Текст книги "Fake you"

7

Земной шар – это всего лишь переходящий кубок, который достается чемпиону-победителю.

Адольф Гитлер

Гложущее чувство тревоги срабатывает раньше будильника. За окном еще не рассвело, когда она оставляет на подушке его дыхание. В спешке она скользит по карманам его пиджака, но обнаруживает лишь выключенный телефон и ключи от автомобиля. Ни бумажника, ни документов при себе – она ухмыляется тому, как тщательно он скрывается, и тому, в чем он поедет домой. Он намылил ей голову, ну а она оставила его без штанов. Их мокрая одежда все еще скомкана на полу в ванной. Она затягивает ремень пальто на обнаженное тело и ступает гулким эхом каблуков по пустынному холлу. Хмурый охранник и заспанный консьерж встречают ее нехотя.

– Изволите заказать такси, госпожа? – при виде чаевых оживляется молодой человек за стойкой.

– Будьте так любезны, – она протягивает ему купюру, но не спешит отдавать, намекая, что сумма слишком велика для такой непыльной работы. – На чье имя зарегистрирована комната под номером тринадцать?

– Конечно, госпожа, это не составит большого труда! – с облегчением выдыхает он, кажется, опасаясь более экстравагантной просьбы. Несколько минут он копошится в компьютере, затем отрывает от монитора сияющее лицо и многозначительно шепчет: – Госпожа, номер забронирован на самого господина Эпштейна.

Ее мозг превращается в раскаленный от ударов гонг. Она не верит своим ушам. Как… откуда он может знать эту фамилию…

– Должно быть, это какая-то ошибка. Проверьте еще раз, – она судорожно протягивает несколько купюр. – У вас есть копия его паспорта?

– Госпожа, мне очень жаль, но у особой категории постояльцев, если вы понимаете, о чем я говорю, мы не спрашиваем документов.

– Под этим именем в вашем отеле прежде останавливались?

– Дайте-ка проверить… – он ударяет несколько раз по клавиатуре и самодовольно надувает щеки. – Так точно, ровно неделю назад. Я могу быть вам еще чем-то полезен?

– Сохраните этот разговор между нами, – она бросает деньги на стойку и стремительным шагом направляется к двери.

Ясно одно – этот подлец знает о ней больше, чем она предполагала. Что же, если он вздумал поиграть с ней в кошки-мышки, он будет чрезвычайно удивлен, узнав, какую роль ему отвели…

За тонированными стеклами служебного автомобиля существует ее собственная реальность. В ней нет места для попрошаек, бездомных псов и карет скорой помощи, которых никто не пропускает. В ее искусственном мире никто и никогда не умирает, по крайней мере у нее на глазах. Там тепло, уютно и пахнет дорогим парфюмом. Ее ножки не пачкает месиво из снега и дождя. Она ступает по паркингу в туфлях непременно на красной подошве. Ей улыбаются по стойке смирно и салютуют честь. Она достигла наивысшего звена в пищевой цепочке. И только не надо ей заливать про свободу, равенство и братство. Этот девиз придумали неудачники, неспособные реализовать себя в жизни.

– Вики, какого хрена ты не отвечаешь на звонки? – откуда-то из пелены прорывается раздраженный голос Ильи.

Его волосы взлохмачены, словно он не ложился со вчерашнего дня. Рядом с сигаретой в зубах неуклюже переминается Чеслав. То, что оба сошли с ума, становится очевидно после истеричных выкриков: «Лука, вентиль, НАТО, ублюдки, бульбаши, суки, расстреляли…» – и еще сотни нечленораздельных слов.

– Какого хуя, спрашиваю я? – наконец понимает она первое его связное предложение.

– Заткнитесь оба и сформулируйте в двух словах, что, черт возьми, здесь происходит! – и хотя ей и так все ясно, она деликатно уточняет: – Мы взяли Белоруссию?

– Правильно говорить: Бе-лА-русь… – успевает вставить Чеслав, когда Илья с размаху влепляет ему папкой в лоб.

