Текст книги "Вниз по реке к морю"

– Я тебе не друг.

– Может, и так, – отозвался он. – Но я – ваш друг. Можно мне присесть?

Я обдумывал ответ чуть дольше, нежели это было прилично, но потом сказал:

– Конечно.

Он был одет в свободный серый костюм, который одновременно не стеснял движений и мог сойти за деловой.

– Чем могу быть вам полезен?

– Я только что ограбил троих ребят на улице Жюли, – сообщил он так, будто это был ответ на мой вопрос. – Это мое второе и последнее признание.

Костюм не соответствовал образу Мэла. Мой посетитель выглядел опасным – подтянутый, с ровным загаром и темными глазами, которые наверняка пленяли женщин. Руки у него были тяжелые и мускулистые.

– Ты что, купил смертельную таблетку и собираешься совершить суицид? – поинтересовался я.

– Один из подельников выстрелил мне в спину, когда мы проворачивали дело в банке, – проговорил Мэл. – Прямо вот сюда, за какую-то гнусную одну пятую от шестнадцати процентов, – он с отвращением покачал головой.

– И что, он теперь где-то в городе?

– Нет, – губы Мэлкворта Фроста изогнулись, и от этой ухмылки мне стало не по себе. – Когда дело было сделано, он стал встречаться с моей подружкой.

– Так может, дело было вовсе не в одной пятой от шестнадцати процентов?

Мэл улыбнулся, затем ухмыльнулся снова:

– Они должны были с нею встретиться в «Резном столе», это такое местечко в северном Чикаго. И вдруг его кто-то застрелил, попав прямо в глаз.

– Все это общеизвестно?

Вместо ответа он продолжал:

– Сначала полицейские спасли мне жизнь, а потом не сумели посадить за решетку. Деньги из того банка достали у меня из кармана! Но адвокат сумела доказать, что это не я их туда положил. У меня в кармане был нелегальный пистолет. Если бы это всплыло – одного этого факта хватило бы, чтобы упрятать меня на двенадцать лет. Но им пришлось об этом умолчать, иначе они сами бы попались на горячем.

Я обратил внимание, в какой позе сидит мой гость. Ноги его были широко раскинуты, а еще он подтянул незанятый стул и положил левую руку на его спинку. Правая лежала у него на колене. Создавалось полное ощущение, что он чувствует себя как дома, прямо-таки наслаждается жизнью, словно миллиардер.

Он выбрал точку где-то у меня над головой и уставился туда с явным оттенком превосходства или даже иронии.

– И что же из этого следует? – поинтересовался я, пока он окончательно здесь не обжился.

– Мне дали пять лет, и с первого же дня меня держали в изоляторе.

Должно быть, меня передернуло, потому что по лицу уголовника скользнула улыбка, и он едва заметно кивнул.

– Меня это почти сломило, – продолжал он. – Почти. Помню, как кричал днями напролет. А потом – плакал. Но однажды утром – то есть я думаю, что это было утро, потому что я тогда проснулся, – ко мне вернулось спокойствие духа, и я смог подумать о своей жизни. Я вспомнил в подробностях все – от средней школы до того, как попал в одиночку. И знаешь, что я обнаружил?

– Даже не догадываюсь.

– Что за все это время ты один обошелся со мной по-честному.

– С какого хрена? Я тебя арестовал за попытку ограбления банка.

– Ты мог подстрелить меня. Мог дать по башке крышкой от того люка. И как пить дать, ты мог на суде упомянуть, что я каким-то образом обмолвился об этом деле в банке. Поверь, я уж знаю, как взбеленилось твое начальство, когда ты этого не сделал и не стал лгать.

Мэл подался вперед, положив обе руки на бедра.

– Так ты приехал из самого Иллинойса, чтобы сказать мне спасибо? – спросил я.

