Текст книги "Толкователи (сборник)"

Морозы все не кончались. Еще ни разу, с тех пор как Йосс поселилась на болотах, не было такой холодной зимы. Оказалось, что в дощатых стенах лачуги полным-полно щелей, и Йосс замучилась, забивая их чем попало, но так и не добилась почти никакого эффекта – по дому все равно разгуливали сквознячки, и от стен тянуло холодом. Если очаг хоть на час потухал, в доме становилось не теплее, чем на улице, – даже вода в чашке подергивалась ледком. По ночам Йосс оставляла тлеть в очаге торф, но днем обязательно подкидывала хоть одно поленце, чтобы как-то осветить свою безрадостную жизнь. Она любила огонь, как доброго друга: когда в очаге плясало пламя, она чувствовала себя не так одиноко.

Продукты кончались, и пора было идти в деревню, однако Йосс день за днем оттягивала поход, надеясь, что морозы прекратятся, но становилось все холоднее. Торф промерз настолько, что теперь не столько горел, сколько чадил, и в очаг приходилось все время подкладывать поленья, чтобы в доме сохранилось хоть какое-то тепло. Но однажды, поняв, что откладывать больше нельзя, Йосс напялила на себя все теплые вещи, которые имела, закуталась двумя шалями и взяла продуктовую сумку. Губу сонно посмотрел на нее.

– Лентяй, деревенщина, – сказала Йосс, – мудрое животное.

Мороз был жутким. Она с ужасом представила себе, как, поскользнувшись, падает, ломает ногу и лежит беспомощная на обледеневших мостках. И замерзает, потому что никто из деревни не придет ее спасать. Стоит всего пару часов полежать так, и все будет кончено. «Ну и пусть – я в руках Камье великодушного, и смерть все равно уже близко. Так не все ли равно, сейчас или через пару лет! Только позволь мне, милостивый Владыка, добраться до деревни и хоть чуть-чуть согреться».

И она добралась и долго с наслаждением отсиживалась в кондитерской лавке, жадно слушая местные сплетни, а потом прочитала старую газету – всю, до последнего словечка. В передовице говорилось о новом восстании, вспыхнувшем в одной из провинций на востоке. Опять война! Тетки Эйд и родители Вады расспрашивали Йосс о самочувствии Вождя. И все по очереди говорили, что ей нужно зайти к хозяину ее домика Кеби, потому как он кое-что припас для своей постоялицы. Оказалось, пачку дешевого скверного чая. Йосс все же поблагодарила Кеби, чтобы тот почувствовал себя благодетелем и душа его стала богаче. Он тоже забросал ее вопросами об Абберкаме: «Вождь серьезно болел? А сейчас ему лучше?» – «Как они мне все надоели, – думала Йосс, скупо и без всякой охоты удовлетворяя его любопытство. – Век бы не слышала их противных голосов. Одной жить лучше».

Она и продолжала-то беседовать с хозяином лишь потому, что очень не хотела выходить из жарко натопленной комнаты на трескучий мороз. Но отправляться лучше было сейчас, пока светло. Сумка оказалась тяжелее, чем обычно (Йосс отоварилась с запасом), и приходилось очень осторожно выбирать дорогу на покрытой замерзшими лужицами тропке к мосткам. И все же она припозднилась, заболтавшись, и не заметила, как прошло время.

Солнце опустилось почти к самому горизонту и спряталось за одну-единственную тучку на тусклом пустынном небе, словно не желало отдавать даже те крохи дневного тепла и света, на которые было так скупо нынешней зимой. Чтобы поскорее добраться до дому и сесть у очага, Йосс решила сократить путь и зашагала напрямую по промерзшей трясине. Она глядела прямо под ноги, чтобы не поскользнуться, и поэтому сначала услышала крик Абберкама и только потом увидела его самого, бегущего прямо на нее с выпученными глазами. Ну точно, снова с ума сошел!

– Йосс! Йосс! Все в порядке!

Вождь подбежал уже так близко, что Йосс разглядела в его волосах клочья сажи и льдинки, да и сам он был покрыт копотью и грязью с головы до ног. Огромный свихнувшийся дикарь!

