Текст книги "Жизнь такая, какой она была. Жизнеописание, рассказы"

Кавалерийская шашка и папаша Хабло

Из школьной жизни запомнились ещё два эпизода. В одном классе с моим старшим братом учился Эдик Романов. Однажды мы с братом оказались у них в квартире, и я увидел на стене настоящую кавалерийскую шашку. Я попросил Эдика дать подержать в руках эту шашку.

– Вообще-то отец запрещает мне снимать её со стены, но так уж и быть.

Он бережно снял шашку со стены и как-то торжественно протянул её мне. Я взял шашку в руки и сразу же ощутил её необычную тяжесть. Затем я медленно стал вынимать шашку из ножен. При этом меня удивило, с какой лёгкостью она скользила внутри них. Шашка была широкая, блестящая и очень острая. Когда шашка обнажилась полностью, моя правая рука не смогла удержать её в горизонтальном положении, и она, крутнувшись в руке, упёрлась острым концом в пол рядом с моей ногой. Именно тогда я понял, какой же сноровкой и силой должны были обладать кавалеристы, чтобы махать ею в бою в течение нескольких часов.

Был у них в классе ещё один невысокий, лопоухий озорной парень с феноменальной памятью и со странной фамилией Хабло. Он мог с завязанными глазами играть с учителем в шахматы и непременно выигрывал. Однажды за какое-то озорство директор школы отнял у него портфель, выгнал из класса и строго наказал – без родителей не приходить. Погуляв примерно с час, парень позвонил из телефона-автомата в кабинет директора и, нарочито добавив немного баса, произнёс:

– Это вас беспокоит папаша Хабло. Что там мой сорванец опять натворил?

Директор в подробностях рассказал о проказах школьника. Терпеливо выслушав его до конца, парень произнёс басом:

– Извините, я очень занят на работе, но вечером я с сыном серьёзно поговорю. А вы уж верните, пожалуйста, ему портфель и разрешите присутствовать на уроках.

Через полчаса парень с понурой головой и потупившимся взором появился в кабинете директора школы

– Вам звонил мой отец?

Ничего не заподозрив, директор ещё раз сделал выговор ученику, отдал ему портфель и отправил в класс.

Первые оладьи

Я во всём стремился подражать моему старшему брату. Учитывая, что наша мама большую часть времени проводила на работе, он рано научился готовить супы, борщ, варить каши, жарить картошку. Но самую большую зависть у меня вызывало то, что он умел печь прекрасные пышные оладьи. Я просто мечтал как-нибудь проверить себя на этом поприще. И вот однажды летом представился такой случай. Родители ушли в театр и должны были вернуться поздно. Старшего брата тоже не было дома. Мне оставили для присмотра моего двоюродного брата, который был младше меня на 9 лет. И конечно, я как старший по отношению к нему, решил побаловать его оладьями, так же, как мой брат иногда баловал меня. Развести муку и приготовить жидкое тесто для оладий – было не сложно. Все пропорции я примерно знал, так как брат при мне смешивал всё на глазок. В последний момент я вспомнил, что для пышности он добавлял в тесто немного соды. Дома я соды не нашёл и пошёл за ней к соседям. Те спросили меня, сколько же соды мне нужно. Я, подумав, решил, если кашу маслом не испортить, то, наверное, и оладьи получатся тем пышнее, чем больше соды будет в тесте. Я взял у них полную столовую ложку соды, высыпал в тесто, не забыв при этом и про сахар, чтоб оладьи были сладкими. Через полчаса со сковородки как с конвейера на стол стали поступать румяные и пышные оладьи. Я был просто вне себя от счастья. Брат стал канючить, чтобы дать ему попробовать, но я строго, подражая моему старшему брату, велел подождать, пока не испекутся все оладьи. Через час на столе стояли две тарелки с румяными, пышными оладьями – одна для нас с братом, другая для родителей.

«Вот удивятся», – думал я. – Наверное, скажут: «Вот дождались, и младший сын стал самостоятельным».