– Я тебе уже сказал, – проговорил он, – я назад в тюрьму не собираюсь. Я вернулся, чтобы возобновить свое торговое дело. И еще сказать тебе, что если когда-нибудь тебе понадобится помощь – обращайся, я твой должник.

Это было для меня исключительно важно, ведь редко кто видит во мне то же, что и я вижу, глядя в зеркало. Может, Мэлкворт и был злодеем, но это свой злодей.

Впрочем, делиться с ним этим соображением я отнюдь не собирался и вместо этого спросил:

– А что у тебя за дело?

– Часовая мастерская.

– Неужели?

– Мне было четырнадцать лет, когда меня хотели отправить в колонию за оскорбления и побои. Судья предложил мне выбор – колония или специальная программа дополнительного образования. Я выбрал второе и стал учиться делу часовщика у маленького еврея по имени Гарри Слэткин, который держал мастерскую на Черри-Лейн. Он очень многому меня научил. Позже я применил эти знания, изготавливая бомбы, но в свободное время изучал часы.

– Знаешь, – сказал я, – хоть я больше и не служу в полиции, все-таки мы с тобой по-прежнему по разные стороны.

Он положил на стол белый прямоугольник визитки и проговорил:

– Я слыхал, ты играешь в шахматы.

– Немного.

– Шахматная доска – нейтральная территория. Я хожу сыграть партию-другую в парк Вашингтон-Сквер в Гринвич-Виллидже по понедельникам, средам и субботам. Телефон на карточке. Если решишь со мной потягаться в остроте ума на этом поле, предупреди, я фигуры расставлю.

Он легко поднялся со стула. Кивнул, не протягивая руки. Я кивнул в ответ, и он вышел.

После его ухода я посмотрел в интернете значение имени Мэлкворт. Это был бог-покровитель Ганнибала – до вторжения полководца в Европу. А еще его ассоциировали с Баалом, считавшимся в западной религии воплощением Сатаны.

В следующие два года мы сыграли с Мэлом с десяток партий. После третьей, которую он выиграл, выпили по стаканчику. А после пятой, которую он тоже выиграл, вместе поужинали.

Глава 10

На часах не было еще и семи утра, когда я поднялся по бетонным ступеням перехода через Бруклинский мост.

Утренний воздух был свеж, на мне была ветровка, а под ней – свитер. Пешеходов в эту пору было еще совсем немного, от ветра слегка знобило. Сочетание одиночества и холода почему-то давало ощущение свободы, такое острое, что я едва сдерживал смех. Понятное дело, что эти эмоции свидетельствовали о душевной нестабильности, но мне было все равно. Можно прожить всю жизнь по правилам, диктуемым обстоятельствами, приманкой в виде наличных и моралью, навязанной соображениями безопасности, и в конце концов понять, что не сделал ровным счетом ничего, чем можно было бы гордиться.

От улицы Монтегю до Манхэттена было сорок девять минут пешком. Добравшись до престижных кварталов, я миновал здание Правления, дошел до Вест-Сайда и повернул налево на улицу Хадсон.

В трех кварталах от этого места, как раз напротив дома престарелых «Стоунмэйсон», был ресторанчик под названием «Дина».

– Мистер Оливер, – поприветствовала меня Дина Хоукинс, когда я уселся за стойку, – три месяца вас не видела.

– Я обычно заглядываю куда-нибудь поблизости, а вот сегодня захотелось пройтись, ноги размять и подумать.

– Вы же не хотите сказать, что пришли сюда пешком из самого Бруклина?

– Так точно, мэм!

– Мистер Оливер, переутомляться вам вредно для здоровья.

Дина была крупной женщиной, работала она по двенадцать часов в сутки без выходных. И хоть ей уже за шестьдесят, бицепсы у нее побольше моих, и я был вполне уверен, что она спокойно отработает смену за любого грузчика и даже не устанет.

– У меня это единственная возможность размяться, – соврал я.

