Текст книги "Андрей Пастухов. Кто он?"

Офицеры и классные топографы отозвались дружными одобрительными аплодисментами, этим они выражали отношение по поводу назначений и Стебницкого, и Жданова помимо официального представления, так как они были уже хорошо информированы о новом начальнике отдела, зарекомендовавшем себя в бытность на Кавказе человеком порядочным, внимательным и справедливым начальником и превосходным исполнителем и организатором работ.

В свободное время зимнего периода все больше привлекала Андрея деятельность Географического общества. Не только пользование библиотекой, но и посещение собраний его помогали ему присматриваться к обширному кругу дел, которыми занимались его члены и корреспонденты, входить в круг интересных людей.

– Перелетные птицы снова пожаловали к нам? – услышали Пастухов и Голомбиевский, склонившиеся над книгами в библиотеке.

К ним подходил улыбающийся правитель дел отдела Леонард Петрович Загурский.

– Так точно, господин статский советник, – ответил Голомбиевский, встав со стула. Вскочил и Андрей.

– Позвольте надеяться, что в скором времени вы не только будете пользоваться трудами наших тружеников-сочленов, но и сами начнете привносить лепту в общее дело изучения края, – серьезно заметил Загурский. – Со дня организации Кавказского отдела Русского географического общества топографы всегда были его активными и полезными членами.

– Мы, Леонард Петрович, мечтаем быть полезными делу, которым вы занимаетесь, – ответил Михаил Казимирович, – но еще не располагаем материалами, которые заслуживали бы вашего внимания.

– Ценность ваших, топографов, сведений для науки в том, что вы их добываете из тех мест, куда не проникают люди других профессий и направлений науки, – заметил Загурский и продолжал: – А потому не стесняйтесь, что они не систематизированы и не оформлены в виде трудов и рефератов, они как элементы могут быть использованы, а позже и сами научитесь их обрабатывать. Самое главное в сведениях – это достоверность.

– Скажите, Леонард Петрович, – спросил Андрей, – вот вы, как нам известно, если и не учреждали Кавказский отдел, то один из первых членов, а с 1876 года правитель дел его. Кого из военных топографов – членов общества могли бы отметить за их деятельность?

– Военные топографы внесли значительный вклад в дело изучения Кавказа и Закавказья. Да вы садитесь, – начал Загурский и сел сам, – коли затронули такой большой вопрос, то слушать придется долго. Известный вам, светлой памяти, Иосиф Иванович Ходзько был в числе членов – учредителей отдела в 1850–1851 годах, и одним из самых активных. Не вам говорить, какое значение имеет карта в изучении территории, а он заложил основу ее – триангуляцию, и под его руководством были созданы первые карты на Кавказе. Недаром отделом была учреждена премия его имени за лучшие работы по описанию Кавказа.

Генерал Стебницкий не только известен как продолжатель дел Ходзько на Кавказе, но и проявил себя как ученый, занимаясь работами по исследованию отвесной линии, по распределению силы тяжести, вопросами статистики и физической географии. За эти труды он был награжден золотой Константиновской медалью, а в 1879 году избран членом-корреспондентом Академии наук. В последнем, восьмом томе наших «Известий» помещена интересная статья Иеронима Ивановича «К вопросу о форме Земли».

Триангулятор Гладышев за свои работы награжден серебряной медалью Географического общества. Павел Павлович Кульберг недавно избран членом распорядительного комитета нашего отдела. Я мог бы назвать вам еще много имен, кои того заслуживают, но о них и вы знаете, – заключил Загурский, – ибо это все ваши коллеги и друзья. Ваши, господин Голомбиевский, да и ваши, господин Пастухов, заметки прошлого года мне знакомы и надеюсь, что в недалеком будущем мы будем иметь удовольствие принимать вас в действительные члены отдела.

– Признательны вам, господин статский советник, за столь добрый отзыв о значимости деятельности военных топографов в изучении края, – сказал Михаил Казимирович, – постараемся и мы внести свою долю в это благородное дело.

