Текст книги "Кинжал мести"

3. А прежде – о Катерине

 
Пора бы тебе, девица,
Пора бы тебе, моя милая,
Замуж за доброго молодца.
Русская народная песня.
 

Ну да ладно. Надо бы подумать о своем венчании. А прежде – о Катерине… Сладить брак сестры Елизавете хотелось ничуть не меньше, чем свой. Свой она почти устроила и ничто уже не мешало завершить начатое. Три сестры Холмских жили единой, очень тесной доверительной жизнью. И для Елизаветы счастье Катерины было ничуть не менее важно, чем устройство своего брака.

Тем более что ее собственный брак – это просто хорошая, удачная, ну и да, выгодная партия. А для Катерины это действительно ее счастье. Ведь они с Аглаевым любят… Чтобы уладить дело с выходом Катерины за Аркадия Аглаева, имелись серьезные препятствия. Впрочем, препятствие только одно – разрешение маменьки.

Маменька скажет, что Катерине рано замуж, она на год моложе Елизаветы, это так, но Катерина давно догнала ее, Елизавету, и ростом и фигурою, а хозяйским, женским навыком по обустройству дома так уже и обогнала, и тут маменька не станет долго спорить, она сама видит это. Главное то, что у жениха всего одна деревенька в сто душ, раньше как-то вроде даже и достаточная, при родителях Аркадия, а после их смерти, при молодом барине заметно пришедшая в упадок. И это маменька тоже не преминет заметить.

Это, конечно, правда, Аркадий не хозяин… Ну да что же делать, если он такой. Папенька тоже не занимался хозяйством. Но о папеньке лучше не упоминать, это только обидит маменьку, имя мужа для нее свято… А не наделай та, папенькина французская актриса долгов и не продай они московского дома, чтобы те долги заплатить, то и Катерине бы было приданое… Но об этом нельзя говорить. Да и зачем, дело прошлое…

А приданое Катерине… Наследство после смерти папеньки было оспорено по суду и отошло брату Алексею по его совершеннолетию. Вдове выделена ее вдовья, одна седьмая часть, а дочерям – их четырнадцатые части. Деньги эти – по десять тысяч каждой из сестер – лежат в банке. Мать бережет их до того как придется выдавать дочерей замуж.

Десять тысяч и одна четвертая часть деревеньки – не приданое, а все же не ничего. Сколько таких бесприданниц, что, как говорят, «в одной рубашке»… Десять тысяч и часть деревеньки это все-таки не «в одной рубашке»…

Десять тысяч, которые за старшей Натальей, они, почитай, в ведении графини Вельской… А вот ее, Елизаветы, десять тысяч, если их прибавить к десяти тысячам Катерины, это уже двадцать тысяч… И Софья могла бы отдать свои десять тысяч… Елизавете казалось, что Софья согласится – как и Елизавета – отдать свою часть и денег и деревеньки. Тогда за Катериной было бы тридцать тысяч и вся деревенька.

Деревенька, разумеется, после смерти маменьки… А пока маменьку тоже нельзя оставлять ни с чем. Поэтому с деревеньки они с Катериной имели бы по половине… Итак, тридцать тысяч и полдеревеньки… Это уже лучше…

Беда только в том, что тридцать тысяч не обеспечат сестру с таким мужем, как Аглаев. Если бы эти тридцать тысяч в руки Протасову, он прикупил бы на них деревеньку, посеял свои овсы и по осени хвастался бы капиталом…

Аглаев так не сможет… Ну да что теперь делать, если он такой… Аглаеву нужно служить по статской службе… Об этом и маменька скажет… Тогда с жалованьем, имея полторы деревеньки, они с Катериной и прожили бы… Но служить по статской – это еще нужно место, а без родственников, без связей да покровителей как его, это место, получить…

У князя Ратмирского такие связи в Москве есть… Елизавета уже говорила с князем – и об отказе от своей части деревеньки в пользу Катерины, и о содействии Аглаеву найти место.

Разговор возник сам собой, когда они обсуждали хлопоты, связанные с венчанием, и решили свадьбу заменить праздником. Князь согласился не претендовать на четвертую часть деревеньки, причитавшуюся Елизавете. Но когда она заговорила о помощи Аглаеву, вдруг стал холоден.

