Текст книги "Методологический дискурс о постмодерне. Между про-капитализмом и контр-капитализмом"

Теперь посмотрим, как Автор связывает обрисованную им когнитивную стратегию с культурно-социальным универсумом.

Поясняя ранее сказанное, Автор акцентирует тот аспект рассмотренной им когнитивной стратегии, который связан с социально-культурным существованием человека (§§28—38).

Во-первых.

«Я исхожу из того, что любая практическая ситуация всегда носит совместно-распределенный характер.

Эмпирический индивидуум никогда не делает ничего в одиночку. Для того, чтобы произвести (в широком смысле слова) даже простейший продукт, люди обязательно должны объединять свои способности и распределять между собой функции и задачи.

Эта простая [на первый взгляд] идея символически выражена в графике нижнего уровня в схеме мыследеятельности.

Мы называем этот уровень «мысле-действием»».

Во-вторых.

«Для того, чтобы создаваемая форма организации совместно-распределенной деятельности могла обеспечить производство нужного продукта с наименьшими затратами ресурсов, участники будущей (или текущей) ситуации совместно-распределенной деятельности должны договориться друг с другом.

Эти договорённости направлены прежде всего на определение того, «зачем» они объединяют свои усилия и того, «как» именно они предполагают этого добиться. «Зачем» и «как» в деятельности обычно из внешней позиции называют «целью» и «средствами». Содержание «целей» и «средств», которые ставят перед собой и выбирают из некоего арсенала или строят специально для достижения данных целей люди, во многом обусловлено тем, с чем им приходится «иметь дело» – характером обстановки или ситуации, в которой они находятся и теми «вещами», которые они предполагают использовать.

Для того чтобы договорится о будущей совместной деятельности или изменить ее по мере осуществления (реализации замысла) эмпирическим индивидуумам приходится вступать в коммуникацию друг с другом.

Для обеспечения коммуникации, понимания и взаимопонимания человеческие сообщества создают «языки». <…>

Эта идея символически выражена в графике среднего уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень «мыслью-коммуникацией»».

В-третьих.

«Обывателю кажется, что большая часть практических ситуаций совместно-распределенной деятельности вращается вокруг материальных вещей жизненного мира. <…>

Однако, если мы задумаемся, то обнаружим, что воспроизводство даже этих простейших практик требует формирования более абстрактных, обобщенных или, как иногда говорят, «идеальных» представлений о вещах и способах обращения с ними. <…>

Для создания представлений об этих вещах необходимо проделать работу «мышления».

Мыслительные представления [и соответствующие способы работы с ними, которые мы называем «технологиями мышления»] формируются исторически и передаются из поколения в поколения, обеспечивая экономию затрат на коммуникацию, взаимопонимание и построение систем совместно-распределенной деятельности.

Эта идея символически выражена в графике «верхнего» уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень «чистым» или «конструктивным» мышлением».

В-четвертых.

«Для того, чтобы более полно связать содержание этой притчи со схемой мыследеятельности, надо лишь добавить к ее описанию ещё одну позицию в слое мышления: внешнего наблюдателя, который в данном примере «имеет» или «разработал» обобщенные представления о «слоне».

Подобные обобщенные представления формируются на более высоких этажах «идеализации»».

В-пятых.

«Я уже говорил Вам, что такие общие представления [мы называем их объектно-онтологическими] являются результатом длительных исторических процессов. Эти представления постоянно меняются. По мере своего исторического развития человечество постоянно трансформирует распространённые представления о „вещах“ окружающего мира и „предметах“ своих практик».

В-шестых.

«…Большая часть философов разрабатывали новые методы работы со знаниями. Важнейшей фигурой в ряду философов-методологов был Николай Кузанский.

В 1440 году Николая Кузанский пишет на латыни работу «De docta ignorantia», которая позже с большим трудом переводится на разные языки. В распространённом переводе на русский ее название звучит как «Об учёном незнании».

В этой революционной работе он фактически впервые противопоставляет традиционной схоластической концепции «познания как отражения» другую концепцию и другое представление, которое выдвигает на передний план искусственно-техническую деятельность человека по производству новых знаний и онтологических представлений.

