Текст книги "Андрей Пастухов. Кто он?"

Он выхлопотал себе длительную командировку в Пулковскую обсерваторию, основанную В. Я. Струве и им руководимую, для совершенствования своих знаний в астрономии и геодезии и изучения полученных из-за границы новых, более совершенных геодезических инструментов.

Возвратившись на Кавказ, Иосиф Иванович приступил к разработке проекта Закавказской триангуляции, который и был утвержден в 1846 году.

План работ был рассчитан на 6 лет, и уже весной 1847 года Ходзько сам приступил к измерению начального базиса длиной в 8,5 версты по правому берегу реки Куры близ Шамхорской станции.

Вплоть до 1853 года, с апреля по ноябрь, трудились триангуляторы и топографы над воплощением плана триангуляции в натуре, причем все самые трудные и ответственные наблюдения вел сам Иосиф Иванович, выполнив половину всех триангуляционных работ. Так, в 1847 году он поднялся на Алагез (Арагац), где ему с командой пришлось прожить восемь дней, для того чтобы отнаблюдать созданный на вершине пункт. 31 июля 1850 года Ходзько начал восхождение на Большой Арарат с той же целью. Его сопровождали ученые Ханыков, Услар, Мориц, топографы и 60 казаков. В труднейших условиях непривычной высоты, туманов и снежных бурь в течение недели Иосиф Иванович наблюдал 134 направления на главные пункты Закавказской триангуляции, включая Эльбрус и Казбек.

В 1851 году он на горе Галавдур наблюдал солнечное затмение.

К 1854 году были завершены основные работы по развитию триангуляции. Было определено 1386 тригонометрических пунктов, ставших основой предстоящих топографических съемок.

6 декабря 1853 года Ходзько производится в чин генерал-майора.

С организацией в Тифлисе в 1850 году Кавказского отдела Русского географического общества – он его член-учредитель.

«Какой же силой воли, устремленностью и какими познаниями нужно было обладать, чтобы так четко представлять себе нужды и цели, так умело организовывать работы? – думал Андрей, читая о Ходзько. – Недаром его прозвали „отцом Закавказской триангуляции“».

Как только в 1854 году командующим отдельным Кавказским корпусом был назначен Николай Николаевич Муравьев, старый знакомый Ходзько по походу на Босфор, который хорошо понимал значение карт в войне, то, по его представлению, при корпусе был сформирован геодезический отряд, в задачу которого входило создание карт и составление описаний на участки боевых действий в предстоящей кампании против Турции.

В развернувшихся операциях, организуя работу отряда, Иосиф Иванович принимал и непосредственное участие в баталиях, как было на реке Чолоке, когда русские войска под командованием генерала Андроникова разбили большой отряд турок. За храбрость Ходзько был награжден орденом Станислава I степени.

Перед штурмом турецкой крепости Карс, когда нужно было планировать эту операцию, генерал Муравьев выделил для прикрытия работ по съемке окрестностей крепости четыре батальона пехоты, два казачьих полка и 8 орудий. На открытой для обзора врага местности генерал-майор Ходзько с подпоручиком Писарским, прикрываемые действиями войск прикрытия, произвели съемку и представили нужную карту. Русские войска одержали победу, за которую генерал Муравьев получил к своей фамилии добавление – Карский.

В последующих боях на эрзерумском направлении геодезисты и топографы отряда своевременно обеспечивали боевые действия войск.

«Вот ведь какое большое значение имеет топографическая карта и описания местности для планирования и ведения боевых действий», – вспомнил Андрей недавний спор офицеров-топографов с офицерами других служб на одном из совещаний в штабе округа по вопросу взаимодействия войск в прошедших операциях в войне с Турцией. Некоторые – до сих пор не понимающие изменившихся форм и методов войны – сторонники борьбы «рать на рать» в чистом поле о значении карт не имели понятия, а самих топографов именовали «табуреточной кавалерией».