– Идите домой! Не подходите ко мне! Назад! Домой! – закричала она.

– Все в порядке, – задыхаясь от бега, повторил он. – Все в порядке. Вот только дом…

– Какой дом?

– Ваш дом. Он сгорел. Я пошел в деревню и увидел дым…

Он что-то еще говорил, но Йосс уже не слушала, застыв, словно в столбняке. Сегодня она заперла дверь. Машинально опустила щеколду. Раньше она никогда так не делала, а вот сегодня заперла дверь на щеколду! Губу остался в доме и не мог выбраться. Он был заперт, метался с ошалевшими глазами, истошно вопя…

Она бросилась к дому, но Абберкам встал на пути.

– Пустите меня! – закричала она. – Мне нужно туда!

Бросив сумку, она обогнула гиганта и побежала, не глядя под ноги.

Но Абберкам схватил ее за руку и дернул с такой силой, что ее крутануло, словно в водовороте. Его огромное тело было сейчас совсем-совсем близко, а звучный голос над самым ухом сказал:

– Я же сказал: все в порядке. Ваш любимец жив. И сейчас у меня дома. Да выслушайте же меня, Йосс. Ваш дом сгорел. Но зверек не пострадал.

– Что? Что случилось? – яростно забилась она, пытаясь вырваться. – Пустите меня! Я ничего не понимаю! Что случилось?

– Сначала успокойтесь, – сказал он, отпуская ее руку. – Мы пойдем туда вместе. Вы сами все увидите. Хотя теперь там почти не на что смотреть.

Трясясь в ознобе, Йосс покорно двинулась за ним. Вождь стал рассказывать все по порядку, но смысл слов еще не доходил до нее.

– Но как это могло случиться? – вдруг спросила она. – Как же так?

– Думаю, случайная искра. Вы ведь не погасили очаг перед уходом? Ну да, конечно, ведь стоят такие морозы. А когда горит дерево, то всегда летят искры, и одна могла попасть на половицу или в тростник на крыше. А в такую сушь, как сейчас, все загорается, как порох. О Владыка милостивый! Я же думал, что вы там, внутри! Я шел в деревню и вдруг почувствовал запах дыма, оглянулся – огонь, и сразу оказался у ваших дверей, не знаю уж как – летать я не умею. Короче, я вмиг очутился там; толкнул дверь, а она на щеколде, тогда я толкнул сильнее, и она распахнулась, а внутри уже все пылает – пол, потолок – все. И повсюду дым, так что я не видел, там вы или нет. Тогда я вошел и в углу, куда огонь еще не добрался, обнаружил перепуганного кота. Я вспомнил, как вы страдали, когда умерла ваша собака, и попытался его поймать, но он пулей выскочил за дверь, а я глянул, нет ли в доме еще кого, и поспешил следом. И тут рухнула крыша. – Абберкам гордо расхохотался. – Свалилась прямо мне на голову! Вот, смотрите! – Он остановился, но Йосс была слишком мала ростом и не увидела, что у него там, на макушке. – Я вылил пару ведер воды из вашей бочки на наружную стену, чтобы хоть что-то спасти, но понял, что это глупо: весь дом пылал, как коробка спичек. Тогда я пошел искать вас и встретил у мостков вашего любимца: его так и трясло. Он сразу дался мне в руки, и я бегом отнес его к себе, оставил у очага, а дверь запер. Так что сейчас с ним все в порядке. А потом пошел искать вас в деревню, потому что где же вам еще быть?

Они подошли к развилке, и Йосс нерешительно ступила на свою дорожку. Над грудой обгоревших бревен вились серые клочья дыма. Черные доски. Лед. Ноги у нее подкосились, и она, сглатывая холодную слюну, опустилась прямо на обледеневшую землю. Небо и тростник поплыли перед глазами в плавном хороводе и, как Йосс ни просила их остановиться, вертелись все быстрее и быстрее.

– Ну хватит, пойдемте, все нормально. Пойдемте со мной.

Этот уверенный голос, эти сильные руки, помогающие подняться на ноги, и тепло этого огромного тела вернули Йосс к жизни. Она позволила вести себя, зажмурившись из страха перед головокружением. Но, постепенно приходя в себя, она решилась открыть глаза и посмотреть под ноги.

