Текст книги "Русские солдаты в Северной Африке (1940–1945 гг.). Эль-Аламейн: неизвестные страницы войны"

– Помню, помню! Возле нашего дома разорвалась бомба, были выбиты стекла, двери. А жили мы коммуной, так было и дешевле, и веселее. Поэтому и искали ночлег для восьмерых.

Так в нашу сегодняшнюю жизнь ворвался отголосок войны…

«10 июня. В порту узнал я, что сегодня множество арабов не явились на работу, т. к. правительство бесплатно эвакуирует в провинцию всех жителей, пребывающих в кварталах, соседних с портом, – записал в свой дневник Алексий Дехтерёв. – Поезда берутся с бою. Уезжают и многие русские… Опять жизнь разлаживается».

Ситуация в Александрии действительно стала критической. Тут уже было не до размышлений, по карману отъезд или нет. Нужно было спасать жизнь свою и своих близких. Наши соотечественники, как и сами египтяне, бросали все и уезжали из города. Чаще всего – в Каир. Столицу почти не бомбили, к тому же там была значительная русская община, готовая помочь беженцам.

«Я отправил Любу и Жоржика в Каир, кое-как поместив их в до отказа переполненный поезд. Дети попали в вагон только потому, что они дети; в них приняли участие и кондуктора, и пассажиры, и вокзальная охрана…

Вечером, в Бакосе, крестил в семье И. сына и дал ему имя: Владимир, владеющий миром…

Александрию покинули свыше 200.000 жителей; и покидают ежедневно, ежечасно…

12 июня. Нет моих маленьких друзей: ни Любы, ни Жоржика… Их принял более спокойный Каир. Один я со своей чашечкой кофе…

О, как больно, как одиноко, как бесприютно стало в этом мире!.. Такой невозможной, такой жестокой, воистину железной кажется мне жизнь в эти последние месяцы!..

Побывал у С. Восьмилетняя Люка сорвала несколько веточек африканского жасмина и попросила меня отнести их в церковь:

– Пусть цветики помолятся о нас…

13 июня. Весь день прошел в посещении прихожан. Особенно тяжелое впечатление произвела на меня квартира семьи А. У них совершенно выбиты двери, окна… В здании – трещины. С широкой веранды открывается страшное зрелище разрушений. От ближайших трех зданий ничего не осталось. В ближайшей вилле мирно и счастливо жила французская семья Феликс, состоящая из четырех детей. Все погибли.

Силой взрыва на веранду к А. выбросило тетради и книги детей, чей-то школьный фартучек… Одну из тетрадей, принадлежащую бедной Жанетте Феликс, я поднял и взял с собой.

18 июня. Наконец-то приехал директор Русского бюро в Египте. Виделся с ним. Убеждает меня приехать на отдых в Каир. Господи, как наивно звучит это приглашение!.. Смог бы я оставить свою паству в эти тревожные дни?!. Да никогда!..»

Русское бюро было создано при египетском министерстве внутренних дел в 1926 году для того, чтобы выдавать русским эмигрантам удостоверения личности и выполнять некоторые нотариальные функции. Поначалу его возглавляли бывшие царские дипломаты. Но в тот период шефом Русского бюро был полковник Михаил Владимирович Скарятин. Он, кстати, впоследствии сыграл незавидную роль в судьбе Дехтерёва, встав на сторону тех, кто из-за перехода александрийской церкви в Московский патриархат обвинял его в коммунистической пропаганде. Это и привело к аресту священника.

«В городе все больше военные…

Закрыты все школы.

Сильно сократилось трамвайное движение.

Почти исчезли такси…

Жизнь постепенно замирает…

20 июня. Только я потрапезовал, как настойчиво загудела сирена. Тотчас же мы – я и хозяйка – погасили в квартире свет и отправились в одно из ближайших частных абри (убежище), находившееся под огромным железобетонным зданием. Это – наш первый визит в абри после целого года налетов.