Кузанский утверждает, что человек (в отличие от Бога) не способен познать сущность вещи. Он лишь строит знание о свойствах вещей, и эти знания являются продуктом определённых действий или операций, которые ему доступны.

Кузанский пишет: «Всякое знание предполагает сравнение, которое при ближайшем рассмотрении оказывается ни чем иным, как измерением. Если же мы соизмеряем между собой содержание двух понятий, то необходимым условием этого является их однородность: они должны быть соотнесены с одним и тем же масштабом измерения, мыслиться как величины одного порядка».

Напомню Вам, что в схеме, описывающей устройство простейшего «знания», которую мы с вами обсуждали в прошлый раз, эти «операции» [измерения] развертываются в ситуациях мысле-действия. В схеме мы выразили этот смысл в символической форме в значках «операции» и «нечто» (Х). <…>

Для пояснения этого утверждения он использует очень хорошую метафору.

«Как бы ни приближались друг к другу мера и измеренное – подчеркивает Кузанский – между ними всегда будет оставаться некоторое различие… конечный [человеческий] разум ни при каком сколь угодно большом приближении не может познать с действительной точностью истину вещей…. Разум… относится к истине, как многоугольник к кругу: многоугольник тем больше приближается к кругу, чем больше сторон и углов он имеет, но даже при бесконечном умножении их он не сможет сравняться с кругом ─ так и человеческий ум знает об истине только то, что он никогда не сможет её познать такой, как она есть, с достаточной степенью точности».

И далее: «Опыт содержит в себе подлинное знание; …однако, …для него недостижима истинная точность (praecisio) … в опытном познании всякое сколь угодное адекватное определение и точное измерение может и должно быть превзойдено ещё более адекватным и более точным. …всё наше опытное знание остается «предположением», приближением, гипотезой, и его изначальный удел – уступить своё место другому, более верному предположению»».

В-седьмых.

«Как мы уже сказали выше, за 200 лет до создания Лондонского королевского общества, за 400 лет до того, как технология исследовательского мышления стала важнейшим элементом платформы технологий Второй промышленной революции, Кузанский намечает два базовых режима организации этой работы:

Во-первых, режим построения гипотез, разработки моделей и рабочих онтологических представлений и их постоянного «опровержения»; этот режим не совсем точно называют фундаментальными исследованиями.

Во-вторых, режим постоянного экспериментирования, который направлен не только на опровержение онтологических гипотез, но и на создание новых вещей – инженерных конструкций; этот режим не совсем точно называют прикладными исследованиями (НИОКР).

Эта машина исследовательской мыследеятельности, как я уже сказал, была «придумана» в период 1400—1500 годов и в дальнейшем легла в основу так называемых промышленных революций».

В-восьмых.

««Нулевая» и «Первая» промышленные революции технологизировали и массовизировали «простые» (прикладные) режимы этой машины: инженерное конструирование и проектирование.

В ходе Второй промышленной революции был технологизирован и массовизирован более сложный режим – собственно «исследовательский», по крайней мере, в его «нижней» части: моделирования и экспериментирования.

Энергия этой промышленной революции была исчерпана к концу ХХ века. Человечество столкнулось с необходимостью существенно трансформировать технологии мышления и «машины» производства знаний».

Проанализируем сказанное.

Во-первых.

С одной стороны, автор акцентирует «совместно-распределенный» характер человеческой мыследеятельности. Человек ничего не делает в одиночку. Отсюда появляется представление о том, что у любой мыследеятельности существует коллективно-исторический аспект.

С другой стороны, Автор мыслит этот коллективно-исторический аспект через «схему мыследеятельности», выработанную в ММК.

И здесь обнаруживается то, что, фактически, Автор начинает мыслить о коллективно-историческом процессе как о процессе соизмеримом с ММК по своим когнитивно-организационным характеристикам.

Во-вторых.

«Для того, чтобы произвести (в широком смысле слова) даже простейший продукт, люди обязательно должны объединять свои способности и распределять между собой функции и задачи. Эта простая… идея символически выражена в графике нижнего уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень „мысле-действием“».

