Текст книги "Немецкая трагедия, 1914–1945. История одного неудавшегося национализма"

Глава 7
Веймарская республика. 1918–1933 гг

На улицах Берлина еще гремели выстрелы Январского восстания, когда в Германии состоялись первые послевоенные выборы. Они прошли 19 января 1919 года и стали самыми свободными за всю историю существования немецкого государства. Право голоса получили женщины, практически первыми в Европе. Также принять участие в выборах без каких-либо ограничений могла любая политическая сила страны, независимо от ее взглядов. Единственным исключением были коммунисты. Участвовать в выборах им никто не запрещал и не препятствовал, они отказались сами. Это была попытка протеста против убийства Розы Люксембург и Карла Либкнехта, произошедшего всего за четыре дня до выборов. Однако даже без коммунистов выборы показали, что настроения в немецком обществе дали большой крен влево. Больше 80 % голосов получили либеральные политические силы, почти половина из которых досталась СДПГ, вновь ставшей крупнейшей партией Германии. Шестого февраля 1919 года в городе Веймаре, расположенном на юго-востоке страны, состоялось первое заседание Учредительного собрания. Большую часть 1919 года народным избранникам пришлось работать в этом крошечном городишке, не имевшем на то время никакого политического или экономического значения в Германии. Здесь же летом 1919 года была принята конституция новой республики. Лишь в следующем, 1920 году, немецкая власть смогла вернуться в Берлин.

Почему провинциальный Веймар стал тем местом, куда правящие круги Германии зимой 1919 года решили перенести центр власти? Причин было две: одна практическая, другая символическая. Заниматься политикой в Берлине зимой 1919 года было все еще крайне опасно. Хотя Январское восстание и подавили, город все еще представлял собой гигантский непотухший вулкан революции, готовый взорваться по малейшему политическому поводу. Что касается символизма, то не было в Германии более подходящего места, доказывающего просвещенность немецкого народа, нежели город Веймар. Во второй половине XVIII века Веймар стал центром германского просвещения, одного из ведущих в Европе. Теперь, когда новому немецкому правительству предстояли сложные переговоры с Европой, оно решило показать, что намеревается строить государство на соответствующих принципах, ожидая от прогрессивных Франции и Британии понимания. Никакого понимания от французов Германия не дождалась, но название – Веймарская республика – настолько прочно вошло в историческую терминологию, причем не только немецкую, что стало одним из крупнейших политических понятий XX века. Не было в Европе XX века более свободного государственного устройства, нежели веймарское, что стало фантастическим социальным экспериментом, который, однако, закончился трагически. Ни один современный политик не может заниматься своей профессией без глубокого понимания того, что произошло в Германии между 1919 и 1933 годами, настолько яркими были социальные процессы, имевшие тогда место… пожалуй, самыми яркими в истории человечества.

Интересно, что словосочетание «Веймарская республика» было введено в политический обиход Адольфом Гитлером, причем уже в конце 20-х годов, незадолго до ее печального конца от рук нацистов. Название это, быстро подхваченное правыми силами, имело презрительную коннотацию – некое отвратительное и противоестественное образование на теле Великой Германии, созданное разложившимися, деградирующими, чужеродными антинемецкими элементами. Тогда же, в 1919 году, невиданная демократия и последовавший за ней невиданный хаос привели к тому, что даже именовать новое государство различные политические силы стали по-разному. Официальное название осталось старым – Германский рейх, – что бесило монархистов и крайне правых, считавших это кощунством над памятью Второго рейха Гогенцоллернов. Крупнейшая по численности после СДПГ Католическая партия Центра (предшественница современного Христианско-демократического союза Германии) решила, что их страна – это Германское Народное государство. Социал-демократы и многие другие называли родину Германской республикой, а большинство обыкновенного народа – просто Германией.

