Текст книги "Любовные письма великих людей. Женщины"

Леди Мэри Пиррпонт (леди Мэри Уортли Монтегю) – Эдварду Уортли Монтегю
(15 августа 1712 года, вечер пятницы)

То, что мы делаем, приводит меня в трепет. Вы и вправду будете любить меня вечно? Не раскаемся ли мы? Страшусь и надеюсь. Я предвижу все, что может произойти далее. Своих близких я приведу в сильнейшую ярость. Весь мир будет порицать мой поступок, родные и друзья выдумают тысячи сплетен обо мне. В письме (которое мне полюбилось) Вы обещаете мне все, чего я только пожелаю. Дописав до этого места, я получила Ваше пятничное письмо. Я буду только Вашей и сделаю все, что Вы пожелаете.

Постскриптум. Завтра я снова напишу Вам, но не для того, чтобы спорить, а чтобы дать некоторые указания. Мое решение принято. Любите меня и обращайтесь со мной хорошо.

Леди Мэри Пиррпонт (леди Мэри Уортли Монтегю) – Эдварду Уортли Монтегю
(16 августа 1712 года, суббота, утро)

Вчерашнее письмо я написала Вам в порыве страсти. Мне вновь становится страшно. Признаться, я труслива. Вы не ответили на ту часть письма, где говорится о моем состоянии. Боюсь, Вы льстите себя надеждой, что мой отец наконец смирится и согласится на разумные условия. То, что я слышала от него в других случаях, подобных этому, убедило меня, что он не согласится никогда. Размеры состояния, предназначенного для меня, для моего брата и для моей сестры, определены, но таким образом, что отец наделен властью либо отдать его целиком одному из нас, либо разделить так, как сочтет нужным. Он отдал его мне. Для моей сестры не осталось ничего, кроме того, что отец уделит ей от щедрот из своих накоплений, которые, несмотря на размеры его поместья, весьма невелики. Возможно, после того, как я пойду наперекор его желаниям, он будет только рад случаю без труда обеспечить сестру уже собранными деньгами, в особенности если, как я слышала, уже сам замыслил жениться.

Я говорю все это не к тому, что Вам не следует стремиться прийти с ним к согласию, если Вам угодно, тем не менее я всецело убеждена, что эти попытки бесполезны. Он сможет резонно возразить, что я не препятствовала этому браку, что поставила его в чрезвычайно глупое положение, позволила ему потратить четыреста фунтов на свадебный наряд, который видела, но не сказала ни слова. Когда я впервые заявила, что против этого брака, он сразу же сказал, что я наверняка что-то задумала. Я отвергла его предположение, сказав чистую правду, но Вам уже известно, как мало пользы это принесло. Он сказал, что никогда не вступит в сговор с другим мужчиной и пр., что меня немедленно отправят на Север и оставят там, а после смерти он завещает мне ренту всего в четыреста фунтов.

Мне не хватило духу противостоять ему, и я подчинилась его желаниям. Теперь он сможет возразить: если уж я намерена выйти замуж подобным образом, почему я не настояла на своем первом решении? Сбежать из Торсби мне было бы так же легко, как отсюда. Зачем же я ввела его и джентльмена, за которого собиралась замуж, в такие расходы и т. п.? Он изыщет тысячу убедительных причин оставаться непримиримым, и, вполне вероятно, мир будет на его стороне. В последний раз задумайтесь о том, какой Вам придется взять меня. Я выйду к Вам в одной ночной сорочке и нижней юбке, и это все, что Вам достанется вместе со мной.

Я поделилась своими намерениями с одной из подруг. Вы наверняка сочтете ее преданной подругой, когда узнаете, что она предложила нам на первую ночь свой дом. Я не стала принимать предложение, прежде не известив о нем Вас. Если Вы считаете, что удобнее будет увезти меня к Вам, не стесняйтесь. Будь что будет: став Вашей женой, я сочту подходящим для себя любое место, где находитесь Вы. Умоляю только, чтобы мы покинули Лондон следующим утром, куда бы Вы ни пожелали отправиться. Я готова покинуть и Англию, если это согласуется с Вашими намерениями. Никто не знает нрав Вашего отца лучше, чем Вы сами. Если Вы сочтете, что это Ваша обязанность перед ним или необходимость для Вас, я немедленно отправлюсь вместе с Вами просить его прощения и благословения. Если это неприемлемо, думаю, лучше всего будет отправиться на воды. После возвращения попробуйте уговорить Вашего отца принять меня и поговорите с моим (хотя я по-прежнему считаю этот разговор бесцельным). Однако я и помыслить не могу, что мне придется жить среди родных и знакомых после столь непростительного шага. Непростительного по меркам мира. Но, пожалуй, я смогу оправдаться перед самой собой.

