Текст книги "Жизнь такая, какой она была. Жизнеописание, рассказы"

Тётя Мотя и первый советский спутник

Примерно с шестого класса я увлёкся чтением книг в основном исторического и приключенческого жанра, научной фантастики, научно-популярной литературы. Я полюбил химию и физику за возможность проводить интересные, а иногда и довольно опасные опыты. Один из случаев послужил мне большим уроком в жизни и научил думать заранее на пять секунд вперёд о возможных последствиях. Все мальчишки в наше время баловались карбидом. Однажды и мы с братом и нашим другом, Женей Шишкиным, налили в бутылку из-под шампанского воды, бросили в неё карбид и, плотно закрыв её деревянной пробкой, поставили на крыльцо дома и стали наблюдать за тем, что происходит внутри неё, ожидая момента, когда пробка с громким хлопком вылетит из бутылки. Мы даже поспорили между собой, на какую высоту она взлетит. Секунд через пять у нас хватило ума встать за тонкую дощатую дверь в сенцах дома и наблюдать за происходящим через щели. Ещё через пять секунд раздался оглушительный взрыв, и толстая стеклянная бутылка разлетелась вдребезги. Когда мы перепуганные вышли на крыльцо, то обнаружили с внешней стороны двери с десяток крупных стеклянных осколков, которые вонзились в дерево примерно на 1 см. Если бы мы не спрятались за дверь – не читали бы и вы сейчас эти рассказы.

Я научился делать самовозгорающуюся смесь, бикфордов шнур, пороховую смесь, которая не взрывалась, а медленно горела с выделение большого количества газов (не буду раскрывать секреты). Я стал конструировать из подручных средств ракеты. Прочитав книгу А. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», загорелся желанием создать такой же. Научился делать зеркала, путём осаждения серебра из ляписа (азотнокислое серебро – медпрепарат, который можно было достать в аптеках). Научился делать подзорные трубы и телескопы. Для них отец даже выделил мне свою раздвижную деревянную треногу. По вечерам в нашем дворе собирались детвора и взрослые, чтобы посмотреть на лунные кратеры. А тут запуск первого советского спутника и ежедневные сообщения: над каким городом и в какое время он будет пролетать. Я наивно полагал, что смогу без проблем разглядеть спутник в свой телескоп, и ожидал подходящего момента. И вот момент настал. Сообщили, что над Алма-Атой спутник будет пролетать в 3 часа 45 мин ночи. Никто из моих родных, друзей и соседей не захотел ради этого вставать среди ночи, кроме одного человека. Это была малообразованная, грузная, под сто двадцать кг тётя Мотя, жившая в нашем доме в полуподвальном этаже. Она попросила меня разбудить её за полчаса до наблюдения, постучав ей в окно. В 3ч-30мин мы с ней уже метались по двору в поисках самого открытого участка местности с широким углом обзора. Наконец решили, что удобнее всего будет наблюдать спутник с крыши дровяного сарая. Я быстро взобрался на крышу, тётя Мотя подала мне телескоп с треногой и, пока я устанавливал его, она пыталась подняться на крышу по примыкающим к сараю широким дощатым воротам. Я изо всех своих детских сил пытался помочь ей в этом. Часов у нас с собой не было и трудно сказать, сколько на это ушло времени. Наконец тётя Мотя, кряхтя, взобралась на крышу. Выпрямляясь и тяжело дыша, она произнесла: «Ну, и где ж твой спутник?»

Я осматривал небо. Оно было совершенно ясное. Звёзды были знакомые, но спутника я не видел.

– Может он уже пролетел? – спросила тётя Мотя.

После таких трудов я не хотел её разочаровывать и сказал:

– Вряд ли, скорее всего он опаздывает. Давайте подождём.

Мы простояли на крыше около получаса, перебрасываясь редкими фразами и не сводя глаз с усыпанного звёздами неба. Наконец тётя Мотя произнесла:

– Всё, пора домой и спать, завтра, вернее уже сегодня, рано вставать на работу.

Она сделала шаг в сторону ворот. Раздался треск, крыша провалилась, и мы с тётей Мотей рухнули внутрь сарая. Нам повезло, что сарай был почти доверху забит саксаулом и углём. Мы просто скатились вниз, получив небольшие ушибы и ссадины. Лёгкая дощатая дверь сарая не выдержала напора тела тёти Моти и распахнулась настежь. С трудом вставая и отряхивая угольную пыль, тётя Мотя сказала.

– Ну, и хорошо. Хоть по воротам не пришлось спускаться.