– Вы и без того прекрасно выглядите, – ее по-ирландски зеленые глаза блеснули; уж я-то знал, что в молодости она была, как говаривал ее отец, проказницей. – Что интересного на детективной ниве? – спросила она, ставя передо мной большую чашку черного кофе.

Работу я обсуждал лишь с некоторыми людьми, не имевшими никакого отношения к закону. Но когда речь шла о моих новых делах, временами я не мог удержаться, чтобы не поболтать о них.

– На днях поймал одного общественного деятеля, любителя устраивать игры втроем с Ти-девочками, – поделился я.

– А что это значит? Тигриные девочки?

– Кажется, в народе их называют девочки-мальчики.

Звякнул колокольчик на двери. Не оборачиваясь, я увидел в зеркало молодого человека, одетого в костюм, какие носят более взрослые и, вероятно, более успешные банкиры. Вошедшему было на вид лет двадцать пять. Он несколько секунд смотрел на нас, затем подошел и встал у кассы.

– О-о! – Дина зарделась, и губы ее приняли форму почти идеального круга. – У нас жила одна такая в доме напротив нашего с Дэном. Мы ее звали мисс Фигаро. Чистейшее создание, какое только можно себе представить. Дэну пришлось мне прямым текстом сказать, что она – на самом деле он. Клянусь, сама бы я нипочем не догадалась.

– Как поживает Дэн?

Дина подняла на меня взгляд:

– Спасибо, что спросили, мистер Оливер. Мы с ним каждый вечер гуляем по улице Хадсон. Он постоянно рассказывает мне одни и те же старые байки, и с каждым пересказом я люблю его все больше.

– Прошу прощения, – произнес паренек-банкир во взрослом костюме.

– Он всегда о вас вспоминает, – продолжала Дина, не обращая на него внимания. – Все спрашивает, как там этот милый цветной мальчик, который помог Арнольду. Я и сама знаю, что не следует ему так говорить, но он-то все никак этого не запомнит.

– Прошу прощения, – повторил «банкир».

– Что вам нужно? – огрызнулась Дина.

– Два кофе с молоком и сахаром.

– На улицу, налево и снова налево – там будет окно, работающее навынос, – смотрела она при этом на меня, но вскинула брови.

– Но я опаздываю, – настаивал он. – Уж обслужите сегодня, а в другой раз я воспользуюсь окном.

– Опаздываете – так вот и идите к окну прямо сейчас, там большой указатель. А я не люблю подавать навынос.

– Не очень-то вежливо вы обращаетесь с клиентами, – вынес вердикт парень.

– Бить людей по башке тоже невежливо, но именно это я и сделаю, если не уберешь отсюда свой привилегированный зад.

Парня перекосило от злобы. Он взглянул на меня, но я слегка качнул головой. Я был крупнее его и почти такой же сильный, как Дина, поэтому парень понял намек и слинял, бормоча невнятные жалобы.

– Не стоило беспокоиться, мистер Оливер, – сказала Дина, когда дверь за ним закрылась. – Я и сама могу о себе позаботиться.

– Я не за тебя беспокоился, девочка моя. Просто не хотелось бы стать свидетелем того, как ты сломаешь ему нос и он вызовет полицию.

Это была чистейшая правда.

Дина засмеялась, потом мы помолчали немного, чтобы подхватить оборванную было нить разговора.

– Ты в последнее время не видала мою бабушку, Ди?

– Она приходит выкурить тут сигаретку-другую почти каждый день, если дождя нет и не слишком холодно. Мы с ней вместе выходим на задний дворик, а Мойра обслуживает клиентов.

– И как она?

– Мудра как пророк, хитра как лисица. Все хочет, чтобы твой дядя как-нибудь зашел.

– Он вечно занят работой, – сказал я.

Дядя Рудольф отбывал наказание в Аттике – за махинации со страховками, да такие сложные, что обвинители так и не смогли толком посчитать, на сколько его посадить.