Это удивило Елизавету. Она помнила разговоры о том, что Ратмирский будто бы скуп. Мать его действительно славилась скупостью, это знали все… Однако похлопотать о месте это ведь ничего не стоит… Но князь сказал, что не в его правилах просить за человека, качества которого ему неизвестны и который ко всему еще пишет стихи.

Правда, увидев, как его слова сбили с настроения Елизавету, князь добавил, что когда узнает Аглаева поближе и убедится, что этот юноша человек порядочный и достойный, то, возможно, к этому вопросу можно вернуться. Елизавета, в первое мгновение не сумевшая скрыть разочарования от отказа, сразу взяла себя в руки и заговорила о другом, но в глубине души была очень сильно задета.

Князь как бы ставил под сомнение порядочность и достоинство Аркадия Аглаева. Да, Аглаев писал стихи, и, как она слышала, не очень хорошие, зато часто очень милые и с мифологическими героями. Да, Аглаев не приспособлен к жизни, он не умеет вести хозяйство. Ну да что же делать, если он такой.

И отец его прослужил в армии двадцать лет, а так и остался поручиком, как и папенька, только папенька ушел в отставку по второму году службы, а прослужи папенька двадцать лет, он стал бы не меньше как генералом, в том нет никакого сомнения…

С Аглаевым они были большими друзьями, папенька даже вызволил его, когда Аглаев попал в плен к горцам. Хотя перед этим они хотели стреляться на дуэли… Но потом, к счастью, помирились, ведь папенька хоть и вспыльчив, но отходчив. И папеньку с маменькой познакомил как раз Аглаев…

Аркадий Аглаев был частью мира, сложившегося вокруг семьи Холмских. Он даже жил у них каждую зиму, когда Холмские еще имели свой дом в Москве. И чувства его к Катерине, можно сказать, с самых детских лет…

У Аглаева много всяких недостатков, но нельзя же усомниться в том, что он порядочный и достойный человек, только потому, что у него всего одна деревенька, и потому, что он пишет эти свои стихи. И Катерина точно так считает. И даже Софья.

4. Умная Софьюшка

Ума – палата.

Русское народное присловье.

Надо прежде всего поговорить с Софьей. В семье Холмских считалось, что Софья обладает особым умом. То, что она умна, подтверждалось не однажды еще чуть ли не с пеленок.

Когда ум ее стал уже притчею во языцах, то кормилица (она же и няня, жившая в семье Холмских на положении члена семейства, потому как хотя и крепостная, но была доверенной и преданной фавориткой прабабушки, той самой, которая из боярского рода) утверждала, что даже грудь Софья сосала умнее, чем ее сестры. Потом стали вспоминать и другие черты из ее младенчества, и во всем находили проявление ума.

Рассказывали, что по весне и осенью, когда детей водили гулять, Софьюшка никогда не промочит ноги. Вернутся с прогулки – у всех башмаки испачканы в грязи, а у Софьи – чистенькие.

Казалось бы корь – все дети переболели, а Софья – нет. Когда папенька ездил в Тверь или в Москву и привозил конфекты, сестры и братец свои съедали в один день, а у Софьи оказывалось припрятано и до первого праздника.

Старая нянюшка присматривала за детьми, как квоктуха за цыплятами, держала их при себе, поучая на каждом шагу. Только сестры и братец старуху не слушались, отвлекаясь на свои игры, а Софьюшка послушает, а потом еще и переспросит. И никогда не забудет. А когда надо – вспомнит.

Няня рассказывала им перед сном сказки и Софья часто делала замечания. Сжег Иван-царевич лягушечью кожу своей жены, царевны-лягушки, Василисы Премудрой, и через то приключилось много бед. А почему же царевна-лягушка, Василиса Премудрая кожу лягушечью без присмотра оставила? Нужно бы спрятать ее, чтобы никто не нашел, а еще лучше держать при себе, в потайном кармашке. Тогда бы Ивану-царевичу ее и не сжечь, и беды бы не случилось…

Но все это вспоминали потом. Обнаружили же ум Софьи, когда пришлось продавать одну из деревенек их имения. Надеждино первоначально состояло из двух деревенек. Одна, собственно Надеждино, или, как его иногда называли, Большое Надеждино, с барской усадебкой при нем и церковью. Вторая – Малое Надеждино, в десяти верстах, поменьше и на неудобных землях, изрытых оврагами, в которых водилось множество лис.

