Текст книги "Fake you"

5

Невозможно – слово из словаря глупцов.

Наполеон Бонапарт

Город незаметно окутал сумрак, и только отблески фар никогда не иссякающего потока машин выдают пульсирующую жизнь за окном офиса. Она отрывает взгляд от монитора и разглядывает снующих по коридору узбечек с пылесосами в руках. Эти девочки напоминают ей трудолюбивых пчелок, работающих точнее настенных часов. Впрочем, это могут быть казачки или татарки, она различает их с трудом. Всех их объединяет неповторимый восточноазиатский типаж – пронизывающий раскосый взгляд, черничного цвета волосы, хрупкие плечи, – когда-то воспеваемый целыми поколениями русских поэтов. Сегодня же напуганные эмигрантки скромно опускают взоры перед бледнолицыми представителями офисного планктона. А ведь их жизнь могла бы сложиться совсем иначе, будь они чуточку беспринципнее и увереннее в себе. Если не обложка Vogue, то по крайней мере работа для какого-нибудь вполне приличного инстаграм-магазинчика, приторговывающего всем, что пользуется спросом у современного общества: от претенциозных вещиц местных дизайнеров до люксовых копий из Китая и, конечно, порой самих моделей. Но покажите ей того, кто сегодня не торгует собой. В конце концов, разве это зазорнее, чем мыть уборные за всякими засранцами?

Другое дело она… Она знает цену, за которую себя продает. Открывая ящик стола, она извлекает подаренную рекламодателем бутылку «Шато Пап Клеман» девяностого года. В цвет любимой помады ее подруги, – отмечает она и тут же хмурится. Повод распить ее отнюдь не веселый. Через несколько минут ее красный Porsche 911 Turbo с истеричным визгом стартует к обозначенной в навигаторе цели…

«Цели определяют человека, и сказать, что я банальна, – вот что было бы истинной тривиальностью!» – как пластинка, вновь и вновь проигрывается в ее голове надменный голос Лидии. Их последняя встреча состоялась ровно месяц назад. И если еще вчера ей казалось, что с тех пор ровным счетом ничего не изменилось, то сегодня становилось очевидно, что пророчества ее подруги обретают зловещий лик.

В мире, где нельзя никому доверять, их тандем казался счастливой случайностью. Им хватило беглого взгляда, чтобы распознать собственное отражение друг в друге. Их разъединяла разница в тридцать лет, но объединяло безудержное желание жить, творить, жадно глотать воздух, пускай и немыми губами. Блеск и мишура, созданная вокруг их персон, не мешала им сохранять трезвость ума и умение отличить ложь от правды. Другой вопрос, чью сторону они выбирали.

– Мои юношеские годы ничем не отличались от миллионов детей, которым не посчастливилось явиться на свет во время красной чумы. Родители-алкоголики, повсюду голод, нищета… Но знаешь, что больше всего меня бесило? – восклицала Лидия после второй бутылки мерло, которую они нередко распивали вдвоем осенними вечерами. – Донашивать чужие вещи и вот это «м-м-м-мы» вместо «я»! Настоящее зло таилось не в комсомольских кружках или недосягаемых дядьках из телевизора. А в этих самых интеллигентных училочках, прячущих под заношенными воротничками крестики, а на стены вешающих то портреты Сталина, то Ленина – в зависимости от того, как новая власть прикажет. Они учили нас не существовать. Растворяться каплей в море тошнотворной слизи. Притворяться единым потоком серости, стремительно уносящимся годами жизни в канализацию.