– Ой, моя сумка… Я ее бросила где-то… А в ней теперь все, что у меня осталось. – У нее вырвался нервный истерический смешок. Она попыталась повернуться, чтобы пойти и взять сумку, но голова снова закружилась, и Йосс еле устояла на ногах.

– Да я несу ее. Пойдемте, нам уже близко.

Да, все это время сумка висела у Абберкама на локте. И как она не заметила! А вторая рука, оказывается, бережно поддерживала Йосс за талию. Они шли к мрачному полуразвалившемуся дому Вождя, за которым полыхал оранжево-желтый закат с тонкими розовыми прожилками облачков. «Когда-то мы называли эти перистые облачка волосами солнца. Это было давно, в детстве». Но они не остановились, чтобы полюбоваться на заходящее солнце, а вошли в темноту прихожей.

– Губу! – позвала Йосс.

Тот не отозвался, и пришлось его искать. Наконец Йосс обнаружила кота под кроватью и попыталась вытащить его оттуда, но животное упиралось всеми четырьмя лапами и злобно шипело. Тогда Йосс погладила его, и Губу неожиданно вылез сам. Она взяла его на руки – жалкий, перемазанный сажей, кот трясся всем телом. Йосс уселась на пол и принялась гладить пятнистую спинку, бока, грязно-белое брюшко; она ласкала его, чесала за ушами, но кот не переставал дрожать и, едва хозяйка сменила позу, вырвался и вновь сбежал под кровать.

– Прости меня, прости меня, прости меня, Губу, – как заклинание, произнесла Йосс.

Услышав ее голос, Вождь, чем-то занимавшийся на кухне, вошел в комнату, держа на весу мокрые руки.

– Как он? В порядке? – спросил Абберкам.

– Ему надо прийти в себя. Пожар. Теперь вот незнакомый дом. Кошки… они собственники. Им хорошо только на своей территории. Не любят чужих домов.

Йосс все еще не оправилась от потрясения, и слова, чтобы составить фразу, приходилось подбирать по одному.

– Так, значит, это кот?

– Да, пятнистый кот.

– Раньше такие домашние любимцы были только у богачей. Мы их никогда не держали и даже не знали, как они выглядят, – тихо сказал Абберкам, но для Йосс эти слова прозвучали почти как обвинение.

– Да, богачи привезли их сюда с Уэрела. Как и нас. – Только сейчас до нее дошло, что Вождь, может, вовсе не собирался ни в чем ее обвинять, а, наоборот, пытался объяснить свое невежество.

Он стоял в дверях, по-прежнему держа руки на весу.

– Извините, но, похоже, мне нужно наложить повязку.

Йосс наконец пригляделась к его рукам:

– Да они же у вас обгорели!

– Да, чуть-чуть. Сам не знаю, как это случилось.

– Давайте посмотрю. – Йосс поднялась, подошла к Абберкаму и развернула огромные лапищи Вождя ладонями кверху. На одной руке между пальцами блестел лопнувший глянцевито-алый волдырь, а на второй, у основания большого пальца, красовалась довольно глубокая кровоточащая ссадина.

– Я не заметил их, пока не начал мыть руки. Мне совсем не больно.

– А теперь покажите голову! – приказала Йосс, вспомнив рассказ Вождя. Тот опустился на колени, и на самой макушке она увидела ярко-красную рану в обрамлении седых, покрытых сажей волос. – О мой Господин!

Внезапно огромное лицо со спутанной челкой оказалось совсем близко.

– Так на меня же крыша свалилась.

На Йосс вдруг напал приступ хохота.

– А вы едва заметили, верно? – давясь от смеха, еле выговорила она. – Нужно что-то посерьезнее, чтобы вы хоть внимание обратили! У вас есть… какие-нибудь чистые тряпки? Ах да, я же сама… оставляла в буфете полотенца… А что-нибудь дезинфицирующее?.. – Справившись наконец со смехом, Йосс принялась обрабатывать раны. – Я в ожогах не разбираюсь, знаю лишь, что надо промыть их и оставить подсыхать. Придется снова звать врача из Вео. Завтра я могу сходить в деревню.

