Текст книги "Игра судьбы"

12. Исповедь горячего сердца (продолжение)

«Я ждала вас до последней минуты… Но теперь, говорю вам, теперь поздно».

А. С. Пушкин.

Конечно, я не рискнул оставаться более в Покровском. Обнадеженный клятвою Марьи Кирилловны следовать велению ее сердца, я возвратился в Кистеневский лес. А спустя месяц получил от нее письмо, переданное верной горничной моим людям. Марья Кирилловна писала, что после многих размышлений о том, что произошло, она решила связать свою судьбу с моею, так как обстоятельства изменились.

Случайно имение Троекурова посетил недавно возвратившийся из Англии дряхлеющий князь Верейский. Старик вдруг пленился юной красавицей. Он попросил руки Марьи Кирилловны. Троекуров, польщенный возможностью породниться с князем, дал ему на это согласие. Марья Кирилловна умоляла меня спасти ее от бессердечной воли родителя и объятий престарелого жениха. Единственное условие, которое она требовала от меня, это то, чтобы я не проливал кровь ни отца ее, ни князя. Ей, видимо, представлялось, что я, как легендарный разбойник, всемогущ и обладаю несметными сокровищами.

У меня же после выплаты годового жалованья настоящему гувернеру, французу Дефоржу, и покупки его паспорта почти ничего не осталось от денег, отданных мне Спициным. А два десятка моих дворовых не могли штурмом взять Покровское, где одних псарей несколько сотен.

Но письмо любимой женщины, взывающей о помощи, помутило мой разум. И я решил напасть на свадебный поезд по пути в церковь и похитить невесту. Венчание намечалось в церкви, находившейся рядом с Арбатовом, имением князя Верейского. Я устроил засаду на дороге – ждать пришлось очень долго и, наконец, вместо вереницы колясок появилась одна только карета князя Верейского.

Увидев внутри кареты Марью Кирилловну, я дал своим людям знак остановить лошадей, бросился к карете и открыл дверцу. Князь Верейский тут же выстрелил в меня из пистолета. Превозмогая боль, я отнял у него оружие и запретил своим людям прикасаться к старику. Однако Марья Кирилловна не стала выходить из кареты. Она сказала, что я опоздал, венчание состоялось в Покровской церкви, она уже жена князя Верейского и не может нарушить священного церковного обряда, хотя и была к нему приневолена. Я попытался напомнить ей о данной клятве, о письме… Но силы оставили меня и я упал с подножки кареты и очнулся уже только в своем лагере.

Рана оказалась как будто не опасной, я быстро поправился – и обстоятельства того требовали, из губернии выслали против нас воинскую команду, а Спицин указал место, где мы скрывались. Если бы я был один, я бы не стал сопротивляться – Сибирь для меня даже желанна. Но бесчестно было оставить своих людей, видевших во мне и барина, и своего предводителя одновременно. Когда начался штурм, я велел стрелять из двух старых отцовских пушек и идти в атаку, а всем, кому удастся вырваться из окружения, спасаться как кто сможет.

Солдат вели два офицера. Одного убило ядром, второго я заколол в схватке. В суматохе моим людям удалось скрыться. Я тоже спасся. Но той же ночью открылась моя рана, я бродил по лесу, преодолевая страшный жар, пока не потерял сознание. В себя я пришел на чердаке флигеля тетушки барона Дельвига… Рана моя, затянувшаяся без должного лечения, а потом воспалившаяся, едва не унесла меня в мир иной, куда я сам потом подумывал отправиться по собственной воле, с жгучим стыдом вспоминая все, что я сделал за эти полгода.

Более всего проклинал я собственную глупость и безумие, называемое в романах словом «любовь», и ту, которая стала причиною затмения моего рассудка. Обряд, совершаемый бородатым священником под заунывные песнопения, оказался для нее важнее клятв, да и жизни того, кому она их давала. И если уж обряд сей так священен, зачем она ответила «да» на вопрос по обряду этому задаваемый, то есть лгала – ведь не любила же и никогда не полюбит она князя Верейского!

Чувство, с коим Владимир Дубровский почти выкрикнул последние слова, дало повод Александру Нелимову предположить, что тот не совсем освободился от страсти, им же на словах проклинаемой.

