Текст книги "Немецкая трагедия, 1914–1945. История одного неудавшегося национализма"

Густав Штреземан стал тем представителем Германии, с которым смогли договориться французы. Вероятно, они бы нашли общий язык и с кем-то другим из числа немецких политиков, слишком уж большой была проблема, требовавшая срочного урегулирования, но таким человеком все же оказался Густав Штреземан, который следовал заданной линии на протяжении шести лет, вплоть до дня своей смерти. Все эти годы он занимал пост министра иностранных дел. За это время сменилось девять правительств, но Штреземан бессменно оставался министром иностранных дел. На нем были завязаны все государственные внешние договоренности, на которых покоилось финансово-экономическое и политическое благополучие страны. Эти договоренности, как будет сказано ниже, оказались крайне сложными и хрупкими, а потому с немецкой стороны требовался крайне гибкий и одаренный политик. Главным участником в разрешении немецкого кризиса стали Соединенные Штаты Америки. Вашингтон решил вмешаться в сложившуюся ситуацию, поскольку больше было просто некому. Ни у кого в мире на то время не имелось такого количества свободных финансовых средств, чтобы выкупить Германию из репарационного французского рабства. Америка предоставила Веймарской республике крупные займы, чтобы Берлин смог возобновить выплаты репараций, без чего Франция не ушла бы из Рурской области. Это была очень сложная и хрупкая финансово-политическая схема. Париж ведь также находился в сложной ситуации. Ему требовалось возвращать американские займы, сделанные во время Великой войны. По большому счету немецкие репарации, которые получала Франция, шли на выплату ее долгов Америке. Похожая, хотя и не столь драматическая ситуация сложилась и с британским финансовым оборотом. Таким образом, когда немцы перестали платить репарации французам и англичанам, пострадали в конечном счете американцы, которым не оставалось иного выхода, кроме как вмешаться в начавшийся европейский финансовый кавардак.

Густав Штреземан (в центре) веселится с журналистами. 1923 г.

В историю эта сложная договоренность вошла как «план Дауэса», по имени чиновника, представлявшего интересы США. Согласно этому плану Вашингтон предоставлял Берлину финансовый заем, Франция выводила свои войска из Рура, Германия начинала платить репарации. Одновременно с этим немецкое правительство, очистив свой баланс от всяческих финансовых обязательств с помощью гиперинфляции, проводило денежную реформу, вводя в оборот новую «рейхсмарку», которая была обеспечена золотом и обменивалась как в добрые довоенные времена по курсу 4,2 рейхсмарки за один американский доллар. В 1924 году Рурская область возвращается в Германию, ее промышленность вновь начинает поставлять все необходимое, гиперинфляция заканчивается, в страну поступает твердая американская заимствованная валюта, необходимая для выплат репараций. В Германии наступают «Золотые двадцатые». Следующим успехом Густава Штреземана стало выведение Германии из международной изоляции и заключение Локарнских договоров в 1925 году. Локарнские договоры, названные так по имени швейцарского города, в котором проходили переговоры, представляли собой набор соглашений между Германией и ее соседями касаемо границ, возникших после окончания Первой мировой войны. Это было невероятно эфемерное, но крайне на тот момент важное для Берлина дипломатическое достижение, по результатам которого Германию приняли в Лигу Наций.

Монета в 2 рейхспфеннига, 1924 г. Это были уже деньги

Основным результатом переговоров в Локарно стало франко-германское территориальное урегулирование. Дело касалось векового спора об Эльзасе и Лотарингии – главного камня преткновения в Европе. Смешанное франко-немецкое население этих двух крупных и важных областей, расположенных между Германией и Францией, не раз становилось причиной войны между двумя крупнейшими государствами Европы. В Локарно Берлин впервые на международном уровне признал, что Эльзас и Лотарингия принадлежат Франции. Это была поистине эпохальная уступка, за которую Парижу пришлось расплатиться Польшей – своим главным союзником в Восточной Европе. По результатам Локарнских договоренностей западные границы Германии были узаконены, а вот судьба на востоке страны осталась нерешенной, что было для Берлина крайне важно и выгодно. Когда речь идет о восточных границах Веймарской республики, затрагивается самый больной на то время для Германии вопрос – Польский. Потерянные после окончания Первой мировой войны 13 % немецкой территории отошли в основном Франции на западе и Польше на востоке. Если с отныне французскими территориями немецким правящим кругам было все ясно, – вернуть их не представлялось возможным, – то за земли, которые достались Польше, Германия намеревалась побороться.