С такими мыслями я согрел чай и посадил младшего брата за стол. Но, попробовав один оладушек, он отказался больше есть, сказав, что они слишком приторные. Я тоже попробовал и согласился с ним, решив, что чуть-чуть переборщил с сахаром. Попив чай с хлебом и вареньем, мы пошли спать на веранду. На веранде под ногами крутился трёхмесячный щенок Джульбарс. На вид он был из породистых овчарок, сам крупный, с толстыми лапами. Я дал ему один оладушек – он с жадностью проглотил его, затем другой, третий и так всю тарелку. «Наконец-то, хоть кто-то по-настоящему оценил моё кулинарное искусство», – подумал я, укладываясь на кровать. Родители вернулись, когда мы уже спали крепким сном. Мать, увидев на столе тарелку с румяными оладьями, удивилась: «Смотри», – сказала она отцу, – «уже и младший научился печь оладьи».

Она попробовала один и, сплюнув, кинулась на веранду проверять, живы ли мы. Мама сразу же поняла, что в тесте было слишком много соды. Но, прислушавшись к нашему ровному дыханию, она успокоилась. Рано утром нас бесцеремонно разбудил отец.

– А ну-ка, кулинары, вставайте живей и убирайте веранду, пока соседи не проснулись.

Я, ничего не понимая, вскочил и стал оглядывать веранду. От моих оладий Джульбарса капитально пронесло, и он, переходя с места на место, всю ночь освобождался от них, не оставив на веранде практически свободного места.

Хочу маслины

Однажды, вернувшись со дня рождения сотрудницы, мама долго и красочно рассказывала, как их угощали разными деликатесами. Особенно мне запомнилось описание каких-то солёных ягод со странным названием – маслины. Уж я-то перепробовал всякой ягоды, но что бы солёной!? Даже у тёти Нюры, и у Шиловых, и у Наливайко ничего подобного не росло. Никто из пацанов тоже не слыхал про такое чудо-юдо. С тех пор мечта попробовать маслины крепко засела мне в голову. Прошёл примерно год. Как-то раз мы с мамой шли по Никольскому базару, и я вдруг услышал: «Маслины, маслины. Покупайте маслины…» Вообще-то я не был капризным и избалованным, но тут, когда цель чуть ли не всей моей жизни оказалась так близко, я стал канючить: «Мам, купи маслины. Ну, купи маслины». И до того я расхныкался, что мама не выдержала и мы подошли к молодой женщине, торгующей маслинами, и мама поторговавшись (а стоили тогда маслины не дёшево), купила мне маленький пакетик, в котором всего то было ягод десять. Мне страшно захотелось попробовать их тут же, и я стал умолять маму дать мне хотя бы одну ягодку.

– Да что с тобой сегодня? – сказала мама, передавая мне маленький газетный кулёк.

Я развернул кулёк, достал мокрую и скользкую чёрную ягоду и осторожно положил её в рот. Секунд через пять я сплюнул ягоду опять в кулёк, тщательно завернул его, размахнулся и кинул его через торговые ряды. Мокрый газетный кулёк порвался, и маслины веером разлетелись по сторонам.

– Зря ты их выкинул. Мог бы брату отдать. Он ведь тоже не пробовал маслины, – толи с упрёком, толи с усмешкой сказала мама.

Я понуро шёл за ней, сгорая от стыда за свой каприз. А вслед нам неслось: «Маслины, маслины. Покупайте маслины…»

Бут цвейкас или цвейкатос скирус?

Моя старшая тётушка – Прасковья Ивановна – вместе со своим мужем дядей Пашей и нашим двоюродным братом Виктором Малковым прожила несколько послевоенных лет в Прибалтике. Тётя Пана довольно быстро овладела литовским языком, что позволило ей работать в то время в системе здравоохранения. Дядя Паша литовского языка не знал и поэтому работал простым водителем. Ему было вполне достаточно, если ему показывали пальцем – «Поверни сюда. Останови здесь».