– А я думал, что вы раньше были врачом или медсестрой.

– Я была обычным школьным администратором. Сидела в управе.

– Но вы помогли мне встать на ноги.

– Просто мне хорошо знакома эта болезнь, и я знаю, как ее лечат. А вот об ожогах мне ничего не известно. Так что придется идти в деревню. Но только не сегодня.

– Да, сегодня не надо, – поспешно согласился Абберкам и, пошевелив пальцами, поморщился. – Ну вот, а я собирался приготовить поесть. Понятия не имел, что поранился. Сам не знаю, когда это случилось.

– Когда вы спасали Губу, – слабо улыбнулась дрожащими губами Йосс и заплакала. – Покажите, что у вас есть из продуктов, я сама займусь обедом.

А слезы все текли.

– Жалко, что вещи сгорели, – сказал Вождь.

– А, там почти ничего и не было моего: вся одежда на мне, – всхлипнула она. – Да, ничего там не было. Даже еды. Только «Аркамье». И еще книга о других мирах. – Перед глазами встали корчащиеся в пламени, рассыпающиеся черным пеплом страницы. – Мне ее прислала подруга из города, которая никогда не одобряла моего отшельничества и считала все это молчание и питье одной воды сплошным ханжеством. Как же она была права! Мне нужно вернуться. Мне вообще не стоило приезжать сюда! Какой я была лгуньей и дурой! Я воровала доски! Воровала, чтобы любоваться настоящим, красивым пламенем! Чтобы согреться и хоть чуть-чуть разогнать уныние! И вот получила – дом сгорел, и не мой дом, а Кеби… и бедный мой котик, и бедные ваши руки! Я одна во всем виновата! Я забыла, что от поленьев могут полететь искры. Я забыла. Я про все на свете забыла, моя память предала меня, она лгала мне, потому что я сама давно изолгалась вконец. Я врала даже Владыке, притворяясь, что обратилась к нему, а сама не могу, не могу, не могу уйти от мира, отринуть его. Вот я и сожгла все! Меч изранил ваши руки. – Она взяла Абберкама за руки и спрятала лицо в его ладонях. – Слезы тоже дезинфицируют, – пролепетала она. – О, простите, простите меня!

Но Вождь не убрал рук. Своих больших, обгорелых ладоней. А наклонился и, поцеловав Йосс в голову, прижался щекой к ее волосам.

– Теперь я буду вам рассказывать «Аркамье». Ну, успокойтесь же. Вам надо чего-нибудь съесть. И согреться – вы вся дрожите. У вас просто шок, но это пройдет. Сядьте, посидите. Уж поставить на огонь котелок я смогу.

Йосс послушно села в кресло. Да, он прав, нужно согреться. Она придвинулась к огню и тихонько позвала:

– Губу! Все хорошо, малыш. Ну иди сюда, ко мне. Иди, не бойся.

Но под кроватью было по-прежнему тихо. Абберкам протянул ей стакан с красным вином.

– Откуда у вас вино? – ошарашенно спросила Йосс.

– Чаще всего я пью воду и молчу, – ответил Вождь. – Но иногда пью вино и тогда говорю без удержу. Выпейте.

– Да все в порядке. Я уже пришла в себя, – слабо попыталась возразить Йосс, но стакан взяла.

– Ну да, конечно, разве городскую женщину может что-нибудь напугать! – криво усмехнулся он. – А теперь помогите мне открыть банку.

– А как же вы открыли вино? – поинтересовалась Йосс, вскрывая банку с рыбным филе.

– Оно уже было открыто, – невозмутимо ответил Абберкам.

Они рядышком уселись у огня и налили каждый себе из котелка. Несколько ломтиков рыбы Йосс положила рядом с кроватью на пол и снова позвала Губу, но тот так и не вышел.

– Ну, проголодаешься, выйдешь, – успокоила сама себя Йосс. Она уже устала от собственного нытья, от дрожи в голосе, от комка в горле. От чувства стыда. – Спасибо за обед. Теперь мне действительно лучше.

