, все равно сохранялось ощущение отчуждения. Обычное человеческое общение только лишний раз напоминало мне о том, что я мог потерять.

В этом плане работа частного детектива оказалась просто идеальным выходом, потому что общаться с людьми мне приходилось теперь все больше через прослушивающие устройства и объективы камер на большом расстоянии. В тех же немногих случаях, когда приходилось общаться с кем-то вживую, я обычно задавал максимально сухие и сжатые вопросы вроде «Был ли здесь такой-то в пятницу после девяти вечера?» или «Как долго мистер Смит работает на вас?».

Зажужжал домофон.

Полминуты спустя Эйжа-Дениз сказала по внутренней связи:

– Пап, это дядя Глэд.

– Пусть заходит.

Дверь отворилась, и появился мой вечный сержант, как всегда высокий и поджарый. Он был одет в спортивного стиля пиджак соломенного цвета и темно-зеленые, почти черные брюки. Белая рубашка и синий галстук на нем оставались неизменными, а улыбка сияла не только на губах, но и в глазах.

– Мое почтение, мистер Оливер, – поприветствовал он.

– Привет, Глэд.

Я поднялся, пожал ему руку, и Глэд уселся напротив.

– Что-то в этом офисе смердит, как в тюремной камере, – заявил он.

– Уборщица специальной отдушкой обрабатывает раз в неделю.

– Открыл бы окно да поменьше штаны протирал за этим столом!

– Эйжа сказала, что вы сегодня собрались перекинуться в покер. Я бы и рад составить вам компанию, да надо проследить за одним типом.

Глаза у Глэда были васильково-синие. Он озарил меня взглядом и укоризненно улыбнулся.

– Слушай, Джо! Тебе давно пора завязывать с этой морокой. Десять лет прошло! У меня сын в колледж поступил. А дочь мне скоро родит второго внука.

– Я в порядке, сержант Палмер. Мне подходит работа детектива, так и живу.

Я всегда завидовал Глэдстоуну, даже до того, как моя собственная жизнь была разбита. Стоит взглянуть на то, как он сидит в кресле, и сразу понимаешь, что он хозяин своей жизни, полной и радости, и смысла.

– А мог бы жить еще лучше, – пожал он плечами.

– Это как?

– Я знаю одного человека, который может оказаться тебе полезен. Помнишь Чарльза Боудина?

– Тот сумасшедший коп, работавший под прикрытием? Который так вжился в роль, что при аресте банды Алонзо напал на офицера?

– А сам-то? – парировал Глэд. – Уж чья бы корова мычала…

– Так что там с Чарли?

– Вообще, я собирался угостить тебя коньячком по семьсот долларов за бутылку, что я добыл, – сказал Глэд, – потом выиграть у тебя все деньги и заставить тебя спеть. А уж потом я бы рассказал тебе, что Чарли Боудин нынче лейтенант в полицейском управлении Вайкики. И может тебя туда пристроить без проблем.

То был первый проблеск невероятных перемен в моей жизни. Глэд всегда злился на то, как со мной обошлись наши братья в синей форме. Он хотел, чтобы у каждого полицейского было все самое лучшее. Он был моим единственным близким другом за исключением, может быть, еще одного человека.

– Гавайи? Это же восемь тысяч километров отсюда. Я же не могу бросить Эйжу.

– Через год получишь вид на жительство, а в университете в Маноа отличный естественно-научный факультет. Эйжа-Дениз может там получить высшее образование, а то и кандидатскую защитить. Учат там очень хорошо, а стоит учеба сущие копейки.

Да, он отлично подготовился к этому разговору.

– Хочешь избавиться от меня, Глэд?

– Пора тебе обратно в строй, Джо. Обвинения против тебя сняты, в Управлении официально запрещено упоминать о том, в чем именно тебя подозревали. Я знаю трех капитанов, которые дадут тебе превосходные характеристики.

– И Чарли действительно готов взять меня?

– Им на этом острове нужен твой опыт, Джо. Ты же был одним из лучших сыщиков Нью-Йорка.

– Эйжа может не захотеть ехать в такую даль.

– Захочет, если ты там будешь. Девчонка на тебя просто молится. И поедет куда угодно, лишь бы ты перестал тут хандрить, как морж от неразделенной любви.

– А что, если все всплывет? – спросил я. – Ну, то… в чем меня подозревали. Что если я решусь изменить свою жизнь, но все развалится прямо у меня под ногами? И останемся мы там вместе с Эйжей без денег и без возможности вернуться домой.

Но Глэд не позволил сбить себя с толку.

– Помнишь, как Ребозо подстрелили в Восточном Гарлеме?

– Ну?

– Два боевика с полуавтоматическими пистолетами, и офицер Ребозо лежит на асфальте и истекает кровью как проклятый. Ты же уделал их одной левой! Скрутил обоих, перевязал Пауло и успел домой к ужину.