– Что ж, – вздохнула Дина. – У Бренды хотя бы ты есть.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросила блондинка приятных форм. Она стояла за стойкой приемной элитного дома престарелых. Выглядела она весьма стильно, и мне это нравилось.

Ей было лет сорок, но она с гордостью носила блузу в ярких зеленых и розовых блестках и облегающую черную юбку.

Некоторые женщины вообще не стареют.

– Мое имя Джо Оливер. Я пришел повидаться со своей бабушкой.

– Она ухаживает за кем-то из наших пациентов? – спросила блондинка таким тоном, будто бы речь шла о погоде.

– Нет.

Ее очарование слегка померкло в моих глазах.

– Э-э… – она неподдельно смутилась. – Она работает в этом учреждении?

– Она ваша постоялица, – проговорил я. – Бренда Нэйплз. Комната номер 2709.

На миг секретарша, на бейджике которой значилось имя Талия, усомнилась в моих словах. Но потом она немного поколдовала на айпаде и сказала:

– Она и правда здесь.

– Она здесь подольше вашего, – сообщил я. – И еще долго тут проживет после того, как вы все бросите и вернетесь в Нью-Джерси.

– Мне очень жаль, мистер Оливер.

– Мне тоже, – не уступил я. – Впрочем, мы сожалеем, видимо, совсем о разном.

– Здравствуй, детка, – приветствовала бабушка, стоило мне постучаться в открытую дверь ее комнаты.

Она поднялась со своего стула – настолько высокого, что его можно было принять за барный табурет. Платье ее было ярко-желтое, а кожа, как всегда, темнее ночного неба.

Я поцеловал ее в губы, потому что именно так мы всегда здоровались.

– Садись на кровать, милый, – она махнула рукой в сторону односпального дивана, являвшего собой основной предмет мебели в комнате.

Сама же она уселась обратно на высокий деревянный стул с матерчатой обивкой и тут же подняла плечи, жестом показывая, как она счастлива меня видеть.

– Как ты тут, бабуля?

– Неплохо, – ответила она с ухмылкой. – Этот белый нахал Роджер Феррис все уговаривает меня пойти послушать музыку в Линкольн-центре. А я ему каждый раз говорю, что ни за какие коврижки не пойду на свидание с белым. Вот будь это двойное свидание, будь у него белая подружка, а у меня черный кавалер – вот тогда все было бы славно.

– И что же он отвечает?

– Что целоваться на ночь нам необязательно, – в голосе ее явно скользнула улыбка.

– А это-то здесь при чем?

– Он говорит, если не целоваться, то это и не свидание вовсе. И если я заранее буду знать, что обойдется без поцелуев, то я не буду думать об этом как о свидании.

– А что, мне кажется, очень неплохой аргумент, если тебя интересует мое мнение, – поделился я.

– Тебя вообще никто не спрашивает.

– Роджер Феррис – это разве не тот парень, которому принадлежит большая часть рудных залежей серебра в мире?

– Понятия не имею. Единственные залежи, что нам тут светят, – это могильная земля, которая терпеливо выжидает, когда же мы наконец сложим туда свои кости.

– А остальные наши друзья как поживают? – спросил я.

– Хватит, Кинг. Мы с тобой оба знаем, что ты сюда явился в половине девятого утра не для того, чтобы болтать о пустяках.

Как же я люблю свою бабушку! Ей уже давно за девяносто, но «Дэйли Мэйл» она читает каждое утро и вдобавок всегда чинит мне одежду, когда требуется. Ростом она едва ли выше чем метр пятьдесят, а весит в последние годы не больше сорока килограммов, и в то же время она – сила, с которой приходится считаться.

«Стоунмэйсон» – один из самых элитарных домов престарелых в мире. Мой дед был пожарным, и за какие-то его заслуги они с бабушкой здесь пользовались привилегиями.

Бренда Нэйплз по-прежнему ходила куда хотела, курила и огрызалась. Может, она еще и меня переживет.