– Да какая теперь, на хуй, разница! Она сама сдалась! Ты только вообрази все эти санкции… Весь этот ебаный хоровод… Нас теперь вообще на границу Европы не пустят! А я только прикупил домик в Тоскане… Маленький, но с бассейном… Но почему, почему это должно было случиться именно сейчас?

– Меня больше интересует, что говорить людям. Как эту поебень им прикажешь объяснять? – замечает Чеслав.

– Как объяснял все остальное, – как ни в чем не бывало заключает она, пытаясь открыть дверь кабинета, которую заклинило в самый неподходящий момент. И где только носит ее ассистентку!

– Ты что, не слышала, что я тебе только что сказал? – Илья шипит так сердито, что после разговора с ним ей придется умыться. – Мы оккупировали территорию соседнего государства, теперь поняла? Тебя это нисколько не удивляет?

– Меня удивляет только то… – холодно возражает она, когда замок, наконец, поддается под ее напором. – что после Грузии и Украины тебя еще можно чем-то удивить.

– Ну конечно, у тебя ведь нет недвижимости за границей! Тебе все равно, внесут тебя в черный список или нет! А я – твой заместитель, и шанс попадания в него весьма велик!

– По-моему, ты хочешь казаться значимее, чем есть на самом деле… Лучше вызови мне слесаря!

Захлопывая дверь перед их носом, она взвывает – только этого пиздеца ей не хватало! Экстренная планерка через полчаса, а сейчас она попытается выяснить, что за свинью ей подложил Эпштейн. Телефонные гудки кажутся нестерпимо долгими. Она насчитывает их не меньше десяти, пока, наконец, не раздается его голос.

– Бурная ночка выдалась? – не церемонясь начинает она с наступления.

– Милая, рад, что ты уже в курсе дела…

– Именно с «в курсе» я и хотела бы начать! – почти кричит она в трубку телефона. – Почему я узнаю об этом от своих подчиненных? Разве не твои люди отвечают за это?

– Все произошло так спонтанно, поверь, я и сам об этом узнал несколько минут назад… Хорошо, что ты позвонила. Сегодня состоится совещание президента с кабинетом министров. Вам следует как можно скорее начать готовить эфир для его прямого обращения к народу.

– Вы совсем там обдолбались?

На этот вопрос он в грубой форме советует ей заткнуться, но она уже не в силах себя сдержать.

– Но на хрена вам это надо? Для чего? Ответь мне: для чего, когда в своей стране полный бардак? Неужели своего говна мало? Зачем в чужое лезть?

– Оказывается, ты совсем дура, если за тридцать с лишним лет своей жизни ты так ничего и не поняла… – он вздыхает и щелкает зажигалкой. – В мире властвует тот, кто умеет отвлекать и развлекать грязных оборванцев. Мы на арене цирка, детка. Вокруг тебя снуют дикие звери, а в зале, обливаясь голодной слюной, требуют зрелищ. У тебя есть два выхода – быть съеденной или дрессировать. Тебе какой больше нравится?

– Дрессировать? – злобно восклицает она. – Кого же ты собрался дрессировать? Первых или вторых?

– Обоих.

– Господи, мы людоеды… Людоеды в глазах мировой общественности… Неужели ты этого не понимаешь?

– Так отрабатывай то, за что тебе платят! – в ее ушах раздается дикий визг разбитой посуды. Кажется, он отправил к чертям свой завтрак и следом намеревается послать и ее. – В твоей маленькой тупенькой головке существуют только белые и черные, хорошие и плохие, но жизнь – это тебе не книжки читать. Посмотри вокруг. Не важно, кто под каким флагом ходит – у всех на уме одно: если не ты, то тебя. И чем масштабнее акула, тем прожорливее у нее аппетит. Или ты думаешь, что под американцами по-другому будет? – он берет паузу и, чуть умерив пыл, продолжает. – Через пару недель объявят референдум. Твоя задача – подготовить тамошнюю публику. На месте уже вовсю работают несколько агентств. В общем, схема стандартная, все должно пройти без запинки. Главное, не дать распартизаниться местным интеллигентишкам, поняла меня?

