Текст книги "Облом. Детективы, триллеры, рассказы разных лет"

– Так держать! – передал он штурвал одному из спасенных моряков.

Сняв «стингер» с убитого пирата, Капитан поймал в прицел уходивший катер. Зигзагами пошел за катером снаряд из «стингера». Настиг его, взметнул огненный столб, разметал охваченных огнем людишек.

Капитан нашел Машу, принимавшей ванну.

– Боюсь я! – всхлипнула она. – Грязные они были. Все в язвах, струпьях, гное.

– Прости, Маша! Не уберег! – покинул каюту Капитан.

По лайнеру между тем гоняли Глухова. Он отступал, волоча ногу, отмахиваясь подобранной пожарной лопаткой. Толпа туристов полуокружила его, прижимала к борту, толкала веслами, колола баграми.

– Отставить! – закричал в рупор Капитан. – Его судить надо!

Прижатый к борту Глухов с надеждой смотрел на спускавшегося к нему Капитана. Брошенная из толпы бутылка ударила Анатолия Сергеевича в голову. Багор вонзился в живот менеджеру круиза, перекинул его за борт. Капитан бросился сквозь толпу. Зажимая рану в животе, Глухов греб одной рукой. Вокруг него неторопливо кружили акулы. Одна из них приблизилась и осторожно откусила у Анатолия Сергеевича ступню. Глухов пронзительно закричал. Капитан бросил ему спасательный круг. Анатолий Сергеевич, продолжая кричать, ухватился за него.

– Помогите же кто-нибудь! – Капитан потянул трос.

– Не будем помогать! И ты не смей! – ответила толпа.

Акула впилась в живот Глухова и отплыла, таща за собой кишки Анатолия Сергеевича. С визгом менеджер ушел под воду. Как по команде акулы бросились на него, вспенили хвостами окровавленную воду, потащили обрубок в глубину. Капитан лишь успел различить отделившуюся от тела голову, которую тут же проглотила тигровая акула.

6

Во Владивостоке Капитан не застал Юрика. Тот любил проводить вторую половину дня и ночевать на станции «Девятнадцатый километр». Некогда принадлежавший первому секретарю Приморского крайкома КПСС особняк по сей день охранялся милицией. В самом доме дежурила пара телохранителей. Впрочем, все это было данью традиции. Юрик пользовался в криминальном мире таким влиянием, что мало кто дерзнул бы украсть у него даже что-то по мелочи.

Оставив свой «ниссан» за квартал от резиденции хозяина, Капитан прошел туда пешком. Знавшие моряка постовые пропустили его в резиденцию без доклада. Вышколенный дворецкий, бывший крайкомовский работник, попросил было подождать, но Капитан вломился следом за ним в кабинет.

– Ты жив? – удивленно спросил Юрик, жестом отпуская дворецкого. – Что с лайнером?

– В Сингапуре. Ведутся мелкие ремонтные работы. А это что? – глянул Капитан на лежавшую на столике газету. Захват российского туристического лайнера пиратами… Как следует из статьи, судно уничтожено. Перечень убытков, ссылка на газету «Сингапур пост»… Уже, наверное, и в страховую компанию обратились?

– Обратились, – криво усмехнулся Юрик. – Знаешь, сука, сколько я из-за тебя потерял?

Слюсаренко внезапно выбросил в ударе руку. Капитан вовремя увернулся. Удары месили воздух. Капитан уходил от них. Вдруг Юрик остановился. Он выхватил из кармана пистолет. Капитан воспользовался перерывом в атаке, ударил Юрика ногой в лоб. Слюсаренко упал, но не выпустил оружие. Капитан нажал ему на болевую точку. Юрик выпустил пистолет, но левой рукой выхватил нож с выбрасывающимся лезвием. Моряк отпрянул и ударил ногой Юрика по кисти руки.

– Сейчас мои быки тебя на куски порежут, – захрипел Слюсаренко.

– Сейчас ты эту запись прослушаешь! – Капитан швырнул в кресло «обезрученного» хозяина. – Я сумел записать на диктофон нашу последнюю беседу с покойником Глуховым. Из нее видно, что ты стоял за спиной пиратов. Глухов был лишь шестеркой, подставным лицом.

– Кусочник низкий твой Глухов, – сказал Юрик, прослушав запись. – Потому и ему приготовил я могилку на дне морском.

Кто-то по-кошачьи поскребся у двери. Двадцатилетняя пассия Юрика или «матрёна», как он их называл. Кротко взглянула на Слюсаренко.

– Юрик, ты не забыл. Что у Гелия Лукьяновича парти? Пошли этого на х… – презрительно скользнула девка глазами по капитанскому мундиру.