События и время не раз посрамляли незадачливых стратегов, но они нередко произрастали на поле брани и действия их стоили крови русского солдата.

В 1858 году, после того как Кавказский корпус был преобразован в отдельную армию, созданный при ней военно-топографический отдел возглавил генерал-майор И. И. Ходзько.

В последующие годы И. И. Ходзько занимался планированием и осуществлением связи Крымской триангуляции с Закавказской, созданием Кавказской триангуляции (на Северном Кавказе, а с завершением в 1859 году войны в Дагестане и восточнее), лично производя наблюдения на пунктах, на заоблачных высотах. Последний пункт отнаблюдал Иосиф Иванович, когда ему было 65 лет, на одной из горных вершин Западного Кавказа. Сорокалетняя деятельность Ходзько была отмечена орденом Белого Орла и денежной рентой на 12 лет. С 1862 года он генерал-лейтенант.

Военно-топографический отдел приступил к созданию и изданию новой десятиверстной топографической карты на весь край, которая отличалась бы полнотой отражения элементов местности и точностью их положения в плане и по высоте.

В 1867 году, выйдя в отставку, И. И. Ходзько сдал свою должность ученику и помощнику по службе – полковнику И. И. Стебницкому.

В 1868 году Иосиф Иванович за большие заслуги в области картографирования края и активную работу в составе Кавказского отдела Географического общества, в котором он в течение 23 лет исполнял обязанности помощника председателя отдела, был награжден высшей наградой общества – Константиновской золотой медалью.

Кавказским отделом была учреждена специальная премия имени И. И. Ходзько в 1500 рублей, которая начиная с 1871 года присуждалась членам отдела за лучшие работы по изучению и описанию края.

Скончался Иосиф Иванович в 1881 году, 21 февраля, в Тифлисе.

Благодаря самоотверженной деятельности таких выдающихся топографов, как Ходзько, его учеников и сподвижников, в середине XIX века была заложена основа для создания топографических карт более крупных масштабов, а введение с 1863 года новых условных знаков и изображения рельефа горизонталями, поступления на вооружение топографов с 1868 года нового кипрегеля позволяло придать картам необходимую полноту и точность.

С 1866 года в Закавказье были начаты съемки топографических карт в масштабах: 250 сажен в дюйме (1:21 000) – для густонаселенных районов, 500 сажен в дюйме (1:42 000, верстовка) – для менее обжитых районов и 1000 сажен в дюйме (1:84 000, двухверстка) – для необжитых, труднодоступных горных областей, с сечением рельефа, соответственно, 2 сажени, 5 и 10 сажен.

В биографии Ходзько перед Пастуховым предстала история предшествующих дел военных топографов Кавказского топоотдела, к счастью, с некоторыми из них предстоит продолжить их дело и ему, перенимая и совершенствуя их опыт.

– Итак, господа офицеры и топографы! – обратился подполковник Близнецов к собравшимся топографам отделения. – Записывайте в свои журналы текст задания на производство съемок на 1883 год. Номера назначенных каждому из вас планшетов и их площадь известны, окончание полевых работ – к октябрю. Моя база в ауле Дылым, что на реке Терегуа, правом притоке реки Акташ. Готовность к переезду в район работ – конец апреля, что будет уточнено приказом по отделу. В этом году одно отделение будет продолжать съемки на восток от Военно-Грузинской дороги, в Тианетском уезде, в котловине между Картлийским и Кахетинским хребтами, южными отрогами горы Барбало Главного Кавказского хребта, остальные же – по Северному Кавказу и Дагестану, от Владикавказа до Темир-Хан-Шуры, начиная с предгорий его.

– Нам еще повезло, – не удержался штабс-капитан Шарифов поделиться своими мыслями вслух, как только начальник отделения окончательно сообщил о месте работ, – масштаб верстовки хотя и строг, но площадь «божеская», не то, что десятиверстка.

– Да и высота предгорий не столь значительна, – подхватил штабс-капитан Шебанов.