Кроме этих оврагов в округе было много неудобиц – пустошей, заросших кустарником. Еще до того, как Холмский получил наследство от дядюшки и семейство переехало в Москву, у него случились кое-какие долги и нужда в деньгах по хозяйским делам и он уговорил жену продать Малое Надеждино.

От него и доход невелик, оно и от усадьбы далековато, да и деньги нужны. Будь жива прабабушка, она бы не позволила продавать. Но прабабушка года два перед тем умерла. Нянюшка тоже была против продажи, но нянюшку, хотя она и сидела вместе с барами за обеденным столом, папенька с маменькой слушать не стали, не взяв во внимание то, что нянюшка свое мнение подкрепляла именем и мнением старой барыни.

Правда, продать Малое Надеждино оказалось не так просто. Само по себе оно, как именьице, никуда не годилось. С одной стороны деревенька граничила с землями княгини Ратмирской, а с другой – с землями Сандаковых, и кто-нибудь из них мог бы за небольшую цену польститься округлить свои владения.

Первой вызвалась купить Малое Надеждино княгиня Ратмирская. Она приехала со своим любимцем, управляющим Стародубцевым, и осмотрела угодья. За чаем у Холмских старая княгиня спросила мнение управляющего и тот уклончиво ответил, что если свести на заброшенных землях кустарники и посадить на их месте лес, как это делают немцы, овраги сровнять, а крестьян привести к порядку, то Малое Надеждино можно и купить, учитывая то, что цену хозяин просит небольшую.

Княгиня уехала и пообещала дать ответ через неделю. Холмскому очень хотелось поскорее получить деньги и он решил, что дело слажено, деревня продана, о чем и сказал наутро за завтраком.

И тут Софья – ей тогда шел всего десятый годок – вдруг вмешалась в разговор взрослых и заявила, что старая княгиня Малое Надеждино покупать не станет.

– Это почему же? – удивился Холмский.

– Она скупая, – сказала Софьюшка.

О скупости княгини Ратмирской за глаза поговаривали все, но откуда это известно ребенку?

– Почему же ты так думаешь? – спросил папенька.

– А она, когда пила чай, за каждой чашкой брала лишний кусочек сахара, а все, что оставалось, клала в рукав.

– Как в рукав?

– В рукав. И прятала за подкладкой.

– Однако ты выдумщица!

– Я не выдумщица. Я видела.

Софье не поверили, посмеялись над ее детской фантазией. А спустя неделю к Холмским заехал управляющий княгини, Стародубцев, и передал, что Ратмирская деревню не покупает.

Конечно, если свести все кустарники и посадить лес… А овраги засыпать и сровнять… Но работы много, мужиков заставить работать хлопотно, а посаженный лес растет не скоро. Выгоден тот лес, который вырос сам лет за пятьдесят – сто до того, как его пустить в дело…

И хотя Софья оказалась права, внимание тогда на это пока не обратили.

Почти сразу же случился другой покупщик, князь Засекин. Он имел много владений, разбросанных по всей России. С папенькой князь познакомился еще в армии, случайно, и при встречах каждый раз спрашивал, не из князей ли Холмских тот происходит.

Папенька несколько раз настойчиво растолковывал князю, что дворяне Холмские не имеют отношения к княжескому роду Холмских, давно, кстати, угасшему, хотя и очень знаменитому в Тверской губернии как отрасль князей Тверских. Засекин не держал этого в памяти и постоянно задавал свой вопрос.

Папенька даже, имея иронию, нарочно предворял его своим вопросом: «Не изволите ли, ваше сиятельство, поинтересоваться, не из князей ли Холмских я происхожу?» – на что барски простодушный Засекин всегда тут же искренне вопрошал: «Ах, в самом деле, не из тех ли вы князей Холмских, что из ветви Тверских?» – и папенька опять повторял свое объяснение, о чем потом всегда весело рассказывал в кругу семьи.

Князь Засекин считал себя большим англоманом и очень любил охоту на лис, в России охотниками особо не почитаемую. Однажды Холмский, встретив в Твери князя, разговорился с ним об охоте и пригласил его к себе поохотиться, уверяя, что в его угодьях за один день можно добыть самое малое десяток рыжих красавиц.

Князь не верил, что такое возможно, но на охоту приехал. Результат его поразил – их добычей действительно стали двенадцать прекрасных огненно-красных лисиц: их в оврагах и на кустарниковых пустошах вокруг Малого Надеждино всегда обитало превеликое количество.