– Я удивляюсь неутомимости самого Леонарда Петровича, – продолжал, Голомбиевский, после того как ушел Загурский. – Ведя большую преподавательскую работу в Девичьем институте, гимназии и реальном училище, он тянет на своих плечах всю организационную повседневную работу отдела, редактирует «Записки» и «Известия», корректирует поступающие материалы, тратит при этом своих средств больше, чем ему за исполнение должности правителя отдела положено.

– Я тоже не могу не поразиться его бескорыстности, справедливости и принципиальности, видя его дела, – добавил Андрей, – и еще заметно, что он оценивает деятельность членов общества не по их титулам и званиям, а по полезности для науки.

– Но милейший Леонард Петрович не прочь и титулованных особ если не в действительные члены привлечь, то в почетные или в соревнователей, – улыбнувшись, добавил Михаил.

– А что поделаешь, если денежные «концы с концами» сводить надо? – в тон ему спросил Андрей. – Я просмотрел в «Известиях» отчет за прошлый год, так там поступления составляют: 2000 рублей от казны, членские взносы по 25 рублей с человека и совсем крохи от реализации изданий, а расходы – и на содержание помещений, библиотеки, склада карт, архива, и на командировки членов по краю и в Петербург, и на издание «Записок» и «Известий», и на канцелярию.

– Я не возражаю против необходимости дипломатической сноровки со стороны Загурского и понимаю его заботу о вовлечении новых членов в состав общества, и тем более военных топографов, которые в командировках по смете Корпуса военных топографов, – сказал Михаил.

– Но ты заметил, что он ратует за вступление в Географическое общество тех, кто может быть полезен для дела, а не из-за 25 рублей членских в год?

– Не оспариваю его последовательности в служении науке и скажу, что поучиться у Леонарда Петровича есть чему, – заключил Михаил.

Позже Андрей не раз вспоминал этот разговор. Как непросто организовать поездку какого-нибудь ученого в труднодоступные места для изучения природных явлений, флоры и фауны, жизни и быта жителей, в то же время топограф, находясь там многие месяцы, только выполняя свои обязанности и инструкции, может принести большую пользу для науки.

С октября по апрель, больше чем полгода длится камеральный период работ топографов на Кавказе, но не всегда выкроишь время, чтобы полезно отдохнуть.

– Господа! – это Александров что-то затеял. – Есть предложение пойти сегодня вечерком в Артистическое общество, там труппа господина Усатова дает концерт.

– А что! Мысль стоящая, – подхватил капитан Кусиков, – нужно же когда-то просвещаться.

– Что-то поздно ты, Кусиков, спохватился, – отозвался степенный Калусовский, – сезон скоро закрывается в театре.

– Лучше поздно, чем никогда, – заступился Александров за друга.

– Да бросьте вы, господа, пререкаться, – не удержался Жуков-второй, – никуда вы не соберетесь, как будто впервые собираетесь в театр.

– Когда собирались, тогда и ходили, – не унимался Александров.

– Тогда припомни, когда ходил, что смотрел, – подзадоривал горячего «театрала» Николай Васильевич.

– Когда, когда, – покраснел Александров, – в парке бродячих артистов осенью слушал.

– Велико просвещение в балагане, – торжествовал Жуков, улыбаясь.

– А чего ты, Николай Васильевич, удовлетворение свое показываешь? – вмешался в разговор Голомбиевский. – Чем доволен?

– Пока что доволен тем, что мы способны иронизировать над собой. Значит, со временем начнем серьезно думать о просвещении, – посерьезнел Жуков, – иначе погрязнем в интеллектуальном невежестве.

– Может быть, и нет необходимости так сгущать краски, – стараясь не обострять спор, сказал Михаил, – не все могут вспомнить, когда они в театре были.