В такие моменты Вики жаждала хорошенько проблеваться, не до конца осознавая, от алкоголя это или от понимания того, что с тех пор изменились разве что портреты. На главной площади страны по-прежнему отдавали честь мумифицированному убийце, а грузина-психопата, грабившего банки, расстреливавшего собственных граждан и надеявшегося пересидеть войну в качестве союзника нацистов, воспевали как великого кумира. Сто лет кровавого террора, пропитавшего собою все вокруг: знамена, символы, названия улиц, человеческую плоть до мозга костей, – нация научилась боготворить, бояться и ненавидеть одновременно. Революция была не заговором и не случайностью, а лишь справедливой закономерностью. Так сказать, расплатой за овечью покорность и нежелание бороться за воспитание собственного духа и силы воли. Приспособленчество – историческая особенность славянских народов, и они обе преуспели в этом как никто другой. Надо прогнуться? – с нас не убудет! Попрошайничать, клянчить? – за милую душу! Доносить? – всегда пожалуйста! Головокружительную карьеру и роскошный образ жизни они обе обеспечили благодаря черте в характере, которую развивали в себе долгие годы, а именно умению игнорировать. Во-первых, любые чувства и эмоции; во-вторых, мнение окружающих людей; но самое главное – собственную совесть. Разве смеет кто-либо осудить их за это? У каждой живой твари найдется достойное оправдание даже самому гнусному поступку, который она совершает.

– Дорогая, я уверена: твои дружки уже донесли до тебя печальные новости, но не стоило так расстраиваться и мчаться ко мне сломя голову! – приветствует ее с порога хозяйка дома в стиле барокко.

Еще пару лет назад на этом месте находился необъятный лесопарк, что ничуть не смутило растущие аппетиты чиновников. Нескольких жалких демонстрантов добили в подворотне, а на месте пикетов установили будку с вооруженными до зубов охранниками. Теперь же вместо метровых елей здесь раскинулись виллы самых верных правительству слуг и их друзей.

Вики входит в дом и целует подругу. Грусть отнюдь не омрачает ее лица. На ней красная помада и платье в пол. Ей шестьдесят три, и она даст фору любой тридцатипятилетке. Она не верит в судьбу и отличается уникальной способностью схватить любую ситуацию за яйца. Тогда какого хера, спрашивает Вики, значит ее отставка? Однако этот вопрос она не удостаивает прямым ответом.

– Самое важное в этой жизни, – говорит она, разливая вино по бокалам, – сохранять спокойствие. Не важно, порицают тебя или превозносят – принимай происходящее как должное и с высоко поднятой головой. Вещи, которые нельзя изменить, не стоят эмоций.

– Кто-то говорил, что философия – удел нищих… – саркастично замечает Вики, оглядываясь по сторонам.

Необъятные залы дома ломятся от мебели в стиле Людовика Четырнадцатого, живописи под старину, изобилия бронзовых скульптур и вороха фарфоровых статуэток. Все это наводит на Вики чувство забвения в антикварной лавке. Вторят атмосфере и моменты прошлого из глазниц золоченых рам. Она стряхивает пыль и всматривается в ничего не выражающие лица. Кажется, она знает все истории любви ее подруги наизусть, кроме этой… Вики берет в руки черно-белый снимок мужчины, загадку которого она давно просит ей рассказать.

– Жалкая пустота и алчность – вот что их всех объединяло! – одним махом Лидия сметает фотографии с каминной полки, как ненужный хлам. – Ты ведь здесь, чтобы услышать историю моей истинной любви, не так ли?

Переступая через осколки стекла, Вики вертит в руках единственный уцелевший снимок. Хммм… Кажется, они только откупорили бутылку и не успели напиться до сентиментальностей. Она падает в мягкое кресло и под звон «баккара» считает. Ей известно о четырех замужествах Лидии за владельцами заводов, газет и пароходов, превративших ее из провинциальной журналистки в издательницу вполне себе приличного светского чтива с домиком в Тоскане, шале где-то под Санкт-Морицем и свитой охраны из трех машин. Но все это было лишь прелюдией к настоящей цели ее жизни. Отныне она мечтала не просто о деньгах или положении в высшем обществе, но о власти над ним. Она жаждала определять и повелевать мнениями и настроениями этих самых людишек, которые когда-то отказывались принимать ее в свой успешный мирок. Ради этого она была готова пойти на любые жертвы и стерпеть любого брюзгу. Так, подвернувшегося ей однажды депутата с четвертой степенью ожирения и интеллектом недоразвитого ребенка она приняла как манну небесную. Ублажая все его похоти и распутства, вскоре с кольцом на безымянный палец она заполучила должность в министерстве информации. И хотя место было создано специально под нее и никакой особой ответственности не предполагало, как, впрочем, и большинство государственных постов, отныне ее называли первым советником по особым медийным вопросам и внимали каждому слову, которое она говорит. Но удача и на этом не отвернулась от нее. Терпеть новоиспеченного муженька ей пришлось недолго. После пары неудачных махинаций тот оскандалился чуть больше, чем ему могли простить. И хотя убрать с должности его никак не решались в связи с весомым компроматом, который имелся у него на верхушку, о себе дали знать стресс, переживания, беспорядочные связи, калорийная пища и алкоголь, которым он столь беспечно предавался в свои немолодые годы. Так внезапно случившийся с ним инфаркт стал идеальным разрешением вопроса для всех сторон. Его проводили в последний путь как истинного патриота, скорбящей вдове перешли все земельные и золотовалютные владения, ну а вакантную должность поручили более сговорчивому протеже.