Речь в первую очередь шла о Силезии, крайне важном промышленном регионе. Часть проживавшего здесь населения по национальности относилась к немцам, часть – к полякам, часть – к полуполякам-полунемцам. Только появившаяся на карте Европы Польша была в политэкономическом плане государством слабым, а потому могла стать легкой добычей такого сильного и оскорбленного соседа, как Германия. Речь о сложных польско-немецких отношениях в период между двумя мировыми войнами пойдет ниже, а здесь отметим малоизвестную, но важную дипломатическую деталь – осенью 1925 года Франция фактически сдала Польшу ради достижения собственных национальных интересов. В 1925 году Германия еще не окрепла, а потому заставить ее подписать договор о границах не только на западе, но и на востоке было несложно. Однако для Франции и Британии было, вероятно, важнее выстроить в Европе новую геополитическую конструкцию, которая бы состояла из крупных государств, подобных им и Германии. Польше в ней не было места. Лучшей иллюстрацией того, каким англо-французские правящие круги в 20-х годах прошлого века видели будущее европейское устройство, могут послужить слова, сказанные известным британским политиком Уинстоном Черчиллем в 1919 году: «Закончилась война гигантов, началась война пигмеев». Он имел в виду многочисленные военные конфликты, вспыхнувшие после окончания Великой войны в Восточной Европе между новосозданными государствами, которые были не в состоянии мирно поделить развалившуюся Австро-Венгрию. Польша, из числа «пигмеев» Черчилля, была самой большой и воинственной. С 1918 по 1921 год она провела семь войн с соседями, прежде чем успокоиться в новых границах. Если война с литовцами, чехословаками, украинцами и даже Советской Россией была для поляков неопасной и победоносной, то военное противостояние с Германией в Силезии оказалось куда более сложным. Серьезная немецкая угроза нависла над Польшей с самого начала 20-х годов и медленно тлела вплоть до прихода Гитлера к власти. Франко-британские правящие круги, имевшие в Локарно дипломатическую возможность ликвидировать такую угрозу, этого, однако, не сделали.

Премьер-министр Франции Аристид Бриан и министр иностранных дел Германии Густав Штреземан получили Нобелевскую премию мира за подписание Локарнских соглашений

Стремительное развитие экономики началось в Германии после того, как в оборот была введена крепкая национальная валюта, что быстро привело страну к финансовому порядку. К этому времени бурный экономический рост шел практически во всем западном мире. Лишь захлебнувшаяся гиперинфляцией Германия мучилась в тисках кризиса и сильно отставала от остальной Европы, являясь при этом ее промышленным локомотивом. Такое положение дел было неестественным, а потому быстро изменилось, как только Германии удалось преодолеть финансовые трудности. В этом Веймарской республике помогли Соединенные Штаты Америки. На то время политэкономическая судьба двух стран странным образом оказалась во многом схожей. В Америке шли «Ревущие двадцатые», а в Германии – «Золотые двадцатые». Значительный экономический послевоенный подъем начался в США раньше, в 1921 году. Довольно скоро перед крупным американским, особенно банковским, капиталом встал вопрос, куда еще можно вложить деньги, настолько их в послевоенной Америке было много. Германия, промышленное сердце Европы, представлялась американским финансистам отличным местом для инвестиций, и не только из-за своего огромного научно-промышленного потенциала, но и потому, что в 1923 году немецкие активы стоили сущие копейки. Вашингтон вмешался в финансовые дела Веймарской республики, выдав огромное количество займов Берлину, – с одной стороны, с целью разрешить возникший в Европе политический тупик, а с другой, чтобы предоставить американскому бизнесу фантастические возможности заработать в Германии большие деньги.