И что она может ему ответить на это? Чем меньше несогласных, тем меньше жертв… Господи, каждый раз, когда ей кажется, что хуже быть не может, эта страна выкидывает такое, что позавидует любой фантаст. Она бросает холодное «да» и отключает телефон.

Горсть таблеток, двойной эспрессо, побольше пудры и консилера на заплаканные глаза. Задушить и отравить в себя все чувства и эмоции – вот ее цель, вот к чему она должна стремиться!

В переговорной слишком душно. Пахнет кофе, сигаретами и, кажется, марихуаной. Но по-настоящему здесь воняет предательством. От него не спасает ни один кондиционер.

– Это ведь сенсация, ребята! – она обводит взглядом аудиторию, полную кротких овец. Они еще не догадываются, что их поводырь слепец и они все дружно летят с обрыва. – Разве не об этом мечтают все журналисты? Нас ждут премии и ордена за заслуги перед отечеством, шпионы, интриги и расследования! Полный драйв и адреналин! Такой шанс выпадает раз в столетие. Так почему я не слышу восторженных голосов? Наш президент принял нелегкое решение – вступить в борьбу со злодеем, который унижает собственный народ. Капиталистический мир не простит нам нашего неравнодушия. Но мы верные граждане и профессионалы своего дела. Мы не поддадимся на провокации. Мы сделаем все, чтобы поддержать правительство в освобождении от геноцида наших братьев. Ваше слово станет искрой, которая зажжет в сердцах людей надежду! Помните: именно вы определяете настоящее и пишете будущее своей страны!

Теребя бриллиантовые колечки, она вглядывается в зал. Зашуршали, зашипели, засуетились, забегали глазки по углам. Но не выйдет отвертеться, товарищи. Изволите жрать икорку, будьте добры платить и по счетам.

– Правильно, надо поддержать своих! – раздаются первые бравые голоса. – Не бросать же в беде!

– Из своего кармана, позвольте поинтересоваться, собираетесь поддерживать? – язвительно замечает другой голос из толпы.

Она пытается разглядеть лицо незнакомца, но комната набита обычными репортерами. Половины из них она не только не знает по именам, но и впервые видит. Хороший она, однако, руководитель. Идеологические дезертиры разбегаются на глазах.

– А жалование повысят?

– За что?

– За риски для жизни!

– Только командировочные и только тем, кто отправляется в горячие точки, – недовольным тоном замечает финансовый директор.

– Тогда минимум в пять раз! – настаивает прыщавый паренек в очках.

– Не сомневайся, в десять, если, конечно, медкомиссию пройдешь.

Дешевые шутки воспринимаются здесь на ура. Толпа журналистов дружно смеется. С довольным видом она поглядывает на часы. Экзекуция остатков ее совести закончилась весьма быстро. Технические вопросы они решат и без нее. Она встает с кресла и направляется к двери.

– Послушайте, господа, но ведь это реки крови! Неужели здесь никто не понимает, о чем мы говорим? – за ее спиной звучит дрожащий голос редактора спортивных новостей.

Старый пень… Зачем его вообще сюда позвали? Единственный сохранившийся экземпляр закалки девяностых. Смекалистый, острый на язык, да еще и с принципами. Когда прессе дали продохнуть, он даже возглавил отдел политической хроники, но очень быстро его сняли за несговорчивость и отправили в тыл писать про спорт. Однако время от времени он и туда умудрялся протащить весьма неоднозначные комментарии, за что предшественники Вики неоднократно получали по шапке.

– Я согласен… Согласен почти на все… – он бесконечно запинается и перебивает сам себя. – Но ведь это… Это жизни ни в чем не повинных людей… Для чего? Зачем нам это нужно? С экономической точки зрения это вообще полный абсурд! Еще один камень на шее утопленника!

Она хочет недовольно повести бровями, но уколы красоты не дают. Со стороны выражение ее лица, должно быть, выглядит равнодушным, если не сказать одобрительным. В бок ее толкает Илья.

– Я давно предлагал уволить этого старпера, – ехидно замечает он. – На его место у меня даже есть вполне приличная кандидатура. Полагаю, эта выходка – еще одно подтверждение того, что с этим не стоит тянуть.