Мы вошли в вестибюль дома и уже оттуда, по деревянной лестнице (десять ступенек вниз) спустились в убежище. Потолок в нем довольно высокий, масса солидных деревянных подпорок. Всюду – скамьи, кресла, даже диваны для лежания. Проведено электричество, тут же умывальники, немного в стороне уборная…

Хозяин этого огромного дома провел нас в самый светлый уголок и усадил в кресла. Почти рядом чуть приоткрыта дверь в сад (ниже поверхности земли). Вскоре абри наполнилось до отказа. Много женщин, но еще больше детей всех возрастов: от грудных до 15-тилетних. Все больше греки…

Налет был очень серьезный, длившийся 2/4 часа. Ураганный огонь зенитных батарей и пикирование авионов звучит здесь гораздо глуше, нежели наверху.

21 июня. Навестил раненых Ч. мужа и жену. У первого повреждено зрение, у Ирины Антоновны раны на голове, на груди, на руках и ногах… Считают, что их спас от гибели Господь Бог. Попросили меня отслужить благодарственный молебен.

И я заметил, что в эти дни настроение у всех более духовное и более церковное, нежели прежде. Даже скептики приумолкли… Сегодня я до позднего вечера не выходил из церкви. Служил несколько молебнов, всенощную…

22 июня. К литургии собралось много молящихся. К кресту, как всегда, первым подошел б. консул и сказал мне: Советы и Германия в состоянии войны».

Бывший консул – это царский дипломат Александр Михайлович Петров (1876, Москва – 1946, Александрия). Он и в эмиграции оставался неформальным лидером русской общины Александрии.

Алексий Дехтерёв не пишет о том, как отреагировали жившие в Египте русские эмигранты на нападение Германии на Советский Союз. Но Владимир Викторович Беллин (1920, Ростов-на-Дону – 1988, Париж), сын директора Русской поликлиники в Каире Виктора Эмильевича Беллина (1888, Харьков – 1953, Каир), высказался на этот счет вполне определенно. В своем очерке «Жизнь русских в Египте» (он вошел в книгу П.Е. Ковалевского «Зарубежная Россия», вышедшую в Париже в 1971 году) В.В. Беллин писал, что в годы войны «многие русские исполнили свой долг, борясь за идеал свободного мира».

Мне удалось найти кое-какие доказательства этого утверждения. Так, сыновья художника Столова, поселившегося в Египте еще до революции 1917 года, служили во время войны в английской и американской армиях. Врач Александр Кременчугский перебрался из Египта в Алжир, вступил в ряды войск Свободной Франции в качестве военврача танковой бригады и был награжден генералом де Голлем высшим французским военным орденом – Крест Освобождения.

Татьяна Николаевна Монти рассказала мне такую историю. Одна русская семья, Титовы, очень страдала в годы войны от того, что живет за границей. Супруги решили вернуться на родину, но незадолго до отъезда жена умерла. Титов, бывший моряк, заявил, что нужен сейчас родине и уехал. Больше никто в русской общине о нем не слышал, но историю Титовых еще долго передавали из уст в уста как пример подлинного патриотизма.

Были и другие способы поддержать покинутую родину в трудное для нее время. Русские эмигранты активно участвовали в кампании солидарности с Советским Союзом. Так, в феврале 1942 года в Каире состоялся организованный ими бал и благотворительный базар в фонд помощи СССР, который прошел под покровительством самого короля Фарука. Во время бала был устроен аукцион изделий, изготовленных женщинами местной русской общины. Подобные мероприятия устраивались в годы войны неоднократно.

Но вернемся к дневнику Алексия Дехтерёва.

«25 июня. Из Каира неожиданно вернулись Люба и Жоржик, предпочтя быть в опасности, но дома.

4 июля. О, какая огромная луна! Я на террасе, и не отстающий Жоржик со мною. Он прижался ко мне и внимательно слушает рассказы о России, где теперь проливаются моря крови и слез.

Эта своя, родная тема не только важна, но захватывающе интересна. Ее хватит на все вечера, и я хочу закончить свое повествование.

– Еще… Еще… – шепчет Жоржик и ласково, нежно трется виском о висок.

– Мне пора уже сесть за рабочий стол, – убеждаю я мальчика, но он закрывает мне рот рукой и все просит, просит… И я сдаюсь, не могу отказать моему маленькому другу.

7 июля. Ровно в полночь – сирена. Я закрыл Библию и мы поспешили по залитым луной, ослепительно ярким улицам, в наше убежище.