– Впрочем, что винить ее, – продолжал Дубровский, – разве не сам виноват я во всем? Кому не известно легкомыслие женщин? Кто не знает, что они – источник всех бед и зол? Отец мой советовал мне обратиться за правдой к императрице. Бедный старик мой принадлежал к тому поколению честных провинциальных дворян, которые верили в святость высшей власти. Я же вырос в Петербурге и служил в гвардии. Имея глаза и уши и способность мыслить, мне никогда бы и в голову не пришло искать правду при дворе. Слишком многое, даже против желания своего, я видел и слышал и был способен понимать.

Отцы наши, воспитанные в другое время, имели счастье жить, веря в манифесты. Мы, их дети, уже не в силах заставить себя искренне верить в то, что распутная женщина, вместе со своим любовником убившая мужа, и безо всякого на то права занявшая его место на троне, – матерь отечества. Мы можем пить шампанское, весело гулять с французскими актрисами, маршировать на парадах и даже, наверное, смело идти в бой по приказу своих командиров. Но в бой я и мои товарищи по полку пойдут не потому, что считают себя обязанными исполнить долг перед царем и отечеством, а чтобы не показаться позорным трусом. А если гвардии объявят отправку на юг, то возможно и неповиновение и бунт. Никто из моих прежних товарищей не видит свой долг в том, чтобы сложить голову, потому что очередному любовнику императрицы вздумалось покрыть себя лаврами покорителя оттоманов.

А ведь если бы отец мой был жив и здоров и отправился бы в столицу добиваться справедливости, то он, всю жизнь тянувший армейскую лямку, мог бы пробиться со своей обидой к государыне, только обратясь к Потемкину, который через спальню императрицы пролез в истинные правители государства. Обратил ли бы сей альковный властелин, осыпанный милостями монархини, посреди своих мечтаний о славе внимание на беду престарелого майора?

Не подумайте, Александр, что вину за свои преступления я хочу оправдать развратом и беззакониями высшей власти. Я знаю, что совершил, и готов отвечать за все, что на моей совести, перед Богом и людьми, но не перед самодуром Троекуровым, и не перед теми, кто так устроил, что бездарь и самодур ходит в генерал-аншефах и, помыкая холуйским судом, нагло отнимает у честного дворянина скромное имение его, право на которое имеет он после многих лет безупречной службы на поле боя, где проливал он кровь свою. Похоронив отца и будучи изгнан из родительского дома, решил я прежде отомстить обидчикам, а уж потом думать, как мне жить и что мне делать. Но даже главному врагу своему не успел я воздать должное, ибо не сумел обуздать чувств к дочери этого негодяя. Она же, ничуть не озаботясь этими чувствами, с легкостью забыла, ради привычных условностей, о том, кто готов был положить жизнь свою к ее ногам.

И сегодня я не знаю, как распоряжусь собою. Пущу ли себе пулю в лоб, не умея распутать узел, мною завязанный, или действительно отправлюсь грабить с удалой шайкой на дорогах, подобно славным шотландцам Робин Гуду и Роб-Рою, не притесняя бедных и не щадя богачей, в надежде, что какой-нибудь поэт, вроде барона Дельвига, упомянет имя мое в своих балладах, или даже сочинит целый роман о моих приключениях. Да, не обладая предусмотрительностью и дальновидностью, самым неразумным образом погубил я жизнь свою. Вы вызываете во мне симпатию, Александр. Барон восхвалял вас как человека необыкновенных дарований и благородной души. Вы молоды и жизнь у вас впереди. И я искренне радуюсь, видя, как вы не поддаетесь предлагаемым вам соблазнам, помня о цели своей жизни.

13. Цель жизни

 
Быть может, это все пустое,
Обман неопытной души!
 

А. С. Пушкин.

– Цель жизни моя такова, что она может стать целью жизни любого смелого и решительного человека, думающего о судьбе России. Слова ваши, коими вы охарактеризовали беззаконие, исходящее от тех, кто захватил власть и губит своим произволом государство, говорят мне о том, что цель моя близка вам не менее, чем мне, – сказал Александр Нелимов.

– Каким образом? – удивился Дубровский.