– Я, говоря так, и себя в виду имею. За лето в горах, где порой живой души не встретишь, так костенеешь, что зимы не хватает для того, чтобы переориентироваться в обстановке. И потому, живя зиму в таком городе, как Тифлис, не можем заставить себя пользоваться благами цивилизации, – зло продолжал Николай Васильевич. – Но ничто не может оправдать нашу инертность, и подумать об этом разговоре не мешает когда-то каждому из нас.

«А верно говорит Жуков. Ко всему человек может привыкнуть, даже к тому, чтобы отказать себе в самом необходимом, и как бывает трудно перебороть себя», – думал Андрей, слушая спор товарищей, хотя в эту зиму он дважды побывал в Казенном театре и недавно с большим удовольствием послушал грузинские народные песни в исполнении хора под руководством Ладо Агниашвили.

В 1886 году кавказским военным топографам предстояло выполнить большой объем работ. Пятигорское отделение должно было вести съемку в масштабе 1:21 000 на площади 300 квадратных верст, Нальчикское, Гунибское и Ботлихское – в масштабе 1:42 000, а триангуляторы перемещались в горы Западного Кавказа.

Пастухову был определен планшет в центральной части Андийского хребта, с высотами более 9 тысяч футов (2700 м).

– По наторенной дорожке снова едем, – заметил Федюкин, когда три отделения двинулись в Дагестан.

– Еще много предстоит нам пройти дорожек кавказских, – поддержал его Ильин, – на все наши жизни хватит, да еще и другим поколениям останется.

– Заметьте, господа, что, несмотря на трудности топографических работ в горах Кавказа, – включился в разговор капитан Первас, – удивительна продолжительность деятельности нашего брата здесь.

– Своим примером могу засвидетельствовать притягательную силу этого края, – подтвердил Федюкин, – а за время моего пребывания здесь я не помню случая, чтобы кто-то пожелал покинуть Кавказ, уходят либо с повышением по службе, после многих лет съемок, либо в отставку.

– Наверное, красота гор, многообразие ландшафтов, климат подкупают и увлекают? – спросил Кавтарадзе Федюкина.

– Вне сомнений, все это имеет значение, но велика сила фактора морального, ощущаемого, когда покоряешь невероятнейшие трудности, воздвигнутые природой, и наслаждаешься дикой красотой с высоты, когда она вся у тебя под ногами, – ответил Александр Николаевич.

– Этакое чувство владело, наверное, и Лермонтовым, когда он писал: «…чтоб вечно их помнить, там надо быть раз: как сладкую песню отчизны моей люблю я Кавказ», – продекламировал Голомбиевский.

– Вот так и есть, – улыбнулся Федюкин, – мы с вами как увидели его, так и остались здесь, чтобы полюбить на всю жизнь этот кусочек отчизны.

Пылит горячая дорога, морит колышущееся марево, смолкает разговор, и только мерный перестук подков отмечает движение вперед, туда, за зубчатую линию гор, что граничат с высокой синевой неба.

База третьего отделения – аул Ботлих, куда и следовало оно, снова через Кодорский перевал и по долине реки Андийское Койсу.

Дикие, иссушенные склоны Снегового с запада и Богосского с востока хребтов сжимают долину реки, где изредка встречаются небольшие аулы, окруженные садами и нивами.

– Сколько же нужно труда, чтобы отвоевать от горных круч эти маленькие кусочки полей, – вслух передает свои мысли Черданцев.

– К тому же представь, что несколько раз в году эти поля, со всем, что могло вырасти, потоками воды сносятся, – подсказал Шарифов.

После полудня миновали аул Агвали, а через три часа, обогнув крутой изгиб реки и двинувшись от нее к южным склонам Андийского хребта, всадники вступили в раскинувшийся на отрогах каскадами саклей Ботлих, через который проходят важные дороги Внутригорного Дагестана на Хунзах, Шаури и в Грузию, в Карату и Чечню.

– В Ботлихе жить можно, – заметил Пастухов, обозревая аул с его обширными садами и пашнями.

– Не горюй, – улыбнулся Голомбиевский, – говорят, твоя Мехельта не хуже.