В канун одного из очередных праздников, у тёти Паны в отделе собрался весь коллектив сотрудников вместе с их мужьями и жёнами. Все принесли, кто что мог. Накрыли стол. Не бедно, не богато. Стали произносить тосты. Понятно, первые за Родину, за Сталина. Говорили то на русском, то на литовском языке. Шутили, смеялись. Внезапно решили дать слово дяде Паше. Он встал, подумал немного, глядя в окно, затем повернулся ко всем с улыбкой на лице, поднял бокал и громко произнёс по-литовски: «Цвейкатос скирус!»

По-видимому, ему надоело выглядеть за столом белой вороной, которая ничего не понимает, и он решил сразить всех своими запасами из литовского языка. Встретив недоумение на лицах окружающих, он ещё раз поднял бокал и снова громко произнёс по-литовски: «Цвейкатос скирус!»

После третьего раза тётя Пана спросила его: «Паша, скажи по-русски, что ты хотел сказать?»

– Я хотел сказать: «Будем здоровы!», – смутился дядя Паша.

– Тогда тебе надо было сказать: «Бут цвейкас!» – под общий хохот сказала тётя Пана, – а «Цвейкатос скирус» на литовском – означает «Отдел здравоохранения». Это вывеска на двери нашего отдела.

 
Для справки:
Будьте здоровы = būtų sveikas.
Отдел Здравоохранения = sveikatos skyrius.
 

Узелок с яйцами

В Алма-Ате дядя Паша работал водителем «скорой помощи». Тогда в 50-х это был большой оборудованный фургон белого цвета с большим красным крестом на боку. Но иногда, когда надо было подвезти какие-либо вещи или оборудование, он пересаживался на грузовой автомобиль, который мы все попросту называли «полуторка». Полуторка была с низкими деревянными бортами и вообще-то не была предназначена для перевозки людей.

Однако иногда, по воскресеньям, дядя Паша вместе с их завхозом бросали в кузов старый матрац, и приглашали нас, пацанов, на рыбалку за город.

– Лежать и не подниматься пока не выедем из города, – строго говорил он нам, проверяя, как мы устроились, и нет ли в кузове тяжёлых и колющих предметов. Гаишников и постов ГАИ в то время было немного, и через полчаса мы уже мчались по трассе в сторону Первомайских озёр.

Однажды, свернув с трассы на просёлочную дорогу, мы догнали мужика, возвращающегося домой с базара, в посёлок, до которого было ещё километров пять. Добрая душа дяди Паши никак не могла проехать мимо, не предложив подбросить мужика до дома. Мужик был среднего роста, лет сорока – сорока пяти. Одет был в серые мятые брюки, заправленные в кирзовые сапоги, клетчатую рубаху и старый пиджак с потёртыми локтями. В руках он бережно держал большой пёстрый узелок с тремя десятками яиц. Дядя Паша лихо притормозил, подняв облако пыли и, высунувшись из кабины, весело прокричал:

– Давай, сидай, подвезу. Чего сапоги зря топтать.

Мужик, отмахиваясь свободной рукой от пыли, произнёс:

– Та ни, езжайте, я так доберусь, уже близко, благодарствую.

Но дядя Паша не отставал:

– Так ведь задаром. Подвезу к самой хате, посигналю, выйдет жинка, а ты ей с машины: «Вот, мол, я» – Представляешь, как ты её удивишь.

Мужик помялся: «Ну, если задаром да к самой хате, то, пожалуй, можно».

Он попросил нас подержать узелок с яйцами и ни на миг не выпускал его из виду, пока забирался в кузов, чтоб мы, не дай Бог, не задели им за что-нибудь. Уже трогаясь с места, дядя Паша прокричал:

– Ты только перед своим домом два раза стукни по кабине, чтобы мы не проехали мимо.

Мужик согласно кивнул головой. Он встал у кабины, и прямо-таки впился левой рукой за край борта, а в полусогнутой правой руке бережно держал на весу узелок с яйцами. Дорога была ухабистая, и дядя Паша ехал осторожно, объезжая колдобины. Уже у самого посёлка дорога стала значительно ровнее, и мы прибавили скорость. Где-то между третьим и четвёртым домом дорогу пересекала большая лужа. Никто и представить себе не мог, что она скрывает под собой широкий поливной арык. Машина на полном ходу, разбрызгивая по бокам фонтаны воды, въехала в лужу.