Надо обратить внимание на то, что

– с одной стороны, это описание носит весьма абстрактный характер, который не несет в себе какой-то логики, соизмеримой с культурно-историческим процессом;

– с другой стороны, это описание подходит под конкретность работы ММК как организационной формы (в кружок приходят люди и совместно пытаются решать какие-то проблемы).

В-третьих.

«Для того чтобы договорится о будущей совместной деятельности или изменить ее по мере осуществления (реализации замысла) эмпирическим индивидуумам приходится вступать в коммуникацию друг с другом. <…> Эта идея символически выражена в графике среднего уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень „мыслью-коммуникацией“».

Здесь снова видна та же самая особенность:

– с одной стороны, это описание носит весьма абстрактный характер, который не несет в себе какой-то логики, соизмеримой с культурно-историческим процессом;

– с другой стороны, это описание подходит под конкретность работы ММК как организационной формы (в кружке людям приходится вступать друг с другом в коммуникацию).

В-четвертых.

«Мыслительные представления [и соответствующие способы работы с ними, которые мы называем „технологиями мышления“] формируются исторически и передаются из поколения в поколения, обеспечивая экономию затрат на коммуникацию, взаимопонимание и построение систем совместно-распределенной деятельности. Эта идея символически выражена в графике „верхнего“ уровня в схеме мыследеятельности. Мы называем этот уровень „чистым“ или „конструктивным“ мышлением».

Здесь снова можно утверждать:

– с одной стороны, это описание носит весьма абстрактный характер, который не несет в себе какой-то логики, соизмеримой с культурно-историческим процессом;

– с другой стороны, это описание подходит под конкретность работы ММК как организационной формы (в кружке происходит передача представлений из «поколения в поколение» (правда, под поколением надо будет понимать поколения участников ММК)).

В-пятых.

«Для того, чтобы более полно связать содержание этой притчи со схемой мыследеятельности, надо лишь добавить к ее описанию ещё одну позицию в слое мышления: внешнего наблюдателя, который в данном примере „имеет“ или „разработал“ обобщенные представления о „слоне“».

Это совсем никак не вписано в культурно-историческую логику, но зато очень хорошо вписывается в организационную логику ММК. Это соответствует «супервизорской» позиции лидера и организатора семинара – Г.П.Щедровицкого.

В-шестых.

Итак, если мы захотим увидеть культурно-историческую логику, которая показывала бы нам в общем виде процесс развертывания мыследеятельности в его основных содержательных и структурно-процессуальных характеристиках, то мы этого у Автора не найдем. Мы не найдем и логику вписанности в этот процесс самой позиции Автора.

Но мы найдем проекцию организационно-мыследеятельностной логики ММК на культурно-исторический процесс.

В-седьмых.

Конкретным выражением этой проекции является и пример с Николаем Кузанским.

То, как Автор интерпретирует позицию этого теоретика и встраивает ее в логику развертывания промышленных революций, задает две проблемные точки:

– адекватность интерпретации позиции Николая Кузанского;

– адекватность той исторической логики, по которой описывается воздействие его идей на логику промышленных революций.

Начнем с первого пункта. Здесь надо иметь в виду, стратегическую направленность позиции Николая Кузанского. Для Автора эта направленность совпадает с направленностью, порождающей в будущем логику промышленных революций. И здесь надо сказать следующее.

Позиция Николая Кузанского стратегически направлена на переход от познания вещей к познанию высшего единства мира – Бога. Это понятно, так как этот теоретик был неоплатоником в христианском обличии. А для неоплатоника стратегическое действие (мыследействие) состоит в переводе от познания вещей к познанию «Единого». Таким образом, неоплатонику не нужно разрабатывать технологию познания вещей – это стратегически бессмысленно. Ему нужно лишь показать, что всякое познание конкретных вещей как чего-то самостоятельного и самоценного – стратегическое заблуждение. В сущности, это Николай Кузанский и делает, когда утверждает, что сколько бы «точным» познание вещей ни было, оно никогда не приведет к познанию сущности вещей, то есть Бога.