– Если мы видим и понимаем причину беззакония и произвола… И готовы бороться за будущее России… То что может быть благороднее цели восстановить закон и справедливость, которые соответствовали бы обычаям нашего народа…

– О, вы имеете в виду устроить еще одну революцию, как это в свое время сделали Орловы? Я предостерег бы вас от этого еще больше, чем от женщин. Вы прекрасно владеете шпагой. Но этого мало, для того чтобы возвести на престол очередную немецкую принцессу. Да и нынешняя супруга великого князя Павла не годится для этой роли. Вот его первая жена – другое дело. Ходили слухи, что она даже делала такую попытку. Назначив роль Григория Орлова молодому Разумовскому. Однако судьба не благоволила им. Только я думаю, что от перемены немецких принцесс на престоле в Российском государстве мало что изменится.

– Вы неверно меня поняли. Я имею в виду совсем не очередную революцию.

– А что же?

– Установление законности. На основе народного представительства.

– А-а… Нечто вроде республики. Вы масон?

– Нет. А почему вы так подумали? – невольно усмехнулся Александр.

– Сейчас многие ищут смысл жизни в ложах. Я сам тоже чуть не вступил в одну из них.

– Но все же не вступили?

– Узнав о них побольше, я понял, что масонство – маскарадное шутовство. А все эти разговоры о свободе, равенстве и братстве, о будущем счастье всего человечества, о разумном устройстве общества – пустая болтовня. Прочел я и их «библию» – «Общественный договор» Руссо. А еще раньше читал что-то из Монтескье и какие-то скабрезные ужимки Вольтера.

– Ну и что же?

– По серьезному размышлению, все это ничем, как глупостью, назвать невозможно. Республики известны и в древности. Но они неизбежно заканчивались монархиями. Устроить республику можно среди дикарей Северной Америки и высланных туда каторжников. Или в маленьких государствах. Большие державы, возникшие естественным образом, требуют естественных, а не придуманных форм правления и не могут быть управляемы по трактатам, сочиненным полуграмотными жуликами. В противном случае они погрузятся в хаос и распадутся. И чудачества масонов со всеми их попытками делать «оловянное золото» и тайными карикатурными заговорами и прожектами всемирного братства – пустая блажь, игра взрослых детей. Неужели и вы увлеклись ею? Насколько я узнал вас за последнее время, вы человек образованный и трезвомыслящий и не можете поверить во всю эту чушь. А если все же поверили, то рано или поздно разочаруетесь в этом.

– Я нисколько не увлечен идеями масонов, – Александр хотел сказать «в отличие от барона Дельвига, вступившего в ложу», но вовремя спохватился, ведь он не имел права раскрывать тайну доверившегося ему барона. – Однако я достоверно знаю, что масонство не безобидная игра. Это огромная сила, могучая организация. Они способны захватить власть над миром и победить тех, кто не захочет подчиниться им. Они уже сегодня достаточно сильны, чтобы уничтожить Россию.

– Это преувеличение, Александр. Если вы собрались бороться с масонством, вы рискуете уподобиться Дон Кишоту, атаковавшему мельницы, кои в его воображении представлялись ему коварными и злобными врагами. Причем в вашем случае эти мельницы будут даже не реальными, а нарисованными на полотнах, как деревни, которые издали показывал князь Потемкин императрице, чтобы отчитаться за полученные из казны деньги. Мой вам совет – не торопитесь. Когда вы поймете, что вымыслы о масонах это глупые басни, вам будет жаль потраченного времени. Теория заговоров и масоны, правящие миром – вымысел. Миром правят Бог и стечение обстоятельств. Чтобы составить верное представление о масонах, вам нужно некоторое время пожить в столице и вы убедитесь в правоте моих слов.

Так дипломатично, щадя самолюбие молодого провинциала, Дубровский хотел предостеречь его от неверных поступков. За годы службы в гвардии он не однажды наблюдал, как юноши, явившиеся из поместной глуши удаленных губерний, смешили товарищей по службе своими представлениями о столичной жизни, ибо провинция ничуть не менеее, успешно, чем сон разума, рождает миражи, химер и чудовищ.

14. Откровенный диалог

Откровение их было совершенно взаимным.

Анонимный роман XVIII века.