– Так в чем дело, Кинг? – спросила она.

И я рассказал ей про письмо от Беатрис Саммерс, а также об опасностях, которые могут навлечь на меня эти свидетельские показания.

Она слушала внимательно, смотрела во все глаза и, кажется, даже принюхивалась.

– Ты должен это сделать, малыш, – сказала она, подумав. – Самое главное, что есть в мужчине, – это чувство того, что правильно, а что нет. Коли уж ты знаешь, что пострадал невинно, и можешь это исправить, то выбора у тебя нет, – когда она говорила серьезно, в голосе ее отчетливо прослеживался акцент с притоков Миссисипи.

– Но я всегда это знал, – возразил я.

– Но раньше никто не давал тебе ни реальной надежды, ни реальных имен, – парировала бабушка. – Да и более важной работы у тебя хватало.

– Ты имеешь в виду детективные дела?

– Нет, дурачина. Эйжу-Дениз. Ты должен был увидеть, как она вырастет и превратится в молодую женщину, прежде чем заняться своими проблемами. Таков уж смысл жизни.

Я промолчал, потому что она все сказала за меня.

– Хочешь позавтракать в столовой со мною вместе?

– Конечно.

Глава 11

За завтраком к нам с бабушкой присоединился Роджер Феррис. Он был на пару лет моложе бабушки и даже в столь солидном возрасте ростом никак не ниже метра восьмидесяти. Долговязая фигура и лысина, обрамленная серебристым ореолом оставшихся волос, без сомнения, свидетельствовали о его безграничном благосостоянии.

Кажется, бабушке нравилась его компания. Надо полагать, завтрак за одним столиком к категории свиданий не относился.

Роджер обожал оружие, но при этом слыл убежденным пацифистом.

– Любой человек, кто постигает смертоносное искусство, – говорил он мне, с аппетитом уплетая куриные колбаски с яичным омлетом с травами, – будь то бокс или же меткая стрельба, должен придерживаться высшего стандарта. Я это говорю потому, что человек с полуавтоматическим оружием в руках быстрее перестреляет десяток других людей, нежели перечислит их имена. Это преступление против самого Господа!

– Вот потому-то так сложно быть полицейским, – кивнув, сказал я, отпивая глоток кофе без кофеина.

– Это почему же? – спросил обладатель состояния в восемьсот семьдесят девять миллиардов долларов.

– Ну вот представьте себе, – объяснил я. – Вы находитесь на улице, при вас ваше оружие, а кругом люди, которые могут быть вооружены. Они боятся вас, злятся на вас, жаждут отомстить за то, что мог натворить один из ваших названых братьев в синем мундире. Вот потому-то тебе и приходится держать в узде свою пистоль, ведь у тебя есть не только сила, но и ответственность.

Роджер улыбнулся моим словам и кивнул. Я прекрасно понимал, что для него оружие – символ силы и его собственного достатка. И на секунду показалось, что мы с ним почти равны.

– Твоя бабушка – необыкновенная женщина, – сообщил Роджер у дверей лифта. Он пожелал проводить меня, и бабушка, кажется, это одобрила.

– Так оно и повелось с давних пор.

– Она говорит, ты вынужден был бросить службу в полиции, потому что попал в какую-то беду.

– Беду я накликал на себя, когда спустил штаны и запрокинул голову, – я и сам не знал, отчего так разоткровенничался с Феррисом. Теперь-то я понимаю, что он просто излучал уверенность и чувство, что ему можно доверять.

– Это Бренда мне уже рассказала, – сообщил он, снова кивнув. – Она потрясающая. Потрясающе естественна, а также абсолютно не подвержена зависти и коварству.

– Она говорит, вы хотите пригласить ее на концерт.

– Сказала, что не пойдет, пока у меня кожа как следует не потемнеет.

– На самом деле ей хочется пойти, мистер Феррис. Продолжайте настаивать, и рано или поздно она не устоит.