За обедом у Холмских, узнав, что хозяин продает Малое Надеждино, князь попросил уступить деревню ему. Тем более что в Тверской губернии у него есть небольшое имение, куда он раньше очень редко заглядывал, но, купив Малое Надеждино, он теперь каждую осень, когда лисица выкунивает и выходит мышковать, будет приезжать охотиться только в Малое Надеждино.

Князь назвал сумму, Холмский не стал торговаться, потому что у княгини Ратмирской он просил вдвое меньше. Довольные друг другом покупатель и продавец ударили по рукам. Князь уехал, пообещав через неделю прислать своего поверенного для заключения купчей.

Прощаясь, Засекин взял с Холмского слово ни при каких обстоятельствах никому не отдавать Малое Надеждино. А в том случае, если кто-то предложит большую цену, уведомить его и князь тут же, оставив все дела, приедет и выторгует деревню с ее лисьими угодьями, какие и не снились даже самым знатным английским лордам, большим любителям и знатокам охоты на лис.

Холмского несказанно обрадовал такой поворот дел. Вот как, оказывается, ему повезло, что старая скопидомка княгиня Ратмирская отказалась от покупки.

Софья опять высказала свое мнение. По ее словам, князь Засекин не купит деревню.

– Почему ты так решила, – с опаской спросил Холмский, припоминая верное предсказание дочери по поводу княгини Ратмирской.

– У этого князя нет денег, чтобы купить деревню, – ответила Софья.

– Э-э-э, глупенькая. Князь Засекин очень богат. Засекины происходят от самого великого князя Мономаха. У князя Засекина десятки имений, роскошный дом в Москве и в Санкт-Петербурге. У него иной раз обедает пол-Москвы. Князь Засекин, если захочет, может купить сто таких деревенек, как Малое Надеждино. А ты говоришь, у него нет денег. С чего ты это вдруг придумала?

– Я не придумала. Я знаю.

– Как же ты это можешь знать?

– У его камердинера камзол перелицованный…

– Это почему же?

– По отворотам видно…

Человек князя для заключения купчей не приехал ни через неделю, ни через месяц. Холмский написал князю письмо, напомнил ему о их договоренности. Но ответа не получил. Холмского очень задел этот случай. Он ведь не навязывал князю покупку, и цену князь назвал сам. Однако было дано слово. А слово нужно держать.

Холмский даже решил вызвать князя Засекина на дуэль, ибо покупка покупкою, но такое отношение к дворянину и к своему слову недопустимо. Холмский был слегка вспыльчив, хотя и быстро отходил и не отличался тяжелым характером.

Он несколько раз, можно сказать, почти дрался на дуэлях. Во время службы в армии он вызвал из-за какого-то пустяка Аглаева и помирился с ним благодаря уговорам секундантов, и они стали близкими друзьями.

Уже женившись и живя в Надеждино, он случайно, слово за слово, поссорился с помещиком Дубровским. Тем самым, сын которого потом прославился разбойником и чуть не увез Машу Троекурову: он влюбился в нее до безумия, но Машу успели выдать замуж за князя Верейского. Помнится, тогда все переживали, что ей не удалось убежать со своим возлюбленным.

Старик Дубровский был, как и папенька, очень вспыльчив. Примирения так и не состоялось. Но на поединке, у барьера, оба выстрелили в воздух и разъехались, не сказав друг другу ни слова. Лет через пять Холмский, рассказывая об этой дуэли, не смог припомнить причину ссоры.

Холмский приехал в Москву и явился к князю Засекину. Камердинер князя объявил ему, что барина нет дома. Холмский бесцеремонно схватил его за рукав.

– А ну-ка постой, голубчик! – Холмский присмотрелся к отвороту и увидел, что камзол, расшитый золотыми галунами, перелицован.

С Засекиным Холмскому встретиться не удалось. Знакомые рассказали ему, что князь в бегах от кредиторов.

Тем временем на Малое Надеждино нашелся третий покупатель. Сосед Холмских, Сандаков, тогда еще в округе человек довольно малоизвестный. Он вместе с женой осмотрел угодья, деревню, и Сандаковы по-соседски отобедали у Холмских. Холмский рассказал историю о неблаговидном поведении князя Засекина.