– Присматриваешь местечко для своего нового дружка из отдела происшествий?

– Вики, как ты можешь! – он краснеет и корчится, словно брошенный в кипяток рак.

– Мне кажется, проблема как раз в том, что именно ты и не можешь… – ехидно замечает она. – Поэтому окружаешь себя молокососами и задариваешь их дорогими подарками. Но спешу тебя разочаровать: кажется, твой кандидат бисексуал и трахает мою ассистентку.

– До чего же ты циничная сука!

– Пока что я твой руководитель, не забывай.

Обиженно оттопырив губу, он отворачивается. Тем временем обстановка в зале накаляется. Оборону за старших держит коротышка со щипаной бородкой козла и копной всклокоченных волос. Доктор исторических наук и по совместительству главный редактор культуры.

– С каких это пор специалисты по голам рассуждают о геополитике? – риторически вопрошает он, даже не взглянув на объект презрения.

– Послушайте, но это же чистой воды оккупация! – меланхолично восклицает редактор спорта.

– Не смейте! – он поднимает указательный палец вверх, требуя тишины. – Так говорят только предатели или полные глупцы. В любом случае ни то ни другое не красит человека в ваши-то годы. Прежде чем рассуждать о вопросах подобного рода, следует досконально их изучить. Так вот, скажу я вам как специалист с профильным образованием, эти территории испокон веков принадлежали нам. Это мы спасли их от польского гнета. Это мы подарили им чистоту веры и языка. Это мы поим и кормим их почти бесплатным газом и кредитами, уже который десяток лет. Так какого черта вы называете нас оккупантами? Мы лишь по праву берем то, что должно принадлежать нам!

Он говорит четко и расставляя паузы. От его голоса у Вики в ушах скрипит так, словно его язык пенопласт и он медленно водит им по стеклу. Она хочет убежать, но от мыслей не скрыться. Пилюля… Она кладет под язык еще одну таблетку и обводит взглядом зал. Тот, примолкнув, внимает каждому его слову. Это больше не стадо покорно марширующих овец. Это оборотни, жаждущие урвать свою добычу. Вот к чему следовало апеллировать! Вот с чего следовало начать! Не с того, что они помогают братьям, а с того, что они забирают то, что всегда принадлежало им.

– И это говорит человек, обладающий степенью доктора? – из последних сил пытается сопротивляться редактор спорта. В этот момент он похож на зверька, загнанного в капкан. Он все еще дергает лапками, не понимая, что участь его давно решена.

– Вот именно! У вас ее нет, так что помолчите!

– Ну конечно, нет, у нас ведь только подхалимам раздают ордена и народные звания! Таких вам еще не давали? Я бы ничуть не удивился!

– Люди добрые, вы это слышали? – он весь клокочет от злорадства, словно охотник, набросивший удавку на шею все того же зверька. Теперь он не позволит ему издохнуть собственной смертью. Он будет мучить его долго и медленно. – Гнусный хам! Изменник! Не думайте, что ваши оскорбления сойдут вам с рук! Или вы полагаете, на вас не найдется управы? Столько лет вы подрываете нашу репутацию, а вас…

– Ну, хватит, что за цирк вы оба устроили? – наконец находит в себе силы вмешаться Вики. Ее голос предательски дрожит. И слепому ясно, на чьей она стороне. Пока редактор культуры захлебывается в собственном возмущении, она обращается к редактору спорта: – С каких это пор вы заделались у нас революционером? Столько лет вас устраивали нули в зарплате, и вдруг в вас заговорила совесть? В любом случае вы выбрали не то время и не то место, чтобы каяться в грехах…

– Я нисколько не оппозиционер, но мыслящий человек, госпожа Гордон! – учтиво, но решительно перебивает ее он. – У меня семья. Мне надо жить и зарабатывать. Но все это чушь! Брехня! Даже полные идиоты нам больше не поверят!

– Зрители, что ли? – она глядит на него с удивлением. – Этой публике мы и не такое дерьмо скормили, а им еще добавки подавай. Нам бы следовало подумать, как мы будем троллить мировую общественность. Они как-никак поизбирательнее будут. Вот чем бы нам всем сейчас следовало заняться.