Именно Соединенные Штаты в кратчайшие сроки восстановили немецкую экономику и вывели ее вперед в индустриальном плане, оставив всю Европу далеко позади и предоставив нацистам в будущем крепкий промышленный фундамент. Однако еще более парадоксальным в этой финансовой истории является то, что огромный вклад в немецкое экономическое чудо сделали американские банкиры еврейского происхождения. Значительную часть крупного банковского капитала в самих США составляли немецкие евреи, которые поддерживали с родиной близкие человеческие и коммерческие связи. Самый яркий пример таких взаимоотношений – семья Варбургов. Макс Варбург проживал в Германии и возглавлял одну из крупнейших финансовых групп страны. Его родной брат Пауль Варбург обосновался в США, где считался одним из ведущих инвестиционных банкиров и крупнейшим теоретиком американского банковского дела. Именно он был главным архитектором Федеральной резервной системы США. Таких «немецких» семей в американском банковском сообществе было очень много: Варбурги, Шиффы, Оппенхаймеры, Леманы, Голдманы, Саксы, Каны, Кюны, Лёбы… При первой послевоенной возможности все они вложились в бывшую родину. Невероятный, конечно, это оказался – буквально кафкианский – абсурд. Будущие нацистские танки были в значительной степени построены на американские и еврейские деньги. Никому из Варбургов, очень грамотных людей, не могло даже в страшном сне присниться, что Адольф Гитлер – главное немецкое политическое посмешище того времени – однажды придет к власти в Германии, а затем претворит свои безумные планы в жизнь.

Пол (Пауль) Варбург был одним из самых выдающихся финансовых теоретиков США. При этом он очень любил Германию. Помогая своей бывшей родине, он даже подумать не мог, что вся эта помощь достанется в конце концов Гитлеру

К концу 1923 года экономика Веймарской республики лишь немногим превышала половину экономики Второго рейха в 1913 году. Правда, в этих подсчетах нужно учесть потерю части страны, которая отошла Франции и Польше, но даже принимая во внимание это обстоятельство, экономические потери Германии за десять страшных военных и послевоенных лет оказались чудовищными. Однако темпы восстановления немецкой экономики в период с 1924 по 1929 год казались еще более немыслимыми, нежели темпы ее предыдущего падения. В 1929 году она на треть превосходила уровень 1913-го, увеличившись таким образом в два с половиной раза всего за пять лет. Ни одна другая страна в мире никогда не росла столь высокими темпами. Веймарская республика по темпам экономического роста опередила, причем значительно, даже Соединенные Штаты Америки, считавшиеся в те годы главным локомотивом мировой экономики. Вообще говоря, такому бурному росту имеется простое объяснение – низкая экономическая база сравнения. Сначала немецкая экономика рухнула на самое дно, а затем стремительно взлетела вверх. Все послевоенные планы Франции касаемо ослабления Германии всего за несколько лет обратились в пыль. К 1929 году немецкое экономическое превосходство на европейском континенте значительно обогнало то, которым Берлин обладал в 1913 году, перед началом Первой мировой войны. Франции и многим другим европейским странам в таких обстоятельствах оставалось лишь уповать на либерально-демократическую суть Веймарской Германии, где у власти находились пацифисты. Пока времена в экономическом плане оставались хорошими, волноваться правящим европейским классам было не о чем. Слишком все были заняты новой необычайно сказочной жизнью – кино, рестораны, машины, изысканная еда и множество самых фантастических жизненных перспектив. Безработица в Германии практически отсутствовала, уровень доходов населения значительно вырос, немецкая система социального обеспечения считалась лучшей в мире.

Самым большим немецким прорывом «Золотых двадцатых» стал невероятный по своим масштабам культурный всплеск. Ничего подобного больше нигде в Европе не происходило. Веймарский культурный прорыв во многом не уступал даже крупнейшим в мире американским достижениям того времени – в Голливуде, на Бродвее, в изобразительном искусстве и литературе. Ни один национальный кинематограф никогда даже близко не смог приблизиться к американскому, за исключением веймарского. В 20-х годах берлинский пригород Бабельсберг – немецкий Голливуд – составил своему американскому коллеге достойную конкуренцию. Еще неизвестно, чем бы их борьба за господство на мировом экране завершилась, если бы немецким кинематографом в 1933 году не занялся доктор Геббельс. Министр просвещения и пропаганды обожал кино и считал кинематографическое искусство крайне важным в своем деле, а потому первым делом захватил Бабельсберг. На том конкуренция немецкой киноиндустрии с американской и закончилась. Из Бабельсберга в Голливуд бежали все евреи, коммунисты, социалисты, либералы и многие, многие другие. Работать на Геббельса остались националисты, оппортунисты, конформисты и ленивые творцы, посчитавшие, что дома все же лучше, а Геббельс это ненадолго. Творческий потенциал Бабельсберга оказался настолько велик, что даже после того, как в 1933 году его покинуло подавляющее творческое большинство, оставшихся возможностей хватило не только Геббельсу на 12 лет, но даже ГДР еще почти на полвека после него. Во времена ГДР в Бабельсберге успешно работала киностудия ДЕФА (DEFA, Deutsche Film-Aktiengesellschaft).