Первые пять лет существования Веймарской республики были невероятно сложными. Один кризис сменялся другим. Левая и правая угрозы беспрестанно нависали над республикой, суля путчи, революции, контрреволюции, бесконечные демонстрации и забастовки. Экономическое положение после войны было вначале плохим, затем очень плохим, и в 1923 году все закончилось гиперинфляционной катастрофой. Внешнеполитическое положение Германии было лишь немногим лучше ее внутриполитического положения. Страна находилась в полной изоляции. Промышленная экономика, всегда ориентированная на машиностроительный экспорт, чрезмерно страдала от почти полного его запрета. Поразительно, но первым государством, с которым Германии удалось установить торгово-дипломатические отношения, в 1922 году оказалась Советская Россия – еще один изгой на мировой политической сцене того времени. Берлин пошел на такой странный для социал-демократов шаг, смертельно боявшихся русских большевиков, от полного экономического отчаяния. Германия очень нуждалась в сырье, важно было обменять его на свою машиностроительную продукцию и найти хотя бы ситуативного союзника в Европе, чтобы напугать англо-французских противников. В Париже и Лондоне действительно испугались. Такой геополитической конфигурации в Европе – союза России и Германии – никогда до этого не было. Если бы такой союз сложился, то он опрокинул бы своим немыслимым масштабом любой возможный баланс сил в Европе. Осознав, что они собственными руками подталкивают Берлин навстречу Москве, французы и англичане стали постепенно менять дипломатические отношения с немцами.

То, что Веймарской республике удалось в таких условиях выжить, можно объяснить терпением, а точнее реализмом немецкого народа. Будучи довольно грамотным, он прекрасно знал цену своим политическим маргиналам, а потому те не имели никакой реальной поддержки среди граждан. До 1929 года, когда началась Великая депрессия, подавляющая часть немцев считала Адольфа Гитлера провинциальным политическим клоуном. Днем рождения Веймарской республики принято считать 19 января 1919 года, когда состоялись первые «веймарские» выборы. Большую часть года (до конца лета) в стране беспрестанно шли восстания левых. Самым крупным из них была Баварская Советская Республика, речь о которой шла выше. Однако в марте 1920 года свои силы на немецкой политической сцене решили попробовать правые. Капповский путч 13 марта 1920 года стал ответом военных и ультраправых на условия Версальского мирного договора, который вступил в силу 10 января 1920 года. Согласно условиям договора Германия к 31 марта 1920 года должна была сократить численность вооруженных сил до 100 тысяч человек. На начало года в немецкой армии служило около 350 тысяч человек. Миллионы обычных граждан, служивших в армии во время войны, сразу же после ее окончания вернулись домой, причем в основной своей массе убежденными пацифистами, желающими никогда больше не надевать военную форму и не брать в руки оружие. Те немногие, кто остался служить, относились к людям иного сорта. Значительная их часть имела проблемы с психикой, была сильно озлоблена, придерживалась ультраправых взглядов. Встречались среди них и такие, которым просто некуда было возвращаться, их никто не ждал дома, да и дома как такового у них не было. Их семьей стала армия, где их кормили по расписанию, одевали, обували, платили жалование… короче, содержали и придавали их жизни определенный смысл. Таким типичным немецким солдатом начала 1920 года был ефрейтор Адольф Гитлер. Он уволился со службы буквально в самый последний момент после сокращений – 1 апреля 1920 года – после чего перешел на партийную работу, а до этого исправно получал ефрейторское жалование. По окончании войны ему некуда было идти в Веймарской республике, ему нечего было в ней делать. Жизнь ефрейтора среди себе подобных Гитлеру в 1920 году была куда понятнее и удобнее. Армия, по договоренности социал-демократов с ее командованием в первый день Ноябрьской революции, стала отдельным ультраправым государством внутри либеральной Веймарской республики.

Рапалльский договор между Германией и Россией о восстановлении торгово-дипломатических отношений стал для обеих стран важным международным прорывом. Справа на фото весь цвет советской дипломатии того времени: Чичерин, Красин, Иоффе