– Послушайте, господа! – прервал разговор Голомбиевский. – Я вам прочту выдержку из недавнего сообщения одного известного натуралиста: «Предгорья тянутся неширокой полосой с 20–50 верст высотой над уровнем моря 600–800 сажен, иногда доходя до 1200. Рельеф представлен четко выраженными передовыми хребтами с резким переходом от равнины к горам, с большим количеством низменных участков и котловин. Горы, как правило, покрыты лугами со злаково-полынными травами, которые перемежаются обширными зарослями кустарника и широколиственного леса. Климат более влажный, чем вокруг».

– Данные удовлетворительны, господа топографы. Так что не унывайте – и за дело! – отозвался на сообщение поручик Векилов.

– Первым делом нужно решить, господа, кому бежать на базар за яичками, – объявил поручик Винников.

– Все решено давно, – заявил решительно, посмеиваясь, Федотьев, – Кебадзе, он выберет самые крупные яйца и по дешевке.

– Я не возражаю, – кивая головой в знак согласия, сказал с весьма серьезным видом тот, поглаживая пушистые усы, – но при одном условии, что вы сейчас назначите наивысшую цену, а все остальное на моей совести.

– Твое счастье, что мы не сомневаемся в твоей совести и доверим сие дело и деньги, – рассмеялся Николай Васильевич Жуков, – знаем, что много на этом не заработаешь.

– Обижаешь меня Жуков, нехорошо, не такой я мелочный, чтобы бедняков обдирать, – нахмурившись и смеясь глазами, отвечал Кебадзе.

Скоро все планшеты сушились, расставленные вдоль стен чертежной, готовились журналы, производились проверки инструментов, вновь раскрашивались рейки. Царила обычная предполевая обстановка.

Прибыли казаки из полков, и в конце апреля вереница повозок и конных длинной цепочкой двинулась по Военно-Грузинской дороге на Владикавказ, преодолевая еще глубокие снежные завалы на Крестовом перевале.

От Беслана по дороге, идущей сначала по левому, а потом по правому берегу Сунжи, ехали под благодатными теплыми лучами весеннего солнца, пробуждавшего к жизни все вокруг. Склоны гор представали взору ковром, сотканным дивным мастером, располагавшим всеми цветами земли, проходившие короткие теплые дождики вызывали сильные испарения оттаявшей почвы, которые парили над землей, переливались волнами и искрились.

Миновали Грозную – теперь только по названию – станицу с такими грязными улицами, что лошади едва тянули повозки. После аула Гудермес отделения начали по одному подниматься в горы, и только одно третье отделение шло на восток все дальше и дальше, лишь после Хасавюрта свернув на Дылым.

Теперь горы высились впереди несколькими ярусами, изменяя с высотой окраску своих склонов. Изумрудная зелень сменялась темно-фиолетовым ярусом, над которым громоздились черно-лиловые кручи. В просветах клубящихся, фантастических наплывов туч перед путниками во всей своей угрюмой красоте вставал горный хребет Салатау.

Когда Пастухов с командой казаков пробирался по узкой, то взбегающей на крутые увалы междуречий, то ныряющей в глубокие ущелья потоков каменистой дороге, он все больше убеждался в ошибочности своих предположений о характере рельефа.

Не пологие, округлые формы, а узкие, скалистые отроги виднелись там, где ему предстояло работать.

– Каково настроение? – прежде всего спросил его подполковник Близнецов, приехавший к Пастухову в аул Гертма через два дня после того, как команда обосновалась в нем.

– Придется, ваше высокоблагородие, подстраиваться под рельеф, – невесело усмехнувшись, ответил Андрей, – сильно и глубоко изрезан весь участок работ, и связь между его частями чрезвычайно затруднена.

– Но и это обстоятельство не без преимуществ, – заметил подполковник, – при составлении съемочной сети будете засекать все выдающиеся на гребнях и склонах скалы, заметные деревья, кусты и другие предметы местности и после составления и уравнивания высот полигонов будете иметь густую сеть съемочных точек, надежных в плане и по высоте.