Александр, втайне переживая заблуждения своего ближайшего друга барона Дельвига и его вступление в масонскую ложу, неосознанно испытывал чувство одиночества и искал хотя бы духовного союзника и сотоварища. Подсознательная симпатия к Дубровскому, сменившая первоначальное безразличие и даже некоторую неприязнь, откровение его повести, ощущение внутренней силы и благородства этого человека и его самостоятельное, здравое мышление подкупили Нелимова, и он тоже решился открыться ему.

Ведь Александр должен был сделать шаг, который определит всю его дальнейшую жизнь. Он уже утвердился в своем намерении, но нуждался в чьем-либо одобрении и хотя бы малейшей, но все-таки поддержке своих убеждений в правильности принятого им решения вступить в поединок с масонами и победить их, если не во всем мире, то хотя бы в России.

И даже не вмешиваясь в высшие сферы борьбы за власть над миром, Александр, после смерти от рук убийцы майора Нелимова, должен был действовать. В этом отношении его положение даже чем-то напоминало обстоятельства Владимира Дубровского, отчаянно преступившего все ради мести за отца.

– Должен сказать вам, – Александр уже определился в намерении открыть Дубровскому свои планы и причины, вынуждающие его избрать рискованный и опасный жизненный путь, – что мои знания о масонах почерпнуты не из трактатов, излагающих историю и принципы сообщества вольных каменщиков, и не из нелепых вымыслов провинциальных творцов химер. А представления об устройстве государства Российского основываются не на прекраснодушных и наивных теоретических измышлениях, порожденных скукой захолустного одиночества. Я с уважением и пониманием выслушал рассказ ваш. И могу в ответ сказать вам свою исповедь.

– Я благодарен, что вы, Александр, сочли достойной внимания мою повесть – именно она более походит на исповедь… А потому и требовала не столько строгого судьи, сколько участия. Ваше намерение посвятить меня в дела ваши говорит о доверии, для меня не только лестном, но и дорогом как человеку, пусть себе и без злого умысла, но все-таки нарушившему установления и понятия, принятые между людьми нашего круга. Поверьте, я никогда не забуду вашего ко мне отношения и готов выслушать вас. И что бы вы мне ни рассказали, заверяю, если в моих силах окажется способствовать вам, то сочту это за честь.

– Мой рассказ, возможно, в самом деле не исповедь, а семейная история, которая, как неожиданно для меня стало известно, связана и с интригами масонов, и с правящей сегодня династией. Со времен царя Петра I престолонаследие у нас мало имело порядка. Тем не менее некая хотя бы видимость законности, без которой монарх становится тираном, сохранялась вплоть до восшествия на престол императрицы Екатерины II. Но даже она владеет короной, захваченной вопреки законам юридическим и нравственным, ссылаясь на то, что является вдовой почившего в бозе императора и матерью наследника трона.

– Конечно, все законные права принадлежат давно достигшему совершеннолетия великому князю Павлу Петровичу, правнуку Петра I, – согласился Дубровский.

– Вы упомянули чуть ранее о попытке переворота в пользу великого князя. В ней принимал участие и мой отец, входивший в русскую партию.

– Русскую партию? Насколько я слышал, этот переворот готовили немцы во главе с Паниным. Как это ни смешно, но единственная русская из всех претендентов на престол – Екатерина II…

– В этом перевороте участвовало несколько партий. И цели они преследовали разные. Сам великий князь полагал, что все способствуют ему только ради соблюдения некой высшей законности – в его, разумеется, понимании. Великая княгиня имела намерение повторить то, что в свое время сделала Екатерина II – захватить престол, удалить супруга – в ссылку или на тот свет и царствовать, окружив себя любовниками вроде Андрея Разумовского.

– Да, говорят она была без ума от него.

– Панин со своими масонами хотел ввести конституцию и устроить парламент, чтобы с его помощью взять в руки страну, как это сделали масоны в Англии и Америке. Что касается русской партии – к ней принадлежал и мой отец – люди, в нее входящие, располагали документом, с неоспоримой очевидностью подтверждавшим, что правящая династия давно уже утратила формальные права на корону. Они хотели удалить с престола Екатерину II, но не оставлять его Павлу.

– Кто же тогда имеет право на трон?

– Из ныне живущих – никто.

– Но держава не может существовать без монарха. Если, конечно, не согласиться с заведомо неприемлемым для России республиканским правлением, равнозначным либо хаосу, либо приходу к власти тех же масонов, что и в Англии и Америке.