Хуже всего обстояли дела с фрайкором, который номинально являлся независимой полувоенной организацией, но в действительности состоял на балансе рейхсвера. Согласно Версальскому договору, его требовалось распустить полностью, без остатка. Численность фрайкора составляла 250 тысяч человек, и эти люди были поголовно психически нездоровыми. Они страдали от военного посттравматического синдрома, отсидев в окопах Великой войны не один год, а теперь были совершенно не в состоянии вернуться к мирной жизни. Они паталогически ненавидели Веймарскую республику с ее новыми нравами, с ее «евреями, коммунистами, социалистами», со всеми теми «предателями», которые нанесли им «удар в спину» осенью 1918 года. Они прошли «Верденскую мясорубку», защищая родину, но ничего сегодня не имели, кроме своих ран и никому не нужных теперь железных крестов. А теперь в Германии, которую они отстояли в верденских окопах, правили бал новые веймарские нувориши, отсидевшиеся в тылу. Социал-демократическое правительство использовало этих ультраправых «психов» на протяжении большей части 1919 года в борьбе с левыми. Однако реальное положение вещей складывалось таким образом, что к началу 1920 года социал-демократы могли сами оказаться следующей жертвой немецких ультраправых, в авангарде которых шел фрайкор. А все потому, что те считали социал-демократов «ноябрьскими предателями», подписавшими Версальский мир. Резкое сокращение численности рейхсвера менее чем за три месяца было крайне сложным заданием для социал-демократического правительства. Но вот роспуск фрайкора выглядел вообще невыполнимым. Однако, проявив чудеса политической гибкости, немецкие социал-демократы выполнили обе задачи, при этом они второй раз за год с небольшим смогли пережить покушение на свою власть и спасти Германию от революции, в этот раз ультраправой по сути своей.

Обуты, одеты, обед вовремя, довольны. Что еще ефрейтору нужно? Немецкие солдаты времен Веймарской республики

Формально во главе Капповского путча стоял ничем не приметный прусский чиновник крайне правых взглядов по имени Вольфганг Капп. Реально устроил путч командующий Берлинским военным округом генерал Вальтер Лютвиц. Различные планы подготовки вооруженного переворота военные стали строить сразу после официального подписания Версальского договора 10 января 1920 года. Все это было не более чем брожение ультраправых умов среди офицеров рейхсвера и фрайкора, однако брожения такие взбудоражили и без того воспаленное сознание самых радикально настроенных элементов немецкого общества. К началу марта обстановка накалилась до предела, нужна была лишь спичка, чтобы эта ультраправая пороховая бочка взорвалась. Берлинские события марта 1920 года немецкие историки описывают как очередную цепочку случайностей, совсем как это было в Берлине в январе 1919 года. Политический результат в 1920 году оказался такой же, как и в 1919-м. Социал-демократы вышли сухими из очень грязной политической воды, почти никто в Берлине не пострадал, жертв практически не было. Если в январе 1919 года правительство Эберта на улицах Берлина ликвидировало ультралевую угрозу республике, то в марте 1920-го оно устранило ультраправую угрозу. Могло ли социал-демократам так феноменально повезти дважды, если ход тогдашней истории действительно был случайным, или все же события пошли нужным Германии образом, как в 1919 году, так и в 1920-м, по чей-то невидимой политической указке?

Двадцать девятого февраля 1920 года министр обороны Носке издал приказ о роспуске двух самых крупных и оголтелых подразделений фрайкора в стране. Одно из них, морская бригада Эрхардта, наиболее многочисленное, насчитывавшее почти 6 тысяч штыков, было дислоцировано в пригороде Берлина. Приказ министра обороны и стал той самой зажженной спичкой, которую бросили в бочку с фрайкором. Уронил Носке ту спичку случайно или сделал это намеренно, современные немецкие историки обсуждают неохотно. Однако же все очень походило на провокацию со снятием начальника Берлинской полиции в январе 1919 года, что привело тогда к началу провалившегося восстания левых. Генерал Лютвиц был вне себя от бешенства и потребовал от министра Носке отменить приказ, заявив, что бригада Эрхардта является лучшей воинской частью Германии. Между военными и правительством началась конфронтация. К 11 марта ситуация окончательно зашла в тупик. Сочувствующие правому делу полицейские чиновники донесли генералу Лютвицу, что его вот-вот снимут с должности и арестуют, действовать требовалось незамедлительно. Генерал отдает приказ корвет-капитану Эрхардту выдвинуть свою бригаду в столицу и захватить правительственный квартал. К утру 13 марта центр Берлина был в руках фрайкора. Генерал Лютвиц тем временем выводит на немецкую политическую сцену довольно странную группу людей в качестве нового правительства Германии. Во главе правительства стоит серый провинциальный чиновник Капп, а также кучка совершенно одиозных личностей – генерал Людендорф, убийца Розы Люксембург Вальдемар Пабст, последний начальник Берлинской полиции времен кайзера Вильгельма.