Вновь прошу Вас нанять экипаж, с тем чтобы рано утром в понедельник он уже стоял у дверей и мы могли проделать в нем часть пути, какую бы дорогу Вы ни выбрали. Если Вы решите отправиться в дом той дамы, лучше приезжайте в карете, запряженной шестеркой, завтра к семи часам. Мы с ней будем на балконе, обращенном к дороге; Вам останется лишь остановиться под ним, и мы спустимся к Вам. Вы сами можете поступить так, как сочтете нужным. И, наконец, задумайтесь как следует. В Вашем письме, которого я буду ждать с нетерпением, должно быть определено все до мелочей. Я простила Вам неучтивое выражение в предыдущем, но в следующем не желала бы его видеть. Ту же мысль Вы могли бы выразить иным способом, но в остальном письмо было настолько любезным, что я полностью удовлетворена. Я не останусь равнодушной ни к одному проявлению Вашей доброты. И все-таки подумайте еще раз и дайте себе слово никогда не вспоминать обо мне, если чувствуете хоть малейшее сомнение или тревожитесь за свою судьбу. Я считаю, что путешествия – самый верный способ насладиться отрадным, а не утомительным уединением. Помните, что Вы его обещали.

Женщине, которая ничего не принесла с собой, не следовало бы ничего ожидать, но я считаю своим долгом жить так, как в некоторой степени предписано моим образованием. Я скорее умру, чем снова попаду в зависимость от родных, которых я ослушалась. Если Вы любите меня, избавьте от подобных опасений. Если это не в Ваших силах или если Вы считаете, что я не должна рассчитывать на это, будьте откровенны, сообщите заранее. Лучше я вовсе не буду Вашей, чем поплачусь за недолгое счастье годами горя. Надеюсь, повода для таких предостережений в дальнейшем не представится, и тем не менее сделать их было необходимо. Я всецело полагаюсь на Ваше благородство и не могу подозревать Вас в неверных поступках. Не думайте, будто я способна рассердиться на что-либо, сказанное мне. Будьте откровенны. Не обманывайте женщину, которая жертвует всем, что имеет, ради Вас.

Абигейл Смит (Адамс)
(1744–1818)

В сердце у меня веселье, которое прежде было мне чуждым. Кажется, что солнце светит ярче, птицы щебечут мелодичнее…

Абигейл Смит, родившаяся в Уэймуте, штат Массачусетс, была дочерью священника Уильяма Смита и Элизабет Куинси. Ее отец активно занимался политикой, был вхож в правительственные круги, на протяжении сорока лет был спикером законодательного собрания Массачусетса. Абигейл выросла, не получив официального образования, но отец и дед со стороны матери поощряли ее страсть к чтению книг, имевшихся в их обширных библиотеках.

В 1764 г. Абигейл вышла за гарвардского юриста Джона Адамса. Они поселились на ферме неподалеку от Бостона и того места, где родился Адамс. В городе у него появилась юридическая практика. В 1774 г. Джон Адамс отправился в Филадельфию на первый континентальный конгресс в качестве делегата от Массачусетса, с тех пор супруги на протяжении всей жизни вели переписку, отправив друг другу в общей сложности более 1100 писем. Этот бесценный кладезь сведений позволяет составить представление о взаимоотношениях супругов и том наполненном удивительными событиями времени, в котором они жили.

После службы в континентальном конгрессе, где он сыграл видную роль в составлении проекта и представлении Декларации независимости, Джон Смит был отправлен сначала во Францию, а затем в Великобританию в качестве первого посланника США при Сент-Джеймсском дворе. Большую часть времени с 1778 по 1785 г. он провел за границей. Джон и Абигейл продолжали писать друг другу, несмотря на трудности доставки почты через океан. Джон держал жену в курсе международных дел, она извещала его о том, что происходило на родине – как на государственном, так и на домашнем уровне. Абигейл присоединилась к мужу в 1783 г., побывала в Париже и в Лондоне, где супругов принял король.

