Текст книги "Андрей Пастухов. Кто он?"

– Да, по правде сказать, нам все равно, где ночь провести, раз до Гуниба так и не добрались, – согласился Пастухов и кивнул в сторону горца: – Но это не беда, здесь и заночуем, по соседству с нашим знакомым.

Аварец расцвел в улыбке, но потом помрачнел, увидев, что всадники слезли с лошадей и начинают располагаться на отдых на небольшой ровной площадке среди кустарников на самом берегу журчащего ручейка, что бежит от пригорка, на котором стоит его сакля.

– Не обижайся, хозяин, – положив ладонь на его плечо, сказал Андрей, поняв гостеприимного горца, и заверил, чтобы не обидеть того своим отказом: – Мы сегодня твои кунаки, но нас много, и мы не поместимся наверняка в твоей кунацкой, а угощением твоим воспользуемся.

За годы работы на Кавказе, особенно в Дагестане, Андрей хорошо изучил законы гостеприимства горцев и их чувствительность к соблюдению обычаев, но за редким исключением не пользовался для ночлега кунацкими комнатами в саклях, где всегда можно было оказаться в сонме неприятных насекомых, скапливающихся в благодатной среде пуховых подушек и одеял, редко проветриваемых и выколачиваемых. Поэтому он под всякими благопристойными предлогами предпочитал ночлегу на пуховой перине ночлег на свежем воздухе, на полянке с сочной и душистой травой, завернувшись в бурку и положив голову на седло. До того как одолеет сон, так хорошо мечтается под звездным шатром южной ночи.

Аварец ушел в саклю, но скоро вернулся с двумя мальчуганами и принес кувшин молока, головку овечьего сыра и несколько ячменных лепешек. Пастухов подарил ему свой перочинный нож. Расстались друзьями.

Ранним утром Андрей вскарабкался на высокий уступ над дорогой. Внизу, в дымке, за каньоном реки, расстилалась широкая плоская равнина с редкими саклями и густой россыпью фруктовых деревьев, упирающаяся в пологие отроги седловины между взметнувшимися в небо отвесными, слоистыми лентами западного Гунибского плато. На юге среди густых лесных массивов виднелись белые отвесные стены огромных провалов, окаймленных по верху широкой причудливо изогнутой полосатой лентой уходящего в даль сброса.

«Какие же надо было приложить природе силы, чтобы дно морей так высоко вознеслось в небо», – подумал Андрей, окидывая взглядом весь этот хаос горообразования, который уместился на небольшой видимой площади.

Позавтракав, тронулись в путь. Впереди все ширился и наступал поражающий своим величием восточный край Гунибского плато.

– Неужели нам туда придется подниматься? – спросил один из казаков, показывая на приближающуюся отвесную стену, подпираемую снизу треугольниками серых осыпей, окаймленных густыми зелеными подтеками лесов и кустарников.

– Многое вы видели. Разве это самое страшное? – спросил вместо ответа Андрей.

– Не то чтобы испугался я, но как-то жутко становится оттого, что там можно быть, – путался казак в своих ощущениях от того, что сейчас представало перед его взором.

– А можешь представить себе, – продолжал разговор Андрей, – о чем думали наши солдаты, когда они двадцать шесть лет тому назад так же, как мы сегодня с вами, подходили к этой горе, на которой засели горцы под водительством самого Шамиля, готовые умереть за имама и веру, но не сдаваться?

– Знамо, им труднее было, на смерть шли. Мне не пришлось воевать, – продолжал казак, – но бывалые казаки рассказывали, что когда они шли в бой, то не о смерти думали, а о том, что впереди враг и его надо победить.

– Верно, братец, – согласился с простым, но справедливым рассуждением казака Андрей, – нам, не испытавшим тяготы войны, не ходившим в атаку на врага, невозможно представить, о чем бы мы думали в тот момент, в ту минуту смертельной опасности, но делали бы то, что требовал долг и приказ.