– Ну конечно, дорогая, именно за этим я и пришла! – когда пальцы руки заканчиваются, восклицает Вики.

И вовсе не из вежливости, а из пожирающего ее любопытства. Все это время она не перестает гипнотизировать черно-белый снимок. То приближая, то отдаляя его, она вглядывается в выпяченные скулы, хмурые брови и глаза, которые, несмотря на бесцветность фото, кажется, излучают пенность бурлящей лазури. Но снимок слишком стар, чтобы определить, кто этот молодой человек, что на нем изображен. Еще одна загадка – аккуратно оторванные края половинки фотографии. Недостающий пазл кажется Вике самым легким. Она кивает на Лидию, но та отрицательно качает головой.

– Когда-то между первым и вторым… Или вторым и третьим… Впрочем, очередность моих браков здесь не важна, – спешная речь с придыханием делает ее голос непохожим на себя. – В то время я была молода и ненасытна, а он безумец, не признающий границ. Мы влюбились друг в друга без памяти. Он начинающий ученый и бунтарь, я алчная красавица и трусиха. Я сразу поняла, что ему не стать одним из нас. Слишком свободолюбивыми были его мысли, слишком непокорным казалось все, что он говорит. Я боготворила и стыдилась его одновременно. Восхищалась его умом и смелостью, но скрывала наши отношения от публики. Он был бездной, которую я не решалась познать. Бушующим океаном против протухшей гавани, которую выбрала я. До последнего он сражался за мой разум, верил в мое «я»… «Я» – слово, значение которого мне не было ведомо. Это самое «я» выбрало чиновника с репутацией и стабильным положением, а главное – кошельком столь же внушительного размера, как его собственный живот. Я научилась не оглядываться, но имя его и по сей день преследует меня ударами кнута. Какие бы подножки ни ставила ему судьба, какие бы препятствия и испытания на него ни обрушивались, он вышел из игры победителем, в то время как я… – Лидия стирает скупую слезу воспоминаний и небрежно машет рукой. – Ты и сама видишь, в кого я превратилась. Старая сентиментальная кляча, слишком поздно осознавшая, что победитель не тот, кто приходит к цели первым, но тот, кто не растерял по дороге честь и достоинство.

Парализующий страх заставляет Вики вжаться в сиденье кресла. Она догадывается, кто изображен на фотокарточке, но все еще отказывается верить в безумство своей подруги. Внезапным рывком Лидия припадает к лацкану ее жакета и пылающим шепотом говорит:

– Помни мои ошибки и никогда, слышишь, никогда их не повторяй!

Она трясет ее за плечи и заглядывает в огромные глаза пустыни. В них читается тысяча «но» и грязные ругательства. Эта сумасшедшая заставила ее нюхать свое белье! Скажи она ей раньше про любовника, стала бы она ввязываться в ее затею? Но кто же знал, что человек на фотографии и есть Иван Дуров? Господи, с его смертью все словно выжили из ума! Ладно бы только старуха, но она… Она-то что творит? Усиливающиеся толчки угрожают перерасти в десятибалльное землетрясение, если она не поклянется, что доведет начатое до конца. Но позвольте-ка на минуточку…

– Все не так просто, как мы ожидали! – она отталкивает Лидию и вскакивает с места. – Все словно с цепи сорвались в поисках его преемника. Репортеры, силовики рыщут с запалом гончих. Давид лично и без предупреждения врывается в мой кабинет. Он, словно коршун, рассекает воздух над добычей… Что ты прикажешь мне говорить? Что прикажешь делать?