Мы единодушно решили скрыть свою причастность к данному происшествию. Уже расставаясь, тётя Мотя произнесла:

– Всё-таки, я думаю, что мы его прозевали. В следующий раз буди меня пораньше.

Вспоминая этот эпизод, я до сих пор удивляюсь равнодушию моих близких и друзей и восхищаюсь интересом, который проявила эта грузная, пожилая и малограмотная женщина.

Шальная пуля

На выпускном вечере, когда нам вручали аттестаты, я обнаружил две заниженные на один бал оценки. На моё недоумение по этому вопросу я получил простой ответ от завуча, который вёл у нас литературу: «Главное не то, что на бумаге, а то, что у тебя в голове. А что касается тебя, то может быть, грамотно писать ты ещё когда-нибудь научишься, но излагать свои мысли красиво ты не сумеешь уже никогда». Обиду на эти слова я пронёс через всю жизнь. Но может быть, с его стороны это был просто умелый тактический ход? В этот день наши родители и старшие братья организовали дежурство в школе, чтобы не допустить местную шпану на наш торжественный вечер. По чистой случайности шальная пуля, просвистев возле самого уха, чуть не зацепила моего брата, охранявшего вместе с друзьями входную дверь школы. Не удивительно, что некоторые мои знакомые сверстники после школы попали в колонию.

Кем быть?

Перед окончанием школы передо мной серьёзно встал вопрос – «Кем быть?»

В первую очередь мне хотелось быть путешественником как Пржевальский. Но я прекрасно понимал, что на путешественников нигде не учат. В детстве я начитался книг о приключениях капитана Головина и его ординарца Тишки, о приключениях героев Фенимора Купера и Жюль Верна. Хотелось быть капитаном дальнего плавания. Но опять же, свободным от всяких обязательств, с той же целью – просто повидать весь мир. Просмотр трофейного фильма про капитана Блада вызвал в душе смятение и сожаление, что времена корсаров, пиратов и флибустьеров прошли – ушёл бы наверняка. Хотя вряд ли – не вышел ростом и телосложением. Да и кишка тонка. Находясь постоянно под опекой моего старшего брата, я рос робким и нерешительным подростком. Хотел стать хирургом, но не рутинным – переломы, нарывы и т.д., а экспериментальным по пересадке органов. Таких факультетов тоже не было, да и потом я уже видел у брата медицинские атласы, сплошь испещрённые латынью – отпало всякое желание. Любил химию, даже научился делать зеркальное покрытие для своего гиперболоида, но не любил и не понимал сложные химические формулы. Оставалась только физика, тем более, что нужно было оправдывать школьное прозвище «профессор» и «академик» за изобретение вечного двигателя, принцип работы которого никто не мог опровергнуть, включая и учителя по физике. И я решил поступать на физфак КазГу.

Из пяти вступительных экзаменов четыре я сдал на отлично и один на четвёрку – в результате с 24-ю балами из 25 не прошёл по конкурсу. Мамина подруга из Риги, узнав мои оценки, стала приглашать меня в Рижское военное радиотехническое училище. Я подумал: «А чем чёрт не шутит? Вдруг стану генералом». Но случайно узнаю, что в этом году (1959) открывается вечернее отделение физфака, на которое я и подал заявление. Однако появилось серьёзное препятствие – необходимо было срочно представить справку с места работы. Выбежав на улицу, я лихорадочно стал соображать – куда можно устроиться на работу? Рядом был только Главпочтамт. Сунувшись в отдел кадров, я объяснил ситуацию и попросил дать мне справку о том, что я у них работаю. Молодая секретарша быстро села за печатающую машинку и застрочила:

– Так, фамилия, имя, отчество.

Я назвал. Пальчики секретарши быстро застучали по клавишам.

– Кем работаешь? В каком отделе?

– Да напишите кем-нибудь и где-нибудь, – радостно потирая руки, сказал я.

Рука секретарши застыла в воздухе. Она посмотрела на меня и удивлённо спросила:

– Так ты что, у нас не работаешь?

Я отрицательно покачал головой.

– Что ж ты мне голову здесь морочишь? – стала громко возмущаться она. – А ну проваливай отсюда.

На шум из соседней комнаты вышел высокий пожилой мужчина. Оказалось, это был начальник отдела кадров. Выяснив в чём дело, он спросил меня:

– Будешь работать доставщиком телеграмм?

Я согласился.

– Не обманешь? А ну посмотри мне в глаза.

Тогда я ещё не умел нагло врать и держал своё слово, поэтому твёрдо ответил:

– Не обману.