Когда всадники переехали по мосту реку, то по обеим сторонам петляющей по крутому склону дороги увидели разбросанные среди огородов и садов беленькие сакли. Всюду чувствовалась обычная мирная жизнь, и это впечатление не увязывалось в сознании с намерением, которым задался Андрей, организуя эту поездку. Хотелось представить, как летом 1859 года русские солдаты шли в бой по этим, теперь дышащим миром и покоем огородам и садам, как они взбирались по отвесным кручам, опоясывающим плато, под губительным огнем защитников его, под потоками огня, кипятка и камней. Подсознательно что-то мешало это представить, и Андрей не сопротивлялся, считая, что время и обстоятельства потом помогут.

Скоро дорога уперлась в каменную стену, подернутую увядающей зеленью плюща и колючих кустарников и источающую струи воды, устремляющиеся вниз по дорожной колее. Отвернув от непреодолимой преграды, дорога по уступу привела всадников к арке с толстыми железными дверьми.

– Вот так крепость! – не удержался один из казаков.

– Да, такое сооружение человеку не только создать не под силу, но и представить себе его трудно. А ведь на эти стены взошли русские солдаты, – удивленно рассматривая высокие отвесные скалы, сказал Пастухов. Возбужденный, ошеломленный увиденным, делился он своими мыслями с казаками, растерянно всматривающимися в острые выступы стены над ними, задравшими высоко головы и боящимися посмотреть вниз, где справа от обочины дороги было продолжение этих скал: – Признаюсь вам, братцы, читая рассказы о взятии этих стен, я не мог представить их на самом деле такими неприступными.

Хотелось всем не только посмотреть, но и пощупать когда-то грозные кирпичные колонны ворот, увенчанные стрельчатой аркой, а теперь побеленные и радующие взгляд своими пропорциями, и темные от времени огромные засовы, и крюки стальных дверей.

Пастухов не торопил столпившихся под аркой ворот казаков – не часто приходится знакомиться им с местами, столь богатыми историей, еще живущей в памяти их одностаничников; потомкам передадут казаки свое восхищение доблестью русского человека.

Пробираясь по карнизу, дорога все выше и выше взбиралась к верхней кромке скалы на самом краю, разорвав зеленый барьер кустарника, свернула влево и, обогнув церквушку, исчезла в широком просторе прямоугольника центральной площади Нижнего Гуниба, приютившегося на обширной и ровной площадке под навесом другой высокой, отвесной стены, вставшей на подступах к самому плато.

По всему периметру площадь была застроена, и от нее во все стороны отходили узенькие улочки, то взбирающиеся на некрутое подножье верхней скалы, то теряющиеся в расщелинах нижних обрывов, по которым теснились сакли с небольшими двориками, обнесенными невысокими стенками, сложенными из обломков скал.

По площади ходили местные жители, и несколько солдат небольшой группой стояли у одного из кирпичных зданий, теснившихся у обрыва.

Увидев подъезжающего офицера, солдаты отдали честь и внимательно присматривались к группе казаков, потому что их в гарнизоне местной крепости не бывало.

– Где размещается начальник гарнизона? – спросил Пастухов старого ефрейтора.

– Вон в том доме, – указал ефрейтор на стоящий в глубине небольшого садика опрятный кирпичный особнячок и махнул в другую сторону, где у длинного корявого бревна, укрепленного на врытых в землю столбиках, маялась пара местных лошадок, а в тени огромного орехового дерева сидела группа аварцев: – А коней можно оставить на коновязи.

Пока Пастухов представлялся начальнику гарнизона крепости, казаки от солдат узнали все о жизни в этом отдаленном от основных путей сообщения захолустье, поведав, к зависти тех, что они здесь проездом по пути в Тифлис.

– Долго мы здесь пробудем? – спросил старший из казаков начальника.

– Нет. Сразу движемся дальше, – ответил Пастухов, – там самое интересное для нас место.

Извилистой улочкой тронулись к крепости. Широкая дорога, сделав виток среди нагромождения песчаника, вскарабкалась на свисающий над аулом край обрыва.