Два дня начальник отделения ходил с Пастуховым по его участку, показывая практически, как создать сеть опорных точек на основе всего трех геодезических пунктов, приходящихся на его планшет, и двух-трех направлений на зарамочные, по которым тоже можно ориентировать планшет, если пункты видимы на местности.

– А теперь скажите, – спросил подполковник, – в каких случаях и какими методами вы будете решать задачу Потенота?

Пастухов, перечислив методы и способы: Ламберта, Бесселя, Болотова, Лемана, Боненбергера, Нетто и Ганзена, подробно рассказал об условиях применения каждого из них.

– Вот и прекрасно, Андрей Васильевич, – впервые назвав Пастухова по имени, сказал начальник отделения перед отъездом, проникшись доверием к его познаниям и деловым возможностям, – смело приступайте к работе, а как исполните съемочную сеть, то доложите нарочным, я прибуду на приемку.

Начались дни постоянных трудовых переходов, редко где верхом, больше всего пешком, по тропам, проложенным над кручами животными, а чаще ползком по скалам, издирая в клочья обувь и одежду, царапая до ран тело, ломая ногти на пальцах рук, взбираясь на них или, что еще труднее, спускаясь.

Когда Андрей приступил к съемке рельефа, то убедился, что во всем этом хаосе разбираться придется долго и трудно. Придется применить все свои, хотя и не очень богатые, геоморфологические понятия о рельефе.

Главное, что уж очень, невероятно трудно выполнить основное правило топографа, которому он поклялся следовать в своей работе на съемке: «Не вижу – не рисую». Только это простое и мудрое правило обеспечит правильное понимание и отображение на планшете сущности всех элементов, составляющих геоморфологию участка и региона.

У него, молодого, сильного и уже познавшего Кавказские горы, порой не хватало сил после дня работы идти на базу, и тогда ночевали на точке, прямо там, где застала ночь, пристроившись где-нибудь среди скал или просто примостившись на узкой тропинке, выбитой на крутом склоне копытами животных. Для надежности подкладывали несколько камней под край тропинки, лишь бы не возвращаться на эту точку еще раз.

«А каково же беднягам-казакам, привычным к передвижению верхом на лошади по равнинам, так вот сразу и в горы, и ползать по скалам на высотах, на которых никогда не приходилось бывать?» – думал он, глядя на них, готовых уткнуться куда-нибудь, в любую расщелину, и ни есть, ни пить не надо, забыться бы только от усталости. А утром снова то же. Но не слышно ропота. Пожилые жилистые казаки подтянут слабого за руку в горку, поклажи взвалят на себя побольше. Только молодой, еще не поднаторевший в трудах и заботах, без смекалки, все равно устанет больше, но зато и отойдет быстрее, и песню казацкую затянет, от которой всем веселее на душе станет, а к утру и совсем оживет.

В первые дни, без привычки, очень трудно было, ноги подламывались, не шли ни вниз, ни вверх, а потом втянулись, как-то незаметно и забывать стали о болях в коленях и бедрах.

К тому же население кругом бедное, да и редки аулы наверху. С питанием совсем плохо, нередко сухарями да кашей довольствоваться приходится. Хорошо еще, если окажется вблизи кочевка, так молока или сыра купить можно.

Нарисовать на планшете рельеф, нанести все другие элементы местности и дать их оцифровку – еще не все, нужно дать описание многих характеристик, которые нужны для полноты сведений, но не отмечены на карте. Они будут издаваться отдельными документами и использоваться в случае необходимости.

Описание включает в себя сбор сведений о растительности, грунтах, проходимости троп и дорог, экономических возможностях населения, его национальном составе, жизни и быте, отношении к приезжим, о характере погоды и многом другом. Достоверность этих сведений – в их своевременном сборе на месте съемки, вот почему Андрей взял за правило ежедневно вписывать в журнал то, что узнал и увидел.