Во время переезда через арык сначала передними, а затем задними колёсами, машину дважды резко подбросило вверх. Мужик, цепко державшийся левой рукой за борт, дважды подпрыгнул сантиметров на тридцать вверх и дважды со всего размаху ударил сверху по кабине узелком с яйцами в правой руке.

Услышав условный сигнал, дядя Паша резко притормозил. По инерции мужика с силой прижало к переднему борту. На мгновение нам показалось, что он будто прилип к нему. Медленно отстраняясь от борта, мужик долго высвобождал правую руку с узелком, застрявшую между ним и бортом где-то чуть ниже пояса. Узелок стал абсолютно плоским. По нему и по брюкам мужика текла серо-жёлтая жидкость. Когда раздался обещанный для жинки длинный гудок, мужик вздрогнул, выходя из оцепенения, и его лицо стало медленно багроветь.

– Ну, вот, приехали, – высовываясь из кабины, весело произнёс дядя Паша. – А что, жинка не слышит, что ли? – и он дал ещё два протяжных сигнала.

Мужик в это время перелез через борт с противоположной стороны, спрыгнул на землю, оглядел себя, потом узелок, и с размаху швырнул его прямо в лужу. Чертыхаясь, он направился прочь.

Дядя Паша, не ведая, что произошло, удивлённо произнёс:

– Вот народ пошёл. Ни тебе спасибо, ни до-свидания.

Он хмыкнул, завёл машину, и мы поехали дальше. Отъезжая, мы видели, как мужик подошёл к краю лужи и стал застирывать штаны. Да, впереди у него было нелёгкое объяснение с женой. Пожалуй, тут уж ей будет не до удивления.

Котлеты из конины

Однажды, когда с мясом в магазинах было совсем плохо, приходилось покупать и «тощак», и просто кости, и говяжьи головы. Кстати, из последних можно было сделать прекрасный мясной рулет. Проблема была только в том, чтобы разделать их в домашних условиях так, чтобы поместить в кастрюлю. Однажды мама достала где-то хороший кусок конины. Перемололи его на мясорубке, добавили немного хлеба, лука, чуть-чуть молока и сделали котлеты с картофельным пюре на гарнир.

Дело было летом, готовили на веранде на примусе и понятно, что запахи пошли по всему двору.

Соседка Фая вышла вывешивать бельё и, почувствовав дурманящие запахи, окликнула маму:

– Оля, ты что там такое вкусное готовишь? Аж просто завидно стало.

– Да вот достала кусок мяса, решила сделать своим воскресный обед из котлет с картофельным пюре, – ответила мама и добавила, – заходи, попробуешь.

Фая не отказалась и уже через минуту ела котлеты и нахваливала, какие они сочные да вкусные.

Через неделю мы услышали громкие крики во дворе – ругались наша соседка Бибигуль и Фая. В основном слышно было Фаю:

– Что бы я конину стала есть? – громко возмущалась она. – Да ни за что на свете. Я лучше с голоду умру, а к конине не притронусь. Я её запах за версту чую. Меня просто тошнит от неё.

Она так яростно возмущалась, чертыхалась и ругалась, что мама решила её немного остудить:

– Ну, что ты, Фая, такое говоришь. Мясо как мясо и совсем не вонючее. Просто его надо правильно приготовить. Да ты и сама неделю назад ела у меня котлеты из конины и нахваливала их.

– Что-о-о? Ты кормила меня кони-и-и-ной?

Фая вся побледнела, глаза готовы были вылезти из орбит, и она аж присела, то ли собираясь упасть, то ли броситься с кулаками на маму. Мама поняла, что сказала немного лишнего, и решила исправить ситуацию:

– Да ладно, Фая. Что ты так близко всё к сердцу принимаешь? Неужели с тобой уже и пошутить нельзя?