Умоляющий взгляд Вики испепеляет непонимание. Лидия наполняет еще один бокал и протягивает ей. В движениях ее подруги вновь читаются холодность и расчетливость, присущие только ей.

– Не позволяй обстоятельствам посадить себя на крючок. Не позволяй этим гадам загнать себя в золотую клетку. Не позволяй им сделать с тобой то, что они сделали со мной.

Стремительно расхаживая по комнате, Вики ухмыляется в ответ. Легко говорить той, кому нечего терять. Ее отставка – чтобы она ни значила – не может навредить ее неиссякаемым резервам в офшорах, а вот Вики… С чем останется она, если их невинная шалость обернется катастрофой?

– Зачем ты втягиваешь меня в свои семейные разборки? Неужели в тебе нет ни капли человеческого сострадания?

– Ты знаешь, что это не так. Я хочу помочь тебе.

– Мне-е-е? – Вики заходится истерическим смехом. – Как и с какой стати тебе кому-то помогать? В своей жизни ты и пальцем не пошевелила ради другого человека. Ты используешь людей, как презервативы…

– Мне не все равно, как умирать! – она перебивает ее грубым тоном и закуривает сигарету. Ее руки предательски дрожат, но голос все также непоколебимо уверен. – Знаешь, чем отличаются поступки обычного подонка от подонка-эстета? Тем, что последнему не все равно, как подыхать. Мы обе совершили бесчисленное количество ошибок. И, в отличие от тебя, у меня нет времени их исправлять. Я хотела быть главным голосом, но моя жизнь оказалась бессмысленной партитурой. Все, что я могу сказать в ее финале – МНЕ НЕ ВСЕ РАВНО.

– Не все равно что?

– Все, что останется после меня.

– Исправлять свои ошибки за счет других – очень удобный выход, – с презрением заключает Вики. – Но я не стану впредь ему лгать. При первой же встрече я расскажу ему правду.

Их полные ненависти взгляды пересекаются, словно скрещенные шпаги. Но она не уступит ей. Она больше не позволит обвести себя вокруг пальца. Стремительным движением Лидия вырывает из ее рук снимок и размахивает перед ее лицом.

– Ты ведь знаешь, это и есть правда!

– Знаю? Что я знаю? – вытянувшись коброй, она готова впиться в глотку мерзкой обманщице. – Ровно столько, сколько ты позволяешь мне знать.

– Только не прикидывайся жертвой, – ее слух стегает плетью раскаленный смех. – Ты хотела этого не меньше моего!

– С чего бы это? – в ее голосе все еще слышится надменность, но она знает, что этим вопросом ставит себе пат.

– Потому что ты любишь его.

6

Это хорошо – доверять окружающим, но еще лучше им не доверять.

Бенито Муссолини

Будильник на шесть утра, получасовое издевательство над целлюлитом на беговой дорожке, селфи для инстаграма, горсть успокоительных таблеток, побольше консилера под глаза, кашемировый джемпер и туфли лодочкой. Последнее – чтобы казаться интеллигентнее, чем есть на самом деле. Право, не пристало же ей сливаться со старлетками, обтянутыми с ног до головы в копии знаменитых брендов.

– Госпожа Гордон, в былые времена прокатил бы вас с ветерком! Жаль, нынче ездить по тротуарам слишком дорого стало… – вздыхает ее водитель, пробираясь через бесконечные пробки.

Она думает, что он невоспитанный козел, но вслух произносит обратное.

– И не говорите, Михаил, времена уже не те стали, но кто знает, может, и нам с вами перепадет однажды мигалочка.