Министр обороны Носке (справа) и генерал Лютвиц (слева), 1920 г. Скорее всего, Носке спровоцировал ультраправых намеренно

Социал-демократическое правительство обращается за помощью к армии, но начальник Генерального штаба генерал фон Сект гордо отвечает: «Рейхсвер не стреляет в рейхсвер». Почему фон Сект посчитал фрайкор рейхсвером, дело неясное, как и многие другие политические дела того времени. Таким образом, армия, которая, согласно договоренности, является «государством в государстве», сделала шаг в сторону от Германского государства, оставив его на растерзание ультраправых. Генерал фон Сект, очевидно, намеревался удобно усесться на заборе и понаблюдать, кто в начавшейся схватке выиграет, чтобы затем договориться с победителем. У него была беспроигрышная политическая позиция. Незадолго до вышеупомянутых событий один из членов правящего кабинета спросил генерала: «За кого была армия?» Фон Сект ответил на вопрос очень просто: «За меня». То, что положиться на рейхсвер не получится, социал-демократы, вероятно, знали заранее. Они нашли себе другого защитника – немецкий народ. Буквально в последнюю минуту перед бегством из Берлина правительство обратилось к трудящимся с призывом выйти на всеобщую забастовку. Призыв поддержали профсоюзы и все либеральные политические силы страны. На следующий день, 14 марта 1920 года, в Германии началась самая массовая забастовка в ее истории. На улицы вышли более 12 миллионов человек. Страна остановилась, фрайкор испугался, рейхсвер передумал. Самым вредным для новорожденного правительства Каппа оказался даже не берлинский пролетариат, а бюрократический аппарат. Вся правительственная машина стала намертво, чиновники также устроили забастовку. Кучка путчистов беспомощно сидела в кабинете, не в состоянии даже позвонить командиру фрайкора Эрхардту, чтобы выяснить обстановку. По каждому поводу приходилось посылать вестового, но контролировать таким образом трехмиллионный Берлин, по улицам которого ходили стотысячные демонстрации, было немыслимо. Еще хуже дела обстояли на германской периферии. В промышленной Рурской области власть в руки взяли красные, разогнав немногочисленный местный фрайкор. Серьезные волнения шли практически по всей стране. Уже на следующий день после начала всеобщей забастовки, 15 марта, правительство Каппа вступило в переговоры с социал-демократами, освободив ради такого дела арестованных ранее членов правительства, не успевших сбежать из города 13 марта. Семнадцатого марта уже путчистам надо было срочно покидать столицу. Самое сложное было без помех вывести из Берлина морскую бригаду Эрхардта, которую пообещали не наказывать за совершенный переворот, а просто распустить. Без эксцессов все же не обошлось. Когда колонна безумного фрайкора маршировала вон из города, у них не выдержали нервы и они открыли огонь по толпе ликующих берлинцев, выкрикивавших в их адрес нелицеприятные эпитеты. Берлинцы, понимая с кем имеют дело, в шествующих ничего не бросали, они лишь радовались тому, что эти вооруженные шизофреники уходят из их города. Этого, однако, оказалось достаточно для того, чтобы фрайкор стал стрелять в безоружных горожан из пулеметов. Были убиты и ранены десятки людей.