– А детей… – его смиряющий взгляд заставляет ее содрогнуться. – Детей своих лет через двадцать вы тоже троллить будете? Или как объясните им, что с вашей руки они стали оккупантами?

– Вы ведь не думаете, что у таких, как я, они бывают? – теперь она искренне смеется. – А что до остальных детей, они всего лишь копии своих родителей. Из них вырастает ровным счетом то, что в них закладывают семья и общество.

8

Демократия в самой себе несет зерно собственного разрушения, демократию необходимо время от времени купать в крови, чтобы она оставалась демократией.

Аугусто Пиночет

Шлепая босыми ногами по леденящему полу, она протирает кулачками заспанные глаза. В ушах звенит от криков. Она пробирается к полоске света, исходящей из кухонной двери. Прижимается лбом к косяку и морщится от запаха гнилых яблок.

– Шлюха! – ее отец сплевывает на пол. – У всех бабы как бабы, а у меня шлюха!

– Милый, я не хотела тебе перечить… – дрожащими руками мама поправляет очки и каштановую косу, опоясывающую ее хрупкий стан. – Дочка сейчас проснется, соседей разбудим… Уже поздно… Пойдем спать, прошу тебя!

– Квартира ей, видите ли, не нравится. Обстановочка, мебель, гимнастерка папы! – он срывается с места и тычет ей чем-то в лицо. – Ну, чем тебе пахнет? Порохом? Кровью? Говори сюда, тварь двуличная! Это кровь и пот моего отца, он руками своими заслужил все это!

– Я всего лишь…

– Кто дал тебе право якать? – он грубо хватает ее за волосы и притягивает к себе. От боли мама вскрикивает, но тут же зажимает рот ладонями. – Лешка, напарник мой, век благодарить буду, никогда не забуду… Рассказал мне, чему ты детей в школе учишь! Су-у-ука капиталистическая! Коммунисты у нее кровавый режим! Ты, блядь, на кого рот свой раскрываешь!

«Молчи, мамочка, молчи, – шепчет она и, скрестив пальчики, добавляет: – Боженька, помоги…» Конечно, никакого бога нет, так утверждает папа. Мама говорит, когда они остаются одни, что боженька живет внутри каждого из нас, он делает нас добрее и терпимее к окружающему миру. «…Боженька, помоги…»

– Мой дед, чтобы оправдаться перед красными, расстрелял собственного отца за спекуляцию, а мать, узнав об этом, повесилась от горя и стыда! Мы дети палачей и не можем выздороветь, не осознав этого!

– Заткнись, тварь! – он с силой швыряет ее в угол комнаты. – Вздумала позорить меня? Мои погоны?

Отхлебывая из горла бесцветную жидкость, он снимает ремень и отстегивает бляшку. Вики знает, что сейчас будет. Ей бы броситься к нему в ноги и умолять, плакать, рыдать, пока он не остынет. Но она не может пошевелиться. Что-то обжигающее струится по ее ногам.

– Матушка моя, – он снимает с себя мундир и надевает дедову гимнастерку, – бережно отстирывала ее каждый вечер от предательской крови. Или, ты думаешь, он расстреливал так… из удовольствия? Не-е-ет, он чистил нацию от такой падали, как ты. Или, думаешь, я не знаю, что замуж ты вышла за мою просторную квартирку? Сто с лишним квадратных метров на Кузнецком мосту! Или не подумала, что у твоих любимых купчиков ее отобрали? А мебель когда увидела, так и ахнула – дореволюционный шик! Или не догадывалась, что из квартир репрессированных семей ее таскали? А «Волга»-то черная каждый день у работы тебя встречала? Тогда-то не стыдно за меня было? А щас ты погляди на нее… Про перестройку заговорила, хвост подняла! Я покажу тебе…