– Согласно историческим обычаям нашей страны, царя нужно избрать на Земском соборе. Так полагали и мой отец, и те, кто действовал вместе с ним.

– Однако переворот не удался?

– Да, императрица сумела опередить заговорщиков. Она не стала устраивать казней. Одних удалили от двора, других – из столицы и из страны. Кое-кто поплатился и жизнью, но это произошло тихо, без шума. Отцу моему удалось скрыться в глуши Тверской губернии.

– Отец ваш завещал вам продолжить свое дело?

– Нет. О неудавшемся перевороте я узнал не от отца. Он скрывал все и от меня, и от моей сестры.

– Почему?

– Ну, во-первых, с тех пор прошло много лет. Мы с сестрой родились уже после тех событий. А когда я вырос, княгиня Тверская убедила отца не вовлекать нас – молодое поколение – в безнадежное, с ее точки зрения, дело. Она хотела устроить нашу жизнь, выдав за меня Поленьку и завещав нам свои владения, надеясь, что, вняв ее предостережениям, мы никогда не прельстимся замыслами переустроить жизнь и страну. По ее мнению, это уже невозможно сделать. Россия обречена, потому что ею правят люди, не считающие ее своей родиной. И всякий, кто попытается спасти ее – погибнет. Отец, как я потом узнал, даже дал княгине Тверской клятву, что ничего не расскажет мне о попытке переворота. Хотя сам он продолжал надеяться на перемены – ведь у него остались те документы, согласно которым правящая династия не имеет права на российский престол. Но княгиня Тверская считала, что и мне и Поленьке следует не вмешиваться в интриги, а жить вдали от столиц – она уподобляла их библейским городам Садому и Гоморе.

– В этом своем сравнении она не ошиблась. И вы исполнили бы завет княгини?

– Не знаю… Скажу честно – возможность получить за Поленькой такое приданое – сорок тысяч душ – очень сильно влияло на мое мнение…

– Не вижу в этом ничего странного. Любой здравомыслящий человек не пренебрег бы такой возможностью, тем более что, и по вашим словам, и по рассказам барона Дельвига, вы и ваша невеста были небезразличны друг другу…

– Возможно, спустя какое-то время мы бы и нарушили волю княгини Тверской… Тем более что после помолвки с Поленькой, когда убили отца, я случайно узнал все, что он скрывал от меня – а именно то, о чем я только что рассказал вам. Но потом умерла Поленька. И сама княгиня… И это освободило меня от обязательств и жениха, и возможного наследника имений княгини. Хотя отец не завещал мне свое дело – я, тем не менее, унаследовал его, поэтому я и не могу жениться на одной из новых хозяек Тверского. Цель моей жизни другая. Я обязан продолжить то, что начал отец. Это – главная моя цель. А кроме того, я должен отомстить убийцам отца…

15. Тайна Александра Нелимова

 
Никто не знал,
куда он девался.
 

А. С. Пушкин.

– Вашего отца убили? Но кто? Барон говорил мне, что он умер, – удивился Дубровский.

– Один умный человек посоветовал мне скрыть то, что отец был убит. Чтобы не привлекать внимания… Но отца убили… Убили… Потому что он знал тайну, которая и стоила ему жизни…

– Но кто же убил его?

– Масоны.

– Масоны? Откуда здесь у вас масоны? Их полно в Петербурге, а еще больше в Москве… Поверьте, это маскарадные шуты… Люди, от скуки и бесцельности жизни увлекшиеся модным поветрием… Это болтуны, мечтатели и чудаки… Никому из них не под силу убить человека… Если ваш отец действительно убит… Отомстить убийце – ваш святой долг… Но вам прежде всего нужно узнать, кто убийца… И нельзя ошибиться… Масонская мишура, все эти игры взрослых детей только отвлекут и запутают вас…

– Погодите, я сейчас приду, – вдруг поднялся со своего места Александр и торопливо вышел из комнаты.

Он вскоре вернулся и положил на подоконник перед Дубровским небольшой кинжал с лезвием в виде тела извивающейся змеи, рукоять его венчала змеиная голова с раскрытой пастью, вместо глаз поблескивали два маленьких изумруда.