Берлин второй половины 20-х годов не знал себе равных в культурном мире. Париж и Нью-Йорк во многих вопросах безнадежно отставали от немецкой столицы. Город никогда не спал, он гудел и ревел. Сексуальная революция, пришедшая в Берлине на смену революции социалистической, породила кабаре как главный театральный жанр страны. Кабаре открывались в Берлине и других крупных немецких городах сотнями. На сцене в них творилось такое, за что во времена кайзера могли арестовать не только исполнителей, но и всех присутствующих в зале. Немецкий фильм «Голубой ангел» с Марлен Дитрих в главной роли передает ту атмосферу как никакой другой. Фильм стал международной сенсацией, его с восхищением смотрели миллионы зрителей по всему миру, которые и представить себе не могли, что такие нравы где-либо возможны. Вроде бы передовые Париж и Нью-Йорк выглядели провинциальными городами по сравнению с Берлином. Немецкая столица погрузилась в такую тотальную культурно-социальную анархию, что довольно консервативные на то время Франция, Британия и США, казалось, застряли в прошлом веке. Что удивительно, в прошлом веке остались нравы не только большинства американских, французских и британских обывателей, но и обывателей немецких, живших совсем рядом с Берлином. Деревенская, в основном Восточная Пруссия, начинавшаяся в какой-то сотне километров от Берлина, к примеру, пребывала в неописуемом ужасе от столичных нравов. И она не была исключением. Провинциальные, консервативно настроенные обыватели в Германии составляли половину населения. «Красный Берлин» с его сексуальными, культурными и политическими извращениями вызывал у этих людей тотальное неприятие, просто в сытые «Золотые двадцатые» они относились ко всему этому с большим бюргерским терпением. Проблемы у берлинской и остальной веймарской богемы начались, когда бюргерское терпение вместе с «Золотыми двадцатыми» закончилось. Больше нигде в Европе не возникло столь серьезных противоречий между различными слоями общества, как в Веймарской республике. Культурная Веймарская революция разделила страну не меньше, чем Ноябрьская революция 1918 года.

Самым экстравагантным и знаменитым развлекательным достижением Веймарской республики, которое было доступно широким слоям общества, стало огромное здание в центре Берлина на Потсдамской площади. Его назвали «Родина» (Haus Vaterland). Это был крупнейший в Европе увеселительный центр. Идею такого центра, где бы могло одновременно забавляться огромное количество людей, переняли в Америке. Там, в Нью-Йорке, на берегу океана, в районе под названием Кони-Айленд построили колоссальный развлекательный парк, не знавший равных в мире. На выходные туда съезжалось буквально полгорода. Кони-Айленд стал одним из самых ярких символов американских «Ревущих двадцатых». Нечто подобное решила создать в Берлине и знаменитая немецкая гостинично-ресторанная компания Kempinski. Она сделала из огромного здания на Потсдамской площади, в котором располагался центральный офис UFA GmbH (крупнейшей киностудии Германии), уникальный дом удовольствий. Это и была «Родина». Немцам в центре Берлина в одном здании было куда сложнее развернуться, нежели американцам на огромном пляже и длинной набережной в Нью-Йорке, а потому они пошли другим путем. Их развлечения были более утонченными, нежели дешевые американские аттракционы, сосиски и проститутки в семиэтажном борделе на Кони-Айленд. В гигантском здании «Родины» на Потсдамской площади работали: самые большие в мире кафе и кинотеатр, огромный танцевальный зал и кабаре, которое превосходило парижский «Мулен Руж». Здесь работали десятки ресторанов разных национальных кухонь, в каждом из которых имелась своя национальная программа от русской до японской. Пока Веймарская республика была жива, «Родина» оставалась самым богемным местом на планете. Здесь вечерами и ночами собирался интеллектуальный цвет не только Германии, но и всей Европы. Ничего подобного западной цивилизации больше никогда создать не удастся. С приходом к власти нацистов дела в «Родине» быстро пошли плохо… затем очень плохо. Владельцев – еврейскую компанию Kempinski – заставили выйти из бизнеса и продать «Родину» за гроши новым арийским хозяевам, которые не слишком хорошо разбирались в ресторанном деле, зато имели отличные связи с нацистами. Немецкой богеме вскоре было уже не до развлечений. Большинство ее из страны уехало. Те, кто остались, уже не умничали, а ради куска хлеба тоскливо сотрудничали с Геббельсом и его мрачным министерством. В 1943 году в здание попала первая американская бомба, но это было только началом. Зимой 1945-го «Родину» разбомбили в щепки, все сгорело, уцелели лишь стены, да и то не все.