Фая сглотнула слюну. Бледность постепенно сошла. Теперь лицо её покраснело от гнева, что с ней так пошутили, и она с новой силой стала ругать конину, уверяя, что никто и никогда её не обманет и не заставит есть это «вонючее» мясо. Мама с Бибигуль махнули на неё рукой и принялись за свои дела. А Фая ещё долго возмущалась, и голос её то стихал, когда она заходила к себе в квартиру, то раздавался с новой силой, когда она выходила во двор. Но мне кажется, что подозрение о том, будто её могли накормить кониной, всё же закралось ей в душу, потому что после этой истории она очень долго избегала встреч и разговоров с нашей мамой.

Келес

Рядом с нашим домом стоял ещё один большой дом, в котором проживала казахская семья с двумя подростками. Один из них был значительно старше нас, и мы его редко видели. Второй – Келес – был где-то ровесник моему брату. Дом был огорожен и наполовину скрыт от любопытных взоров высоким забором с массивными деревянными воротами и калиткой с тяжёлым железным кольцом. Дом охранялся злой цепной собакой с натруженным хриплым лаем. Каждое утро к дому подъезжал тарантас, запряжённый красивым гнедым конём с красивой упряжью и большими кожаными шорами по бокам головы на уровне глаз. Мы собирались стайкой около тарантаса, разглядывали и обсуждали его огромные колёса и изогнутые упругие рессоры. Невозмутимый кучер не обращал на нас никакого внимания. Но вот в доме хлопала входная дверь, раздавались тяжёлые шаги на ступеньках, радостно приветствуя хозяина, скулила собака, погромыхивая цепью, со скрипом отворялась массивная калитка, и на улицу выходил грузный мужчина в белом кителе и с чёрной папкой подмышкой. Он небрежно махал рукой, отгоняя нас от тарантаса, тяжело дыша, взгромождался на заднее сидение, клал рядом с собой папку, доставал папиросы, закуривал и, только выпустив первые клубы дыма, давал команду трогаться. Плавно покачиваясь на небольших ухабах, тарантас вёз директора первого хлебозавода на работу, а мы, поднимая пыль босыми ногами, ещё долго бежали вслед за ним, соревнуясь с гнедым в скорости.

Келес был заносчив и не дружил с нами. Напротив, при каждом удобном случае он со своими дружками задирался к нам, что нередко перерастало в простую уличную потасовку. Разбитые носы и синяки под глазами как с той, так и с другой стороны были нередким явлением. Но взрослые не вмешивались в наши отношения, предоставляя нам самим решать все спорные вопросы. И мы их решали различными доступными способами. Однажды, у нашей бабуськи гусыня рано снялась с насиженных яиц, и около шести – восьми яиц протухли, став болтунами. Бабуська хотела уже выбросить их, но мой брат забрал их себе и аккуратно сложив в мешочек, унёс домой. Спрятав их в укромном месте на крыше сарая, он дал им отлежаться на солнцепёке ещё дней пять, после чего позвал меня и сказал:

– Сегодня мы отомстим Келесу и всей его шайке. Надолго запомнят нас. Погуляй во дворе и смотри, как только они соберутся все вместе, дай мне знать.

Примерно через час Келес и его дружки стали подтягиваться к их излюбленному месту напротив нашего дома. Когда их собралось уже человек шесть, я сообщил брату и тот, внимательно рассмотрев их через щель в заборе, довольно потирая руки, сказал мне:

– Выйди на улицу и сядь вон на тот камень. Делай что хочешь. Можешь даже подразнить их. Главное, ничего не бойся. Я рядом.

Я взял привычные свои атрибуты – прутья для ловли бабочек, и вышел на улицу. Келес и его дружки оживились и стали обзывать меня конопатым и, посмеиваясь, бросать в меня маленькими камушками. Я невозмутимо сел на большой камень и сделал вид, что они мне совершенно безразличны. Это разозлило их и, поднявшись по команде Келеса: «А ну-ка пойдём и надерём ему уши», они направились в мою сторону. Внутри у меня всё напряглось от страха, но я целиком доверял моему старшему брату. Когда они перешли через улицу и оказались метрах в десяти от меня, на улицу неожиданно для них выскочил мой брат.