– Что Мехельта, коли этот аул вне моего планшета. Жить-то придется на Цоболго, – возразил Андрей, – а там, как тебе известно, одни скалы дикие, ветры северные и никаких хлебов.

– Если совсем будет невмочь, Андрюша, – шутливо продолжал Михаил, – то спускайся ко мне в Анди, я тебе еще одну бурку андийскую подарю, в этом ауле их исстари делают.

На следующий день, переночевав в Ботлихе, Пастухов с командой казаков выехал к месту съемки, на южные склоны горы Цоболго.

* * *

Более двухсот квадратных верст пришлось снять Пастухову на высотах до девяти тысяч футов, а это значит, что ему и его казакам надо было не каждую версту, а каждую квадратную сажень пройти, обследовать, нередко не идя по ней, а ползая по скалам и осыпям, по тропинкам, доступным для кавказских туров. Итог работ – испещренный до черноты лист ватмана, несколько журналов полевых наблюдений, дневник и сведения для военно-топографического описания, мешок с образцами пород и несколько папок гербария. Немного, но весьма объемно по содержанию. Пять месяцев упорного труда и неполные два хурджина поклажи. Кто же может справедливо оценить труд топографа? К сожалению, мало кто. Большинство людей о нем понятия не имеют. А жаль!

Отпуск – и снова камеральные работы. И так из года в год. Не слишком ли однообразно?

– Андрей Васильевич! – окликнул Пастухова капитан Гедеонов, когда тот, засидевшись в чертежной, собирался уходить домой. – Сегодня Леонард Петрович приглашал желающих в канцелярию Географического общества, он собирается сделать какое-то сообщение.

– Так я же не член общества, Дмитрий Данилович!

– Он подчеркнул при этом, – продолжал Гедеонов, – что желает видеть как можно больше военных топографов, так что если время есть свободное, то сразу же и направимся туда.

– Я с удовольствием, Загурский без нужды занимать время не будет.

– А! И вы в канцелярию? – встретил вопросом удовлетворения подполковник Гладышев Гедеонова и Пастухова у входа в канцелярию.

Десятка два собравшихся с трудом размещались в небольшом помещении канцелярии.

– Вы, господа, извините за неудобства, но я не задержу вас долго. Дело в том, что отделом получено письмо уважаемого Александра Ивановича Воейкова, нашего коллеги по Географическому обществу, в котором он обращается с просьбой еще раз подчеркнуть важность и необходимость усилий по организации общественных постов для проведения метеорологических наблюдений и широкого приобщения к наблюдениям отдельных корреспондентов, – начал Леонард Петрович и затем продолжил: – Что касается последних, то к ним, прежде всего, мы имеем возможность отнести вас, военных топографов, в чем, за многие годы деятельности ряда поколений, в лице вас и ваших предшественников, практически убедились.

Загурский прочел письмо, в котором Воейков подробно излагал формы и способы наблюдений за явлениями природы и извещений об их результатах.

– Если ко мне нет вопросов, – сказал в конце своего сообщения правитель дел Кавказского отдела Географического общества, – то послушаем рекомендации Аркадия Викторовича Вознесенского.

Вознесенский, наблюдатель Тифлисской физической обсерватории, сделал разъяснение по некоторым элементам наблюдений и представил список статей по обсуждаемому вопросу, опубликованных в печати для желающих более подробно ознакомиться с ними.

– Господа метеорологи думают, что нам больше нечего делать, как только за погодой следить, – посмеивается Самсон Сергеевич Завриев, когда начали расходиться по домам топографы.

– А чего тебе за ней следить? – шутит в ответ Поликарп Артемьевич Ильин. – Она сама за тобой всю жизнь следит, чтобы омрачить твое топографическое настроение, а ты изредка, при аномалиях, зафиксируй ее выдающиеся фокусы.