В 3 ч. – вторая сирена. И опять – в абри… Но как жаль детей, измученных бессонной ночью. Жоржик поник у меня на руках, спит… Люба склонила голову мне на плечо. Так проходят часы…

Жоржик кажется мне уж очень горячим, он буквально обжигает меня… Я пробую губами его лоб. Нет, сухой… Это сон так разморил малыша. За год военной страды я горячо полюбил этих детей. Живут они при матери, которая пробивается буквально с хлеба на квас отдачей комнат в наем. Отец их, известный профессор-хирург, лет семь тому назад покончил жизнь самоубийством, затосковав по России…

7 августа. Сильнейший налет, шестью волнами. Много убитых и раненых. На эту ночную работу были вызваны все врачи.

Каждая преодоленная ночь здесь, для каждого из нас, как некое чудо…

14 августа. Поезда останавливаются в Сиди-Габер, в Александрию не идут… Ощущение полной оставленное™…»

Алексий Дехтерёв опубликовал, судя по всему, далеко не весь свой дневник, а только те его части, которые, по его мнению, наиболее ярко показывают драматическую обстановку военной Александрии. Разумеется, я цитирую дневнике большими сокращениями. Раздел, посвященный 1941 году, заканчивается записью от 14 августа. Следующий раздел, самый краткий, начинается уже весной 1942 года.

«6 апреля. Под утро (3.45) меня опять кто-то пробудил легким прикосновением к ноге. Я сразу же проснулся (был в тонком, заревом сне) и услышал сирену… Тотчас же оделся и вышел в столовую, но в абри не пошел. А через четверть часа начался ураганный огонь: все ближе, ближе… Несколько орудий, находящихся на движущихся платформах, стреляли вблизи нашего дома. В воздухе стоял непрестанный гул.

Одна бомба угодила в общественное абри и оттуда никто не вышел. Повреждены: электрическая станция, масляная фабрика, угольный склад и т. д. Трамваи не ходят. Пришлось в церковь взять такси.

8 апреля. Сильнейший налет… Все, кто только может, в абри. Когда раздался ничем не передаваемый, ужасный шорох – гул спускаемой на парашюте мины, все женщины и дети бросились на колени и в молитвенном экстазе стали призывать Бога. Мужчины закрыли руками уши, зажмурили глаза.

20 мая. Двухсотая сирена… Весь флот и все береговые и городские батареи создали невозможную симфонию. О, как мы по земному все беспомощны!..

30 июня. Мерса-Матрух пал. Англичане отступили к Эль-Аламейну, что в восьмидесяти километрах от Александрии. В городе почти не встречаются военные… Но жизнь города – та же: открыты банки, кафе, магазины… Ходит трамвай.

Чрезвычайно тревожное положение.

30 августа. 229-й воздушный налет.

1 сентября. Началось наступление британских войск на Эль-Аламейн. Наступление успешное, приведшее к победе. С этого времени воздушные налеты прекратились. Этим моментом я и заканчиваю краткий очерк нашей александрийской эпопеи. Об Александрии “в огне” почему-то не появилось ни одного очерка в иностранной прессе; этот, русский, единственный».

Алексий Дехтерёв и его паства пережили за два с небольшим года 229 воздушных налетов на Александрию. Как говорится, война – она и в Африке война…

Глава четвертая
Кто Вы, полковник Хлебников?

От Каира до Эль-Аламейна – 300 километров. Не такое уж большое расстояние. Но у корреспондента ежедневной газеты немало хлопот. Он не может в любой момент сорваться с места, бросив на пару дней свой корпункт. Такую поездку надо планировать заранее, согласовывать ее с редакцией. Так было и в тот раз. Мой шеф, Павел Епифанович Демченко, редактор «Правды» по отделу развивающихся стран, сам ветеран войны, мое предложение съездить в Эль-Аламейн одобрил сразу же.

Готовясь к поездке, я решил поискать книгу Сергея Борзенко. Собственно, в Каире в ту пору это можно было сделать только в одном месте – в библиотеке советского посольства. Наш культурный центр с его обширной библиотекой был в свое время закрыт президентом Садатом и все еще не работал. Мне сопутствовала удача. Называлась книга «Эль-Аламейн. Баллады и повести» и была издана в Москве в 1963 году. В заглавной повести, «Эль-Аламейн», рассказывалось вот что.