– Ах вы, гады, – закричал он. – Опять к мальцу пристаёте. Так вот вам, получайте…

И он меткими бросками закидал Келеса и его дружков тухлыми гусиными яйцами. Досталось всем. Вонь стояла такая, что ни у кого даже не мелькнула мысль дать отпор моему брату. Размазывая по телу вонючую липкую жидкость, подростки весь гнев обрушили на Келеса, из-за которого оказались в таком положении, и поспешили разойтись по домам. Дня три их не было видно на улице. Но на четвёртый день, возвращаясь из магазина с булкой хлеба, я снова увидел всю компанию на их привычном месте. На это раз они предпочли не покидать его. Дружки о чём-то перешёптывались, а Келес, выкрикивая обидные слова, грозился поймать меня и отомстить. Достав рогатку, он несколько раз выстрелил в мою сторону. Один из камней попал мне в щиколотку, прямо по косточке и я, прихрамывая, со слезами на глазах, под общий хохот обидчиков забежал в свой двор. Увидев меня, брат спросил: «Что, опять Келес? Ну, я ему сейчас дам». В руках у него был старый отцовский сапожный нож, которым он что-то строгал. В одних трусах он выскочил на улицу и, размахивая стальным обрубком, с криком «Убью гада» кинулся на обидчиков. Все бросились врассыпную. Келес, подпрыгнув чуть ли не на метр, кинулся бежать вдоль улицы в противоположную сторону от своего дома. Мой брат – за ним. Вскоре они оба скрылись за поворотом. Оббежав целый квартал, они снова появились из-за угла. Келес, добежав до своих ворот, попытался скрыться во дворе, но не сумел быстро открыть калитку и продолжил бег в том же направлении. Мой брат с криками «Убью, покромсаю, зарежу» продолжал преследовать его. То ли Келес с перепуга бежал очень быстро, то ли мой брат не так уж и стремился его догнать (ведь тогда надо было бы резать, кромсать), но расстояние между ними не сокращалось. Так они совершили ещё один виток вокруг квартала. На этот раз Келесу повезло, и он с первого раза прямо-таки влетел во двор, с шумом захлопнув за собой калитку. А брат, нанося по ней удары стальным обрубком, всё ещё продолжал кричать: «Всё равно поймаю и зарежу».

Через три дня Келес прислал нам своего парламентёра, предлагая мирной борьбой на поясах решить все наши разногласия. От нашей стороны мы делегировали Женю Шишкина – невысокого, но хорошо сложенного парнишку, которого Келес презрительно называл «жирный». В назначенное время обе группы подростков собрались в условленном месте, и минут десять обговаривали условия борьбы. Оба борца разделись до пояса. Келес, подпоясанный широким офицерским ремнём, важно похаживал, презрительно разглядывая Женину экипировку. Шаровары Жени Шишкина были подвязаны тонкой бельевой верёвкой. Келес ещё раз презрительно оглядел своего противника, усмехнулся, сплюнул в сторону сквозь зубы и, встав в угрожающую позу, произнёс, обращаясь к моему брату: «Командуй».

После условного сигнала подростки кинулись друг на друга, пытаясь покрепче ухватиться за пояс противника. Схватка длилась не более чем полминуты. Келес с силой рванул Женьку за пояс, пытаясь его приподнять и бросить через себя. Тонкая бельевая верёвка не выдержала и оборвалась. Широкие шаровары Женьки Шишкина под общий хохот сползли вниз и стали путаться между ног. Но это не смутило подростка. От резкого рывка руки Келеса с обрывками верёвки поднялись высоко вверх. Это позволило Женьке поудобнее перехватить пояс противника и резким рывком перебросить его через себя. Келес упал в широкий поливной арык, долго барахтался в его скользкой грязи, наконец, вылез из него и со словами: «Это нечестно», понуро поплёлся домой.

После этого эпизода нас навсегда оставили в покое. И Келес, и его дружки делали вид, что вообще не замечают нас. Много позже я узнал, что из Келеса вырос нормальный парень. Он закончил сельхоз институт, рано женился и по распределению уехал работать в другой город в Северо-Казахстанскую область.