– Этот кинжал я вынул из груди отца. Удар был нанесен точно в сердце умелой и опытной рукой. Мой отец имел отношения с масонами. Он обманом похитил у них тот самый документ, с помощью которого можно отстранить от власти Екатерину II и ее сына Павла, или, шантажируя их, сделать марионетками в своих руках, что и хотят масоны. Они долгие годы искали отца, чтобы отомстить и вернуть себе этот документ…

– Где этот документ сейчас?

– Масоны не завладели им. А я знаю, где он находится и как достать его, – осторожно, до конца не раскрывая тайны отречения Анны, ответил Александр.

– Ваш рассказ… – Дубровский задумался, – вы, конечно же, должны отомстить за смерть отца…

– Да, я отомщу человеку, который нанес ему удар этим кинжалом. Сын всегда в ответе за отца. Я найду убийцу. Я знаю, как искать мерзавца.

– Вы видели его?

– Нет. Меня в тот вечер не было в Заполье. Убийца приехал вечером, а утром следующего дня я уже нашел отца с кинжалом в груди. Но Пантелеймон, наш старый слуга, описал мне этого человека. Средних лет, высокого роста, важный барин, одет по-столичному.

– По таким приметам в Петербурге и в Москве нелегко найти человека.

– Судьба или предыдущие дела пометили этого негодяя. У не-го отрублен мизинец на левой руке. Я разыщу его. И убью. Он снится мне каждую ночь. Но дело не в нем, возможно, даже просто наемном убийце. Масоны, о которых говорите вы, и те масоны, о которых знаю я – это разные масоны. Да, в столицах известно такое модное поветрие: тайные собрания при свете факелов, чтение старинных манускриптов, поиск философского камня и получение «оловянного золота». И клятвы на крови, речи о свободе, равенстве и братстве, прожекты устройства мирового парламента на священных принципах высшей справедливости, и чугунные перстни с изображением головы Адама, то есть черепа со скрещенными костями, совсем как у морских разбойников, и переходы с одной ступени на другую, где сияет сначала малый свет, а потом все более полный, пока не воссияет свет всеобщий.

Все это только ширма, скрывающая мощную и беспощадную организацию. Тайные главари ее имеют огромную власть, и для того, чтобы утвердить эту власть над всем миром, они готовы пролить реки, моря крови – и кровь моего отца – капля в этом потоке. Я должен не только найти и казнить четырехпалого, убившего моего отца этим кинжалом. Так или иначе, мне придется иметь дело с этой могущественной организацией. Они ведь отдали приказ убить отца не из личных чувств и побуждений. Просто он оказался на их пути к власти. Но на их пути стою и я, и вы, и все, кто не пожелает стать их рабами или послушными орудиями – в силу собственной глупости или подлости предателей, готовых променять отечество на возможность стать их подельниками. Поэтому дело, которое я считаю целью моей жизни – не только мое. Оно и ваше. Это общее дело всех, кто не хочет оказаться под будущим масонским игом.

Я знаю, Екатерина II и ее окружение не принадлежат к масонству. Но люди, правящие сегодня страной, не сумеют противостоять угрозе порабощения масонами. Они по сути дела сами такие же масоны, по отношению к стране, власть в которой им удалось захватить благодаря случаю, удаче и попустительству. Они соперники настоящих масонов, тех, кто уже тайно владеет Англией и открыто – Америкой и, как говорят, вскоре овладеют Францией – сильнейшим государством Европы. А потом приберут к рукам и Россию – прямым на нее нашествием или революцией изнутри. И те, кто сегодня у власти в России, не захотят спасать страну. Она для них не святое наследие предков, а всего лишь удобная кормушка. Те, кто поглупее – погибнут, те, кто предусмотрителен – скроются с награбленным золотом в Лондоне и в Париже, где у них отнимут все, что им впопыхах удастся вывезти из России.

И какую жизненную цель должны избрать себе я и вы, понимая все предстоящие «перспективы»? Скоморошничать в низших масонских ложах? Или цинично пробиваться на высшие ступени этих лож, в надежде, что губители твоей родной страны вознаградят тебя за предательство? Или прислуживать безумству и порокам нынешней власти, стараясь стащить с их стола кусок пожирнее? Или ни о чем не думать, склонить голову, утопив в вине и разврате жизнь свою? Или выращивать лучшие в уезде овсы, как это делает один мой хороший знакомый. Овсы у него действительно хороши. Но ему уже за пятьдесят, а мне молодость не позволяет слепо двигаться по наезженной колее обыденной жизни. Как, полагаю, и вам тоже.