Внизу как на ладони теснились прямоугольники крыш с кучками фруктовых деревьев и свечками пирамидальных тополей, придающих селению живописный вид.

Выше, над изогнутым склоном верхнего края террасы, возвышалось двухэтажное здание казармы с примыкающими службами, к которой вела вьющаяся змейкой дорога; другая, миновав вторые арочные ворота крепости, вдоль высокой из красочного кирпича стены с окнами бойниц шла влево, в обход скалистого края невысокого отрога, вставшего у входа во внутреннюю долину Гунибского плато.

Поднявшись во внутренний двор казармы, всадники спешились, их обступили офицеры и солдаты гарнизона, посыпались вопросы. Появление новых людей сразу же внесло оживление в опостылевшую однообразием жизнь крепости. Пастухов и команда стали гостями, радушные хозяева были рады дать им приют и оказать всяческое внимание.

– Счастливые вы люди, топографы, – говорил Андрею ротный, организовавший у себя обед в честь гостей, – свободно путешествуете, все время новые места, новые люди, а мы как в заточении прозябаем.

– Лично я завидую вашему положению, господин подполковник, но полагаю, что миссия ваша не менее важна, чем та, которую выполнили ваши героические предшественники, – заметил Пастухов.

– Вы, молодой человек, – рассмеялся ротный, – коли топограф, то значит и романтик, а я после пяти лет пребывания здесь стал законченным реалистом не в лучшем смысле этого слова. Вы на Кавказе не так давно, может быть, еще не все происходящее кругом смогли осмыслить, но мне кажется, что мы, сидя здесь, ничего полезного не делаем – ни для себя, ни для горцев.

– Позвольте не согласиться с вами, господин подполковник, – возразил Андрей, – мы и они, горцы, только начали познавать друг друга, а это начало всех дел. Как я понимаю, все мы, занимаясь каждый своим делом, хотим или не хотим, замечаем или не замечаем результаты своей деятельности, но они непременно будут.

– Вы не судите нас строго, – насколько можно добродушнее начал подполковник после паузы, внимательно всматриваясь в лицо собеседника, заметив, что гость сам смутился от высокопарности выражения своего мнения, – против ваших суждений было бы глупо возражать, но условия нашего существования не до таких еще казусов доводят.

– Скажите, пожалуйста, в вашем гарнизоне не проходит кто-либо службу из тех служивых, что были участниками боев здесь, на плато?

– Таких уже нет, – развел руками ротный, – но я сменил ветерана, и он многое мне рассказал, показывая на месте, как и что тогда было.

– Вы бы не поделились со мной сведениями, которые памятны вам?

– Непременно, – не раздумывая, согласился подполковник, – чем больше людей будут знать героическое прошлое наших предков, тем надежнее возможность поддерживать наш русский патриотизм среди новых поколений нации.

Ранним утром следующего дня подполковник пригласил Андрея Васильевича на пригорок, возвышающийся посреди территории крепости и, примостившись на камне, обвел вытянутой рукой вокруг себя:

– Смотрите, какой обзор, видно почти все плато.

Перед Андреем, на север от крепости, простиралось удивительное творение природы – Гунибское плато, участок бывшего морского дна длиной верст в семь и шириной в верхней его части до трех, а здесь, у крепости, менее двух, напоминающий две сложенные ладони человеческих рук. Так выглядят загнутые по периметру его вверх края желоба, замкнутого с одного, верхнего конца с внешних сторон они обрываются отвесными скалами, сложенными из красно-серо-белых пластов песчаника.

Более крутой восточный, внутренний склон плато, совсем лишенный всякой растительности, отливал серо-свинцовым налетом сглаженных песчаных скал с чередующимися глубокими разрезами сверху донизу, с вывернутыми краями. Западный склон, более пологий, очерченный по верхнему краю линией закругленных внешних обрывов, был покрыт густыми лесами, переходящими в редколесье и скопления кустарника в долине.

За верхней линией лесов на северо-западной оконечности плато возвышалось покрытое травами повышение, высшей точкой которого была гора Гуниб высотой 7713 футов (2351 м).