Итого, если Николай Кузанский и говорил что-то о познании конкретных вещей, то не в смысле их познания в логике «понимания и перестройки вещного мира» (в которой действует логика промышленных революций), а в противоположном смысле. Интерпретация Автором Николая Кузанского как теоретика «технологии исследовательского мышления», ставшей «важнейшим элементом платформы технологий Второй промышленной революции» является невероятно сильной натяжкой и задается проекцией «схемы мыследеятельности» на культурно-исторический процесс:

– должен быть тот теоретик, который выявил и задал логику «технологии исследовательского мышления»;

– актуализацию логики промышленных революций нужно связать с влиянием этого конкретного теоретика.

Так и получается вывод: «машина исследовательской мыследеятельности, как я уже сказал, была „придумана“ в период 1400—1500 годов и в дальнейшем легла в основу так называемых промышленных революций».

Логика этого вывода предельно проблематична. Но зато она хорошо вписывается в «схему мыследеятельности». Ведь там (в ММК) действительно, можно выделять теоретиков, которые дали начало каким-то стратегически значимым мыслительным ходам.

В-восьмых.

Надо обратить внимание на то, что когда Автор начинает описывать логику промышленных революций, соединяя ее с логикой определенных типов мыследеятельности, то переходит на параметрическое описание. Это показывает то, что можно и логично описывать крупномасштабные изменения социокультурной реальности через изменения фундаментальных параметров, показывая какого рода проблемы появлялись в такие-то периоды и в каком направлении происходило решение этих проблем.

Далее Автор напишет: «Наш анализ проблемы знания будет неполным, если мы с Вами не сможем теперь вернуться от анализа „машин“ производства „знаний“ (дальше мы поймём с Вами, каким противоречивым выглядит этот тезис при ближайшем рассмотрении), к сингулярному практическому действию, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум».

То есть Автор вполне четко разделяет два плана исследования:

– план анализ «машин» производства «знаний» (который концептуализируется то «схемой мыследеятельности», то параметрическим описанием);

– план сингулярного практического действия, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум» (который описывается исключительно «схемой мыследеятельности»).

В §§39—48 Автор переходит от «анализа „машин“ производства „знаний“» к анализу «сингулярного практического действия, которое планирует и осуществляет эмпирический индивидуум».

Автор достаточно подробно рассматривает этот план, реализуя в нем ту самую диалектику «ученого незнания», которую он увидел уже у Николая Кузанского. Я не стану передавать подробности этого рассмотрения, так как они относятся именно к плану «сингулярного практического действия» и ничего не могут нам сказать о социокультурной логике, в которую эти действия должны быть вписаны. Можно лишь заметить, что Автор связывает этот план рассмотрения с логикой социокультурной реальности через представление о культуре как аккумуляторе предшествующего исторического опыта человечества.

Вот как Автор говорит о содержании первых двух лекций (§§1—48).

«В первой лекции мы сосредоточились на анализе стандартной «эпистемологической ситуации», в рамках которой, с учетом ее двух основных измерений – оси конкуренции и оси референции – возникает большая часть функциональных «зон» и «узлов», которые стали предметом осмысления в философии и методологии науки – такие как «вещь», «представление», гипотеза, образ, модель, «предмет» и «объект», знание, понятие, схема, значение, знак, система теории, эксперимент, «истина», «денотат», «референт», метафизика и онтология.

Во второй лекции я пытался показать:

с одной стороны, как исторически складываются технологии конструктивного мышления и социальные машины производства знаний – такие как инженерное конструирование, проектирование и собственно современная научно-исследовательская мыследеятельность;

с другой стороны, как эмпирические индивидуумы формируют свой запас знаний – часть из которых они обнаруживают для себя в опыте решения задач и участия в ситуациях//системах совместно-распределенной деятельности, а часть – получают как «сведения» с различным уровнем релевантности в ситуациях коммуникации от другими эмпирическими индивидуумами.

В том числе – в учебных ситуациях.

Существует достаточно широкий спектр нормативных представлений о «деятельности» и «действиях», на которые может ориентироваться эмпирический индивидуум при построении замысла.