Капповские путчисты на бульваре Унтер-ден-Линден перед Бранденбургскими воротами

На этом политический кризис в республике не закончился. Волну протестов против путча в некоторых частях страны оседлали левые политические силы. Самой радикальной оказалась Рурская область – индустриальное сердце Германии – где коммунисты, анархисты и левые социал-демократы взяли власть в свои руки, а затем создали из отрядов вооруженных рабочих Красную Армию. Центральному правительству в Берлине пришлось бросить на подавление восстания в Рурской области и других городах подразделения рейхсвера и… фрайкора, потому что рейхсвер сам бы не справился. Да, немецкие политические нравы того времени была невероятно гибкими. Чтобы удержать государство на плаву, правительству приходилось демонстрировать чудеса оппортунизма, используя то левые политические силы, то правые. События 1920 года во многом повторяли события 1919-го. Только в стране подавили различные политические выступления, было решено провести выборы, чтобы дополнительно узаконить Веймарскую республику очередным народным волеизъявлением. На вторых по счету веймарских выборах летом 1920 года немецкий народ дал крен вправо. Если в январе 1919 года меньше пятой части избирателей голосовали за консервативные политические силы, то в июне 1920-го таких избирателей была уже почти треть. Главной причиной общественного сдвига вправо, без всяких сомнений, стало подписание социал-демократами кабального Версальского договора. Однако нужно признать, что в Германии также начала появляться некая усталость от либеральных политических сил, неспособных навести в стране порядок и улучшить качество жизни простых граждан. Первая послереволюционная эйфория у немецкого народа улеглась, и теперь ему требовалось – как всегда – хлеб и спокойствие. С этим у левых ничего не получалось.

Политическое положение Веймарской республики к лету 1920 года стабилизировалось. После многочисленных неудачных вооруженных попыток – как слева, так и справа – свергнуть власть в стране, немецкое общество пришло к пониманию того, что такой путь развития государства является неправильным. Как ультралевые, так и ультраправые силы вошли в более спокойное политическое русло и вооруженной борьбе на улице начали предпочитать мирную борьбу на избирательном участке. Фрайкор был распущен, рейхсвер сокращен, отряды красногвардейцев на заводах и фабриках Рурской области и других немецких городов расформированы. Однако никакой передышки Веймарское правительство не получило. В стране стали стремительно расти экономические сложности, закончившиеся через три года невиданным финансовым крахом, какого еще не знала мировая история.

Немецкая экономика с начала Первой мировой войны пострадала больше какой-либо другой в Европе. В ходе сражений ей пришлось вынести на своих плечах кроме собственных еще и нужды крайне слабых в экономическом плане союзников – Османской империи, Австро-Венгерской империи и Болгарского королевства. Британская морская блокада лишила Германию и ее союзников возможности получать извне сырье, которого в Центральной Европе практически не было, за исключением разве что угля и железной руды. Сама война стала для экономики страны настоящей катастрофой, финансировать которую было неоткуда. Антанта имела колонии, откуда она получала сырье и продовольствие. За Антантой стояли США, у которых можно было одолжить неограниченное количество денег и тут же приобрести на них неограниченное количество всего необходимого. За спиной Германии в экономическом, сырьевом и финансовом плане зияла пустота. Как будто этого бедному немецкому народу было мало, когда в 1916 году бразды государственного правления взял на себя безумный генерал Людендорф, объявивший тотальную войну и постановивший для этого перевести экономику страны на военные рельсы. Многие решения того времени имели страшные последствия. К примеру, было предписано вырезать всех свиней, поскольку их кормили картофелем, а его не хватало населению. В Германии исчезло мясо, и люди стали есть больше картофеля, которого вскоре опять стало недоставать. Затем зимой 1917 года, после плохого урожая, его уже совсем не осталось. Тогда Людендорф предложил кормить народ брюквой. Черный юмор про брюкву, которую стали называть «прусским ананасом» и «картошкой Гинденбурга», только усугублял мрачную картину немецкого продовольственного снабжения. Немцев кормили как скот. Люди болели. В стране исчезло мыло, а потому, когда началась эпидемия испанки, Германия пострадала намного больше, чем Франция и Англия.

После окончания войны заметного экономического улучшения в Германии не наступило. Англичане еще долго не снимали морской блокады, чтобы в ходе Парижских мирных переговоров иметь рычаги давления на Берлин. До войны треть необходимого ей продовольствия Германия импортировала, теперь завозить его было неоткуда. Соседние страны сами голодали, а поставки из Азии, Африки или Америки были недоступны из-за английской блокады. Затем грянул Версальский мир. Как было сказано выше, в плане репараций Антанта все другие побежденные страны отпустила с миром, потому как брать с них было по большому счету нечего. Османская и Австро-Венгерские империи развалились, Болгария пребывала в нищете, к тому же с нее содрали все возможное Сербия и Греция. Германии союзники выставили огромный счет, а главное, они всерьез, особенно Франция, собирались взыскать с немцев эти деньги. После всех выпавших на долю Германии экономических бед Веймарское правительство принялось отчаянно спасать государственные финансы, но это была совершенно бесперспективная затея. В стране еще во время войны начала строиться пирамида государственных займов, которая после заключения Версальского мира уже не могла не рухнуть. Но даже отказ от своих обязательств по долгам не спасал обреченное в финансовом плане Веймарское правительство от катастрофы. Требовалось еще более кардинальное решение. Необходимо было ограбить весь немецкий народ – отобрать у него все сбережения. Веймарскому правительству оставалось последнее – перестать отвечать за напечатанные германские деньги.