В 1789 г. Джон Адамс стал первым вице-президентом США, а в 1797 г. был избран вторым президентом страны. В Белом доме мистер и миссис Адамс прожили всего четыре месяца, с ноября 1800 г., причем Абигейл прославилась тем, что все это время развешивала семейное белье на просушку в неотделанном Восточном зале. Муж регулярно советовался с ней по политическим вопросам. Ее влияние было настолько велико, что пресса вовсю критиковала ее и приклеила насмешливое прозвище Миссис Президент. Эти навязшие в зубах нападки в ходу до сих пор. После того как на перевыборах президент проиграл Томасу Джефферсону, вместе с Абигейл он переселился в Массачусетс, где прожил до конца своих дней. Абигейл умерла в 1818 г., за шесть лет до того, как ее сын Джон Куинси Адамс стал шестым президентом США.

Приведенные далее письма дают лишь самое приблизительное представление об увлекательной переписке между этими преданными супругами. Во втором из представленных писем, написанном в тот период, когда Конгресс составлял текст Декларации независимости, Абигейл призывает мужа помнить «о дамах и проявлять к ним больше великодушия и благосклонности, чем делали Ваши предки. Не наделяйте мужей неограниченной властью. Помните: все мужчины способны быть тиранами, если им дана такая возможность».

Абигейл Смит (Адамс) – Джону Адамсу
(19 августа 1774 года, отправлено из Брейнтри)

Нас разделяет огромное расстояние, поэтому мне кажется, что время тянется бесконечно. Можно подумать, прошел уже целый месяц с тех пор, как Вы оставили меня. Из-за непрекращающихся тревог за мою страну, за Вас и за нашу семью мои дни утомительны, а ночи беспокойны. Со всех сторон обступают скалы и зыбучие пески. Путь, который можешь выбрать и выберешь, сокрыт в лоне будущего. Неуверенность и ожидания лишают дальновидности. Случалось ли когда-либо королевству или стране вновь обрести свободу после вторжения противника и избежать кровопролития? Не могу думать об этом без страха.

Но все мы знаем, что злоключения Спарты были следствием чрезмерной озабоченности сиюминутным спокойствием; в избыточной любви к миру ее граждане пренебрегли средствами, которые могли бы упрочить и продлить его. Им следовало бы обдумать высказывание Полибия о том, что нет ничего более желанного и благоприятного, чем мир, в основе которого лежат правосудие и честь, но нет ничего более постыдного и в то же время пагубного, чем мир, достигнутый ошибочными мерами и купленный ценой свободы. <…>

С тех пор как Вы оставили меня, я пристрастилась к чтению древней истории Роллена. Я решила одолеть ее целиком, если удастся сделать это в дни моего уединения. Она доставляет мне немало удовольствия и развлекает. Я уговорила Джонни прочитывать мне в день по одной-две страницы, и, надеюсь, он не откажет мне в излюбленном развлечении. У нас прошел чудесный дождь, который продолжался 12 часов и прямо-таки воскресил умирающие плоды земли.

Очень хочется получить весточку от Вас. Мне не терпится увидеть Вас там, где развиваются события. Первое сентября или весь сентябрь, вероятно, имеет такое же значение для Великобритании, как мартовские иды для Цезаря. Желаю Вам всех общественных и личных благ и мудрости, которая полезна и для указаний и наставлений, дабы помочь Вам преодолеть эти трудные времена. Маленькое стадо помнит папу и очень хочет увидеть его. Как и Ваша безмерно любящая

Абигейл Адамс

Абигейл Смит (Адамс) – Джону Адамсу
(31 марта 1776 года, отправлено из Брейнтри)

Мне бы хотелось, чтобы Вы когда-нибудь написали мне письмо хоть вполовину такое же длинное, как те, что я пишу Вам; сообщите, если это возможно, куда девался Ваш флот? Каким образом Виргиния может обороняться от нашего общего врага? Позволяет ли ее расположение рассчитывать на оборону? А знать и простолюдины вовсе не такие нецивилизованные варвары, какими представляют нас в Британии? Надеюсь, там не все такие же, как их яростно, кровопролитно бреющиеся стрелки.