Белкой в колесе она перебегает с бессмысленной встречи на встречу. От звонящего телефона внутри нее все вибрирует и клокочет. Маленькая отдушина среди белого дня – деловой обед в центре города. В каком-нибудь ресторанчике, где порции подают на очень маленьких тарелочках за очень большие деньги. Благо списать это можно как представительские расходы. Народ у нас щедрый, и не за такое заплатит. По возвращению в офис главное – сделать изможденный вид от непосильного труда. Впрочем, особых усилий прилагать не приходится. С этим на отлично справляется столичный воздух. Но если припудриться и еще по двойному эспрессо – она оглядывает стопки документов, ожидающих росчерка ее пера, – она и не такие горы осилит.

Рутинность дня завершает пилатес или бокал вина в компании бестолковых подружек. Озирая кипящую жизнь на Патриках из своего пентхауса, выросшего на месте исторического особняка – зачем реставрировать, если можно снести и расширить площадь в два раза за счет подземного паркинга и лишних этажей, – она инфантильно размышляет: так выглядит успех или его иллюзия? Островок европейской, цивилизованной жизни в городе, где каждый сам за себя. Прохожие здесь мило улыбаются, красиво одеваются и пьют «Манхэттен» в стильных ресторанчиках, раскинувшихся на каждом углу. О существовании ада за третьим кольцом напоминают лишь попрошайки в виде бабушек и детей-инвалидов. Впрочем, их появление здесь столь мимолетно, что это не может омрачить безудержного веселья тех, чья жизнь удалась.

Афера с незнакомцем вносит в ее жизнь определенный азарт. Всю неделю из головы не выходит его записка. Перечитывая ее строки вновь и вновь, ей кажется, что стрелки часов остановились и день их встречи не наступит никогда. И если в понедельник происходящее казалось ей чистой забавой, в среду она смотрела на это как на полное безумие, то в пятницу она приняла окончательное решение никуда не идти.

И все же спустя полчаса после назначенного времени она выходит из такси перед отелем. В холле немноголюдно, пахнет ароматизаторами и меланхолично играет рояль. Ресепшнист с фальшивой улыбкой сообщает, что в указанном номере ее давно ожидают. Для пяти звезд все выглядит слишком натянуто, отмечает она, задыхаясь в душном лифте. Она расстегивает верхнюю пуговицу блузки, бьет себя по щекам, но каждый этаж неумолимо забирает еще один глоток воздуха. Может, дело не в отеле, а в ее нерешительности?

Наперекор себе в дверь она стучит как можно громче.

– Заждались? – с порога бросает она вместо приветствия.

– Ну что вы… – снисходительно протягивает он, поглядывая на часы. – В ожидании вас и вечность покажется пустяком.

Стремительным шагом она влетает в комнату, небрежно бросая ему пальто. Всепрощающая Мадонна и не такое стерпит, как бы говорит она. Но по-настоящему ее злит не его саркастичность, а собственное желание разглядеть каждую морщинку на его лице.

– Я подумал, вам по вкусу «Дом Периньон», – из барной стойки он извлекает два бокала и обращает взор к столику, где стоит бутылка, весьма похожая на ту, что она когда-то видела в аукционном каталоге. – Вы ведь любите по жизни яркие, но гармоничные вещи, не так ли?

Нарочитая невинность в его голосе подтверждает ее догадки. Перед ней арт-ваяние из восемнадцати-каратного золота – «Уайт Голд Жеробоам».

– Вы не лопнете? – негодующе цокает она в то время, как пробка с визгом отлетает от трехлитровой бутылки.

– Я хотел спросить вас примерно о том же… – он нахально улыбается ей в ответ. – За этой драгоценной оберткой скрывается всего-навсего обычный напиток, а что таит в себе ваш идеальный образ?

Она открывает… и закрывает рот, чтобы не закричать: «Ничего особенного, гаденыш». Ей не сказали, что ее пригласили в цирк и сделали главным фарсёром. Но кто из них режиссер – еще покажет время.

– Вы хорошо живете, – причмокивает она, делая глоток. – Не боитесь все это потерять?

– Если помнить, с кем играешь, и соблюдать правила, можно долго продержаться на плаву.

– Ваша рассудительность впечатляет. Но несмотря на внешнюю столичность, наш городок весьма уездный по содержанию. А главных его антрепренеров и вовсе можно сосчитать по пальцам одной руки. Не мните ли вы о себе больше, чем значите на самом деле?