– И все равно подставили меня, как чертову кеглю.

– Пошли они на хрен, – сказал Глэд с полуулыбкой. – Раз ты не спасовал перед вооруженными бандитами, с чего тебе бояться восьми тысяч километров?

Это был хороший вопрос.

Глава 4

В моей работе без машины – никак. Во-первых, для слежки, а во-вторых, чтобы перемещаться с места на место и не приходилось ждать и платить за такси, лимузины, уберы и простым водилам. Если, конечно, ты не любитель спускаться в метро и скитаться по тоннелям, как крыса или таракан в заброшенной тюремной камере.

В Нью-Йорке автомобилистам приходится несладко, поэтому я решил купить итальянскую «бьянчини» – малолитражку настолько компактную, что парковочное место она фактически возит с собой. Выглядит она как нормальный седан, который усох почти до игрушечных размеров. Свою я попросил покрасить в скучный коричневый цвет – это увеличивало шансы остаться незамеченным.

В 18:16 я припарковался в квартале от Монтаны – высотки между 91-й улицей и Третьей авеню. Поджидая своего «клиента», я намеревался просмотреть почту, которую мне занесла Эйжа-Дениз. Но прежде чем открыть первый конверт, я задумался о том, каково это – снова получить работу полицейского в краю, где никогда не бывает зимы. Я буду очень далеко, там никто никогда не узнает моей истории. Может, это как раз то, что мне нужно, чтобы выбраться из десятилетнего застоя.

Это снова вернуло меня к мыслям о дочери.

Эйжа[3]3
  Asia (англ.) – Азия, самая большая часть света, произносится как «Эйжа».


[Закрыть] не было именем, данным ей при рождении. Но еще в младшей школе она выучила, как пишутся названия материков и частей света, а потом на какой-то стене увидела граффити “A-J-A”. Девочке запало в душу, что одно и то же слово пишется по-разному, а читается одинаково. И она решила взять его себе в качестве второго имени, объяснив при этом: «Иногда я веселая, а иногда грустная, но все равно я остаюсь одним и тем же человеком».

Начал я с пакета, который принес Глэдстоун. Там оказались документы по текущему расследованию из Управления полиции Нью-Йорка.

Из этих бумаг я узнал, что отпечатки пальцев, снятые с пластиковой бутылки из-под воды, оставленные женщиной, называющей себя Синди Эйкерз, на самом деле принадлежат некоей Алане Полландер. Мисс Полландер при рождении звали Джанин Овермейер, но она сменила имя после обвинения в мошенничестве с чеками в ее родном штате Огайо. Обзаведясь новым именем, она стала работать на человека по имени Осса Джеймс, политического исследователя из Мэриленда.

С помощью айпада, который дочь буквально заставила меня купить, я тут же выяснил, что Осса Джеймс недавно подписал эксклюзивный контракт с Альбертом Стоунменом, кандидатом в Конгресс от того самого округа, где я сидел и ждал конгрессмена – Боба Эйкерза. А последний был женат на Синди, которую мне пока не доводилось видеть.

Эйкерз, находясь в Нью-Йорке, был крайне пунктуален. Обыкновенно он возвращался домой между 18:30 и 19:05, посему в 18:25 я отложил записи и айпад и включил бумбокс: в «бьянчини», увы, не самые мощные динамики.

Я поставил диск, заезженный едва ли не до дыр, с полюбившимся после выхода из Райкерс музыкантом – Телониусом Монком[4]4
  Телониус Сфир Монк (англ. Thelonious Sphere Monk, 1917–1982) – американский джазовый пианист и композитор, один из родоначальников стиля бибоп.


[Закрыть]. До ареста мне нравился старый джаз: Фэтс Уоллер[5]5
  Томас Райт Уоллер (англ. Thomas Wright Waller, 1904–1943) – американский джазовый пианист, композитор, работавший в жанрах свинг и страйд.


[Закрыть], Луи Армстронг[6]6
  Луи Дэниел Армстронг (англ. Louis Daniel Armstrong, 1901–1971) – американский джазовый трубач, руководитель ансамбля, вокалист.


[Закрыть] и еще многие другие. Мой отец, Чиф Оливер, назвал меня Кингом специально, чтобы никому не пришло в голову дразнить меня по имени, как будто я слуга или что-то в этом роде. А еще он любил творчество наставника Луи Армстронга – Кинга Оливера[7]7
  Джозеф «Кинг» Оливер (англ. Joseph “King” Oliver, 1885–1938) – американский джазовый корнетист и дирижер, основатель «Креольского джазового оркестра Кинга Оливера».