Побег в Африку

Полковник Александр Сергеевич Хлебников, командир танковой дивизии, в первые же недели войны попал на Украине, под Новой Ушицей, в плен. В августе его перевели в лагерь на севере Франции. Фашисты согнали туда пленных со всей Европы для того, чтобы они выкопали вдоль моря ров, «Атлантический вал», ожидая, что рано или поздно союзники попробуют высадить там десант. Лагерь располагался в опустевшей деревушке, он был обнесен колючей проволокой, но охранялся слабо: вся Европа оккупирована, бежать некуда.

Кроме Хлебникова в лагере содержались и другие бойцы Красной Армии. От англичанина они узнали, что лагерь расположен на берегу Ла-

Манша, всего в 30 км от побережья Британии. И тогда они начали готовить побег. Морской прибой выбросил на берег пустые бочки, доски и даже три разномастных весла. Из них и решили соорудить плот. А вместо паруса использовать плащ-палатку.

Безлунной ночью Хлебников и двенадцать бойцов-танкистов осуществили свой замысел. Фашистские прожектора засекли плот, но на море опустился густой туман, и высланные на поиски беглецов катера не нашли их. Зато под утро плот заметил британский сторожевик.

Хлебникова и его товарищей доставили в Портсмут, главную военно-морскую базу Англии, а оттуда отвезли в Лондон. Поселили в двухэтажном коттедже, приготовленном для ожидавшихся американских офицеров. Выходить на улицу не разрешалось, у ворот стояли часовые. Просились в советское посольство – не пустили.

На третий день к Хлебникову приехал английский бригадный генерал. Хлебников потребовал, чтобы его вместе с товарищами немедленно отправили на Родину, но генерал заявил, что надежной связи с Россией нет. Тогда Хлебников попросил его устроить свидание с советским послом. «Господин посол улетел в Москву и пробудет там три месяца, – ответил генерал. – У вас не хватит терпения ждать столько. Мы сообщили о вашем прибытии в посольство, но чиновники посольства не проявили интереса к вам и будут ждать возвращения посла».

Генерал предложил Хлебникову написать письмо домой, но тот отказался. «Бойцы из моей дивизии считают, наверное, меня убитым, – сказал он. – Пусть то же самое думает и семья. В понимании советского человека плен – позор, и надо очень много сделать, чтобы искупить этот позор».

Тогда генерал сказал Хлебникову: «Поезжайте в восьмую армию, а мы поставим в известность вашего посла, как только он появится в Лондоне. У нас уже были такие случаи, к нам уже бежали советские военнопленные из Франции, всех мы их послали в Северную Африку, и ни разу русский посол не возражал». Рассказав о ходе военных действий, генерал добавил: «Тобрук до сих пор в наших руках. Поезжайте в Тобрук».

Хлебников колебался. Он понимал, что главный фронт проходит у него на Родине, а не в Северной Африке, но туда ему сейчас не попасть. «Я готов ехать в Тобрук, – сказал он наконец. – Может, это хоть в какой-то самой маленькой степени поможет моей Родине. Все лучше, чем сидеть в Лондоне. Только обязательно передайте о моем отъезде советскому послу». Генерал пообещал.

Борзенко пишет, что Хлебников и его товарищи, одетые в английскую военную форму, прибыли в Египет в мае 1942 года, когда была снята осада Тобрука. Пожалуй, эта дата – единственный неправдоподобный факт повести. Как уже знает читатель из первой главы, осада Тобрука была снята еще в декабре 1941 года. Кроме того, непонятно, что делали целых девять месяцев наши герои, рвавшиеся на фронт. Ведь один из них, украинец, сказал, когда готовился побег: «На двори серпень мисяц, а тут холодно». Серпень – это август.

Не будем, однако, придираться. Ведь Борзенко писал не монографию, а повесть.

Впрочем, в мае 1942 года бои опять шли в районе Тобрука, куда и отправились наши герои. Под вечер автоколонна, с которой они ехали, остановилась на отдых у маленькой станции Эль-Аламейн. Хлебников поднялся на холм, оглядел пустыню. Она показалась ему идеально подходящей для генерального сражения. Море на севере, Каттара на юге, в центре – холмы, которые легко оборонять. Хлебников даже отстал от колонны и несколько дней детально изучал местность, а затем набросал на бумаге план сражения.