Мужчина, глядя мне в глаза, как-то по-отечески положил свою руку мне на плечо и сказал:

– Верю, сынок, – затем повернулся к секретарше и сказал:

– Выпиши ему справку, что он работает у нас доставщиком телеграмм. Пойдём, – обращаясь ко мне, произнёс он, – я покажу тебе твоё рабочее место.

Мы прошли по длинному коридору и вошли в большую комнату, где за многочисленными столами сидело не менее чем сорок женщин всех возрастов. Многие из них, не поднимая головы, что-то печатали на машинках. Другие принимали ленты с телеграфных аппаратов. Некоторые с любопытством разглядывали нас, вернее меня – подростка. Кто-то наводил макияж, а кто-то, не стесняясь нас, поправлял чулки или демонстрировал подругам кружевной лифчик. В дальнем углу, за высоким барьером сидели ещё семь женщин. Это и был отдел доставки срочной корреспонденции, в котором я проработал два года. Чего только я не насмотрелся и не наслушался за это время, оставаясь иногда по субботам и воскресеньям работать в ночную смену, подменяя пожилых женщин-доставщиков. На меня, несовершеннолетнего низкорослого подростка, часто просто не обращали внимания, будто меня не было вообще. Зато город я изучил от и до, особенно его центральную часть.

Моя зарплата в 70 рублей в то время была хорошей добавкой к нашему семейному бюджету.

Вспоминаются интересные моменты этого периода жизни.

Однажды в поисках дома, указанного в адресе телеграммы, я шёл по улице Пушкина чуть ниже Шевченко и с удивлением увидел чудом уцелевший небольшой частный дом, до середины окон вросший в землю – последствия грандиозного селя, затопившего полгорода 9 июля 1921 года. Вплотную к южной стороне дома примыкал огромный валун, верхняя часть которого примерно на метр возвышалась над домом. Несмотря на то, что валун также был наполовину вросшим в землю, его размеры меня просто поразили. В валуне в разных местах уже были просверлены с десяток отверстий, диаметром примерно 4—5 см, но взрывать его никак не решались, боясь повредить дом, чудом уцелевший под напором стихии. Старожилы говорили, что: «9 июля 1921 года город Верный был почти стёрт с лица земли селем. В ночь с 8 на 9 июля того года на Алма-Ату обрушился сель, вызванный ливневыми дождями. Бурные горные потоки заполнили все реки Заилийского Алатау. Наиболее мощные продвигались по Большой и Малой Алма-атинке, Талгару и Иссыку со скоростью курьерского поезда. Высота вала при этом достигала 5 метров и более. Взбесившийся поток за шесть часов вынес с гор около 7 миллионов кубических метров воды и 3 250 000 кубических метров камня, песка и глины, превратив значительную часть города в руины».

В одном из частных домов, кнопка электрического звонка была вынесена на улицу. Нажав её, я ощутил мощный, до резкой судороги в локтевом суставе, болевой удар электрического тока. Оправившись, я приоткрыл калитку. Неподалёку была будка со злой сторожевой собакой типа овчарки. Услышав скрип калитки и увидев меня, собака рванулась ко мне. Но короткая цепь не позволила ей достать даже до тропинки, ведущей к дому. По инструкции, в случае отсутствия адресата, я должен был оставить извещение о телеграмме. Не сводя глаз с рвущейся на цепи собаки, я стал медленно продвигаться по тропинке к дому, в надежде достучаться до хозяев или, в крайнем случае, оставить им извещение. Уже взойдя на крыльцо, я увидел, как из-за угла дома вышла вторая, такая же огромная, как и первая, рыжая овчарка, но только без цепи. Увидев меня, она с лаем бросилась в мою сторону. За секунду я проиграл в сознании несколько вариантов поведения, включая и побег. Как в замедленном кино я увидел себя недалеко от калитки между двух разъярённых собак. Наверное, я принял единственное в той ситуации верное решение. Я поднялся на верхнюю ступеньку крыльца и встретил прыжок второй овчарки согнутой в локте левой рукой. Собака, стоя на задних лапах и опираясь передними на мою согнутую руку, лаяла прямо мне в лицо. Глаза наши встретились на одном уровне друг против друга.