По дну неширокой долины, беря начало из родников в верхней части плато, струилась речка Гунибка, то сверкающая серебристой нитью в открытом ложе долины, то пропадающая в глубоких и мрачных каньонах, окаймленных зеленой бахромой растительности.

В средней части долины, сжав Гунибку с двух сторон, заставив ее круто менять свое русло, возвышались холмы, а между ними и выше по оси долины выступал скалистый и залесенный кряж, разделивший Гунибку и ее приток – ручей, берущий начало под столбчатым обрывом горы Гуниб.

Внизу, напротив казармы, Гунибка изливала свои холодные хрустально чистые воды по отвесной стене. А почти у самых ног, под холмом, непосредственно из стен казармы и пристроек снова вырастала высокая и широкая красная стена, что начинается у видимых и отсюда верхних ворот, огибает утес с казармой. Как сказочная змея, с рисунком коротких прорезей-бойниц на своем красном теле, извивающаяся в самых невероятных изломах, она вползает по серому склону на край восточного обрыва плато и, положив голову-башню на его острие, как бы вскарабкивается в широкую долину Каракойсу, стараясь не дать возможности врагу неожиданно подобраться к крепости.

В угловых башнях виднелись часовые, несущие караул.

– Стена была построена в первые годы после окончания войны здесь, – пояснил подполковник, заметивший, что Пастухов внимательно рассматривает ее, – для отражения возможного нападения противника со стороны верхнего плато, где еще существовал аул Верхний Гуниб, последний редут Шамиля.

– Что же, стена оправдала свое назначение? – спросил Андрей.

– Бывали набеги небольших групп на крепость, но их можно было бы отражать силами секретов, и практически возведение стены не оправдывалось, тем более что в скором времени жители аула переселились в Нижний Гуниб, а проникнуть на плато можно было, как вы успели заметить, по единственной дороге от реки, да через туннель, что прорыт в верховьях плато сквозь восточный край его, – рассказал ротный. Закончил пояснение подполковник: – Так что на плато противника не было, а внизу горцы с удовольствием занимаются своими мирными делами, предоставляя нам полную возможность бездельничать, что не является наилучшим и полезным времяпрепровождением.

– Зато, ваше высокоблагородие, – улыбнулся Андрей, – здесь вам дешевле оно обходится, не то, что тем, кто в Тифлисе или Петербурге служит.

– К черту деньги! Жизнь пройдет, и они не нужны будут, – зло ответил подполковник, – пойдемте завтракать и тронемся в путь.

Располагая двумя-тремя днями, Пастухов принял предложение ротного не искать другого ночлега на эти дни и, делая выходы по разным направлениям, вечерами возвращаться в казарму, где были благоприятные условия для отдыха.

Скоро группа конных во главе с ротным, выехав на дорогу, что проходила по дну долины, не спеша, оживленно переговариваясь, двинулась к верхней части плато.

– Когда будущему генерал-фельдмаршалу Барятинскому стало через лазутчиков известно, что Шамиль окончательно покинул Чечню, где черпал свои главные силы, и перебрался в Гуниб, то он быстро стянул все свои подвижные войска сюда, окружив плато так, что полностью изолировал имама от источников пополнения людьми и продовольствием, – начал подполковник свой рассказ о последней битве на Кавказе. – Сами видите, как малы могли быть на плато запасы продовольствия и оружия, потому некоторые генералы предлагали князю не тратить зря ни людских сил, ни крови и не предпринимать больших операций против засевших на изолированном плато отрядов горцев, верных Шамилю, а выждать время, когда иссякнут ресурсы, и тогда ему ничего не останется, кроме как сложить оружие. Но Александр Иванович отличался решительностью действий и, назначенный в 1856 году командующим отдельным Кавказским корпусом и наместником Кавказа, добился покорения Чечни и теперь не был намерен затягивать окончание и так длившейся уже 29 лет войны.