– Как я уже говорил, – ничуть не смущаясь, продолжает он, – в этом городе я недавно и не успел заявить о себе как следует. Но, поверьте, вас я не разочарую… Госпожа?

– Ваши попытки забраться мне в душу менее приятны, чем ваши руки у меня между ног, – скалится она в ответ. – Вы ведь не думаете, что если я узнаю ваше имя, то мой интерес к вам возрастет? Я бы сказала, наоборот. Иногда и женщинам хочется беззаботного секса с воображаемым идеалом. Но поскольку в природе его не существует, то давайте оставим место для приятных домыслов. А пока поставьте музыку. И ничего сентиментального. Что-нибудь повеселее и погромче.

Протягивая ему опустошенный бокал, она направляется в уборную. За закрытой дверью внешняя дерзость сменяется инфантильностью. Из зеркала на нее глядят две жалостливые бусинки. Они умоляют расслабиться, но липкая паутина мыслей необратимо спутывается в ее голове. Вместе с платиновой кредиткой она извлекает из сумочки белоснежный порошок. Вдыхая дорожку, она клянется использовать его как доктор: строго в медицинских целях и лишь для того, чтобы излечиться от хандры, дабы не портить вечер себе и людям. Через минуту наступает приятное головокружение, и музыка уносит ее за собой. Наконец-то ей хочется смеяться, танцевать и сказать ему, что он чертовски привлекателен! Так действуй, а не рассуждай!

– Зачем вы нюхаете эту дрянь?

Открывая дверь, она упирается в его грудь на пороге. Руки в карманах брюк и пристально сощуренные глаза выдают его напряженность.

– Вы обиделись, что я вам не предложила? – остатками разума она понимает, что ее громкий смех и широкая улыбка совсем не к месту, но контролировать их получается с трудом.

– От чего вы бежите? – резким движением он хватает ее за запястья и привлекает к себе, но она лишь хлопает ресницами и по-идиотски смеется. – От кого?

Но его голос уходит в никуда…

Время превращается в нескончаемое падение в бездну. Она должна достигнуть дна, чтобы увидеть то, к чему так стремится. Внезапно что-то грубое и мохнатое обвивается вокруг ее талии… Куда… Куда он тащит ее?.. Это лапы… Лапы того самого паука, что плетет паутину вокруг ее разума… Она задыхается от негодования… Это гадкое, мерзкое существо задумало убить ее. Она сопротивляется, но он безжалостно увлекает ее за собой… Вопль поглощается пустотой и превращается в немое мычание. Леденящий удар, за ним еще один… Она вырывается, но он вновь настигает ее… Дышать… Нечем дышать. Что-то влажное застилает глаза, рот и уши… По кругу сыплются удары… Никогда… Она никогда больше так не будет! Только зажгите… Зажгите свет!

– От себя… Я бегу от самой себя! Слышишь, от себя! – ее зрачки начинают сужаться, когда она слышит собственный крик.

Капли воды стекают по их лицам. Они оба продрогли под леденящим душем. Разряды стыда и ненависти попеременно выворачивают ее душу, когда, обессиленная, она тонет в его руках, кашемирово мягком полотенце и зефирных простынях. Долго и молча она согревается в тепле его дыхания, пока не приходит в себя.

– Я убью тебя, если ты еще раз такое выкинешь, – шепчет она.

Он не отвечает на ее слова. Проникающий в комнату свет уличных фонарей ласкает его обнаженное тело. Уверенный в идеальности каждого штриха, он великодушно позволяет собой любоваться. Внезапно на нее накатывает волна злости. В нем есть все то, что в себе она утеряла. Но она не позволит какому-то самозванцу тыкать ей этим в лицо!

– Не знаю, каким божком ты себя возомнил… – и откуда только в ней силы, чтобы так кривляться, успевает промелькнуть в ее голове, когда слова, не спрашивая, находят выход, – но со мною эти фокусы не пройдут! Я никому не позволю так с собою обращаться!