«Золотые двадцатые» закончились совершенно неожиданно для немецкого народа, так же внезапно, как для американцев завершились «Ревущие двадцатые». В конце октября 1929 года рухнула Нью-Йоркская фондовая биржа. В мире началась Великая депрессия. Страной, которая пострадала больше других, оказалась Германия. Если американская безработица в 1932 году на пике депрессии составляла 25 %, то немецкая на тот момент уже превышала 30 %. Причиной столь печального положения немецкой экономики стала чрезмерная зависимость страны от американских кредитов, которые после начала депрессии в США были немедленно отозваны американскими банками. Однако у Германии имелись еще и серьезные политические трудности, которые значительно усугубили и без того сложное финансовое положение Веймарской республики. Казалось, над страной навис злой рок катастрофических политических случайностей, приведших ее на край пропасти, в которую она, ослепшая, и рухнула на горе всему миру. Третьего октября 1929 года от инсульта неожиданно умер министр иностранных дел Густав Штреземан. Нью-Йоркская фондовая биржа обвалилась через две с небольшим недели после его кончины. Более несчастливого совпадения в истории Веймарской республики не происходило. Штреземану был всего 51 год, его смерть стала нелепым стечением обстоятельств и обернулась немыслимой катастрофой для немецкого народа. Других крупных политиков у Германии на то время просто не было. Веймарская политическая стабильность покоилась исключительно на его плечах. После кончины Штреземана от нее не осталось и следа. Случись такое в обычные времена, это было бы плохо, но катастрофой, вероятно, не закончилось бы. Однако злой рок вытащил из-под немецкой политики стул, на котором она сидела, в самое для нее трудное время – когда началась Великая депрессия. Ситуация осложнялась еще и тем обстоятельством, что все внешнеполитические связи Германии были завязаны исключительно на Штреземане. Больше никого из немецких политиков за рубежом всерьез не воспринимали. Особенно это касалось отношений с Америкой. Штреземан дружил с президентом США Гувером. Крайне вероятно, что ему бы удалось оперативно облегчить немецкую ситуацию с американскими займами, а также решить многие другие остро вставшие вопросы, как с Америкой, так и с Францией.

Стремительно начавшаяся Великая депрессия и смерть Штреземана завели Веймарскую республику в политэкономический тупик менее чем за полгода. В марте 1930 года пало последнее веймарское демократическое правительство, созданное парламентским большинством. Если бы Штреземан был жив, этого точно бы не произошло. Ушедший от страха в отставку социал-демократ канцлер Герман Мюллер представлял собой типичного политического деятеля того времени – нерешительного и неспособного. Все они в тот период были такими. Штреземан служил тем политическим раствором, который цементировал девять составов веймарского правительства с 1924 по 1929 год. Теперь, когда его больше не было, а обстановка в стране стала критической, Веймарский правящий политический класс с треском и блеском продемонстрировал немецкому народу свою полную несостоятельность. Место канцлера весной 1930 года занял лидер Католической партии Центра Генрих Брюнинг. Это был политик консервативного толка, но приличный человек, последний такой в должности канцлера Германии на многие годы вперед. Его проблема заключалась в том, что сформированное им правительство не имело большинства в рейхстаге. Таким образом, принимать законы оно было не в состоянии. Сам факт формирования правительства парламентским меньшинством уже являлся политическим недоразумением, которое случилось впервые. Недоразумение это было не случайным, а закономерным. Политическая незрелость Веймарской республики, вечный политический хаос, невероятная ярмарка нескончаемого политического лицемерия, тщеславия и амбиций – все это в конце концов дало о себе знать в самый неподходящий и сложный для Германии момент. В рейхстаге было представлено десять политических партий, а в стране их насчитывались сотни. В США существовало две партии, в Британии – три. Даже во Франции, где революционный хаос не утихал со дня взятия Бастилии, в парламенте работали от силы полдюжины политических сил.