– Шутки шутками, а Александр Иванович Воейков придает особое внимание корреспондентам-любителям в системе метеорологических наблюдений, – заметил Гедеонов. Ведь у нас еще редка сеть специальных постов и станций, и в недавно изданном труде «Климаты земного шара, в особенности России», за который он награжден большой золотой медалью Географического общества, использованы результаты наших наблюдений.

– Я вспоминаю прошлый приезд Воейкова в Тифлис, тогда он убедительно призывал военных топографов к наблюдениям за явлениями природы в местах работ, где метеорологам бывать не приходится, – дополнил подполковник Гладышев.

– Коли надо, то надо, – подтвердил свое согласие Пастухов.

– Таких «надо» у нас получается изрядно, – высказал свое мнение Фергис.

– Господин штабс-капитан! – не утерпел Голомбиевский. – Как вы слышали, нас только просили.

Андрею не раз приходилось слышать такие просьбы на общих собраниях Кавказского отдела Русского географического общества, куда он приходил, чтобы специально ознакомиться с ними и получить нужную консультацию, возможно шире познать потребности науки и быть полезным, насколько это возможно совмещать со своими основными обязанностями военного топографа. Но зато есть хорошая возможность самому приобщаться к интересным вопросам.

Если Густав Иванович Радде делает сообщение о своих последних путешествиях по неизведанным уголкам Закавказья и с красочными подробностями описывает жизнь и быт народностей, их населяющих, то у него возникает вопрос, как же он, Пастухов, проходит мимо таких явлений, бывая в тех же районах.

– Господа! – призывает Радде. – Не обязательно быть этнографом, чтобы осознать необходимость изучения условий существования людей, не по своей прихоти прозябающих в полудиком состоянии и нуждающихся в помощи цивилизованных сородичей. Вам, здесь находящимся, вполне посильно это – сделать по ходу своих дел определенные наблюдения, а выводы из них сделают специалисты. Что касается программы наблюдений, то загляните к нам в музей, и мы ее вместе наметим.

Невозможно остаться равнодушным к картам и схемам, которые демонстрирует геолог Спиридон Егорович Симонович. Он посвящает слушателей в не совсем понятные пятна структур геологического строения Кавказа и Закавказья, убедительно доказывает по ним, что не так давно были расшифрованы загадки апшеронской нефти, чиатурского марганца и ткибульского каменного угля.

– Среди ваших красочных пятен на схемах встречается много белых, – раздается голос из зала. – Что они означают? Вы о них умалчиваете.

– К нашему общему огорчению, белые пятна красноречиво сами о себе говорят, – разводит руками геолог, – попробуем вместе с вами стереть и их с «лица» Кавказа и Закавказья.

Как только стало известно, что в 1887 году предстоит работать в Чечне, Андрей зачастил в библиотеку, подбирая статьи, заметки и другие материалы по Чечне и особенно по верховьям реки Шаро-Аргун, берущей начало на склонах высочайших гор Главного Кавказского хребта – Тебулосмта и Диклосмта. Его планшет приходился на район глубоких долин и ущелий, носящий название Ичкерия.

– Господа! – говорил генерал Жданов на совещании перед выездом в поле. – Не мне вас предупреждать о необходимости соблюдать осторожность при работах в районах, до недавнего прошлого бывших полем битв, но сейчас считаю необходимым напомнить, ибо некоторые отделения отправляются в Чечню, где всего десять лет назад вспыхнуло восстание, возглавляемое Алибеком. В нем приняли участие многие жители Ичкерии, и, по имеющимся сведениям, некоторые из них до сих пор бандитствуют в горах.

«С чеченцами, – читал Пастухов в „Письмах с войны“ А. П. Ермолова, – народом сильным, живущим в состоянии совершенного равенства, не признающим никаких между собой властей, а потому и зависимости, употребляю я единственное средство – терпение».

– Коли Алексей Петрович, «генерал Ермол», как его звали горцы, и то взывал к терпению по отношению к чеченам, – заметил Голомбиевский, когда Андрей прочел ему выдержку из книжки Ермолова, – то нам его советом пренебрегать нельзя.