День за днем, под палящими лучами южного, жаркого солнца, в снегах высокогорья, под проливными дождями проходит лето, полевой период топографических работ, в результате которых везет топограф на зимние квартиры планшет, испещренный до черноты, журналы наблюдения, дневники описаний и коллекции растений, минералов, рисунки видов местности, встречающихся животных и птиц, насекомых. Выходит, что в топографе должен «сидеть» художник, чертежник, геолог, почвовед, ботаник, гидролог, гляциолог, этнограф, экономист, статистик, а на Кавказе – непременно и альпинист, метеоролог.

Военный топограф обязан представить карту и военно-топографическое описание к ней такими, чтобы обеспечивали войска и боевые действия всеми данными о местности и условиях.

Таковы требования к военному топографу. Не каждому дано быть полноценным военным топографом, тем более если своего желания к тому нет. Пастухов хотел быть таким и с каждым годом обретал все больший опыт и навыки.

С каждым годом все выше и выше поднимались триангуляторы по северным отрогам Главного Кавказского хребта, а за ними и съемщики.

– Друзья, – удовлетворенно потирая руки, по секрету решил поделиться капитан Кусиков, – все ближайшие годы предстоит не только снимать интересные в физическом отношении области, но и еще лучше познать народ, который около трех десятков лет вел войну с нами.

– Не с нами, а с Россией, – вставил пояснение штабс-капитан Фергис.

– Это как понимать? – взглянув на него, быстро спросил Кусиков. – Мы что, не Россия?

– Я хотел сказать, что нас на Кавказе еще не было, – покраснев, оправдывался Фергис.

– Тебя, и правда, не было, – не утерпел Жуков, – но мы, русские, были ли, не были ли, а всегда с Россией, и с нас спрос за прошлое и за то, что мы делаем сегодня.

– Вы, Николай Васильевич, очень широко размахнулись, – улыбнувшись, вступил в разговор Шебанов, – за всех хотите ответ держать. Осилите ли такую ответственность?

– Все вместе осилим, кивать ни на кого не будем, что сделали, за то и ответим.

– Перед кем ответ держать будете, если что не так сделали? – не унимался Шебанов, он всегда при случае не прочь «подзавести» темпераментного Жукова.

– Перед историей, – не принимая подвоха от собеседника, отрезал тот.

– Господа! – вмешался в спор товарищей Кусиков. – Вы правильно поняли тему, которую я затронул, но давайте спокойно выясним, кто же был прав в Кавказской войне…

– Ты, Кусиков, тоже берешься за непосильный вопрос, – перебил его Шебанов. – Как соизволил утверждать господин Жуков, только история рассудит, какая сторона была права, а какая неправа, начиная войну, мы же можем только свое личное мнение, да и то задним числом, высказать.

– Ну так скажи, дипломат, кто начал войну на Кавказе? – спросил Кусиков Шебанова. – Россия или горцы Чечни и Дагестана?

– Экий ты прыткий, капитан, – улыбнулся Шебанов, – тут без истории не обойдешься. Дружественные связи у России с горцами Дагестана с времен Ивана Третьего налаживались, при Петре Великом укреплялись, а по Гюлистанскому договору от 1813 года и Персия признала земли Кавказа за Россией.

– А как это сами горцы Дагестана и Чечни восприняли?

– Послушайте, господа! Разве непонятно, что только под покровительством сильной России могли жить мирно малочисленные народности Кавказа, – снова вступая в разговор, сказал Жуков. – Они и жили бы так, если бы не газават, объявленный имамом мусульманским Кази-Мухаммедом в 1830 году.

– Но Кази-Мухаммед был не один. Погиб он, в 1832 году его зеленое знамя газавата поднял Гамзат-бек, – сказал Кусиков, заостряя спор.

– А кто убил Гамзат-бека, – напомнил Жуков, – как не те же мусульмане, да еще и сподвижники имама.

– Кто спорит, среди горцев не было единства взглядов и действий. Но с 1834 года, когда газават возглавил Шамиль, они еще целых двадцать пять лет оказывали сопротивление могущественной России, – продолжал дотошный Кусиков. – В чем же была сила сопротивления и ее основа?