Оказалось, что Сандакову известно положение князя. Недавно в Москве за четверть цены продали дом князя Засекина, он якобы хотел уплатить свои самые неотложные долги, но вместо этого, оформив купчую, исчез вместе с деньгами. Рассказывают, что князь уехал в Париж, где, как известно, без денег жить довольно неловко, хотя без денег неудобно не только в Париже, без них в Москве и Петербурге тоже несподручно, как, впрочем, и в Тверской губернии, – заключил свой рассказ Сандаков.

Что же касается покупки Малого Надеждина, то жена Сандакова заявила, что такая деревенька им не нужна, потому как она недосмотрена, а угодья тоже так себе. Сам же Сандаков сказал, что да, деревенька незавидная, но по той цене, что за нее просят, стоит подумать…

Когда Сандаковы уехали, Холмский, которому уже надоели хлопоты с продажей Малого Надеждина, посетовал, что, вот мол, покупка снова сорвалась. Но Софья, к общему удивлению домочадцев, вдруг заметила, что сосед как раз и купит их деревню.

Сандаков, хотя и жил в Тафтеевке – имении жены – уже лет десять, считался в округе человеком новым. Сложилось мнение, что свое положение он устроил женитьбой на засидевшейся в девках богатой невесте, а сам же он без состояния и потому под властью жены.

Это позже, когда Сандаков прикупил десяток деревенек и закончил постройку двухэтажного барского дома и зажил на широкую ногу, стали поговаривать, что Сандаков-то как раз человек с деньгами и нажил он их не совсем благовидным образом, чуть ли не какой-то торговлей, имея к ней отношение по службе.

Через неделю Сандаков приехал оформлять купчую на Малое Надеждино. Слова Софьи опять, ко всеобщему удивлению, подтвердились.

Ее начали распрашивать, как она догадалась о том, что Сандаков, вопреки мнению жены, купит деревню. Софья объяснила, что Сандаков держится как человек, у которого есть деньги, поэтому он и уверен в себе. Что же до его жены, то она оттого и перечит мужу, что он распоряжается деньгами, не спрашивая ее.

Такая наблюдательность десятилетнего ребенка поразила родителей. С тех пор в семье все и стали отмечать ум младшей дочери как нечто особенное.

5. О талантах французских актрис

Французская актриса, это, скажу я тебе, братец ты мой, такой пассаж…

Из разговоров между ценителями французских актрис.

Когда Холмские переехали в Москву и детям наняли гувернеров и учителей, Софья опережала сестер успехами в учебе. Относились к этому как к само собой разумеющемуся. Ведь она умна.

Сестры часто сваливали на нее выполнение уроков, заданных учителями: «Ну, Софьюшка, ты ведь умна, тебе и выполнять задание», – убеждали они младшую сестру. И Софья не кичилась своим умом, а всегда старалась услужить, как тот, кто выше ростом, помогает достать что-либо с верхней полки тем, кому до нее не дотянуться.

Маменька, особенно после смерти мужа, когда возникали трудности, часто советовалась с младшей дочерью. А нянюшка – пока была жива, – случись какой недосмотр, всегда упрекала виноватых, почему те не спросили совета у Софьюшки.

Именно благодаря уму Софьи маменька вышла, хотя и с горем пополам, из того положения, в котором она оказалась после смерти главы семейства. Наследство оспорили родственники мужа, ничего не отсудили, но и невестку на долгое время лишили возможности что-либо получить. А тут еще вдруг обнаружились огромные долги, сделанные именем Холмского той самой французской актрисою, тайной пассией супруга.

От долгов этих Холмская хотела отказаться. Это, конечно, грозило судебными тяжбами. У актрисы на руках имелись документы, подписанные Холмским. Стряпчий, ходатайствовавший в суде по делам наследства, говорил, что с этими долгами дело неверное, и можно бы отпереться, особенно если толково и тонко повести дело, как это умеет он. Но Софья посоветовала продать московский дом, заплатить долги, а самим уехать в Надеждино.

Слова ее поразили всех, как гром, хотя и не с ясного неба. Небо уже затянуло тучами, но пока еще казалось обойдется без грозы. Уезжать из Москвы, возвращаться в их бедное Надеждино никому, кроме старой няни, не хотелось.