За хлесткими ударами ремня разобрать слова почти невозможно. Пьяный рык и щенячье поскуливание заставляют ее сердце бешено сжиматься. Смотреть на это невыносимо. Она тянется к дверной ручке, дергает вниз и… бесшумно закрывает дверь перед собой. Надежда ее мамы исчезает с единственной полоской света. Она всего лишь маленький человечек, разве может она что-то изменить? Ее слова только разозлят папу. Закрыть уши и отправиться спать будет самым правильным решением. Только где в этой тьме дорога? Где ее комната? Где кровать? Она нащупывает по сторонам стены, но руки то и дело проваливаются в пустоту. Жалкое всхлипывание за дверью внезапно стихает, но рык… Рык становится все отчетливее. Теперь он следует за ней по пятам. Шаг в пустоту, и он за ней. Она ускоряется, но и он не отстает. Проклятый коридор все никак не кончается. Липкие от слез волосы лезут в глаза. «Мамочка-мамочка, – повторяет она, – прости меня, мамочка!» Жар из рычащей пасти дышит ей в лицо. На миг закрывая глаза, она спотыкается и летит кубарем вниз. Ее подхватывает невесомость и бесконечная лестница… Она считает ступеньки, пролеты, но они никак не кончаются… Что же это? Есть ли у этого дно? Изо всех сил она пытается за что-нибудь зацепиться, но руки увязают в вакуумном пространстве. Она тянется к лестнице, но и она всего лишь пустота… Неужели она никогда… никогда не сможет из этого выбраться? Вытирая слезы, она вдруг понимает, что ее больше не одолевает страх… Она и есть страх… Все вокруг и есть бездонный страх, однажды поддавшись которому обратно пути не найдешь.

Она осторожно нащупывает дорогу на лестничной площадке. Во всем здании погас свет. Кажется, что этот мрак вырвался из закромов ее души. Она не знает, то было видение или часть ее прошлого. Бессонница и таблетки окончательно стирают границы вымысла и правды в ее голове. За ее спиной раздается шорох. Кто-то толкает ее в плечо так, что она теряет равновесие… или? Вглядываясь в темноту, она видит коллегу, который всего лишь протягивает ей руку помощи. Нет-нет, спасибо, она сама. Она сама выбрала это бессмысленное падение, а значит выбираться из него ей тоже предстоит своими силами.

Леденящий воздух бьет в лицо. Она почти у цели. Снаружи ее ждет водитель, чтобы отвезти на деловой ужин в уютном ресторане, где переливается звон хрусталя и сияют улыбки из виниров. Лишь в искусственном мире она чувствует себя настоящей.

Погруженная в мысли, она выходит из двери и не сразу замечает мужскую фигуру позади себя. Резким движением он берет ее за локоть и тянет за собой.

– Давид? – холодея от ужаса, она пытается разглядеть в темноте лицо незнакомца.

– Это глупое недоразумение… Я назвал метрдотелю первое пришедшее в голову имя.

– Ты знал с самого начала, кто я такая? – наконец к ней возвращается самообладание, а вместе с ним и раздражение. Она пытается высвободить руку, но проваливает попытку и вынужденно ускоряет за ним шаг. – Я закричу что есть силы, если ты сейчас же не отпустишь меня!

– Если я в тебе не ошибся, – он останавливается на долю секунды и пристально смотрит в ее глаза, – то ты не из тех, кто предпочитает действию разговоры. Хотела бы закричать, давно бы это сделала. Но тебе ведь интересно, чем кончится весь этот фарс?

Пока она соображает, что он имеет в виду, перед ними вырастает ее водитель. Он спрашивает, все ли с ней в порядке, но внезапно, разглядев лицо мужчины, осекается и хочет добавить что-то еще. Реакция Вики оказывается молниеносной: теперь она хватает под руку незнакомца и толкает его впереди себя.

– Михаил, на сегодня вы свободны! – кричит она уже с пассажирского сиденья наглухо тонированного автомобиля. – Я доберусь сама!

Машина стартует с визгом, вжимая их в спортивные сиденья. Еще с минуту она смотрит на дорогу, не слыша ни слова из того, что он говорит. Кажется, она и сама не понимает, во что вляпалась. В ее руках в который раз настырно вибрирует телефон. Если не ответить Чеславу, он не слезет с нее до утра.