– Я бы сказал, что в отношениях с людьми больше терпимости проявлять нужно, это как-то более взаимоприемлемо, – заметил Андрей.

– Послушай, Андрей, что пишет в сообщении о прошлогоднем своем путешествии по Ичкерии Россиков, – обратился Михаил Казимирович: «…Ущелья боковых хребтов Главного Кавказского хребта, Передового и Скалистого, скудны природой и неблагоприятны для оседлой жизни, тем не менее здесь, наперекор всему, на каждом шагу ютятся аулы, отселки и много развалин построек (памятников прошлого). Нищета и бедность всюду. К юго-востоку, на смену суровым ущельям, занимаемым галгаевцами, идет значительная котловина, занятая Акинским обществом. Котловина носит характер плоской возвышенности, сильно всхолмленной, изрыта глубокими балками и покрыта роскошными лугами.

Отсюда на юго-восток тянутся длинные, глубокие, густо-лесистые ущелья Шар и Чанты-Аргунов с их притоками, заселенными многими обществами, отчасти из рода Шато, а отчасти признающими себя выходцами из Тушетии, Хевсурии и Западного Дагестана. Эти общества живут в лучших условиях, чем галгаевцы, а также, как Шароевское и Химоевское, считаются житницей области».

– Значит, в этом году мне повезло, – заметил, улыбаясь, Пастухов, – харчем команду обеспечу, и скучно не будет, кругом люди будут.

– Да и будет где проявить терпимость в отношениях с ними, – в тон ему сказал Голомбиевский.

В этом году отделение Жукова-первого должно будет базироваться в крепости Ведено, и следовать предстояло тем же проторенным путем, через Кодорский перевал и Ботлих.

* * *

Миновав Ботлих, по серпантину дороги, извивающемуся по склонам Андийского хребта, всадники поднялись на перевал Харами высотой 7110 футов (2177 м). Позади – застывшие валы горного Дагестана, пройденные ими в прошлые годы, впереди – Чечня с глубокими ущельями, уходящими на север, в дымку далеких равнин.

– Господа! – обратил внимание офицеров Василий Васильевич. – Небезынтересно обозреть чудное природное явление, коли такая возможность у нас имеется: мы все вместе проберемся к озеру Кезеной-Ам, а потом разъедемся по своим участкам. К озеру проложена прекрасная дорога, она называется Царской, построена к приезду на Кавказ государя Александра II, который побывал на озере в 1871 году.

– Жаль, что цари редко ездят по империи, – отозвался кто-то из офицеров негромко, – а то сколько хороших дорог было бы у нас.

А озеро действительно предстало таким, что царского взгляда, вне сомнений, достойно. Обширный глубокий провал с отвесными берегами, как огромное око земли, которое гляделось в синеву неба, зеркальная гладь его изумительно чистой и холодной воды отражала бездонность его.

– Непостижимо! – воскликнул Голомбиевский. – На такой высоте и столько воды в нем, что началом речки служит.

– Друзья! – крикнул Векилов, первым подоспевший к берегу и взглянувший за его край. – В нем рыба есть!

– Да и рыба-то не простая, а царская, – подхватил Александров, увидевший огромную форель с линиями радужных точек вдоль спинки и боков, приткнувшуюся к обрыву на небольшой глубине и грациозно шевелящую плавниками.

– Все верно, – улыбается Жуков, – сказочное озеро, сказочная рыба, да и о происхождении его не то сказка, не то легенда ходит, что на этом месте некогда аул богатый стоял, Кезеной. Прогневали его жители Аллаха, и в наказание за грехи проглотила их бездна.

Долго восхищались топографы и казаки озером, водицы его испили, лошадей напоили, отдохнули и двинулись дальше, кто на Ведено, кто на свои участки, выбирая более короткий путь по тропинкам к аулам, что кое-где просматривались в далеких долинах.