– Глупышка, люди сами создают себе богов и сами определяют границы возможностей своего разума. Нет смысла стесняться того, что ты заслужил упорным трудом. Нет смысла скрывать лицо под маской в заведении, куда ты пришел с определенной целью. Нет смысла играть того, кем ты не являешься. В противном случае ты живешь не для себя, а для публики, ставя ее мнение превыше своего.

Серьезность, с которой он это говорит, заставляет ее смеяться. Отныне она будет называть его марсианином за неприземленность идей…

– Ты действительно считаешь, что можно жить в обществе, не поддаваясь его предрассудкам?

– Это чертовски сложно, но это единственный верный путь.

– Твои слова – пустая бравада! Они раздавят тебя, как насекомое, и даже не поморщатся!

– Только время покажет, дорогая, только время…

Она всматривается в его лицо, но на нем нет и тени улыбки. Кажется, он действительно верит в то, что говорит.

– Разговаривать с тобой – словно играть в шахматы с бездушной машиной. Ведешь себя так, будто бы ты никогда не допускаешь ошибок и не позволяешь руководить собой эмоциям.

– Тебе скучно?

– Так не бывает! – она вскакивает с постели и наливает шампанское. Ее руки все еще дрожат, а в глазах плывут предметы, но ей нужен глоток, чтобы переспорить его в глупости. – Это в кино побеждают сильные и смелые. В жизни всегда выигрывает несправедливость.

– Ошибаешься, – она видит в темноте, как он качает головой и закуривает сигарету. – Каждый получает то, что заслуживает.

– Правда? А что ты скажешь матери, у которой от неизлечимой болезни умирает ребенок? В чем он виноват? Что неправильного он сделал в своей короткой жизни? – в негодовании она выхватывает из его рук сигарету и теперь размахивает ею наперевес с бокалом. – Почему насильники разгуливают на свободе? Почему убийца и мелкий воришка получают одинаковый срок? Почему одни дети рождаются в благополучных семьях, а другие ежедневно видят, как отец избивает мать? Где будет этот ребенок, когда вырастет? И кем он станет? Это ты называешь справедливостью?

– Тебе не кажется мелодраматичным заводить философские разговоры в обстановке, когда нас окружают позолоченные канделябры и хорошее вино? Лучше налей мне бокал и иди сюда.

– Это все, что ты можешь сказать? – ее лицо искажается от негодования.

– А что ты хочешь услышать от мужчины, когда перед ним стоит обнаженная красотка?

Он пытается нивелировать ситуацию, но надменность его рассуждений выводит ее из себя. Теперь даже его молчание она воспринимает как пощечину.

– Еще минуту назад ты взывал к разуму, а сам бежишь от вопросов, как последний трус. Ты хотел знать, что скрывается под моей маской? Так вот, в мире нет справедливости, и я ее не ищу. Мое лицо – равнодушие.

Он резко встает с постели и скрывается в ванной. Через мгновение он выходит с халатом и направляется к ней.

– Ты вся дрожишь, – он берет окурок из ее рук и обнимает за плечи. – Бывают обстоятельства, которые нельзя изменить. Их следует принять, но это не означает сдаться. Человек есть то, какую цель он перед собой ставит. Вокруг него всегда будут не те люди и не та обстановка. Ему будут говорить, что он недостоин, что он не сможет, что он бездарь и никчемное дерьмо. Все будет складываться против него. Единственное, что он может сделать в этой ситуации, это стиснуть зубы и продолжать ползти.

– По-твоему, цель в несколько миллионов на офшорных счетах звучит достойно? – она с усмешкой смотрит ему в глаза.

– У каждого свой ответ на вопрос, для чего он приходит в этот мир.

– Оказывается, у тебя нет не только чувства самосохранения, но и чувства юмора. Ни один философ не смог ответить на заданный вопрос, а ты требуешь этого от обывателя. Люди сделаны не из стали, а из комка нервов, дотронувшись до которого, ты увидишь голову Горгоны. Человек – самое уродливое и безжалостное существо, способное убивать ради забавы не только животных, но и себе подобных. Не стоит питать иллюзий на его счет.

Но он больше не отвечает на ее нападки. Нежно целуя ее шею, он опускается все ниже, заставляя ее сдаться и задержаться на еще одну ночь в объятиях иллюзии любви и счастья.