– Не было основы у газавата, был лишь религиозный фанатизм, умело используемый имамами в своих не столь широких интересах, – не унимался Николай Васильевич. – Мусульманский Восток не раз использовал его и, как правило, не в интересах народа.

– Нужно отметить, господа, что исламская религия очень строгая, даже жестокая, и потому имамам удавалось так долго разжигать ненависть к России под видом борьбы с иноверцами, гяурами, как называли русских, да и не только русских, а всех, кто исповедует другие религии, – высказал свою мысль долго прислушивавшийся к спору офицеров капитан Степанов. – Но это, может быть, не единственная причина газавата, и, будучи на съемках в Аварии, мы сможем кое-что понять при условии взаимопонимания с местным населением, понять, чего нам необходимо добиваться, чтобы не обострять его чувства, в том числе и религиозные.

– Вот это очень верно, капитан, смотрите, как дружно и давно живет Грузия в составе России, – сказал Кебадзе, до этого не вступавший в столь щепетильный разговор, и, обведя рукой вокруг и показывая на присутствующих топографов, продолжал: – Чего далеко ходить? Полдесятка национальностей среди нас, а трудимся и служим вместе и для всех, так что маленьким Чечне и Дагестану и другим народам в нашей семье место найдется для мирного благополучия.

– А все же Шамиль как личность и воин заслуживает исторического признания, – высказал свою мысль Векилов в паузе спора.

– Этого никто не оспаривает – его храбрость удивляла, – согласился Жуков, – но ведь ни его личные качества, ни мусульманский фанатизм не помогли ему объединить под зеленым знаменем все группы населения в Чечне и Дагестане. Повторяю, газават ни политической, ни национальной основы не имел в сопротивлении России и, безусловно, никаких надежд на успех тоже.

Андрей, внимательно слушавший спор старших товарищей, считал, что упустить из внимания этот вопрос нельзя. Ведь только уважение человеческих и национальных чувств местного населения с его стороны обеспечило благополучное завершение работ в прошлом году, а опыт общения с местным населением пригодится в будущем, в какой бы области Кавказа он ни работал. Ему очень хотелось побывать в аулах, которые часто упоминаются в летописи Кавказской войны, которую пришлось ему читать в библиотеке Географического общества, и посмотреть на местную жизнь самому.

В 1884 году его планшет приходился на район слияния двух самых значительных рек Дагестана, Андийского и Аварского Койсу, где начинается Сулак.

В этом году в отделе было решено следовать отделениями на полевые работы в Дагестан не окружным путем, через Владикавказ, а более близким, через Телави и Кодорский перевал, отказавшись вовсе от повозок.

– На сей раз посмотрим знаменитую Кахетию, – заметил Голомбиевский, заранее довольный предстоящим путешествием, когда отряд конных топографов и казаков, растягиваясь в цепочку, покидал Тифлис, чтобы подняться на западные склоны Иорского плоскогорья.

– Ты, Михаил Казимирович, не скромничай, – заметил на это Векилов, едущий с ним нога в ногу, – Кахетию видеть мало, ее испить надо.

– Нэ горюй, кацо, мне доверься, ведь я из Кахетии, – улыбается Кебадзе, едущий сзади и слушающий разговор Голомбиевского и Векилова.

– Вот кахетинец нашелся, – смеется Векилов. – Как я понимаю, ты бы носил фамилию Кебашвили, если бы из Кахетии был.

– Это неважно, все мы сыны своей родины, – тоже улыбаясь хитровато, говорит Кебадзе, – а в Кахетии мне бывать пришлось, снимал там, в Кварели. Так поверьте мне, в раю том я вас божественным кахетинским с головой залью.

– А что не делал этого богоугодного дела в Тифлисе? – заметил Голомбиевский. – Разве там того же кахетинского мало?