[Закрыть], и назвал меня так в его честь. А вот несчастная моя мать, Тоня Фолтер, выросшая в Чикаго, была уверена, что дети в школе будут дразнить меня как раз таки за необычное имя. Отец прислушался к ее мнению и назвал меня Джозефом – как Кинга Оливера назвали при рождении, а Кинг оставил вторым именем.

И раз уж назвали меня так из-за джаза, то вполне естественно, что к этой музыке я и потянулся. Но после выхода из тюрьмы я уже не мог проникнуться мягкими рифами ранних исполнителей. А вот группа Монка состояла из гениальных музыкантов, они играли очень глубокую музыку, а сам он был оракулом, вещавшим правду сквозь призму ритм-энд-блюза.

Так вот, как раз когда играла песня «За полночь», из такси напротив Монтаны вышел Боб Эйкерз. Он был в светло-коричневом костюме, темных туфлях и без головного убора. И, кстати, без галстука, ибо его политическая карьера зиждилась на принципах братства, а не лидерства. Он любил поговорить со своими избирателями и, если верить прессе, учитывал интересы граждан настолько, насколько вообще это может делать политик.

За двести пятнадцать долларов в день я пристально следил за тем, чем занимается господин Эйкерз по ночам, по просьбе женщины, которая представилась его женой. Она не сомневалась в его изменах и хотела получить доказательство этого, чтобы заставить мужа дать ей развод.

На первый взгляд это выглядело правдоподобно. В газете «Нью-Йорк таймс» нашлась маленькая заметка о том, что Синди и Роберт Эйкерз расстались и она переехала в свой родной штат Теннесси. Женщина с единственной размытой фотографии из заметки была несколько похожа на ту, что приходила ко мне в офис. Только она, кажется, похудела и перекрасилась в блондинку.

До ареста я бы, конечно, поверил женщине, носящей имя Синди Эйкерз. Но после того как меня подставили, я всегда сомневаюсь в том, что мне говорят. Именно поэтому я снял отпечатки с бутылки из-под воды, из которой она пила, и попросил Глэда пробить их по базам.

В наш город Боб приехал всего две недели назад. Большую часть времени он проводил в Вашингтоне, работая с законодательной базой и политическими стратегиями.

За первую неделю моей слежки Боб выходил по вечерам всего трижды. Один раз ужинал с неким молодым человеком, который мог быть, скажем, его сыном. Второй раз он встречался в Гарвардском клубе с ответственным за сбор фондов. В третий раз он участвовал в нелегальной игре в карты на 27-й Западной улице. Но на этой неделе все переменилось. Он каждый вечер возвращался домой к семи, поднимался в свою квартиру на четвертом этаже и включал там свет. А потом каждый вечер свет гас ровно в 22:17 и утром снова загорался в 6:56.

Четыре дня подряд свет у Боба выключался и включался с прямо-таки скрупулезной точностью. Интересно, кто это его предупредил, что за ним идет слежка и поэтому ему не помешает автоматическая система контроля освещения?

Накануне вечером я поджидал его на аллее возле дверной ниши со стороны Монтаны. В 20:34 Боб Эйкерз, одетый в спортивный костюм, вышел из дома. Он прошел пешком два квартала к западу и сел там в поджидавший его черный «линкольн».

Двадцать четыре часа спустя я был готов.

Когда он вышел из подъезда, я поехал к тому месту, где вчера он сел в черную машину. На углу снова был припаркован лимузин.

И я принялся ждать.

Телониус завел «Ясную Миссисипи», и под эту вполне себе классическую мелодию я достал розовый конверт из Миннесоты, вдохнул едва заметный запах и наконец вскрыл его.

Дорогой мистер Джозеф К. Оливер,

простите за столь неожиданное вторжение в Вашу жизнь. Меня зовут Беатрис Саммерс, и я полагаю, что у меня есть для Вас очень важная информация. На самом деле, мы с Вами уже знакомы, Вы знали меня под именем Натали Малкольм. В тот раз я заставила Вас поверить, что я жертва мужской жестокости, обольстила Вас, а затем обвинила в сексуальном домогательстве. С тех пор мысль о Вас не покидала меня. Меня заставил обмануть Вас полицейский по имени Адамо Кортез. Он предложил мне сделку, когда я попалась с крупной партией кокаина и могла надолго попасть в тюрьму. С тех пор я переехала в Сент-Пол, больше не занимаюсь наркотиками и примкнула к христианской общине. Там я покаялась в своих грехах, и они были прощены. Теперь я замужем за прекрасным человеком по имени Дэррел, от которого я ничего не скрываю, и у нас двое замечательных детей. Мы обсудили с Дэррелом тот мой поступок и пришли к согласию, что мне следует написать Вам. Если Вам угодно, я приеду в Нью-Йорк и дам показания по этому делу в Вашу пользу. Мы с вами оба грешны, мистер Оливер, но, как мне кажется, вы за свои ошибки уже заплатили, а я – еще нет. Ниже Вы найдете мой домашний телефон. Я домохозяйка, поэтому постоянно дома, но на крайний случай есть и автоответчик. Надеюсь вскоре услышать Вас.