История философии в целом, а также таких школ мысли как «прагматизм», австрийская экономическая школа, социология «действия» и различные варианты теорий принятия решений, даёт нам богатый веер различных онтологических представлений об устройстве «деятельности» и «действия».

Я воспользовался для изображения нормативной структуры «деятельности» и «действия» схемами, разработанными в рамках СМД-подхода и описывающими функциональную структуру «способа мыследействия».

Важно понимать, что эти схемы фиксируют своего рода мыслительный (рефлексивный) чертёж или карту «способа мыследействия». Как и любая карта местности (например, города), она не отражает всех деталей реальной застройки, но, в целом, позволяет вам сориентироваться, чтобы найти нужное здание или достопримечательность.

Напомню, что я использовал упрощенную схему, включающую в себя, помимо знака «позиции» деятеля (актора) три основных функциональных узла:

во-первых, «цели»,

во-вторых, «знания об устройстве окружающего мира» (онтические и объектно-онтологические),

в-третьих, «средства».

Однако, можно воспользоваться более сложной схемой способа мыследействия, задающей более детальную карту его устройства».

В этой точке можно остановиться для анализа.

Во-первых.

Для понимания логики связи между планом «сингулярного практического действия», которое собственно и рассматривает Автор в §§39—48, и планом социокультурной реальности можно провести параллель между его логикой и логикой рассмотрения научного познания К. Поппером.

Для Поппера в логике научного познания не существует того, что можно было бы назвать социокультурной реальностью. Точнее сказать так: для Поппера социокультурная реальность представляет собой то, что является областью преодоления в научном познании. Социокультурная реальность несет в себе мифологически-метафизические представления, которые должны быть преодолены. Само научное познание организационно представляет собой сообщество ученых, которые соединены друг с другом через рациональную коммуникацию и научный метод. Научный метод представляет собой и то, через что соединены ученые с познаваемой реальностью. Поппер, как теоретик, вполне относится к той фазе развертывания модерна, которую можно назвать «диалектическим модерном». То есть в его концепции научного познания заложено, в качестве фундаментального, представление о бесконечном развертывании знания, о бесконечном приближении к истине (сути вещей). Эта суть никогда не может быть достигнута. Именно поэтому фундаментальным для Поппера является процесс фальсификации уже существующего знания. Господствовавшее ранее представление о том, что главным в научном познании является подтверждение выдвинутой гипотезы (теории), Поппер считает стратегическим заблуждением. Теоретики всегда связаны со своими теориями таким образом, что сознательно или бессознательно стремятся «подтвердить» свою теорию. Для преодоления этого и нужна методичная фальсификация. Только через постоянное и целенаправленное опровержение наличных теорий можно продвигаться дальше в научном познании.

Надо отметить, что введение принципа фальсификации как фундаментального в логике и методологии науки связывается с именем Поппера. В сущности, это реализация того самого представления об «ученом незнании», которое актуализировалось у разных теоретиков в разные эпохи, но которое в современной методологии науки связанно именно с фигурой Поппера и той фазой развития методологии науки, которая относится к первой половине ХХ века. В это время происходит перелом в модерновой системе знания о природе и человеке. Те парадигмы знания, которые стали формироваться в начале модерна и казались завершенными к началу ХХ века, обнаружили свои границы и стали восприниматься как препятствия. Связанный с этим дух преодоления прежних представлений уже должен был вывести рефлексию о логике научного познания к диалектике «ученого незнания». Можно считать, что ранее наука развертывалась, реализуя через себя логику «учёного незнания» стихийно. Ученые не занимали позиция методического преодоления «старых» теорий и утверждения «новых». Преодоление одних теорий другими происходило стихийно, за счет разделения научного сообщества на субъекты и поколения. Каждый новый теоретик в принципе находился в позиции «стихийного преодоления» прежних представлений. Для существования этого процесса не нужно было вдвигать и удерживать принцип методичного опровержения. Но это стало нужно в тот период развития модерна, когда прежние системы представлений о мире стали восприниматься связанными не просто с какими-то теоретиками, но с разного рода организованностями и устойчивыми системами знания.