– Эх ты, какой непонятливый, – громко расхохотался Векилов, привлекая к себе внимание других офицеров, – в Тифлисе надо за него деньги платить, а за Алазанью по правилам гостеприимства кахетинцы даром угостят, да еще и с собой нальют. Понял?

– Как не понять, – тоже посмеиваясь в бороду, сказал Михаил, – если Кебадзе расщедрился, значит, за чей-нибудь счет, только не всегда сразу поймешь, за чей же.

– Нэ советую дружбу со мной терять, кацо, – ответил миролюбиво настроенный Кебадзе. – Мы еще не проехали Грузию, пригожусь.

Так, под мерный цокот копыт лошадей, коротая время в разговорах, шла колонна по вьющейся на склонах хребтов пыльной дороге на Телави. Слева все выше и выше громоздились зеленые отроги Сагурамского хребта, а справа – уходящие в дымку долины реки Иори рыже-зеленые увалы плоскогорья.

Спустившись в долину Иори и преодолев ее по шаткому узкому мостику, дорога, упершись в склоны Гомборского хребта, являющегося продолжением Кахетинского, вильнула вправо, к перевалу, через селение Гомбори. К вечеру отряд добрался до городка Телави, расположившись на ночлег в его окрестностях.

– Говоришь, Кахетию хорошо знаешь? – с усмешкой, обратился штабс-капитан Шарифов к Кебадзе. – Так почему она так называется?

– Смэешься, кацо, но я тебя посрамлю, – отозвался Кебадзе. – Жил-был царь Картлос, от имени которого произошло название Картлии, и когда у него подрос наследник Кахос, то отец выделил ему часть своих земель по долинам рек Алазани и Иори, где тот и царствовал, оставив в наследство потомкам свое имя в названии этих земель.

– Красивое название, – заметил Андрей.

– Э, дорогой, вот увидишь завтра утром саму Кахетию, тогда познаешь ее красоту.

Первые же лучи солнца, выкатывающегося огненным шаром из далеких вод Каспия, мгновенно вырвали из сумерек утра окутанную фатой дымки равнину и представили ее взору во всей благоухающей весенней прелести, а бело-красные пятна селений, раскинувшиеся редкой цепочкой вдоль отрогов Главного Кавказского хребта с севера и Гомборского с юга, придавали ландшафту долины Алазани обжитой, уютный колорит.

– Райский уголок, ничего не скажешь, – как бы угадывая мысли Андрея, восторженно заметил Раевский, подходя к задумавшемуся товарищу.

Когда тронулись в путь, то солнце уже жгло, ослепляя взор, и только легкий ветерок, набегающий изредка с гор, остужал зной. Скоро все утонуло в мареве знойного дня.

Все вокруг было заполнено изумрудной зеленью виноградников, прямоугольников темных полей и рощ плакучих ив, свесивших ветви до самой земли. Насколько охватывал взгляд – всюду сгорбленные серые фигурки людей, в одиночку, а то и семьями.

– Не райский вид у этих тружеников, – с грустью сказал Жуков, в который раз всматриваясь во встречающихся местных жителей, обожженных солнцем и утомленных тяжелым трудом, но неизменно приветствующих всех встречных приветливым «кагимарджос».

Несмотря на жару, никто из них не был обнажен, тело предохранялось одеждой от ожогов. Женщины закрывали лица платком, оставив щелочку для глаз, они были в широких и длинных платьях и нередко босиком.

Мужчины – в архалуках и чохах, подпоясанных ремнем, с каламанами на ногах и неизменными маленькими, из толстого черного сукна, круглыми шапочками на голове.

– Теперешние Адамы и Евы по замкам живут, а кормят их вот эти люди, которые о рае только в церкви слышат, но понятия не имеют о земле райской и тем более не поверят, если ты им скажешь, что Кахетия – это она и есть, – как бы отвечая на мысль, высказанную вслух Жуковым, тихо сказал Федотьев.