С верой в Господа нашего,

искренне Ваша

Беатрис Саммерс

Читая это письмо, я одновременно почувствовал и слабость, и нервное напряжение. Разумеется, я знал, что за моим арестом стоит настоящий заговор, но все было так ловко организовано и так велика была вероятность навечно оказаться за решеткой, что я позволил правде поблекнуть, почти пропасть, придавленной воспоминаниями о тюремных стенах.

И вот он, ответ на тот вопрос, что я боялся задать, опасаясь вновь оказаться за решеткой. Но вопреки моему желанию доказательства оказались прямо у меня в руках.

Гремучая смесь ярости и страха побудила меня вскинуть голову как раз в тот миг, когда конгрессмен Боб Эйкерз открыл заднюю дверцу машины.

Лично я всегда был демократом, как мои отец и дед. Боб Эйкерз был ярым республиканцем, но вот в эту минуту я бы отдал за него свой голос не задумываясь. Его появление на миг затмило видения прошлого, позволив мне сконцентрироваться.

Лимузин прокатился по хайвею Вест-Сайд, затем нырнул в тоннель Холланд. В районе Хадсон-Ривер мы пересекли границу штата, впрочем, это было совсем недалеко. На въезде в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, лимузин свернул направо и притормозил на улице Кларксон у мотеля «Час шампанского».

Я припарковался на противоположной стороне улицы и сделал несколько снимков на цифровую камеру с высоким разрешением. Двери комнат на первом этаже выходили прямо на парковку. Сквозь оптику объектива я видел, как Эйкерз вошел в комнату номер тридцать девять.

Лимузин уехал.

Я выждал семь минут, затем заехал на парковку и зашел в офис за стеклянными дверьми. Высокая стойка была розового цвета, стены – бирюзовые, а потолок посверкивал красными плитками. За стойкой стояла очень миловидная темнокожая девушка. Волосы ее, темно-коричневые с пурпурными прядями, заплетены были в тугие косы, а лицо было открытым, но, увы, улыбка не освещала его.

Я взял с собой рабочую сумку, которая вполне сошла бы и за туристическую.

– Добрый вечер, – поприветствовал я.

– Здравствуйте, – ответила девушка без намека на гостеприимство.

Я ожидал встретить такое равнодушие. Счастливые редко хотят иметь дело с людьми моей профессии.

Я положил на край стойки стодолларовую купюру.

– У меня остались приятные воспоминания о комнатах тридцать семь и сорок один.

– Этого недостаточно, – проговорила она, с ухмылкой глядя в прайс-лист. – Эти номера по сто восемнадцать долларов за ночь.

– Это – вам, – терпеливо объяснил я, выкладывая еще две сотенные купюры на стойку. – А вот это – за номер.

Она наконец улыбнулась.

– Сорок первый свободен, – сказала она. И я в который раз порадовался за свою страну, где великий доллар всегда доказывает свое превосходство.

Сквозь стену из тридцать девятого доносились неясные звуки. Я открыл сумку и вытащил маленькую карманную дрель с насадкой на одну восьмую дюйма. Эта штука работала почти бесшумно, и когда сверло с алмазным напылением коснулось наглухо закрытой двери между номерами, не раздалось ни звука.

В моей комнате было темно. Как только эту темноту прорезал лучик света из тридцать девятого, я подсоединил к цифровой камере хирургическую оптоволоконную насадку, а затем подключил камеру к айпаду. Шнур я направил в просверленную дырочку, и на экране возникло изображение того, что не назовешь иначе как всеобъемлющим развратом.

Две проститутки-трансгендера, должно быть, ждали моего подопечного. Все трое уже были обнажены и возбуждены. Я принялся внимательно следить за происходящим игрищем, по большей части для того, чтобы не думать о доказательствах, предоставленных Беатрис Саммерс.

Мальчики прекрасно знали свое дело. Выглядели и вели себя они очень женственно. А Боб был исключительно страстен и очень-очень счастлив.

Я заснял три с половиной часа видеоматериала, когда мини-оргия с алкоголем и наркотиками наконец завершилась. Я подождал, пока в тридцать девятом все по очереди примут душ, оденутся и разойдутся, а потом завалился в постель с самым важным инструментом из своего детективного набора – маленькой серебряной фляжечкой, наполненной отменным бурбоном двадцатилетней выдержки.

Мне снилась одиночка и стальной прут, который я обронил, когда меня вытаскивали из камеры. В кошмаре я бил по лицу Минка с оттяжкой и с таким упоением, которого в жизни никогда не испытывал.