Йосс встала и пошла мыть посуду, настрого приказав Абберкаму не мочить рук. Да тот и не предлагал помощи, а молча сидел у огня, застыв, словно огромный каменный идол.

– Я пойду спать наверх, – сказала она, когда все закончила. – Если мне удастся выманить Губу, я возьму его с собой. Только дайте мне пару одеял.

– Все уже там, – кивнул Вождь, – и огонь я разжег.

Йосс не очень-то поняла, что он имеет в виду, но спрашивать не стала. Нужно было лезть за котом, и она заранее представляла себе это потешное зрелище: старуха стоит на четвереньках, выставив из-под кровати тощий зад, и шепчет: «Губу! Губу!» Но под кровать ползти не пришлось – кот сразу откликнулся и пошел к хозяйке. Йосс взяла его на руки, и он уткнулся сухим носом ей в ухо. Она села на пол и, сияя, промурлыкала:

– Вот он, мой хороший.

Йосс кряхтя поднялась на ноги и, пожелав Абберкаму доброй ночи, вышла из комнаты.

Держа кота обеими руками, она на ощупь поднялась по скрипучей лестнице, толкнула дверь да так и застыла с открытым ртом. Абберкам починил камин и сегодня весь день топил его. По террасе плясали теплые золотистые блики, а за окнами стояла черная ночь, и Йосс почувствовала себя здесь необычайно уютно. Вождь перенес сюда и одну из кроватей, стоящих в заброшенных комнатах, и почистил ее как смог. На ней лежали матрас, одеяло и чистое белое шерстяное покрывало. На полке стояли чашка и кувшин с водой. А старый драный ковер, на котором Йосс сидела раньше, переместился к камину, был выбит, вычищен и тщательно заштопан.

Губу стал вырываться. Йосс спустила кота на пол, и он тут же спрятался под кровать. Здесь ему будет хорошо. Йосс плеснула в чашку воды и поставила ее на пол на тот случай, если Губу захочется пить. А на другой случай имеется ящик с пеплом. «Ну вот, у нас есть все, что нужно», – подумала она, глядя на отблески пламени, пляшущие на стенах и окнах. И вдруг почему-то ощутила легкую грусть.

Она вышла, плотно прикрыла за собой дверь и спустилась вниз. Абберкам по-прежнему сидел у огня. Когда Йосс вошла, он обернулся, и глаза его сверкнули. Она молча стояла в дверях, сама не зная, зачем пришла.

– Вам понравилась комната, – полуутвердительно-полувопросительно произнес он. Йосс кивнула.

– Вы как-то сказали, что, возможно, когда-то она была приютом счастливых любовников. Я подумал, а почему бы ей не стать таковым снова.

Йосс проглотила комок, застрявший в горле, и прошептала:

– Почему бы и нет?

– Но не сегодня, – проговорил Вождь с каким-то странным сухим смешком. Ну вот, его улыбку она уже видела, теперь слышит его смех.

– Нет, не сегодня, – тупо повторила она.

– Мне нужны здоровые руки. Я должен быть совсем здоров для этого. Для тебя.

Она молча смотрела на него.

– Йосс, присядь, пожалуйста.

Она послушно присела напротив.

– Во время болезни я думал вот о чем, – заговорил Абберкам, и в его голосе вновь стали проскальзывать ораторские нотки. – Я предал свое дело, я лгал и воровал во имя его, но только потому, что не смел себе признаться, что утратил в него веру. Я боялся чужаков, потому что страшился их богов. Слишком много у них богов! Я боялся, что они умалят, принизят моего Владыку! Как это допустить? – Он замолчал, опустив голову и взволнованно дыша, и Йосс услышала, как в легких у него все еще клокочет. – Я предавал мать моего сына несчетное количество раз. Я изменял ей, другим женщинам, самому себе. Я не держался ни истины, ни благородства. – Он развернул руки ладонями вверх и посмотрел на ожоги. – А ты, кажется, сумела удержаться.

Йосс помолчала, глядя в огонь, и, собравшись с духом, ответила:

– С отцом Сафнан я прожила лишь пару лет. Потом у меня были другие мужчины. И что, теперь это хоть сколько-нибудь важно?