У Хлебникова было письмо из английского военного министерства к генералу Окинлеку. Он разыскал командующего недалеко от Тобрука. Положение союзников было критическим. Фашисты разметали их оборону, но Тобрук еще держался. Хлебников поделился с Окинлеком своими соображениями насчет отвода войск к Эль-Аламейну. Командующий заметил, что и сам подумывал об этом месте, хотя неплохая оборонительная линия есть и западнее, у Мерса-Матруха. Мнение советского полковника подтолкнуло английского генерала к принятию окончательного решения: отступать к Эль-Аламейну. Хлебникову же он приказал вылететь со своими танкистами в осажденный Тобрук.

В Тобруке наши танкисты застали полный хаос. За старшего там оставался южноафриканский генерал Клоппер, склонявшийся к тому, чтобы сдать крепость. Но была и неожиданная приятная новость. «Здесь имеется около двухсот советских солдат, в свое время разными путями бежавших в Англию из плена, – сказал Клоппер Хлебникову. – Есть также польские артиллеристы из Карпатской бригады и батальон чехословаков».

Клоппер покинул на самолете Тобрук, и Хлебников оказался старшим по званию. Первым делом он разыскал соотечественников. Советские солдаты были сведены в одну роту в составе Колдстримского полка во главе с майором Натаровым. Командование обороной крепости Хлебников взял в свои руки. Он понимал, что надо задержать фашистов хотя бы на пару дней, чтобы дать возможность основным силам союзников отойти к Эль-Аламейну. Эту задачу защитники крепости выполнили. Увы, ценой немалых потерь. Погибли майор Натаров и еще несколько красноармейцев, а двое наших тяжелораненых попали в плен.

На третью ночь группа защитников Тобрука во главе с Хлебниковым вырвалась из крепости под прикрытием артиллерийского огня. Они направили свои танки и автомашины не на восток, вдоль моря, где их наверняка разбили бы превосходящие силы фашистов, а на юг, к оазису Джарабуб.

Всего – 709 бойцов. Стояла жарища, разыгралась песчаная буря. Людей мучила страшная жажда. Но они медленно продвигались вперед, понимая, что лишь в оазисе их ждет спасение.

Джарабуб оказался занят немцами, но гарнизон был невелик, и после короткого боя люди Хлебникова взяли оазис. Всем им нужен был длительный отдых, а большинству танков и машин – ремонт. Лишь на 13-й день Хлебников построил отряд, и он двинулся на северо-восток. На 5-ю ночь наскочили на тылы итальянской дивизии, не ожидавшей удара в спину. Бой был недолгим, но кровавым. Потеряв около пятидесяти человек убитыми, отряд Хлебникова к утру вышел к Эль-Аламейну, в расположение индийской дивизии.

Индийцы встретили отряд восторженно и сообщили, что в Каир по пути в Москву прилетел Черчилль. Хлебников отправился к Окинлеку и застал его расстроенным: премьер снял генерала со своего поста. Новым командующим 8-й армией назначен генерал Монтгомери.

Должен отметить, что канва военных действий в Северной Африке летом 1942 года выписана Борзенко весьма тщательно. То же самое относится и к описанию местности, особенно пустыни, тех невероятно тяжелых условий, в которых вели войну солдаты с обеих сторон. Ну, а описание сражения при Эль-Аламейне сделано так, будто вышло из-под пера военного историка. Видно, что автор повести основательно потрудился, собирая для нее фактический материал.

Хлебникова в бой не пустили, его приставили к штабу танковой дивизии. А вот его товарищи-танкисты влились в ряды защитников Эль-Ала-мейна. Двое из них погибли.

Заканчивается повесть так: Хлебникова расстреливает вражеский самолет. «Падая побледневшим лицом на север, Хлебников выбросил руки вперед, словно стараясь дотянуться до Родины.

Горячий ветер из Сахары старательно принялся заносить тело песком и к утру насыпал над ним неуютный могильный холмик».

Разведка боем

Итак, получив письмо от Вячеслава Афанасьева с вырезкой из «Советской России» и прочитав книгу Сергея Борзенко, я отправился в Эль-Ала-мейн. Сомнений в том, что книга основана на реальных фактах, не было.