– Тачка заложена, поезжай! А я подъеду, как с делом закончу, – велел ей Юрик.

– Конечно, я могу забрать запись, а тебя рыб кормить отправлю, – проводил Юрик взглядом «матрёну». – Но наверняка у тебя есть дубликат. Поэтому давай по-хорошему. Я тебе за пленочки пару миллионов подкину. Да не «деревянных», а «зеленых». Идет?

– Боюсь, что поздно, – ответил Капитан. – Вот копия допроса захваченного мною пирата – близкого друга Чана. Он говорит, что захват и уничтожение лайнера готовились и направлялись тобой. Вот также «Сингапур пост», опубликовавшая следственные материалы.

– Кто им позволил следственные материалы публиковать? – подскочил Юрик.

– Свободный мир! Другое отношение к прессе, другие права у прессы. Но не в этом дело. Дубликат пленки забрала у меня сингапурская полиция. Копии ее и всех следственных материалов она передала представителям страховой компании, где было застраховано судно. Эти ребятишки прибыли во Владивосток одним рейсом со мной.

– Это серьезно, – побледнел Юрик. – Там крутые парни. За те сто миллионов баксов, что я с них запросил по страховому полису, они меня даже в Антарктиде найдут. Сроком не отделаюсь. Если посадят меня на кол – можно считать, что я легкой смертью умер. Что же делать?

– Думай! – ответил Капитан, положил перед Юриком пистолет и вышел из кабинета.

Капитан не пошел по главной аллее. Он укрылся в саду, в который въезжали серебристые лимузины. Капитан увидел, как Юрик выглянул из окна, затем ушел в глубь кабинета откуда треснул выстрел.

7

Следующим утром Капитан зашел в бар ресторана «Арагви» – единственное место в городе, где подавали приличный кофе по-восточному. Всегда приветливый и словоохотливый армянин Андрюша молча поставил перед Капитаном чашку кофе и положил газету. Из траурной рамки скалился Юрик. «Несчастный случай оборвал жизнь крупного организатора промышленности и транспорта, туристического и банковского бизнеса Юрия Николаевича Слюсаренко», – прочел Капитан.

– Уже знаете? – плюхнулся рядом пьяненький журналист Пржешевский. – Чистил оружие и закатал себе в лоб. Бармен! Двести грамм коньяка!

– Не велено сегодня отпускать спиртное. Траур! Кофе могу подать, – ответил Андрюша.

– Кофе так кофе! – ухмыльнулся журналист.

Он вытащил из кармана плоскую бутылочку коньяка и сделал несколько глотков.

– Не желаете? – спросил он Капитана. – «Малый шлем», канадский, дерьмо!

– Я только по праздникам, а сегодня траур, – отказался Капитан. – Как ваши очерки о круизе?

– Не будет очерков. Пошел я сегодня к преемникам Юрия Николаевича за авансом… Ничего не надо, говорят, в круиз за наш счет прокатился – и ладно! Дали деньги на билет до Москвы, сказали: «Уезжай сегодня же! И ничего об этой поездке не публикуй! Не то все, что на тебя потратили, по суду вытащим». Так-то!

– Поздновато уже в аэропорт? – посмотрел на часы Капитан.

– Ничего вечерним поездом, плацкартным уеду.

Месяцем позже похоронили Машу Громову, умершую от только что открытой болезни «смертельная бактерия». Свою квартиру, деньги и машину она завещала Капитану.

В мае сорок пятого

Триллер

Берлин пал. Пахло весной, разлагавшимися трупами, гарью. Поблескивая только что полученным орденом Александра Невского, капитан Ананьев вошел в подъезд стилизованного под средневековый замок многоэтажного дома.

Ананьев начал воевать с октября сорок первого. Впервые понюхал пороха под Москвой младшим лейтенантом – переводчиком политотдела армии. С этим политотделом дошел до Берлина, обрастая сначала «кубарями», а позже звездочками на погонах. Отвоевал Ананьев неплохо – ни единой царапины, хотя лез в самые жаркие места. Поначалу это была лихость штатского человека, стремившегося доказать кадровым офицерам, что и он чего-то стоит. Со временем потребность рисковать стала неотъемлемой чертой его характера. Начальство критиковало Ананьева за ухарство, но высоко ценило сделанное им. Четыре ордена оттягивали гимнастерку капитана. «Александра Невского» он получил за Польшу – уговорил сдаться целую немецкую дивизию, попавшую в окружение. Знал Ананьев, что и за Берлин его представили к ордену и воинскому званию майор.