– Смотрите, господа, перед вами чудо, – обратил внимание товарищей Кебадзе на полуразрушенное сооружение, возвышающееся у самой дороги, где она пересекает реку Алазань, на высоком, поросшем кустарником и жесткой травой холме, – это остатки цитадели Греми, шестнадцатый век.

Среди остатков крепостных стен высились прямоугольники башен и два островерхих купола, один над крестообразной, другой над круглой башней собора. Сделав короткий привал, топографы по крутым склонам холма поднялись на венчавшие его развалины, восхищенные творением древних предков, подивились широте обзора, что открылась перед ними. Как на ладони была долина Алазани, серебристой змейкой сверкающей среди окаймляющих ее берега ив и колючих кустарников (дзедзви).

Теперь перед путниками, оставившими позади реку, у самого подножья темно-зеленых крутых отрогов возникла панорама обширной группы селений, куда и вела их все та же накатанная пыльная дорога.

– Как называется это село? – спросил Андрей Кебадзе.

– Здесь, Андрюша, не одно село, а несколько. Прямо, – махнул Кебадзе рукой вдоль дороги, – Греми, слева Шакриани, а справа Энисели. Это знаменитые своими винами села, здесь выращивают особые, самые лучшие сорта винограда.

– Жаль, что не можем попробовать винограда и оценить его вкус, – заметил Андрей.

– Не велика беда, Пастухов, суть вкуса не в винограде, а в том вине, что из него получено, – весело сказал поручик Джалалянц и повернулся к другу: – Так ведь, Кебадзе?

– Ты, как всегда, вэрно, кацо, говоришь, – в тон ему сказал Кебадзе, – а сейчас смотри, мы в том убедимся.

Навстречу всадникам, прижимаясь к обочине дороги, шла большая группа крестьянок и ребятишек с мотыгами на плечах, на черенках были нанизаны узелки, а в руках у многих были глиняные кувшины. Они шли на работу в виноградники, находящиеся нередко далеко от селений, в долине Алазани.

– Кто пить захотел? – крикнул Кебадзе.

– Неплохо бы холодной водички глоток пропустить, – отозвался Андрей.

Остановив лошадь, Кебадзе по-грузински обратился к ближней, пожилой женщине, и она, а за ней и все идущие с ней остановились и, сняв с плеч мотыги, достали из узелков кружки, начали наливать в них влагу.

– Господин подполковник! – крикнул капитан Кусиков Близнецову, старшему в отряде. – Позвольте остановиться, жажду утолить.

– Хорошо. С коней не сходить, – разрешил подполковник.

Весело переговариваясь между собой и посматривая на бравых офицеров и казаков, женщины наливали в кружки янтарное вино.

– Женщины! – смеясь, крикнул Кебадзе. – Мы просили у вас воды, господа офицеры вино не пьют.

Женщины, перебивая друг друга, громко, со смехом поглядывая на молодцов, объясняли Кебадзе по-грузински, что они, наоборот, воды не пьют, и протягивали кружки сгрудившимся вокруг них конникам.

Всем офицерам и казакам досталось попробовать настоящего кахетинского, для себя изготовленного, что хранится в огромных кувшинах, закопанных в подвалах каждого кахетинского дома.

Женщины отправились на свои виноградники с пустыми кувшинами, но еще долго был слышен позади их веселый говор и звонкие прощальные выкрики.

Улицы селений были пустынны, во дворах, за сеткой колючей живой изгороди, изредка виднелись согнутые спины занятых по двору стариков и старух, везде копошились, перекликались индюшки, курицы, в ручейках вдоль улиц купались, чистились утки.

В тени огромных груш, ореховых деревьев, смоковниц и развесистых яблонь царил освежающий полумрак.

Проследовав Греми, отряд пересек мелководную речушку и оказался в селении Сабуе, вытянувшемся вдоль неширокой долины, стиснутой крутыми лесистыми склонами отрогов гор.

– Что это за кровля такая? – спросил Ильин, увидев крыши, покрытые тонкими пластинами черного цвета значительных размеров.