– Александр, – после долгого молчания сказал Дубровский, – я благодарен вам, что вы не делаете различия между собой и мною, человеком, который, не сдержав страстей своих, бросил тень на репутацию дворянина. Все, что я услышал от вас – близко мне, и я не однажды думал об этом, правда, не уделяя особого внимания вопросу о масонах, потому что сторонился этой шутовской братии. Не знаю, возможно, вы и правы и они не так безопасны. А все, что вы сказали о нынешних власти предержащих, совпадает и с моим мнением. Но я в большей мере, чем вы, скептик. Идея восстановить в стране законность – правильна. И Земский собор – древнее российское учреждение, и оно, по логическому рассуждению, могло бы служить основой государственности. Но жизнь и хитроумнее и примитивнее самой правильной логики. Возродить здравые эти принципы должно дворянство. Однако способно ли оно сегодня на это? Дворянство, изнасилованное сумасшедшим царем Петром I, заплевавшим его презрением – отчасти, может, и справедливым, но без всякого на то права – посадившим ему на шею иноземцев, уж тем более его презирающих?

Если это дворянство позволило оборотистому жулику, ловко сменившему лоток пирожника на придворную ливрею, возвести на русский трон солдатскую девку, взятую из-под обозной телеги, если это дворянство терпело на русском престоле любовницу сына курляндского конюха, отдавшую ему страну на разграбление, если оно само, в пьяном угаре, возвело на трон якобы немецкую принцессу, а на самом деле плод ублюдочного греха гулящей немки, который нагуляла она от незаконнорожденного отпрыска русского вельможи и блудливой шведки – способно ли это дворянство на то, чтобы по уму, чести и старинным обычаям и установлениям созвать Земский собор и устроить государственную жизнь без лжи, подкупа, корысти, блуда и обмана?

Может, эти обличительные слова неуместны в моих устах, я сам преступил законы – и государственные и предписанные мне воспитанием и положением моим. Но я не собираюсь бросить их в лицо кому бы то ни было, а обращаю к своему разуму и сердцу. В чем могу я найти смысл жизни своей? Будь я чист, не запятнай я себя делами своими… Я, наверное, протянул бы вам руку. Да и в теперешнем своем положении я говорю: ежели потребуется вам человек, который должен, рискуя жизнью, исполнить для вас необходимое дело – позовите меня. Я готов ради правого дела не пощадить ни живота, ни имени своих в глазах людей, как говорят, сделал это некогда Мирович, хотя слухи о нем разноречивы, и доподлинно не знаю я, кто он – жертва коварного обмана императрицы, корыстный авантюрист или наивный искатель справедливости и закона.

Но я всегда помню, кто я в глазах общества и в своих собственных. Сначала дезертир и зачинщик бунта. Потом атаман разбойников, Ринальдо-Ринальдини уездных барышень… Ехать с вами в Петербург? Зачем? Не имея возможности открыть себя, ничем не смогу я способствовать вам. А если буду пойман, то только доставлю своей персоной лишние хлопоты. Езжайте один, вы человек трезвого ума и крепкой воли, не вижу даже нужды предостерегать вас от столичных соблазнов. Если вам вдруг вздумается, что есть предприятие, требующее исполнителя, который без сожаления готов расстаться с жизнью – найдите способ дать мне знать.

Пока же позвольте мне остаться в вашем имении. Барон Дельвиг обещал при первой же возможности одолжить мне денег. Тогда я смогу скрыться за границу и, если удастся, начну жизнь сначала, стараясь забыть о преступлениях, совершенных мною по безрассудности молодости. Или… Или отдамся на волю судьбы своей, начертавшей мне кривую дорогу. Не знаю, как распоряжусь я собою… Тем более что как ни проклинаю я тот миг, когда увидел ту, которая изменила мне и ради которой забыл я все на свете – и месть, и самого себя, но я по-прежнему не нахожу сил, чтобы побороть в себе страсть к ней… И ожидаю, сам не зная чего…