Егорьевна – так звали няню – Москву не жаловала. А больше всего боялась, что когда она умрет, то не исполнят ее просьбу и не отвезут в Надеждино, где няня хотела лежать на погосте рядом со старой барыней (бабушкой Холмской, прабабушкой Елизаветы) – старая барыня не чета нынешним, из настоящих старых бар, при ней и на погосте надежнее, а то, неровен час, похоронят, как молодого барина (не старого обычая был барин, вертопрах), в Москве, где, что на кладбище, что на улице, все не свое и не протолкнуться среди чужих людей.

А они еще на каждом шагу так и норовят залезть к тебе в карман, и если завелась у тебя копеечка, то придерживай ее каждую минуту рукой, а то вернешься домой – хвать, а карман-то пуст. А уж коли своего ума нет, так послушайте Софьюшку, уж она-то с младенческих лет неглупенька и всегда справная да послушливая, ей два раза молвить не приходилось, во всем сметлива, до всего доходчива…

Софьюшку пришлось послушать. Дом в Москве на доходы от Надеждино не продержать, да и жить-то не на что… Слава Богу, что надоумились внять умному совету. И как права оказалась Софьюшка! В Надеждине – хотя и в бедности, да в своем углу, под своей крышей, да и хлеба – невелик кусочек, а свой.

А уж что не ввязались в тяжбу по долгам, так за то век Бога молить нужно, что не отнял на тот момент разум. Это еще Бог миловал, что так легко отделались от той французской актрисы, заплатив долги и выкупив у нее долговые поручательства, так неосторожно подписанные Холмским… Да уж об осторожности ли ему думалось, когда он их подписывал…

Софьюшка – ей тогда только четырнадцатый годок минул, совсем, можно сказать, дитя, а какая предусмотрительность…

Конечно же, дело с этими долгами скандальное. Объясняя это дочерям, Холмская говорила, что папенька покровительствовал театральным талантам этой бесстыдницы… Девочки поди уже догадывались, что это за таланты такие, которыми актрисы эти французские составляют тут у нас состояние и укатывают потом в собственных английских каретах в свой бесстыжий Париж, прости Господи… А люди-то все знают…

Не успели Холмские еще уехать из Москвы, как оказалось, что у актрисы этой в почитателях тех самых известных талантов состоял не только Холмский, но и князь Крапоткин. И его она своими талантами не замедлила свести в могилу – восьмидесятилетний поклонник театральных искусств, казавшийся на вид бодрым и деятельным, стал то и дело падать в обмороки – уж не от восторгов ли от проникновенных монологов, с подмостков сцены произносимых, – и умер от сердечного приступа, в кругу своего благородного семейства.

Как потом выяснилось, он тоже в свое время все по той же неосторожности подписал долговые поручения – осторожность ведь не свойственна людям, увлекающимся изящными талантами.

Но княгиня Крапоткина, славившаяся своей надменностью, выставила вон и французскую актрису, и кредиторов. Началась судебная тяжба. Стали выясняться многие подробности, неприятные для семейства князя, зато привлекательные для любопытной публики. Тяжба потребовала денег, чуть ли не больших, чем долги, и, в конце концов, была проиграна.

Однако княгиня не смирилась и дошла до Сената. В Сенате тоже нашлись поклонники неистощимых талантов актрисы. Сама она сделалась знаменитостью. Публика валом валила на спектакли с ее участием, молодые люди засыпали блистательную служительницу Мельпомены цветами, а круг почитателей мгновенно увеличился.

Княгине же Крапоткиной пришлось уехать в одно из своих дальних имений, чтобы не оставаться предметом насмешек и нескромного любопытства. Сын ее, молодой князь Крапоткин, даже не знал, от кого ему требовать удовлетворения – насмешники злословили за глаза, не вызывать же на дуэль саму виновницу того, что произошло…

Оставшись без присмотра матери, он спустя всего полгода завел себе такую же актрису, слава Богу, что не ту самую, талантам которой поклонялся его покойный родитель… А ведь мог и ее, она всегда готова, таковы эти французские актрисы и таков ныне век…

Имя же Холмского, хотя и упоминалось вначале, но позже совсем забылось, и семейство Холмских избежало и полного разорения, и позорного скандала. Благодаря уму Софьи. И нянюшка Егоровна, выкормившая, а потом вынянчившая все молодое поколение Холмских, умерла тихо и мирно и без тревог и лежит теперь на погосте церкви в Надеждино рядом со своей старой барыней, при ней и на погосте-то хорошо и покойно, а уж какой порядок держала, когда была жива…

Да, прежде всего нужно посоветоваться с Софьей…