Не смотря на храбрость в бою и самостоятельность в суждениях, Ананьев умел приспособиться к причудам начальников политотдела. Четырех пережил он. Пережил капитан и трех боевых подруг: Лину, Лилю, Лену. Все они были замужними женщинами, знавшими, что и Ананьев женат. Все они погибли в разное время при разных обстоятельствах. Последняя – Лена – в апреле, на Зееловских высотах. Шальной осколок попал ей в переносицу.

Бог миловал Ананьева: он не видел смерти ни одной из подруг. По возвращению с задания его подводили к свежему холмику, увенчанному фанерной пирамидкой со звездочкой. Ананьев привык к смерти. Сам неоднократно был на волосок от нее, ежедневно видел гибель других. А сколько раз ему самому приходилось брать в руки автомат или выхватывать из кобуры пистолет – со счета сбился!

Ананьев недолго страдал после гибели подруг. К подтянутому щеголеватому офицеру всегда тянулись женщины, и он быстро находил замену. Главным условием было, чтобы имя новой подруги начиналось на «Л». Ведь дома его ждала жена Лия. Сейчас капитан «холостяковал». Работы на него свалилось много, а женщина с нужным именем ему не попадалась.

***

Начальник Ананьева – полковник Бершадский дал задание подыскать приличные квартиры в доме-замке, отведенном сотрудникам политотдела под жилье. Война пощадила здание – лишь несколько выбоин от пуль и осколков на стенах да пара разбитых окон.

В просторном холле первого этажа Ананьев и сопровождавший его ординарец Володя наткнулись на два женских трупа с изрезанными до неузнаваемости лицами: один побольше, другой поменьше. Хлопнула дверь привратницкой. Голая немка, прикрывшись каким-то тряпьем, поскуливая побежала на улицу. Следом за не вывалились старшина и ефрейтор. Ефрейтор залихватски засвистел вслед женщине, но осекся, заметив офицера.

– Так что, товарищ капитан, в соответствии с приказом полковника Бершадского несем охрану объекта. Следим, чтобы другие части дом не заняли. Имущество не разворовали, – доложил старшина.

– Убрали бы… – покосился Ананьев на трупы.

– С минуты на минуту обещали пленных прислать, убрать эту падлу, да вокруг дома мертвяков пособирать, – ответил старшина. – В доме надо будет еще почистить. Мы видели, что здание пустое – дальше первого этажа не смотрели. Здесь эсэсовские чинуши жили – давно разбежались. Этим вот – матери с дочкой не повезло. Танкисты тут гуляли. Их «тридцатьчетверку» за углом разбило… До нас еще зашли. Когда мы прибыли, эти фрау уже мертвые были.

– Где танкисты?

– Ушли свою часть. Хотя, стоп! Было их четверо, а ушли трое. Один где-то потерялся. Шибко хмельные были.

Четвертого танкиста нашли у черного входа. Он лежал ничком, схватившись за перерезанное горло. Рядом валялся эсэсовский кинжал с запекшейся кровью на клинке.

– Мать моя – женщина! – присвистнул старшина. – Тихонько зарезали…

– Вот что, старшина! Давай-ка его отсюда куда-подальше! – приказал Ананьев. – Протрезвятся танкисты, начнут друга искать. Найдут здесь – СМЕРШ с военной прокуратурой притащат. Тебе лишние геморрои нужны? Мне тоже не нужны!

***

Ефрейтор с парой солдат завернули танкиста в портьеру и уволокли из дома. Ананьев со старшиной, Володей и пятью автоматчиками пошли осматривать здание. Старшина, прихвативший связку пронумерованных ключей, аккуратно открывал двери.

Все поражались богатству и отделке апартаментов. В двух квартирах нашли отравившихся хозяев – чинов из гестапо, судя по мундирам. Их выбросили из окон во двор. Анаьев командовал: кого, где селить, выбирая квартиры этажом повыше и победнее для младших офицеров, побогаче – для начальства. Володя переписывал номера квартир и фамилии вселяемых в блокнот, потом писал мелом фамилии будущих жильцов на дверях.

На особо богато отделанном третьем этаже Ананьев задержался.

– Здесь пиши: «Полковник Бершадский, а здесь – «Капитан Ананьев», – велел он Володе. – Открывай!

Чутье не обмануло Ананьева. На табличке На табличек над входом квартиры, отведенной Бершадскому, значилось: «Группенфюрер СС Карл фон Крюгер».

– Ух, ты! – вырвалось у всех, когда вошли в облицованную красной яшмой прихожую.

– Чисто метро! – с восхищением прокомментировал москвич Володя.

– Группенфюрер СС жил. Генерал-лейтенант по-нашему. Ему – гаду со всей Европы награбленное везли, – пояснил Ананьев.