Я готова приписать колонистам великую честь основания Вашингтона, если бы они не потерпели такую постыдную неудачу с Данмором.

Порой я готова поверить в то, что стремление к свободе не может быть столь же сильным в груди тех, кто привык отнимать ее у своих ближних. Уверена, здесь и близко нет христианской великодушной заповеди, согласно которой поступать с окружающими следует так, как мы хотели бы, чтобы окружающие поступали по отношению к нам.

В Бостон Вам лучше не ездить; я боюсь оспы, иначе давно побывала бы там. Я отправила мистера Крейна в наш дом посмотреть, что с ним стало. Оказалось, его занял один полковой врач. В доме очень грязно, но в остальном он не пострадал. Немногочисленный скарб, оставленный в нем, бесследно пропал. Кранч так и не привез ключ. Я написала ему об этом, решив как можно скорее привести дом в порядок и заколотить. Я считаю его вновь приобретенной собственностью, за которую месяц назад я не дала бы и шиллинга и была бы рада, если бы она сгорела.

Город в целом остался в лучшем состоянии, чем мы ожидали, скорее ввиду обращения в бегство, нежели из уважения к жителям; лишь кое-кто из соображений благородства и справедливости оставил плату за аренду в домах, которые занимал, для хозяев, за неповрежденную мебель или за ущерб и его возмещение.

Но остальные учинили ужасающий разбой. Особняк Вашего президента цел, обстановка не пострадала, но дом и мебель прокурора стали добычей его собственных безжалостных сторонников. Должно быть, даже злые демоны благоговейны и почтительны перед добродетелью и патриотизмом и ненавидят измену и предательство.

С приближением весны я чувствую себя совсем иначе, чем месяц назад. Мы не знали, можно ли со спокойной душой сажать и сеять, сумеем ли мы пожать плоды наших трудов, можно ли обосноваться в наших собственных домах, не погонят ли нас от побережья строить убежища в глуши, но теперь нам кажется, что нам не помешают сидеть под своими лозами и есть плоды нашей земли.

В сердце у меня веселье, которое прежде было мне чуждым. Кажется, что солнце светит ярче, птицы щебечут мелодичнее, природа приобретает более жизнерадостный вид. Мы остро ощущаем временный мир, несчастные беженцы возвращаются в свои пустующие жилища.

Мы ликуем, мы разделяем чувства тех, кто не дрогнул и не отдал Бостон. Но этого не случилось бы, если бы ими завладели малодушие и трусость. Им было дано время и предостережение, чтобы разглядеть Зло и избежать его. Я жду, когда Вы провозгласите независимость, и, кстати, хочу, чтобы при составлении нового свода законов, полагаю, необходимого для Вас, Вы помнили бы о дамах и проявляли к ним больше великодушия и благосклонности, чем делали Ваши предки. Не наделяйте мужей неограниченной властью. Помните: все мужчины способны быть тиранами, если им дана такая возможность. Если дамам не будет уделено особое внимание и забота, мы готовы поднять бунт, и нас не остановят законы, по которым мы не имеем ни голоса, ни представительства.

То, что подобные Вам – тираны по своей природе, – истина, которую невозможно оспаривать, так часто она получала подтверждение, но такие люди, как Вы, наверняка с радостью поменяют суровый титул Хозяина на более ласковый и приятный титул Друга. Так почему бы не прекратить власть злых и необузданных, обращающихся с нами жестоко, безнаказанно подвергающих унижениям? Здравомыслящие мужчины всех времен питали отвращение к обычаям, предписывающим обращаться с нами как со слугами подобных Вам. Относиться к нам как к существам, вверенным Вашему попечению и отданным под защиту Вас, подобных высшим существам, – значит употребить эту власть только для нашей радости.

Абигейл Смит (Адамс) – Джону Адамсу
(5 апреля 1776 года, отправлено из Брейнтри)

Не имея возможности отправить это письмо, припишу к нему еще несколько строк, но уже с тяжелым сердцем. Я навестила нашу соседку Трот, горю которой я сочувствую, но не могу описать: в одну неделю она лишилась двух прелестных ребятишек. Старший Джордж умер в среду, а самый младший, Билли, – в пятницу, оба – от скарлатины, ужасного недуга, очень похожего на ангину, но протекающего иначе. Бетси Кранч была очень плоха, но уже поправляется. Бекки Пек, говорят, до завтра не доживет. Сейчас многие взрослые страдают той же хворью. На нашей улице пятеро. Она свирепствует и в других городах. Свинка тоже встречается очень часто. Сейчас ею болен Айзек. Наше маленькое стадо пока здорово. Мое сердце трепещет от тревоги за него. Да сохранит их Господь.