Феррис улыбнулся и озарил меня взглядом своих бледно-синих глаз. Глаза были очень грустные. Я представил себе, как вскоре они с бабушкой будут сидеть рядом на каком-нибудь потрясающем концерте.

– Когда ты отходил в уборную, твоя бабушка сказала мне по секрету, что у тебя могут опять возникнуть неприятности.

– Сами знаете, какие они, эти бабушки, – отозвался я. – Время от времени они принимаются излишне тебя опекать.

– Что ж, – проговорил миллиардер. – Если она все-таки окажется права, ты просто позвони мне. Вот тогда ты увидишь, как мало на этом свете меня пугает.

Он протянул мне визитку и в который раз кивнул.

В тот год конец ноября еще радовал теплыми деньками. Я постоял на улице, набрав на смартфоне пять электронных писем. Я несколько щепетилен в вопросах виртуального общения, поэтому каждое письмо перечитал трижды, а потом все их пропустил через программу автоматического исправления опечаток. Закончив, я отправился на поезд «С», который ехал в центр, на Бруклин-Хайтс.

Тем временем я покопался в интернете, используя такие ключевые слова, как Адамо Кортез, арест, офицер полиции и свидетельство.

Было 10:07, когда я, наконец, набрал телефонный номер.

– Алло? – голос был мужской.

– Мистер Саммерс? – спросил я.

– Да.

– Это вас беспокоит Джо Оливер. Полагаю, вы знаете обо мне.

– Минутку.

В трубке что-то щелкнуло, потом послышались счастливые вопли и жалобы детей. Ее голос я услышал раньше, чем она взяла трубку. И звучал он совсем не так, как голос той женщины, которая умоляла меня потянуть ее за волосы.

– Да?

– Миссис Саммерс? Это Джо Оливер.

– Да. Я ждала вашего звонка.

Где-то там, на другом конце провода, хлопнула дверь, и звуки утреннего домашнего реалити-шоу Среднего Запада прекратились.

– Хочу начать с благодарности за ваше письмо. Я хочу, чтобы вы знали о том, что оно для меня значит. Ведь я понимаю, что вы вовсе не обязаны были искать со мной связи.

– Благодарю вас, но вы не правы, мистер Оливер. С тех пор как я вернулась в лоно церкви, я все время думаю о том, сколько ужасных и неправильных вещей я совершила. Некоторые из них уже не исправить, но… но в вашем случае самое меньшее, что я могу сделать, – это сказать правду. Когда я должна приехать в Нью-Йорк?

– Давайте об этом поговорим чуть позже, – предложил я. Сначала я хотел бы задать несколько вопросов.

– Хорошо, – вздохнула она.

– Вы упомянули, что когда-то вас арестовали, и некий Адамо Кортез пытался вынудить вас дать показания против меня.

– Это так.

– И этот человек заявлял, что он сотрудник полиции?

– Он и был полицейским, – поправила она, – детективом.

– Это он вас арестовал?

– Нет. Нас поймали с моим… м-м-м… на тот момент он был моим парнем, звали его Честер Мюррей. И меня привезли в участок на Тридцать Пятой улице.

– В тридцать второй участок?

– Не уверена. Но помню, что находился он на Тридцать Пятой улице. И пахло там дезинфекцией.

– Так во всех участках пахнет. Время от времени.

– Наверное, так и должно быть, – проговорила она, напрочь игнорируя мою скромную попытку задать беседе хоть немного более легкий тон. – Я не помню имен офицеров, которые меня арестовали. За рулем был Честер, но машину напрокат брала я. Мы везли двадцать фунтов кокаина. И меня просто отвели в комнату и посадили там, не позволив ни поговорить с Честером, ни адвокату позвонить. Даже в туалет меня не выпускали.