В конце лета 1859 года самые лучшие полки были брошены на штурм Гунибской твердыни, о неприступности которой вы можете теперь судить сами, побывав здесь. Но русские солдаты сумели приступом преодолеть отвесные стены плато со стороны Нижнего Гуниба и прорваться к Верхнему Гунибу, аулу, где имам собирался дать последний бой.

– Много ли у Шамиля было сил? – спросил Пастухов.

– По некоторым сведениям, до двух тысяч. Хотя дрались они отчаянно, но, плохо вооруженные, не смогли долго противостоять нашей пехоте и коннице, – пояснил подполковник. – Особенно отличились стрелки Апшеронского полка и всадники Конно-Мигрельской дружины, завершившие разгром отрядов Шамиля в ауле. Шамиль сдался в плен, когда убедился в бесполезности сопротивления и пожелал предотвратить дальнейшее кровопролитие.

– Хотя он был враг, но нельзя было отказать ему в храбрости.

– Конечно! Как знаете, государь даровал ему жизнь, значительную свободу при поселении в Калуге, а в 1870 году ему было разрешено выехать в Мекку, где он вскоре умер.

Незаметно, за разговорами, всадники въехали в густой лиственный лес, укрывший их от знойного солнца. Внизу слышалось журчание воды в речке, между высокими отвесными берегах узкого ущелья.

– Приехали! – сказал подполковник, молодцевато соскакивая с коня.

– Куда приехали? – не утерпев, спросил Андрей.

– Видите, среди листвы деревьев белеет беседка? – указал кончиком хлыста вверх по склону подполковник.

Все спешились и, привязав лошадей к стволам придорожных деревьев, начали взбираться вверх. Вскоре они оказались перед невысокой белой кирпичной беседкой с тремя арочными проемами и одной глухой стеной, на которой была прикреплена медная доска с надписью: «На семъ камне возседал генерал-фельдмаршал князь Барятинский, принимая пленного ШАМИЛЯ въ 1859 году 25 августа», а под ней на земле лежал плоский камень. Свод беседки венчал небольшой шатрообразный купол с крестом.

Молчали. Простой обломок песчаника призывал к памяти потомков о завершившейся здесь трагедии, которой могло и должно было не быть.

– Заметьте, что один из сыновей Шамиля потом был офицером русской армии, а другой служил по гражданской части, – сказал подполковник, спускаясь на дорогу.

Выехав из леса, всадники увидели справа на дне короткого, но широкого оврага, где росли огромные деревья, вершины крон которых были ниже берегов его, почти ровную широкую площадку, примыкающую к глубокому каньону Гунибки в месте ее поперечного, по отношению к общему направлению долины изгиба. Кое-где виднелись полуразрушенные сакли, но большая часть пространства была заполнена кучами камней и растущим среди них колючим кустарником.

– Перед вами то, что когда-то было аулом Верхний Гуниб, – проговорил подполковник.

Спешившись, решили посмотреть сохранившиеся сакли, столь обычные для всех горных аулов. Осмотрели круглую заглубленную башню, служившую местом заключения.

«Когда-то и здесь кипела жизнь большого аула, люди рождались, жили, умирали. Оставшиеся разбрелись по Дагестану, но они непременно вспоминают свой аул недобрым словом, а заодно и тех, кто лишил их возможности остаться на родине отцов», – думал Андрей, шагая среди развалин.

– О чем задумались? – спросил подполковник Пастухова.

– О том, ваше высокоблагородие, – ответил Андрей, – что какой должна быть сила обстоятельств, чтобы заставить человека оставить кров родной.

– Одним обстоятельствам все приписывать нельзя. На это может влиять долг, целесообразность, да и характер человека.

Дальше продолжали путь по хорошей дороге вдоль глубокого промыва Гунибки в толщах песчаника. Участки густого лиственного леса сменялись открытыми полянами, даже в конце лета покрытыми сочной травой и ковром увядающих цветов, которые можно встретить в самых северных губерниях России.