– О, это-то не важно, я вообще не об этом. Я хотел сказать, что в главном ты не изменяла ни своим мужчинам, ни ребенку, ни самой себе. Да ну его, прошлое. Ты спрашиваешь, важно ли это – да ничуть! Но можешь ли ты дать мне один-единственный шанс, прекрасный, дивный шанс, удержаться за тебя. Я буду держать тебя крепко-крепко.

Йосс не ответила.

– Я пришел сюда покрытый позором, а ты протянула мне руку помощи, как равному.

– А почему нет? Кто я такая, чтобы осуждать тебя?

– «Брат, я – это ты».

Она бросила на Абберкама короткий испуганный взгляд и снова уставилась в огонь. Торф горел ровно и жарко, испуская легкий дымок, а не чад. Йосс вдруг подумала о жаре, таящемся в огромном черном теле Вождя.

– А мы сумеем жить в мире? – спросила она наконец.

– Тебе нужен мир?

Она слабо улыбнулась.

– Да я из кожи вылезу, – пообещал Абберкам. – Поживи здесь хоть немного и увидишь.

Она кивнула.

День прощения

Солли была космическим ребенком – дочерью Посланников-Мобилей, которые жили то на одном, то на другом корабле, мотаясь по разным мирам и планетам. К десяти годам она налетала пятьсот световых лет, а к двадцати пяти прошла через альтерранскую революцию, научилась айджи на Терре и прозорливому мышлению у старого Хилфера на Роканане, окончила университет Хайна, получила ранг Наблюдателя и уцелела в командировке на смертоносной умирающей Кеаке, проскочив при этом на предельной скорости еще полтысячи световых. Несмотря на молодость, она повидала многое.

Конечно, Солли скучала в посольстве на Вое-Део, где весь персонал, словно сговорившись, учил ее помнить и не забывать, остерегаться одного и стремиться к другому. Но, будучи Мобилем, она уже привыкла к подобному отношению. Уэрел действительно имел свои причуды. Хотя у какого мира их нет? Она прилежно зубрила свои уроки и теперь знала, когда надо делать реверансы и не рыгать за столом, а когда поступать наоборот или как захочется. Вот почему она так обрадовалась, получив наконец назначение в этот маленький причудливый город на небольшом и причудливом континенте. Солли стала первой и единственной посланницей Экумены в великом и божественном королевстве Гатаи.

Проведя несколько дней под крохотным ярким солнцем, изливавшим свет на шумные городские улицы, она влюбилась в эти сказочно высокие пики гор, которые возносились над крышами домов, в бирюзовое небо, где большие и близкие звезды сияли весь день, а по ночам ослепительно сверкали вместе с шестью лениво плывущими кусками луны. Она полюбила этих чернокожих и черноглазых людей, красивых и стройных, с узкими головами, тонкими руками и ногами, – людей, которые стали ее народом! Она любила их даже тогда, когда встречалась с ними слишком часто.

В последний раз Солли оставалась наедине с собой лишь в кабине аэроскиммера, который перевозил ее через океан, отделявший Гатаи от Вое-Део. У посадочной полосы посланницу встречала делегация придворных, жрецов и советников короля. Величавые государственные мужи в коричневых, алых и голубых одеждах проводили ее во дворец, где было много реверансов и никаких отрыжек, утомительные знакомства, представление его маленькому сморщенному и старому величеству, занудливые речи и банкет – все по этикету, никаких проблем и даже без гигантского жареного цветка на ее тарелке во время торжественного обеда. Однако с самых первых шагов на посадочной полосе и каждую секунду после этого за спиной Солли, или рядом, или очень-очень близко находилось двое мужчин: ее гид и телохранитель.

Гида, которого звали Сан Убаттат, приставили к ней сами гатайцы. Он, конечно же, обо всем докладывал правительству, но был таким услужливым и милым шпионом, таким прекрасным лингвистом и приятным в общении советчиком, всегда готовым дать бесценный намек на ожидаемые действия или возможную ошибку, что Солли относилась к его опеке довольно спокойно. А вот с охранником все было иначе.