Продовольственные бунты в Германии к 1918 г. стали обычным делом. Солдаты охраняют магазины после погрома на одной из центральных улиц Берлина

Знаменитая веймарская гиперинфляция, как и предыдущие немецкие катаклизмы – Январское восстание и Капповский путч, – произошла вроде по воле судьбы, но странным образом случайность эта опять спасла Германию от краха. До войны один американский доллар стоил 4,2 немецкой марки. В 1919 году за доллар давали 48 марок, в 1921 году – 90 марок, но это все еще было в рамках разумного, денежная система Германии со сложностями, но работала. В июне 1921 года, согласно условиям Версальского договора, немецкое правительство начало выплачивать репарации. Выплаты требовалось осуществлять в твердой иностранной валюте. Ее покупали на открытом рынке за бумажные марки, на что стали уходить огромные бюджетные средства, при этом курс марки, естественно, стал стремительно снижаться. В июне 1921 года за один доллар давали 330 марок, а к декабрю 1922 года – уже 7400 марок. В конце 1922 года немецкое правительство, осознавая, что страна оказалась на краю финансовой пропасти, пошло ва-банк и заявило, что больше не в состоянии выплачивать репарации. Германия надеялась, что страны Антанты учтут ее безвыходное финансовое положение и пойдут на уступки, подобные тем, которые они сделали в отношении других побежденных. Германия сильно в этом вопросе просчиталась. Ответ Франции был молниеносным и жестким. Французские войска при поддержке бельгийцев в январе 1923 года оккупировали Рурскую область – промышленное сердце Германии, – где добывали 80 % немецкого угля и железной руды, производили практически все, без чего Германия не могла жить и работать. Французы в счет репараций начали забирать рурский уголь и руду, продукцию местных заводов и фабрик, дошло до того, что они стали в счет репараций демонтировать промышленное оборудование. Это был в буквальном смысле слова грабеж средь бела дня, но грабеж этот был законным. Такие действия были прописаны в Версальском договоре, в случае если Германия прекращала платить репарации. То есть Версальский договор был грабительским не образно выражаясь, а по своей реальной сути. Для Берлина столь стремительное и жесткое вторжение Франции в Рурскую область оказалось полной неожиданностью, поделать с которой он ничего не мог. Германия была безоружной и беззащитной. Рейхсвер, согласно Версальскому договору, насчитывал 100 тысяч солдат, 4 тысячи офицеров и 2 бронемашины. Ни самолетов, ни танков, ни тяжелой артиллерии, никакого другого серьезного вооружения, кроме стрелкового оружия, у него не имелось. Французская армия насчитывала 750 тысяч солдат и офицеров, а главное, она была оснащена всеми видами тяжелого вооружения как никакая другая армия в мире на тот момент. Даже бельгийская армия зимой 1923 года была намного сильнее немецкой.