На верхней кромке леса лиственные деревья уступали место соснам, среди которых мелькали высокие кривые белоствольные березки. Кругом тишина, отчего еще явственнее слышится шум водопада в начале каньона Гунибки, выше места, где ее пересекли всадники, она неслышно текла маленьким прозрачным ручейком.

– Удивительно, что родники, питающие Гунибку, находятся в самой верхней части плато. Какой же насос подает туда воду? К тому же, вы видели, как мой конь отдернул губы от воды, едва прикоснувшись к ней, настолько она холодна, – заметил подполковник, когда его конь, остановившись посреди ручейка, пытался коснуться губами его живительной влаги, но сразу же отпрянул от нее, и продолжал, когда дорожка повела на подъем к светло-серому крутому склону восточного края плато: – Но в то же время наши люди купаются в этой воде, и никто не простужается.

– Может быть, это целебная вода? – спросил Андрей.

– Обследованием ее никто не занимался, но мне кажется, что да. Кроме того, климат плато особенный, – продолжал подполковник знакомить гостя с особенностями своих «владений», – очень редки пасмурные дни, зимой кругом лютуют морозы, снежные заносы перекрывают всякое сообщение с миром, а у нас на плато снег больше трех дней не лежит, тает. На плато нет ветров, даже в то время, когда кругом его бушуют ураганы, лишь под вечер каждого дня прохладный воздух ползет вниз по корыту долины в пышущую жаром дня низину Каракойсу.

– И из такой благодати, – усмехнулся Андрей, – вы стремитесь перебраться в шумные, знойные или другие лютые условия?

– Вы, молодой человек, все крайности берете, все же лучше что-то среднее, чтобы помаленьку, но все было, вот что желательно человеку. Вот мы и приехали, – сказал подполковник, когда всадники оказались в тупике крутого каменистого склона. Дальше дороги не было, лишь в куче каменного завала чернело небольшое отверстие.

– Что это за дыра? – спросил Пастухов.

– Это второй выход с плато в мир, – пояснил подполковник.

Оставив лошадей, офицеры ползком проникли в отверстие. Выпрямившись, как только это стало возможно, Андрей увидел в конце туннеля яркое пятно дня, а когда глаза привыкли к окружающей темноте, то увидел, что они находятся в обширной пещере с ровным дном, верхняя часть которой, неровная, отливала густым розовым цветом песчаника. Насчитав 120 шагов, он очутился на краю крутого, скалистого, поросшего редким лесом и кустарником склона, уходящего к глубокому седлу, за которым снова высилась горная стена другого плато с полосатым обводом по верхнему краю. Над головой висела стена серо-красного песчаника.

– Вот единственная тропинка, по которой, спустившись по ущелью вниз, можно выйти на большую дорогу в долину Аварского Койсу и на Хунзах, – показав на узкую белеющую полоску, мелькающую кое-где среди камней склона, сказал подполковник и добавил, махнув рукой в сторону, где в тени свисающих крон деревьев просматривались мрачные провалы: – Через Карадахское ущелье, узкую щель в долине ручья, берущего начало слева под нами.

– Можно ли на лошадях проехать этим ущельем? – спросил Пастухов.

– С трудом, но можно. С Нижнего Гуниба поедете по тропе через седловину, что ниже нас. Имейте в виду, что с лошадьми опасно проходить через горловину Карадахского ущелья, заваленного валунами.

– Местные жители, наверное, проходят?

– У них тот путь вниз единственный.

Пора было возвращаться в крепость. Пастухов не мог больше злоупотреблять вниманием подполковника и, поблагодарив его, спросил:

– Вы не будете возражать, если я со своими казаками, пока еще есть время, проеду по плато, соберу кое-что из растений и минералов?

– О чем разговор! Мы с денщиком двинемся домой, а вас к вечеру ждем.