Мне хотелось бы получать вести от Вас чаще, чем теперь. Последнее письмо я получила 8 марта. Вы спрашиваете, делаю ли я селитру. Пока не пробовала, но после мыла, пожалуй, рискну. Оказывается, я могу сама обеспечивать одеждой мою семью, которой иначе было бы нечем прикрыть наготу. В этой части города я знаю только одного человека, который так делает. Его зовут мистер Тертиас Басс, у него вес около сотни, и это только на пользу. Я слышала, что есть и другие в разных приходах. Мистер Рид из Уэймута собрался в Эндовер на заводы, которые теперь работают, и уехал. Недавно я видела рукопись, где описан состав разных видов пороха – для пушек, ручного оружия, пистолетов. Если он Вам пригодится, я похлопочу, чтобы с нее сделали список, и пришлю его Вам. Все Ваши друзья передают Вам поклоны, как и все дети. Младший ребенок Вашего брата слег с конвульсиями. Прощайте. Не стану напоминать, насколько преданным Вам другом я являюсь.

Манон Жанна Флипон (мадам Ролан)
(1754–1793)

Как часто я перечитываю Ваши письма! Я прижимаю их к сердцу, покрываю поцелуями.

Мари-Жанна Флипон (для друзей – Манон) была дочерью парижского гравера и с детства проявляла живость и пытливость ума. Училась она преимущественно самостоятельно, наиболее заметное влияние на ее жизнь оказали труды Плутарха, а позднее – Руссо.

В 1781 г. Мари-Жанна вышла замуж за Жана Ролана де ла Платьера, инспектора мануфактур, который также писал по вопросам политики и экономики и участвовал в составлении «Энциклопедии» Дидро. Супруги переселились в Лион, где месье Ролан публиковал в местных газетах статьи, проникнутые духом сочувствия к целям Французской революции. В 1791 г. он отправился в Париж за помощью для лионской шелковой индустрии, находящейся в состоянии кризиса, и познакомился со многими видными деятелями революции. Вскоре после этого супруги надолго переселились в Париж. Мадам Ролан стала хозяйкой известного политического салона, где собирались сторонники революции.

В 1792 г., после провозглашения Республики, месье Ролан был назначен министром внутренних дел, но через два дня после казни короля оставил пост. К тому моменту революционеры раскололись на два основных лагеря: экстремистски настроенных якобинцев и более умеренных жирондистов, к которым принадлежали и супруги Ролан. Якобинцы во главе с Робеспьером устроили государственный переворот, что в конце концов привело к террору. Революционный трибунал в ускоренном порядке приговорил жирондистов к казни на гильотине. Мадам Ролан помогла мужу бежать, но в июне 1793 г. сама была взята под стражу и предана суду по обвинению в сочувствии роялистам. В тюрьме она писала мемуары. В них прослеживается развитие ее интеллекта и политических взглядов, а также увлекательно описывается история революции. Мемуары также отражают стремление мадам Ролан найти компромисс между ее представлениями о поведении, приличествующем женщине, и талантом писательницы и интеллектуалки.

8 ноября ее доставили на казнь во Дворец революции. На пути к гильотине она остановилась перед временной глиняной статуей Свободы и крикнула: «О, Свобода, сколько преступлений совершается во имя тебя!» Революционная газета Le Moniteur опубликовала следующий некролог: «Она была матерью, но пожертвовала природным предназначением из желания обрести более высокое положение. Стремление стать образованной женщиной побудило ее забыть о добродетелях женского пола, и это упущение, неизменно опасное, привело ее на эшафот». Ее муж успел добраться до Руана, но, услышав о казни жены, закололся на обочине проселочной дороги.

Приведенное ниже письмо адресовано жирондисту Леонарду Бюзо, товарищу супругов Ролан, и, возможно, любовнику мадам Ролан. Он спасался от преследований, но тоже покончил жизнь самоубийством в том же году в лесах Бордо.