– Стоять, – громко крикнул я. – А, ну, на место. Место, – повторил я. Собака замолкла. Разглядывая меня, она дважды наклонила голову с боку на бок, опустилась на землю и медленно пошла за угол дома. Я на слабеющих ногах стал задом пятиться к калитке, не упуская из вида угол дома, откуда в любой момент могла снова появиться вторая овчарка. Попасть между двух злых собак это означало быть растерзанным ими. Медленно пройдя мимо рвавшейся с цепи первой собаки, я вышел на улицу, закрыл калитку, отошёл метров десять и сел на камень. Ноги тряслись, во рту пересохло. Лишь спустя минут десять я продолжил свой путь к следующему клиенту, где меня ожидал новый сюрприз.

Адресат проживал в пятиэтажном доме на последнем этаже. На ватных ногах я поднялся на пятый этаж и с осторожностью нажал на кнопку звонка. За дверью звучала музыка, и женский голос напевал какую-то песню. Через пару секунд дверь распахнулась настежь и передо мной оказалась симпатичная молодая женщина в лёгком прозрачном пеньюаре, накинутом на совершенно голое тело. Я просто остолбенел от увиденного. Я стоял с открытым ртом, одновременно смущаясь и любуясь увиденным первый раз в жизни красивым обнажённым женским телом.

Видимо, наслаждаясь моим смущением, молодая женщина опёрлась одной рукой о косяк двери и подбоченившись другой рукой, отчего её фигура, чуть изогнувшись в талии, стала ещё изящней, спросила:

– Тебе чего мальчик?

Не смея поднять глаза, я тихо промямлил:

– Вам, вам, вам телеграмма. Получите и распишитесь, пожалуйста.

Женщина прочла телеграмму, расписалась и протянула мне расписку. Я взял расписку, но не торопился уходить.

– Что ещё? – почти смеясь, спросила она.

– Дату поставьте, пожалуйста.

Она снова взяла расписку, отошла к небольшому столику в коридоре и через секунду вернулась назад.

– Что-нибудь ещё? – издеваясь надо мной, спросила она.

– Да, время тоже надо проставить, – промямлил я, не отрывая глаз от её тела.

Она прислонила расписку к косяку, проставила время и, возвращая расписку, спросила:

– Надеюсь, теперь всё?

– Да, всё.

Дверь захлопнулась. Я вытер выступивший на лбу пот, и медленно стал спускаться по лестнице, потрясённый увиденным.

* * *

Вскоре в университете от нас потребовали, чтобы мы искали работу по профилю, и я устроился работать лаборантом в ИЯФ – Институт Ядерной Физики. Именно здесь я впервые окунулся в атмосферу жизни научного коллектива и научился некоторым тонкостям проведения физического эксперимента, особенно по изготовлению коллоидных плёнок для счётчиков Гейгера, да и самих счётчиков. Однажды мне поручили протереть бязью со спиртом демонтированную для профилактики выходную трубу спектрометра диаметром где-то 0.5 м. и длиной около 1.5 метров. При этом предупредили, что каждый раз я должен, продвигаясь сантиметр за сантиметром вдоль трубы, делать только одно движение по часовой стрелке кусочком белой бязи, смоченной спиртом, после чего кусочек материи я должен был выбросить в особую урну. После десяти протираний я решил посмотреть на результат своей работы, и засунул голову в трубу. Глупец! Что я надеялся тогда увидеть на внутренней полированной поверхности трубы? – сегодня я не могу сказать. Но когда я засунул в неё голову по самые плечи, дыхание перехватило от паров спирта и, пытаясь скорее вылезти из трубы, я раз пять ударился головой о её стенки, издавая громкие гулкие звуки, на которые сбежались все сотрудники. Я благодарен Ковригину Оресту Дмитриевичу – руководителю лаборатории, Лысикову Юре, Андрееву А., Карташову В., которые терпеливо посвящали меня в тонкости физического эксперимента. Через год оттуда меня и забрали в армию.

Служба в армии

(1962—1965гг.)

В первый эшелон

В армию я попал во времена Кубинского кризиса. Ещё вчера (в 1961 году при росте 163 см и весе 50 кг) я был признан медкомиссией дистрофиком, с кучей хронических заболеваний, а сегодня в 1962 году (ничего не изменилось!) я был признан совершенно здоровым с записью «Годен к прохождению строевой воинской службы». В принципе, я ничего не имел против службы в рядах Советской Армии, но и не относился к фанатам, подобным тому инвалиду без пальцев на ногах, который при мне со слезами на глазах умолял комиссию признать его годным. Единственное, что меня сильно огорчало, это то, что я уже учился на 4-ом курсе вечернего отделения физфака КазГУ. В последней беседе с членами комиссии в присутствии военкома, я попросил дать мне возможность окончить университет, аргументируя, что в качестве дипломированного специалиста я был бы армии более полезен. На мою просьбу военком меня переспросил:

– Что, действительно очень хочешь учиться, сынок?