Он принадлежал к военной касте Вое-Део, чей народ, будучи преобладающей силой на Уэреле, являлся в этом мире основным союзником Экумены. Узнав о его назначении, Солли подняла в посольстве настоящий скандал. Она кричала, что ей не нужен телохранитель: у нее не было в Гатаи врагов, а даже если таковые и имелись, она сама могла бы позаботиться о своей безопасности. Однако в посольстве только разводили руками. Извини, говорили они. Тебе придется смириться. Несмотря на экономическую независимость, гатайцы используют для охраны своего государства вооруженные силы Вое-Део. Выполняя заказ такого выгодного клиента, Вое-Део заинтересовано в защите законного правительства Гатаи от многочисленных террористических группировок. Твоя охрана входит в перечень услуг их договора, и мы не можем оспаривать этот вопрос.

Солли знала, что возражать начальству бесполезно, но она не желала подчиняться какому-то майору. Его воинское звание, рега, она заменила архаическим словом «майор», которое запомнилось ей по смешной пародии, виденной когда-то на Терре. В этом фильме майор изображался напыщенным кителем, увешанным медалями и орденами. Он надувал щеки, передвигался с важным видом и отдавал приказы, время от времени извергаясь кусками своей начинки. Ах, если бы ее «майор» делал то же самое. Но он не только ходил с умным видом и командовал. Ко всему прочему, он был леденяще-вежливым, как улыбка каменной статуи, молчаливым, как дуб, и равнодушно-жестким, как трупное окоченение.

Солли довольно быстро отказалась от попыток разговорить его. Что бы она ни сказала, он отвечал «да» или «нет, мэм» с той ужасной демонстративной тупостью человека, который не желает вас слушать. Этот офицер, по должности не способный к человеческим чувствам, был с ней на всех встречах и мероприятиях, при разговорах с бизнесменами, придворными и государственными чиновниками, на улицах и в магазинах, в городе и во дворце, при осмотре достопримечательностей и в воздушном шаре, который поднимал их над горами, – день и ночь, везде и всюду, не считая, конечно, постели.

Впрочем, пристальное наблюдение продолжалось и в постели. Гид и охранник уходили вечерами по своим домам, но в гостиной у дверей ее комнаты «спала» служанка – подарок короля и личная собственность Солли.

Она вспомнила свое недоумение, когда несколько лет назад впервые прочитала текст о узаконенном рабстве. «Члены правящей касты Уэрела являются собственниками, а люди, прислуживающие им, считаются имуществом. На этой планете только собственников можно называть мужчинами и женщинами; имущество же причисляется к домашним животным».

Теперь она тоже стала собственницей. Солли не могла отказаться от подарка короля. Рабыню звали Реве, и, скорее всего, она шпионила за посланницей Экумены. Хотя в это верилось с трудом. Величавая и красивая женщина выглядела лишь на несколько лет старше Солли и имела почти такую же смуглую кожу, только у Солли она была немного красноватой, а у Реве – синеватой. Ее ладони восхищали нежным голубоватым цветом. Манеры казались божественно-изысканными, а такт, проницательность и безошибочное предугадывание всех желаний своей новой госпожи вызывали восторг и удивление.

Солли обращалась с ней как с равной, с самого начала заявив, что ни один человек на свете не имеет права властвовать над другими людьми. Она сказала, что не будет отдавать Реве никаких приказов, и выразила надежду на их дальнейшую дружбу. Рабыня восприняла ее слова без особого воодушевления, как очередную прихоть молодой хозяйки. Вышколенная и покладистая, она улыбнулась и сказала «да». Но страстные речи Солли о равенстве и дружбе тонули в ее бездонном всепринятии и терялись там, оставляя Реве неизменной: заботливой и услужливой рабыней, приятной в общении, но совершенно невозмутимой. Она улыбалась, говорила «да» и пребывала за пределами каких-либо чувств и эмоций.