Для лучшего понимания этого процесса надо вспомнить эту эпоху – первую половину ХХ века, особенно первую четверть. Это эпоха общеевропейского контр-культурного авангарда. По всему европейскому пространству, по всем культурным формам происходила усиливающая друг друга критика сложившихся форм жизни. Предельное выражение этого создавало позиции тотального отрицания «старого мира» и утверждения «нового мира». Но в тех культурных формах, где новое мыслилось связанным с традицией (например, в науке), авангардная позиция должна была породить не чистое тотальное отрицание, а диалектику бесконечного отрицания «старых истин» и движения к «новым истинам», при сохранении конструктивной связи с традицией. Собственно это и можно увидеть в методологии науки Поппера.

Здесь важно сделать отступление, которое утверждает, что выработка такой диалектики не является продуктом передачи некой «идеи диалектики» по традиции откуда-нибудь из древности, средневековья или истока модерна. Такого рода идея может и должна рождаться как ответ на вызов эпохи. Стоит напомнить, что общее развертывание модерна можно считать процессом интегрального «открывания мира», отрицания средневековых и первоначальных модерновых форм. Это отрицание происходило импульсами, которые выражались в разного масштаба реформах и революциях в разных социокультурных областях. Первая четверть ХХ века стала одной их таких областей реформ-революций по всей Европе (отчасти и по всему миру). Критика остатков «старого мира» (которые особенно очевидно были в таких европейских империях как Российская, Германская и Австро-Венгерская) приобрела особенно острый, авангардный характер. Вызов сохранения негатива «старого мира» был усилен Первой мировой войной, в которой этот старый мир буквально уничтожил себя, породив в качестве ответа общеевропейскую волну революций. Пафос этой волны во многом и составил содержание европейского авангарда первой половины ХХ века. Но авангардный ответ только в своем предельном варианте порождал тотальное отрицание традиции. Его конструктивные формы должны были утверждать логику обновления мира, причем обновления бесконечного и методичного. В когнитивной проекции это должно было дать диалектику «ученого незнания», бесконечного «открывания мира». Одним из конкретных выражений этого можно считать методологию науки Поппера.

Во-вторых.

Надо обратить внимание на то, что позиция Автора в отношении развертывания «мыследеятельности» и позиция Поппера в отношении научного знания сходны по следующим параметрам:

– диалектика бесконечного обновления;

– индивидуалистическая онтология.

Как у Поппера присутствует диалектика бесконечного обновления – я уже показал. Примерно так же эта идея присутствует и у Автора.

Важно видеть, что у обоих присутствует индивидуалистическая онтология.

Поппер рассматривает научную традицию как сообщество отдельных ученых, отделенных друг от друга в пространстве и времени. Соединяются они только через единство объекта и метода научного познания и единство самого научного знания. Надо обратить внимание, что у Поппера научное знание имеет:

– ценностный аспект;

– технический аспект.

Научное знание ценно не в том смысле, что оно дает возможность знать (а потом и трансформировать-управлять) реальностью. Эта как раз относимо к техническому аспекту. Ценно оно тем, что позволяет вынести за скобки все те мифологически-метафизические представления, которые устанавливаются культурными системами в качестве идеологий (и вообще наполняют собой символическое содержание культурных систем). Можно сказать, что научное знание ценно своим контр-культурным и контр-системным содержанием. Наука оказывается преимущественным способом «критики культуры» и «критики системы». Научное сообщество выступает тем внутренним для культурных систем сообществом, которое создает новый мир и новую истину. Причем такое сообщество логично мыслить как всемирно-космополитическое, как сеть точек, через которую прорастает логика нового мира. (Можно говорить о том, что здесь мы видим еще одно проявление логики «мировой освобождающе-объединяющей революции» модерна).

Отсюда и онтологический индивидуализм Поппера. Предельный контр-культурный и контр-системный пафос заставляет отрицать все культурно-социальные организованности как тем или иным способом заставляющие индивида быть «в культуре» и «в системе». Научное сообщество Поппера можно понимать как соизмеримое с Касталией Г. Гессе. Именно поэтому ученый для Поппера представляет собой отдельную единицу бытия, которая должна быть свободна от какой-либо власти внешних для него символических и социальных организованностей. Онтологический индивидуализм Поппера показывает его полемика с Т. Куном, который ввел в логику научной традиции представление о власти над учеными «научных парадигм». Поппер отвечал Куну, что нет «нормальных» и «революционных» периодов в науке, а есть «нормальные» (не творческие) и «революционные» (творческие) ученые.