Пастухов со своей командой начал спуск по долине речки Анцалта, берущей начало из озера. Миновали развалины аула Тундухой, разрушенного Шамилем за непокорность, и, оставив круто свернувшую влево речушку, своим ущельем разрезавшую Снеговой и Андийский хребты, через аулы Босхай и Керц вышли в долину реки Шаро-Аргун.

– Ваше благородие! Кругом в горах много леса, а сакли у чеченов то из камня, то глинобитные, – в недоумении говорил казак.

– Леса казенные, не разрешают рубить, – пояснил Пастухов.

– Смотрят на нас чечены недружелюбно, – заметил другой казак.

– Они, как и все горцы Кавказа, гостеприимны, если к ним с миром человек идет. О наших намерениях они не знают и потому относятся с подозрением к нашему неожиданному появлению в их аулах, – сказал Пастухов. – Кроме того, десять лет тому назад нашим войскам пришлось усмирять восстание в этих аулах, так что обиженных здесь немало.

– Того и гляди, что прирежут, они народ отчаянный, – высказал свое мнение старший команды.

– Что-что, а осторожность соблюдать придется. Это вам, казаки, не в тифлисской казарме жить, – подчеркнул еще раз Пастухов сложность обстановки и продолжал: – И среди недругов иногда жить приходится. Заметили, казаки, что ребятишки нас встречают далеко за аулом? Это значит, что о нашем передвижении далеко впереди знают. Так у них быстро все новости передаются, а мы ничего не замечаем. Так что они всегда будут о нас знать все, и то, как мы себя вести с ними будем.

После полудня команда въехала в аул Химой, центр Шаро-Аргунской общины, и вездесущие ребятишки без расспросов, перебивая друг друга и отчаянно жестикулируя, повели всадников к сакле старшины.

Сакля старшины Али-Магомы заметно отличалась от остальных, большой сад окружал несколько строений и вместительный двор, туда направился десяток верховых.

У входа в саклю, держась за столб, поддерживающий навес, стоял пожилой, тучный, небольшого роста чеченец в солдатской гимнастерке с красными погонами, без пояса и в фуражке с красным околышем. На груди висела медаль. Взгляд был насторожен, старшина не знал, по какому случаю в аул неожиданно приехал офицер с казаками.

– Салям алейкум! – поздоровался Пастухов, соскочив с лошади и подходя к старосте.

– Салям, салям! – ответил тот, подходя к приезжему и подавая руку.

– Вот мои бумаги, – сказал Пастухов, протягивая старосте предписание, подписанное правителем Терской области.

Увидев на бумаге нужную печать и знакомую подпись, староста понял, что документ законный и прибывший офицер к его делам отношения не будет иметь. По опыту он знал, что ревизоры начинают не с предъявления бумаг, а с претензий, чтобы потом урвать с него побольше.

– Я расположусь на постой в ауле Киселой, – пояснил приезжий, – а вас прошу дать указание, чтобы население не противилось покупке хлеба и фуража, платить буду хорошо.

– Не волнуйся, начальник, все будет хорошо, – на ломаном русском языке ответил староста, крикнул по-чеченски одному из парнишек, столпившихся в воротах: – Ахмет! Беги в Киселой к Мухаммеду и скажи, чтобы принял русского офицера с казаками.

Пастухов приказал одному из казаков посадить паренька к себе на коня и, поблагодарив старосту, выехал со двора.

«Начало благоприятное», – думал Пастухов, он всегда довольствовался самым необходимым и не утруждал население своими заботами, у каждого их много.

Миновав Химой, Пастухов обратил внимание на необычную для гор широкую долину: пологие склоны пестрели разноцветными заплатками обрабатываемых участков, по дну сверкала узкая ленточка речки. Это было Цесинское ущелье с речкой Амуга-Ин, славившееся хлебопашеством в Ичкерии.

Вид окружающих гор резко изменился. Теперь везде торчали черные обнажения шиферного сланца. Лесных участков становилось все меньше, редколесье сменялось отдельными фруктовыми деревьями. Горы сжимали Шаро-Аргун, и ее бурный поток клокотал меж скалистых берегов.