Похороны Штреземана. Для Германии его смерть стала политической катастрофой

Из политического тупика, в котором новый канцлер Брюнинг не мог создать правительство парламентского большинства, вышли посредством юридического казуса, имевшегося на закладках сырой Веймарской конституции. Веймарская Германия являлась президентско-парламентской республикой, очень громоздкой и редкой государственной конфигурацией, которая даже в лучшие свои годы отчаянно скрипела, двигая правительственный аппарат в нужном направлении. Когда наступили трудные, а затем и катастрофические для Германии времена, ожидать от такой конструкции было, естественно, нечего. Она сломалась, но особенно трагическим оказалось то, что ее печальным состоянием сумели воспользоваться самые темные политические силы в Европе. Нацисты пришли к власти в Германии абсолютно законным, конституционным способом, обратившись к насилию лишь в самый последний момент, а до этого успешно взбираясь к вершинам по остову разваливающейся Веймарской государственной конструкции. Канцлер Брюнинг, не сумев весной 1930 года собрать большинство в рейхстаге, начал управлять страной посредством президентских указов – того самого казуса, записанного в конституции. С парламентской демократией в Германии было покончено. Следующий демократически нормально функционирующий немецкий рейхстаг соберется в стране лишь в декабре 1990 года. Главной политической фигурой, после такого разворота событий весной 1930 года, стал президент Гинденбург, пребывавший ранее в тени рейхстага. Это была очередная трагическая для Германии случайность. Прогрессивного Штреземана на немецкой политической сцене сменил реакционный Гинденбург, при этом сама страна за эти несколько месяцев провалилась в пропасть Великой депрессии.

Генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург победил на президентских выборах 1925 года, потому что являлся для многих немцев символом довоенной кайзеровской Германии. Фельдмаршал не стеснялся, а наоборот, нарочито открыто поддерживал дружеские отношения с проживавшим в Голландии кайзером Вильгельмом II и вообще был фигурой поистине старорежимной. Значительная часть населения Германии к 1925 году, после всех послевоенных трудностей, уже позабыла, кто начал войну. Люди помнили лишь то, как хорошо жилось им до нее… при кайзере. В соседних центральноевропейских странах аналогичная ностальгия по временам императора Франца Иосифа была еще больше. Вплоть до марта 1930 года президент Гинденбург исполнял неважную в немецкой политике роль, пока первую скрипку все еще был в состоянии играть рейхстаг. Все изменилось, как было сказано выше, когда веймарская демократия разложилась в рейхстаге под давлением раздирающих ее разнонаправленных политических сил. Германия волей слепого и трагического случая оказалась в руках такого неграмотного и дурного человека, каким был фельдмаршал Гинденбург.

Президент Гинденбург

Правительство Брюнинга продержалось у власти чуть более двух лет, до июня 1932-го. Во время его вахты немецкая экономика полностью развалилась, Великая депрессия бушевала в Веймарской республике как нигде в мире. Народные массы, голодные и отчаянные, требовали от правительства спасения, но правящий класс понятия не имел, как выйти из положения, сложившегося в экономике. Они были в этом не одиноки. Лучшие умы мировой экономической науки бились в те годы над тем, как победить Великую депрессию. Лишь в 1936 году британский экономист Джон Мейнард Кейнс опубликовал фундаментальный теоретический труд под названием «Общая теория занятости, процента и денег», в котором предлагались решения для преодоления Великой депрессии. Гитлер, кстати, пришел к тем же выводам совершенно эмпирическим путем, не имея никакого понятия об экономике и вообще за науку ее не считая. Вернемся, однако, к лету 1932 года. Тяжелейшее положение широких народных масс достигло к этому времени точки политического кипения, за которой маячил призрак очередной немецкой революции. В обществе стремительно нарастали ультралевые и ультраправые настроения, а масштабы их противостояния становились колоссальными. Если в 1919 году во фрайкоре служило 250 тысяч человек, то к концу 1932-го нацистские штурмовые отряды СА (Sturmabteilung) насчитывали в своих рядах 2 миллиона бойцов. По всей стране практически ежедневно происходили уличные столкновения между отрядами нацистов и коммунистов. Веймарская полиция беспомощно держалась в стороне, лишь подбирая тех, кто оставался лежать на мостовой без сознания. Затем они тащили эти тела в участок, а оттуда в суд, где судьи обычно сажали коммунистов и отпускали нацистов. Если Веймарский государственный аппарат в основной своей массе придерживался старых, консервативных взглядов, то Веймарская судебная машина была совсем реакционной, что в значительной мере помогло нацистам на их пути к вершинам германской власти.