С минуту или даже больше Беатрис молчала. И я знал, о чем она, должно быть, думает. Если полицейский хочет обратить арестованного в своего агента, ему стоит напустить на него (или в данном случае – на нее) страху. Голод, унижение и боль – обычные для этого инструменты. Но они не на всех одинаково срабатывают. Для каждого нужно приготовить особый коктейль. Для Беатрис таковым стал страх изоляции, плюс немного отверженности и настолько полный мочевой пузырь, что пришлось справлять нужду безо всяких удобств.

– Я провела там почти сутки, прежде чем повидать меня пришел детектив Кортез.

И снова незаконные методы оказались куда сильнее нее. Мне это напомнило собственное заключение в Райкерс и горящую боль в щеке, когда «номер десятый» резанул меня крышкой от банки из-под томатов.

После еще одной долгой паузы она продолжила:

– Он сказал, что еще двое суток меня могут держать, даже не выдвигая обвинений. И что к тому времени Честер меня уже сдаст.

– Думаете, он бы сдал? – спросил я, сам не зная почему.

– Это точно. Как-то Честер дал показания против собственного двоюродного брата, только чтоб ему лишний раз не досталось. Его бы даже в тюрьму не отправили, но он все равно подставил Джерри.

– А как этот Адамо выглядел?

– Невысокий такой. Темноволосый, с густыми усами. А кожа коричневатая.

– У него был акцент?

– Я… не помню.

– Что он говорил?

– Сказал, что я получу по году тюремного срока за каждый фунт кокаина, что нашли в машине, – речь ее прервал невольный всхлип. – И что у меня никогда не будет ни детей, ни вообще шансов на нормальную жизнь.

– И я, – сделал я логичный вывод, – был ценой вашего освобождения?

– Да.

– Он сказал вам, чего именно он от вас хочет?

– Да.

– Что конкретно сделать в гостиной, что попросить меня сделать, все-все?

– Да, – на сей раз слово царапнуло болью.

– И вы действительно прошли весь путь и подали на меня в суд? – спросил я, сам удивляясь, почему же не испытываю злобы.

– Он организовал мой перевод в другой участок. И там дал подписать бумаги.

– А что было потом?

– Он отвез меня в тот дом, в Куинс, и держал там неделю. Большую часть времени я провела в наручниках. Он… он насиловал меня.

– А потом отпустил?

Я почти услышал, как она кивает.

– Да.

Следующую порцию тишины мы с Беатрис разделили на двоих. Я слышал ее дыхание – за тысячу километров от себя.

– Вы помните что-нибудь еще?

– Нет.

– Вы планируете подать в суд на детектива Кортеза?

– Я об этом даже и не думала. Разве теперь… сейчас еще не слишком поздно?

– Поздновато. Но с заслуженным отдыхом вы можете ему изрядно поднасрать.

– Я понимаю, что вы очень расстроены, мистер Оливер, но могу я попросить вас не выражаться? Пожалуйста.

– Извините.

– Зачем вам знать, хочу ли я подать в суд?

Вместо ответа я спросил:

– Парня, с которым вас вместе взяли, звали Честер Мюррей?

– Да.

– А после этих событий вы с ним виделись?

– Никогда.

– Это был ваш сутенер?

– Времена были другие, мистер Оливер. Так когда вы хотите, чтобы я приехала в Нью-Йорк?

– А зачем бы мне этого хотеть, по-вашему?

– Получить мои свидетельства, чтобы доказать вашу невиновность.

– Не думаю, что вы мне для этого так уж необходимы, мисс Саммерс. Вы дали мне имя и навели на след. А этого более чем достаточно.

– Правда?

– Ага.

– Значит, на этом все?

– Если только вы не вспомните что-нибудь еще.

– Разве что о детективе Кортезе… Вы спрашивали…

– Что именно?

– У него был акцент. Он говорил прямо как уроженец Нью-Йорка. Понимаете, о чем я?

– О да. Поблагодарите за меня супруга, Беатрис, – сказал я и повесил трубку.