На следующий день Пастухов с казаками, поравнявшись с развалинами Верхнего Гуниба, свернул влево, по тропинке, уходящей в ущелье ручья, текущего со стороны горы Гуниб. Миновали террасы с запущенными нивами и удивительные полукруглые полянки по опушке уходящего вверх по склону леса. Ущелье, отклоняясь влево, сужалось, теряясь в тени нависших скал и огромных деревьев. Карабкаясь из теснины, тропинка недолго виляла по крутому редколесью и, вырвавшись на полянку, в сторону спускающейся в ущелье березовой рощи, вошла в нее широкой дорогой.

Андрей невольно натянул поводья. Конь замер, не шевелясь, как бы в недоумении от того, что всадник остановил его там, где начинается дорога, такая ровная и прямая, какую больше не отыщешь в горах Кавказа. Сзади плотно сомкнулись казаки, тоже не понимающие причину остановки, и, только взглянув вперед и на начальника, на его лицо, догадались. Перед ними пролегла удивительно живописная аллея, с ровными рядами белоствольных березок, прикрытая сверху зелено-голубой полутенью их нежных листьев. Пахнуло равнинной Россией, самим духом русским.

Казалось, что особенного в дороге через лес, пусть и березовый?

Но нет, много в этом путевом эпизоде своего, неповторимого. Сама береза была не простой, а реликтовой, да и росла она на таком месте, где когда-нибудь и кому-нибудь отрадно увидеть кусочек родины.

За березовой рощей и прикрывшей ее полосой невысоких густых сосен, за красным провалом водопада раскинулся пологий подъем на гору Гуниб с желто-зеленым надрезом на южном склоне.

– Вот это гора! – вырвалось у одного из казаков. – Наверное, весь Кавказ виден.

– Кавказ, не Кавказ, – согласился Пастухов, просматривая горизонт, – но Дагестан, пожалуй, увидим.

Кругом каменное море. К югу гребни хребтов, кое-где с белыми барашками снегов, вздымаются все выше и выше, а на север и восток они, ниспадая, теряются в сизой мгле дымки, сливающейся с едва видимой полоской моря. На западе, невдалеке, четко вырисовывается соседнее плато с крутыми скалистыми обрывами, в середине которого высоко взметнулось седлообразное горное образование с отвесными краями. Над головой парили огромные орлы, описывая круги.

Не приходилось еще Андрею любоваться такой широкой панорамой гор, как здесь. Не побывать на плато было бы непростительно, и он, весьма удовлетворенный, начал спускаться вниз, ведя лошадь в поводу.

Ранним утром следующего дня Пастухов с командой покинул Гуниб по тропинке, огибающей плато с востока, направляясь через седловину к Карадахскому ущелью. До седловины по краю приречной долины ехали мимо возделанных лоскутков земли и редколесья ореховых и грушевых деревьев, яблонь и вишен, кое-где встречались сакли. За перевалом узкая тропинка то круто уводила в мрачные залесенные ущелья, то выводила путников на светлые полянки или на осыпи, где приходилось спешиваться и с трудом переводить через них упирающихся лошадей.

После полудня сделали привал у аула, прилепившегося, как ласточкино гнездо, на террасе в излучине ручья. Вниз, мимо небольших нив и садов, вела хорошая наезженная дорога, скоро упершаяся в крутой берег, уходящий в темноту узкой щели, начинающейся на головокружительной высоте разорванной стены.

– Как же мы, ваше благородие, с лошадьми, проникнем в эту дыру? – спросил один из казаков, глядя на начальника, думающего о том же.

Внизу, между огромными валунами, закрывшими вход в щель, журчал ручеек. В бурные половодья он нагромоздил на своем пути в ущелье каменный хаос и, утихомирившись, юркнул в его расщелины. А как в них проникнуть людям, да еще с лошадьми?

– Коли местные жители ходят да, наверняка, и ездят, то и мы попробуем пробраться, – ответил Пастухов и, оставив казаков с лошадьми наверху, спустился вниз, к ручью.

Скользя по гладкой, отполированной веками поверхности валунов, Пастухов осмотрел все проходы и убедился, что если у самого берега обрушить нависшие пласты галечника, можно будет провести лошадей.