Первого июня 1932 года президент Гинденбург назначил канцлером Германии Франца фон Папена. У Веймарской республики началась агония, которая закончилась трагической политической кончиной 30 января 1933 года: в этот день четырнадцатым по счету канцлером Германии был назначен лидер НСДАП Адольф Гитлер. Президент Гинденбург уже стал главным действующим политическим лицом в Германии летом 1932 года, поскольку партийный развал в рейхстаге достиг своего апогея. Парламентские выборы стали проходить одни за другими. Летом 1932 года немецкий политический класс скатился до такого состояния, что после очередных выборов в рейхстаге образовалась партийная конфигурация, в принципе неспособная ни о чем договориться или создать большинство, необходимое для формирования правительства. Главными виновниками хаоса в рейхстаге были политические экстремисты – нацисты и коммунисты. На последних выборах они достигли критической политической массы в рейхстаге. Нацисты получили 37 % голосов избирателей, став крупнейшей партией в Германии, а коммунисты – 14,5 % голосов, заняв третье (после социал-демократов) политическое место в стране. С нацистами почти никто из работавших в рейхстаге партий не хотел формировать большинство. Коммунисты отказывались сотрудничать с социал-демократами, без которых создать либеральное большинство было невозможно (так же как невозможно было создать его без коммунистов). Немецкий парламентаризм в самый опасный для Германии момент оказался полностью парализованным.

Дом Карла Либкнехта – штаб немецкой Компартии, 1932 г. Сегодня в здании располагается штаб Левой партии (Die Linke)

Единственной действующей властью в стране летом 1932 года остался президент Гинденбург, однако за ним не стояло никаких реальных политических сил, не имелось никакого реального государственного аппарата. На протяжении всех этих лет он играл на немецкой политической сцене абсолютно символическую роль. Даже символом он был довольно странным и допотопным – некой формой ностальгии по тихому и сытому довоенному прошлому. Свои политические взгляды старый фельдмаршал смело не скрывал. Он был монархистом и консерватором, дружил с изгнанным кайзером Вильгельмом, пользовался авторитетом у армии. Управлять Германией летом 1932 года Гинденбург принялся с помощью своей «камарильи», как едко в политических кругах называли его окружение. Президентская камарилья была отвратительной и несостоятельной, но именно в ее руках оказалась судьба крупнейшего государства Европы. Если бы не их глупое интриганство, политическая карьера Адольфа Гитлера пошла бы иным путем. Камарилью составляли трое однополчан – Оскар фон Гинденбург, Франц фон Папен и Курт фон Шлейхер. Они были друзьями, которые, правда, ненавидели друг друга, потому как устроили драку за власть, возясь в политической грязи у ног умирающей от Великой депрессии Германии. Майор Оскар фон Гинденбург был сыном президента и его адъютантом еще со времен Великой войны. Да, именно так и называлась официально его должность – адъютант – но неофициально он правил Германией наравне со своим престарелым отцом. Здесь надо отметить, что в 1932 году состояние здоровья фельдмаршала было крайне хрупким. Ему исполнилось 85 лет, у него наблюдались серьезные проявления деменции, он болел раком и бог еще знает чем. Кто в действительности тогда принимал решения, отец или сын Гинденбурги, – та еще историческая загадка. Вторым в камарилье шел генерал Шлейхер, занявший летом 1932 года пост министра обороны. За ним стоял рейхсвер. Папена эти двое выдвинули на должность канцлера в качестве своей марионетки, уверенные в том, что с легкостью смогут его контролировать. Вот это «контролировать» вскоре погубит их всех, потому как в один момент этим трем болванам придет в голову идея о том, что они смогут контролировать на должности канцлера Адольфа Гитлера.