От старших коллег по «Правде» я узнал, что Сергей Александрович Борзенко (1909–1972) прошел Великую Отечественную с первого и до последнего дня в качестве военного корреспондента. Он первым из журналистов и писателей был удостоен звания Героя Советского Союза. Как сказано в указе Президиума Верховного Совета СССР от 17 ноября 1943 года, «за форсирование Керченского пролива, захват плацдарма на Керченском полуострове и проявленные при этом отвагу и геройство». После войны Борзенко работал в «Правде», в качестве ее специального корреспондента побывал в двух десятках стран, включая Египет. Не бросая журналистики, занимался и литературой. Он автор нескольких романов и повестей, в основном о войне.

По Борзенко наши соотечественники не только сражались в египетских песках, но и погибали там. Быть может, те, чья жизнь оборвалась у Эль-Аламейна, и сейчас еще числятся на родине «пропавшими без вести», и где-то ждут их родные и близкие…

Надгробные плиты стоят шеренгами, будто солдаты в строю. Могилы разделены на сектора-батальоны поперечными дорожками. У входа на кладбище – колоннада-кенотаф, венчает же его огромный каменный крест.

Когда бродишь по кладбищу союзников в Эль-Аламейне, то понимаешь, почему та война называлась мировой. На надгробных плитах – не только английские, но и французские, польские, чешские, индийские, еврейские, африканские имена… Представители более двух десятков стран разных континентов участвовали в этом сражении. А что же наши соотечественники?

Два дня в августовский зной 1987 года с присоединившимся ко мне в поездке корреспондентом агентства печати «Новости» Иваном Меньшиковым мы проводили, что называется, разведку боем: осматривали в Эль-Аламейне могилу за могилой. Но ни одного советского солдата мы там не нашли. Во всяком случае, среди тех, чьи имена выбиты на надгробных стелах. Тогда мы присели в тени колоннады и обратились к справочной книге, где в алфавитном порядке расположены 11945 имен тех, кто в разное время погиб в Северной Африке и неизвестно где похоронен. Фамилии этих людей выбиты на стенах колоннады.

К мемориалу то и дело подъезжают туристические автобусы. Толпы экскурсантов, преимущественно европейцев, проходят обычно колоннаду насквозь и устремляются прямо на кладбище. Но от одной группы отделяются худенькая рыжеволосая женщина и с ней – мужчина чуть постарше. Сначала они просто наблюдают, как мы изучаем книгу, а спустя некоторое время начинают выказывать признаки нетерпения.

– Простите, вы еще долго? – спрашивает по-английски женщина. – Можно взять книгу на одну минутку?

Мы передаем ей книгу.

– Где-то тут похоронен мой дедушка, – поясняет женщина.

– Так вы здесь в первый раз?

– Ну да! – вступает в разговор мужчина. – Приехали по турпутевке. А вообще живем в Австралии, в Аделаиде.

– Нашла! Сектор В-16! – Женщина возвращает нам книгу. – Славу Богу! Я всегда так хотела встретиться с дедушкой!

Они уходят искать могилу, а мы досматриваем книгу. Осталась уже последняя буква английского алфавита, «зет». И вот – читаем: «Младший лейтенант Звегинцов Иван Дмитриевич. Погиб 28 декабря 1941 года. Смотри 29 колонну».

Находим нужную колонну, а на ней – такое привычное глазу русское имя. Все так, как в книге. Но русский – не обязательно советский. Возможно, он из эмигрантов. Надо навести справки.

В Каире Меньшиков встретился с британским военным атташе и попросил его сделать запрос в штаб-квартиру Комиссии по военным захоронениям стран Содружества в английском городе Мейденхед. Ответ, по словам британского полковника, был таким: «Мистер Звегинцов – советский офицер». Но когда спустя некоторое время, уже после возвращения Ивана в Москву, я запросил также Центральный архив министерства обороны СССР в городе Подольске, ответ оказался совсем другим: «В картотеке по учету безвозвратных потерь офицерского состава младший лейтенант Звегинцов (Звягинцов, Звегинцев) Иван Дмитриевич не значится». Загадку эту я разгадал лишь спустя полтора десятилетия.