– У тебя ровно минута, – произносит она, не спуская глаз с незнакомца.

Но и без ее просьб Чеслав швыряется словами, как ошалелый пулеметчик. От перевозбуждения у него то и дело пропадает голос, так что ей приходится восстанавливать смысл сказанного по отдельным словам. Наконец, осилив шараду, она понимает следующее. Лаборатория выпустила пресс-релиз, где преемником объявлен Дуров-младший, что, конечно, само по себе не новость. Новость в том, что им удалось на него откопать. Официально старик не был женат (вероятно, из-за боязни, что однажды ему придется делить имущество). Сына ему родила одна из любовниц, то ли скончавшаяся при родах, то ли уступившая воспитание ребенка за символическую плату. Мальчика зарегистрировали под фамилией отца, но что было дальше, весьма сложно сказать… Из-за психических помешательств он никогда не учился в школе. Воспитывавшая же его гувернантка уверена, что он погиб подростком в случайном пожаре. В день его шестнадцатилетия в их доме действительно загорелась проводка. По крайней мере так записали в документах прибывшие на место пожарные. Однако упоминаний о погибших нигде не значилось. Сам же старик из года в год твердил окружению, что сын его учится за границей и однажды непременно вернется, чтобы продолжить дело его рук.

– Но разве паспорт на его имя не обновлялся?

– Только не спрашивай меня, почему этим раньше не заинтересовались органы опеки… – притворно вздыхает Чеслав. – Ты и сама знаешь ответ. В нашей стране все через одно место… Забавно, но есть еще одна версия, где все это время пропадал официальный наследник. В отличие от гувернантки, соседи вспоминают, что мальчик был весьма скандальным ребенком, часто вздорил с отцом и убегал из дома. Они полагают, что, устав с ним бороться, старик упрятал его в психушку. Правда, официального подтверждения этому нет. Но в любом случае, как только этот засранец решит объявиться, мы зададим ему отличную трепку! Только подумай: настоящий психопат! Нам и выдумывать-то ничего не придется!

– Значит, в глаза его никто не видел? – уточняет она.

– Нет, черт возьми! – восклицает он так, словно она прищемила ему яйца. – Но мы приставили к его офису круглосуточное наблюдение и…

Она больше не слушает его. Отключает телефон, расстегивает пальто и снимает шарф. Нечем дышать… Заметил ли он капли пота, стекающие по ее вискам? И как долго еще они будут лгать друг другу?

– Твой телефон прослушивается, а это блокиратор, – он выхватывает из ее рук мобильный и вставляет в разъем для подзарядки микрочип.

– Это самое бездарно написанное либретто, в котором мне приходилось участвовать…

– Знакомство с тобой – чистой воды случайность! – в его голосе звучат оправдательные нотки, но это лишь ввергает ее в истерический смех. – Я узнал о тебе совершенно случайно и уж тем более не искал встречи с тобой. Мы знали, что медиа будут нас атаковать, и готовили защиту. Тогда-то я и узнал, что ты одна из ключевых фигур в этом рассаднике!

Она больше не знает, как себя контролировать. Срывается на крик и ругательства вроде «гондон, придурок, гнусный хам, немедленно останови машину». Его реакция на это не менее равнодушна, чем на глупые снежинки, разбивающиеся о лобовое стекло. Уверенно держа руль, он время от времени отрывает взгляд от дороги и переводит на нее, но, кажется, лишь с той целью, чтобы она не чувствовала себя слишком одинокой за той стеной слов, которую успела нагородить.

– Между нами возникло не просто физическое влечение… – успевает вставить он, когда она замолкает на долю секунды.

Но это лишь придает ей запал. Что этот гад о себе возомнил? О каком влечении он говорит? Они трахались пару раз, и не более того!

– Послушай, я хотел рассказать тебе обо всем еще вчера, но ты нанюхалась какой-то дряни и абсолютно не понимала, где находишься. О чем с тобой можно было говорить?