После ажиотажа первых дней, проведенных в Гатаи, Солли вдруг поняла, насколько ей необходимы разговоры с Реве. Служанка оказалась единственной женщиной, с которой она могла поговорить. Все гатайские аристократки жили в своих безах – женских половинах Домов. Им запрещалось выходить оттуда и уж тем более принимать в гостях посторонних людей. А рабыни, которых Солли встречала на улицах, являлись чьим-нибудь имуществом и боялись общаться со странной чужеземкой. За исключением Реве, ее окружали только мужчины – причем многие из них оказались евнухами.

Это была еще одна особенность, в которую Солли поверила с трудом. Она не понимала, как могли такие красивые и видные мужчины добровольно отказаться от своей стати и потенции в обмен на должности и более высокое социальное положение. Тем не менее она постоянно встречала их при дворе короля Хотата. Некоторые из них, родившись имуществом, становились отпущенниками и добивались значительных постов в структуре государственной власти. К примеру, евнух Таяндан, дворцовый мажордом, подчинялся только королю и главенствовал над Советом. Совет состоял из хозяев различных рангов и сословий, но касту жрецов в нем представляли только туалиты. Камье поклонялись теперь лишь рабы, хотя первоначально он был главой божественного пантеона Гатаи. Век назад, когда к власти пришли туалиты, религию предков предали запрету и забвению.

Если бы Солли спросили, что ей больше всего не нравится в этом мире, кроме рабства и махрового патриархата, она остановилась бы на религии. Песни о Туал Милосердной были такими же прекрасными, как ее статуи и огромные храмы в Вое-Део. И «Аркамье» казалось доброй и трогательной историей, хотя и немного раздутой. Но откуда тогда брались эти самодовольные, нетерпимые и глупые жрецы? Откуда появлялись их отвратительные доктрины, которые оправдывали любую жестокость, совершенную во имя веры? Иногда она даже спрашивала себя: а что может нравиться на Уэреле свободолюбивому человеку?

И всегда отвечала: я люблю этот мир! Я люблю это странное и яркое солнце, куски распадающейся луны, огромные горы, которые сияют, как ледяные стены, и людей – людей с черными глазами без белков, похожими на глаза животных, глазами из темного стекла, из темной воды, таинственными и притягательными… Я люблю этих людей. Я хочу узнать их ближе. Я хочу дотянуться до их сердец!

Однако ей пришлось признать, что руководители посольства оказались правы в одном: жизнь женщины на Уэреле неимоверно трудна. Она нигде не чувствовала себя на своем месте. Обладая независимостью и высоким общественным положением, Солли воплощала для гатайцев возмутительное противоречие: ведь настоящие женщины сидели по домам и носа оттуда не показывали. Только рабыни ходили по улицам, встречались с посторонними людьми и трудились на общественных работах. Она вела себя как служанка и совершенно не походила на собственницу. Тем не менее к ней относились с величайшим уважением. Она была посланницей желанного союза Экумены, к которому хотела присоединиться гатайская знать. Вот почему ее боялись обидеть. Вот почему официальные лица, бизнесмены и придворные, с которыми она обсуждала дела Экумены, обходились с ней как с равной, то есть как с мужчиной. Это притворство никогда не бывало полным и часто легко нарушалось. Старик-король прилежно ощупывал Солли и каждый раз оправдывался тем, что ошибочно принял ее за одну из своих постельных грелок. Однажды в небольшой полемике она возразила лорду Гатуйо, и тот с минуту смотрел на нее такими изумленными глазами, словно с ним заговорил его комнатный башмак. Конечно, в тот миг он думал о ней как о женщине. Но, в общем-то, бесполые отношения приносили неплохие плоды и позволяли ей работать в этом женоненавистническом обществе.

Солли начала приспосабливаться к игре и с помощью своей служанки придумывала наряды, которые почти во всем напоминали одежду гатайских богачей. Она специально избегала женственных линий и стремилась воссоздать мужской силуэт. Реве оказалась умелой и искусной портнихой. Яркие, тяжелые и тугие брюки были не только приличными, но и практичными, а вышитые жакеты вместе с роскошным внешним видом дарили благодатное тепло. Такая одежда даже нравилась Солли. Однако в общении с мужчинами она все чаще чувствовала себя бесполым существом и огорчалась, когда люди принимали ее за некое подобие евнуха. Вот почему ей так хотелось пообщаться с гатайскими женщинами.