Не найдя иного выхода из сложившегося положения, правительство в Берлине призвало население Рурской области оказать пассивное сопротивление французским оккупантам. Иными словами, объявить всеобщую Рурскую забастовку. Германии удалось таким образом спасти свое политическое лицо, но такая эскалация с французами привела к окончательному крушению немецкой экономики. Большинство промышленных предприятий Германии были связаны с Рурской областью тесными смежными связями. Они получали из Рура уголь, железную руду, многие комплектующие и вообще значительное количество различной промышленной продукции, функционировать без которой было невозможно. Немецкая промышленность встала. Цены в стране взлетели до небес. Стоимость самых простых продуктов, вроде хлеба, вскоре стала исчисляться в миллионах бумажных марок, а затем в миллиардах. С одной стороны, для подавляющего большинства немцев гиперинфляция обернулась настоящей трагедией – люди лишились сбережений и обнищали. Однако, с другой стороны, для немецкого правительства такой ход событий стал манной небесной, избавившей его от невыносимой ноши финансовых обязательств. Все те государственные облигации, которые руководство страны годами продавало населению, чтобы сначала финансировать войну, а затем устранять ее последствия, оказались никчемной бумагой. Вся денежная масса, которая печаталась годами, также превратилась в мусор. Всего за несколько месяцев Германия освободилась практически от всех долгов. Французское и британское правительства финансировали свою деятельность во время Великой войны, продавая облигации населению, а также привлекая крупные займы у США, кроме того, после окончания войны они ввели подоходный налог. У Германии таких финансовых возможностей не было. Одолжить деньги у США правительство по понятным причинам не могло. Ввести подоходный налог по завершении войны, когда страну сотрясали восстания и революции, также не имелось возможности. Наоборот, приходилось идти трудящимся на одну экономическую уступку за другой, что только увеличивало дефицит государственного бюджета. Один только переход на восьмичасовый рабочий день в первые дни Ноябрьской революции полностью и бесповоротно разбалансировал государственный бюджет. Единственное, что могли предпринять в таких условиях власти, это печатать деньги, что они и сделали. Печатный станок помог Германии пережить пять самых сложных первых лет после окончания Первой мировой войны, затем он все же сломался.

Французские солдаты в Эссене, на фоне памятника Круппу

Гиперинфляция стала той тряпкой, которой с немецкой финансовой доски стерли денежное безумие, написанное на ней за предыдущие годы. Теперь Германское государство могло начать финансовую жизнь с чистого листа, ограбив, правда, при этом свой народ. Естественно, всю вину возложили на чертовых французов и их проклятый Версальский договор. При этом за политическими кулисами Веймарское правительство провело сложные, но продуктивные переговоры с Парижем о дальнейшем сосуществовании на европейском континенте, что в действительности требовало очень тесного сотрудничества. Эти переговоры и заключенная по их итогам политическая сделка, подлинные детали которой никто не знает по сей день, проходили в течение 1923 года на фоне французской оккупации Рура, гиперинфляции в Германии и бесконечной жесткой риторики в отношении друг друга между Парижем и Берлином. Однако 1923 год стал переломным в истории Веймарской Германии. После него наступили «Золотые двадцатые» – самое, пожалуй, яркое и успешное время в истории страны. Культурное наследие этого, к сожалению, очень короткого периода во многом остается фундаментом современной немецкой культуры и предметом непроходящей грусти интеллектуалов Германии по тому, что они потеряли.

Такие вот ходили летом 1923 г. в Германии денежные массы

Каждая эпоха германской истории, какой бы короткой она ни была, имеет своего героя. Бисмарк, Вильгельм II, Гитлер. Был такой человек и у Веймарской эпохи, просто имя его затерялось среди таких злых гениев, как Бисмарк и Гитлер. Германия того времени у большинства ассоциируется исключительно с войной и военщиной. Короткий Веймарский период, когда у страны не было армии, знают мало, а потому имя Густава Штреземана, видного веймарского политического деятеля, известно главным образом в самой Германии и лишь немногим за ее пределами. Густав Штреземан придерживался консервативных, даже монархических взглядов, но он стал главным героем веймарской либеральной демократии, можно даже сказать, ее спасителем и, без сомнения, ведущим архитектором веймарского успеха, пришедшегося на вторую половину 20-х годов прошлого века. Постепенно его взгляды переместились ближе к центру, по мере того, как жизнь в Германии при республике стала налаживаться. Летом 1923 года, в самый сложный для страны момент, он занял пост канцлера и одновременно министра иностранных дел. Положение дел на тот момент было критическим, что вызывало серьезную озабоченность не только внутри государства, но и за рубежом. Развала страны или очередной социалистической революции, которая могла в этот раз закончиться победой коммунизма, мало кто хотел. В первую очередь тяжелой ситуацией внутри Германии было обеспокоено французское правительство, у которого самого к тому времени уже имелись немалые сложности с левыми силами. Всего через 13 лет, в 1936 году, к власти в Париже придет правительство Народного фронта – альянса социалистов и коммунистов.