Я с надеждой пылко выпалил: «Да, да. Очень хочу».

Военком добродушно оглядел членов комиссии и с улыбкой проговорил:

– Ну, что ж. Я думаю, что если молодой человек так сильно хочет учиться, то… – он сделал небольшую паузу, во время которой я облегчённо вздохнул, а военком цинично продолжил, – то он будет учиться и после армии. В первый эшелон его.

Вино, куртка, часы и трусы

Хорошо помню, как нас, пьяной километровой кишкой, вели по узкой улочке Самарканда, а местные жители, подбегая к нам, выменивали у нас за бутылку вина одежду – куртки, свитера, брюки, обувь и часы. Многие в часть пришли в одних трусах, да и то, только потому, что за них ничего не предлагали. Я шёл в самом конце колонны и когда за нами с грохотом захлопнулись металлические ворота и я, оглянувшись, увидел вооружённых автоматами часовых, – сердце моё оборвалось. «Ну, вот и всё, приехали», – подумал я.

Бывшие дистрофики, а теперь – будущая «элита» советских войск.

Я попал служить в учебную дивизию, выпускавшую специалистов сержантского состава разных родов войск.

«Конь с яйцами»

С первых дней мы попали в жёсткие тиски армейской дисциплины. Подъём в 6 часов, одеться нужно было за 45 секунд, километровая пробежка независимо от погоды, зарядка и обязательное обливание до пояса даже в зимнее время. Сержанты строго следили за этим.

Первый месяц нас гоняли по строевой подготовке на плацу по 8 часов в день. К вечеру ноги гудели как струны контрабаса. Зато, когда наша рота подходила к столовой строевым шагом, миски на столах подпрыгивали в такт каждому слаженному шагу ста человек, и все уже знали – пришла химрота.

Не удивительно, что в начале службы многие из нас обращались в санчасть: кто по поводу потёртостей ног от портянок, а кто и симулируя различные заболевания, чаще всего простудные. Сержанты подходили с пониманием, и легко отпускали нас в санчасть. Там всех встречал очень чуткий и обходительный старшина:

– Ну, что, сынок, простыл, да? Давай, ложись на кушетку, сейчас посмотрим, послушаем.

Он внимательно осматривал и слушал «больного», давал какие-то микстуры или таблетки, затем просил прикрыть глаза, и влажными тампонами долго протирал лоб и лицо солдату, после чего просил его спокойно полежать минут пять. Некоторые в эти минуты даже успевали заснуть. Затем старшина выпроваживал больного, заботливо напутствуя его:

– Скажи своему сержанту, что я на сегодня освобождаю тебя от занятий по строевой подготовке. Надеюсь, что к вечеру ты уже выздоровеешь. Но если повториться, приходи снова. Довольный курсант шёл через весь военный городок, возвращаясь в свою часть, где его под общий хохот подводили к зеркалу. И только здесь, увидев отражение своего лица, от уха до уха измазанное зелёнкой и синькой, он начинал понимать, почему старшину из санчасти прозвали «Конь с яйцами».

Старшина Калдыбеков

Первые два года за строевую подготовку и за быт в нашей казарме отвечал старшина Калдыбеков – грузин по национальности, ещё мальчиком, усыновлённый казахской семьёй. При всей его напускной строгости мы очень любили нашего усатого старшину. Его любимыми поговорками были: «Сынок! Умом ты можешь не блестеть, но сапогом блестеть обязан», – и ещё: «Я вас заставлю мыть плац под звёздами Самарканда».

И всё это говорилось с явно выраженным грузинским акцентом, несмотря на то, что вырос он в казахской семье. Однажды на наших занятиях по рытью окопов, он сидел на пригорке, гоняя соломинку во рту и наблюдая за нашей вознёй – как мы копаемся в каменисто-песчаном грунте. Нормативное время 40 минут для рытья окопа в полный рост прошло давно, а мы не выкопали ещё и 30 см. Наконец, он встал, велел нам построиться и, снимая китель, сказал: «Эх, сынки! На ваше счастье пули для вас ещё не отлили».

Оставшись в белой нательной рубашке, он взял у одного из курсантов сапёрную лопату, лёг, распластавшись на земле и раскинув ноги, и быстро работая руками, стал медленно погружаться в землю. Мы стояли и смотрели как заворожённые. Через полчаса он стоял в окопе во весь рост, разравнивая бруствер. И за всё это время он ни на йоту не приподнялся над землёй.