Проезжая мимо аула Шарой, Пастухов с удивлением рассматривал сохранившиеся старинные башни, служившие жителям убежищем при нападении врагов. Дальше долина расширялась, дорога петляла между холмами, сбегая вниз к Хакмадольскому боковому ущелью, слева затененному густым смешанным лесом из ясеня, клена, кустов боярышника и обнаженному справа, покрытому многоцветными лугами с раскинувшимися кое-где широкими купами шиповника и барбариса.

Поздно вечером Пастухов с командой обосновался в пустовавшей сакле. Как ни уговаривал он сопровождавшего их паренька остаться ночевать, тот в ночь убежал в свой аул.

Аул Киселой оказался удобным пунктом, откуда Пастухов, совершая выходы по расходящимся ущельям рек Шаро-Аргун, Дондиахке и Харгавс-ахке, без лишних переходов охватывал работами обширный участок планшета, от жарких цветущих долин до еще глубоких снегов и ледников Чешосмты и Доносмты, Большой Качу и Кавтрисмты, горных вершин Главного Кавказского хребта; Холиан-корт и Блум-корт – Снегового хребта.

Сам аул смотрелся небольшим серым пятном на зеленеющем весенними травами склоне Киселой-ламы, одного из отрогов горы Чархуныш-корт. Ниже аула раскинулись обширные поля, а над ним высились скалы.

В ауле насчитывалось 47 дворов, 264 жителя, в основном они занимались скотоводством и землепашеством, выращивали пшеница и ячмень. Женщины и дети целыми днями копошатся на нивах, а мужчины пасут скот, заготовляют сено, охотятся, ловят рыбу в речках. Днем в ауле только старики. Никого не остается летом в темных сырых саклях, даже спят все на крышах, на свежем воздухе.

В этом году предстояло много работы по сбору этнографических сведений, на планшет приходилось несколько десятков аулов. Значительный интерес представляли сведения по флоре и фауне, по геологии.

– Ваше благородие! – кричит казак, поднявшийся на выдающийся уступом отрог. – Тут какое-то красное пятно на снегу.

– Может быть, это кровь козла, то ли раненного, то ли убитого охотником? – спросил Пастухов.

– Нет, ваше благородие, пятно большое и шевелится, – поясняет казак.

Приходится подниматься. Оказалось, что на снегу обосновалась колония каких-то козявок, очень мелких насекомых ярко-красного цвета. Пастухов не встречал таких и набрал полную коробку из-под спичек.

– Ваше благородие! – улыбаясь, обращается однажды один из казаков, что оставался на базе при выходах команды в поле. – Все приходящие к нам в саклю чечены, кто со смехом, кто с опаской, показывают на развешенные на веранде травы, ветки и цветы и спрашивают, что не колдуны ли мы и нельзя ли ходить лечиться к вам?

– И что же ты им отвечаешь в таком случае?

– Сказал, что приходите, вылечим.

В аулах, где кроме знахарей не было никаких лекарей, Пастухову и раньше не раз приходилось оказывать местным жителям помощь то лекарствами, то перевязочными средствами из той скромной аптеки, что была в команде, и тогда жители проникались большим доверием к русским, помогали в приобретении продуктов.

Еще в первые дни работ, ночуя в горах, Пастухов слышал неясные звуки сверху, напоминающие «разговор» птиц, когда они стаями летят к местам гнездований или в теплые края после лета у нас, но убедиться в этом не мог, хотя и казаки, и местные жители говорили, что весной и осенью стаи птиц летят через горы высоко в небе.

«Как же так, – говорил про себя Андрей, – ученые, орнитологи пишут, что Кавказские горы перелетным птицам недоступны?»

– Чего это ты, Семен, ногой пнул? – спохватился Пастухов, когда, идя за казаком, увидел, как тот носком сапога, с озорства, отбросил под снежный уклон комочек, напоминающий растрепанного птенца.