– А о чем ты хочешь говорить со мной сейчас? – взвизгивает она. – Неужели ты полагаешь, что наша связь может продолжиться в какой бы то ни было форме? Так и вижу заголовки в желтой прессе: «Глава Патриотического медиа-холдинга спит с врагом народа!» Это то, чего ты добиваешься?

Ее лицо искажает злобная гримаса. Она отворачивается и смотрит в окно. Вместо вылизанного центра или, на худой конец, блочных многоэтажек она видит голые стволы деревьев. На огромной скорости они мчатся по загородному шоссе. В отчаянии она обхватывает лицо руками. Парень явно психически болен, но ни она, ни кто-либо из ее близких не знает, куда он ее везет.

– Я хочу знать, какая ты на самом деле, когда не скрываешься под тысячей масок. Я хочу понять, почему ты не живешь своей жизнью. Почему хочешь казаться всемогущей разрушительницей судеб. Не это ли самое мерзкое и отвратительное из всех чувств – притворяться всю жизнь тем, кем ты не являешься?

– Что ты несешь? – она хочет рассмеяться ему в лицо, но глаза застилают слезы. Он нащупал ее больное место и без конца в него бьет. – Только послушай себя! При каждой встрече одно и то же: маски, лица… Словно я на приеме у маньяка-психотерапевта! Немедленно останови машину и дай мне выйти!

– Даже сейчас ты думаешь одно, а говоришь абсолютно противоположное, – вздыхая, он качает головой. – Я хочу сказать лишь то, что движение без цели так же порочно, как жизнь без любви к себе, к своим близким, к своему делу. Нельзя поддаться течению и ждать, что рано или поздно тебя вынесет на берег. Ни боги, ни звезды, ни прорицатели не властны над твоей судьбой. Лишь сам человек определяет свой путь и чего он на нем достигнет. На земле нет более высоких преград, чем те, что у нас в голове. Как бы ни было тяжело, как бы ни смеялись, ни отворачивались или ни игнорировали тебя окружающие – не сдавайся, верь в себя, в свои идеалы и нерушимость принципов чести и данного тобою слова. Это формула успеха, которая работает во все времена при любой власти. Держись ее, и ты выйдешь победителем из любой игры. Но что стало с тобой? Что сломило твою веру в себя? Вместо того чтобы созидать, ты разрушаешь, высмеиваешь и уничтожаешь то, что создают другие. Неужели это то, чего ты хочешь от жизни на самом деле?

Еще немного, и она разрыдается от патетичности его слов… Все в нем от греческого бога: непроницаемое лицо, тело атлета, умные речи. Другое дело она, представитель черни, которым не стыдно признаться в обычной человеческой слабости – предпочитать легкий путь правильному.

– Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что я одна из заблудших, но ищущих спасения, – с большим усилием она заставляет себя рассмеяться. – Я и есть часть толпы и никогда не пыталась из нее вырваться. Все, чего я хочу от жизни, – это наслаждаться ею. Думать, созидать, бороться за право жить иначе – не про меня. Я хочу брызги шампанского, платья от кутюр и мчаться в кабриолете отсюда прочь. Вот мое истинное лицо, если ты его хотел увидеть.

Улыбка, которую ей удается из себя выдавить, даже ей кажется искренним плачем. Она не смеет признаться, но она пребывает в плену его слов.

– Я вижу, что ты утопаешь в собственных сомнениях, но вот моя рука, – его ладонь прикасается к ее запястью и притягивает к себе. – Жизнь не театр, и второго выхода на сцену не будет. Помни об этом и делай то, что велит твой разум.

Удивительное чувство, но, кажется, она сошла с ума вместе с ним… И ведь она совсем, ни капельки, не нюхала и не курила. Тем временем машина давно свернула с главного шоссе в непроглядную чащу, но и это не вызывает в ней страха. Кроме того, что-то внутри предательски шепчет, что в такой безопасности, как здесь и сейчас, она прежде себя не ощущала. Она не спрашивает, куда и зачем они следуют. В глубине души она жаждет, чтобы эта поездка длилась вечность. Она бы слушала его речи, несовместимые с реальностью, а дорога уносила бы их все дальше от обреченного мира и его людей. Но она никогда… никогда не признается ему в этом.