Общими усилиями удалось создать преодолимый спуск и с большим трудом протолкнуть по нему лошадей в темноту грота, по дну которого журчал ручеек, извивающийся между отвесными скалами с нависшими между ними огромными валунами.

– Даже страшно, помоги Бог выбраться, – бормочет один казак, неистово крестясь и торопясь убраться из-под тени камня над головой.

– Нечего бояться, – подбадривая больше себя, чем товарища, говорит другой, – он давно висит.

– Верно, – замечает Пастухов, – ведь когда-то ручеек и тот валун на своей спине принес, да протолкнуть в щель сил не хватило, а сам, юркнув под него, сажен десять скалы проточил.

Сажен через сто крылья ущелья распахнулись и открылась небольшая светлая долина впереди. К крутым и высоким склонам слева прижималась светло-серая полоса галечника, справа – терраса с кучами темных валунов, выше которой в крутом падении застыли гребни разорванных полосатых пластов.

– И вправду жутковато в этом ущелье, – признался Пастухов, – хотя и красиво, но слишком дико и мрачно, обуревает желание скорее выбраться на свет божий.

Через несколько сот сажен и ручеек и тропинка сошлись в узком и коротком ущелье, промытом в последнем невысоком гребне полосы изломов, в конце которого, под самым мостиком, ручеек ниспадает водопадом в бездонную пропасть, а тропинка через каменный барьер шагнула на широкую дорогу.

Оглянувшись назад, Андрей еще раз увидел ближнюю панораму Карадахского ущелья, невероятного сооружения природы, над которым высоко в небесной голубизне огромным седлом с отвесными ребристыми обрывами четко вырисовывались контуры другого памятника природы, Гунибского плато.

Переночевав на полянке, примыкающей к краю террасы над бушующим в каменном ложе потоком Аварского Койсу, на окраине аула Карадаг, что раскинулся под отвесной стеной красного песчаника, Пастухов с казаками после полудня прибыл в аул Гоготль, где встретился со своим отделением, ночевавшим на месте предусмотренной встречи, для совместного следования в Тифлис.

– Новость слышал? – спросил Пастухова Михаил Голомбиевский на следующий день, как только Андрей явился на службу.

– Новостей в Тифлисе столько ежедневно бывает, что трудно сказать, какие из них я слышал, а какие – нет, – улыбнулся он.

– Генерал Стебницкий уходит от нас. Понял?

– Как уходит? Куда? – насторожился Андрей.

– Не волнуйся, хорошо уходит, – улыбнулся Михаил, – с повышением.

– Что, вместо генерала Форша? – догадался Андрей.

– Угадал. Иероним Иванович теперь начальник Корпуса военных топографов, – подтвердил Голомбиевский.

– И жаль, и отрадно, – с ноткой грусти сказал Андрей, вспомнив, как он впервые встретился с генералом по прибытии в Тифлис и как тот тепло его принял и оказал помощь в трудную минуту жизни.

Через несколько дней состоялось собрание личного состава отдела.

– Господа! Прежде чем доложить об итогах работ полевого периода 1885 года, – начал генерал Стебницкий, – позвольте представить вам генерал-майора Евгения Александровича Жданова, назначенного начальником отдела.

Средних лет генерал, сидевший рядом с Иеронимом Ивановичем, поднялся, сделав кивок головой к собравшимся, и снова сел.

– Генерал Жданов – старый кавказец, хотя из присутствующих мало кто знает об этом. Мы с ним вместе работали в отделе при покойном генерале Ходзько с 1863 по 1870 год, после чего Евгений Александрович состоял начальником Съемки в Бессарабии. В 1871 году он произведен в полковники. С 1878 года ему было поручено руководство триангуляцией и съемкой в Болгарии. В 1881 году он произведен в генерал-майоры и назначен начальником съемки Западного пограничного пространства в Царстве Польском. Теперь он снова вернулся на Кавказ, чтобы принять должность начальника нашего отдела, – продолжал Стебницкий и, улыбаясь, закончил свое представление преемника: – Прошу, как говорят, его любить и жаловать.