Такого же рода ценностный акцент (и сходную индивидуалистическую онтологию) можно увидеть у Автора.

Я уже обращал внимание на то, что у Автора есть два режима мышления о логике мыследеятельности:

– режим индивидо-центристской онтологии (для которого используется «схема мыследеятельности»);

– режим коллективо-центристской онтологии (который использует параметрическое описание коллективных процессов).

Режим коллективо-центристской онтологии используется Автором тогда, когда он передает логику развертывания промышленных революций. Тогда появляются разного рода «циклы», «смены технологических платформ» и т. п.

В остальном Автор использует режим индивидо-центристской онтологии. Конечно, она не так авангардна, как у Поппера. Но, тем не менее, в ней можно видеть выражение того же ценностного пафоса. Автор сходным образом говорит о фундаментальной структуре мыследеятельности, о ее фундаментальной логике, вынося за скобки представления о встроенности индивидов и несложных организованностей в культурно-социальные процессы, минуя логику этих процессов. Здесь видно выражение того же самого пафоса освобождения человека от власти культурно-социальных систем. Индивиды соединяются друг с другом через абстрактно понимаемую культурную традицию. Когда Автор проецирует индивидо-центристскую онтологию на историю, то появляются странные конструкции, подобно определяющему влиянию концепции «ученого незнания» Николая Кузанского на логику развертывания промышленных революций.

Но контр-культурный/контр-системный пафос Автора можно увидеть и в том, как он говорит о логике промышленных революций. Эта логика тоже выносит за скобки представления о встроенности промышленных революций в культурно-социальные процессы. Получается логика развертывания когнитивно-организационного плана той реальности, которая стратегически является продуктом «критики культуры» и «критики системы». Таким образом, даже коллективо-центристская версия онтологии Автора удерживается в границах этой стратегической критики. В этом смысле логика развертывания промышленных революций оказывается логикой развертывания «посткультурного» мира, выражает его авангардный пафос.

И здесь еще раз можно указать на связь позиции Автора с логикой коллективных процессов модерна. Автор обозначает свою позицию как «технооптимизм» и связывает ее с позицией мэйнстрима ММК. Это логично, так как ММК можно отнести к контр-культурным/контр-системным позициям второй волны авангарда ХХ века – 50-х-60-х гг. Первая волна, приведшая к социокультурным революциям, создала вызов, ответом на который стала контр-авангардная волна. Это фашизм Италии, Германии, Испании, сталинизм СССР и «организованный капитализм» США. Это возврат к жестким организационным формам как ответ на негатив тех контр-системных реальностей, которые были продуктом первой волны авангарда и безграничности капиталистического индивидуализма. На этот процесс оказала большое влияние логика борьбы систем с разной идеологией и пересекающимися геополитическими интересами. В контексте такой борьбы социокультурные системы ужесточали свою внутреннюю организацию. Вторая мировая война в этом смысле стала второй версией Первой мировой войны и имела те же стратегические последствия. В конечном итоге, она внесла фундаментальный вклад в создание вызова негатива нового акцента на «культурах и системах». Интегральный ответ на этот вызов и стал второй волной (уже мирового) авангарда. Произошла новая актуализация пафоса контр-культурности и контр-системности. В разных контекстах этот пафос выражался с разной силой. Исходный пафос ММК можно считать одним из таких выражений. Логика «мыследеятельности», которую разрабатывал ММК, основывалась на индивидо-центристской онтологии. Если иметь в виду, что развертывание этой логики было неразрывно связано с организационным планом ММК (кружок через себя развертывал методологическое мышление), то «схема мыследеятельности», которая утверждается как выражающая онтологический план это «мыследеятельности», является, прежде всего, онтологической схемой самого ММК. Если иметь это в виду, то вполне логично видеть в «схеме мыследеятельности» индивидо-центристскую схему.