Войдя в гостиную он поначалу пожаелел, что отвел эту квартиру Бершадскому. «Фарфор севрский – начало девятнадцатого века, Франция. Серебро столовое – шестнадцатый – восемнадцатый века, Голландия и Австрия. Картины – семнадцатый век, фламандская школа. Ковры напольные, персидские», – с грустью оценивал про себя Ананьев. Однако его невеселое настроение улетучилось, когда он вошел в кабинет фон Крюгера.

Хозяин с разнесенным в клочья лицом полулежал в кресле. На огромном столе перед ним валялся старинный мушкет, из которого был произведен выстрел. Из этого же оружия размозжили лицо и голову женщине в эсэсовском мундире, труп которой обнаружил заглянувший в спальню солдатик. «Умираем за Великую Германию! Хайль Гитлер! Карл и Ингрид фон Крюгеры», – прочитал Ананьев записку, аккуратно отложенную на дальний угол стола. Узнал Ананьев и подпись фон Крюгера, которая ему несколько раз попадалась на трофейных документах. Осторожно, чтобы не испачкаться кровью, капитан снял с фон Крюгеров «рыцарские кресты» и другие ордена, выгреб из карманов покойников удостоверения личности. Он не придал большого значения тому, что с них содраны фотографии. «Главное, еще один фашистский хищник уничтожен!» – подумал капитан, укладывая награды, документа и предсмертную записку супругов в найденный на столе большой пакет. Солдаты тем временем шмякнули трупы фон Крюгеров об асфальт во дворе.

– Старшина! Когда приведут пленных, чтобы здесь первым делом все вымыли и вычистили! Сам проконтролируй! Ни единого пятнышка крови не должно остаться. Ты же знаешь, что подруга Бершадского Надя помешана на чистоте! – распорядился Ананьев и направился в отведенную для себя квартиру.

«Профессор Штаубе», – прочитал он надпись на табличке. Профессор жил несколько скромнее: антикварная английская мебель черного дерева, английские картины семнадцатого-восемнадцатого веков, английские шерстяные ковры, английское столовое серебро. Особенно обрадовала Ананьева коллекция вейджвудского фарфора, столь любимого им. Понравились капитану и шкафы, забитые английскими костюмами, обувью, прочим барахлом. Поразила коллекция диковин из английских колоний, разбросанных по всему свету. Ананьев удивился, как профессора не привлекли за англофильские настроения, но вспомнил, что тот был разработчиком расово-этнической теории нацизма. Написал профессор и ряд пособий для эсэсовцев, как по этническим признакам (форме ушей, разрезу глаз, пигментации коржи и т.п.) определить еврея, русского, англичанина, представителя любого другого народа. Такие учебники временами попадались в руки Ананьева. Словом, имел профессор «заслуги перед рейхом».

Приехал Бершадский с Надей. Он удовлетворенно зацокал языком, осматривая квартиру. К его приезду пленные немцы все вымыли и вычистили. О найденных в квартире трупах Ананьев дипломатично умолчал. Еще больше возликовал полковник, увидев, что Ананьев будет жить скромнее. Капитан подсуетился. Он нашел несколько бутылок виски с человечком в цилиндре и красном фраке на этикетке.

– Вот, товарищ полковник, самый популярный напиток у союзников, – протянул Ананьев бутылку.

– Да подожди! Пробу снять надо! Вдруг – какая-нибудь гадость?

Ананьев разлил виски на чайным чашкам.

– Ну, чистый самогон! – выдохнул, осушив чашку Бершадский. – Пойдем лучше ко мне, товарищ Ананьев. Там у меня хозяин французский коньяк оставил. Море разливанное!

У Бершадского выпили за скорую победу, ее вдохновителя и организатора товарища Сталина. Полковник занудил, что и после капитуляции война для политотдельцев продолжится. Однако Надя демонстративно стала тереться о него грудью, давая гостю понять, что прием окончен. Капитан поспешил откланяться.

– Ты, товарищ Ананьев, сегодня много поработал. Отдыхай! Завтра к девяти ноль-ноль на службу! Сегодня у нас женщины вселяются, завтра я мужиков отпущу. Дел будет много!

***

Слегка хмельной Ананьев возвратился к себе. Он несколько удивился, почувствовав, что в квартире тепло. Еще больше удивился капитан, когда вошел в гостиную. Камин был растоплен. Около него в кресле сидела женщина. При появлении Ананьева она резко встала.

– Кто вы? Как сюда попали? – по-немецки спросил офицер, направив в лицо нежданной гостье луч карманного фонарика.

– Я – племянница профессора Штаубе, – спокойно ответила женщина. – Живу здесь около двух месяцев. Несколько дней, пока на улице шли бои, пряталась в подвале…

– Где ваш дядя?

– Дядя уехал еще до начала этого кошмара. Сказал, что у него лекции в Мюнхене и уехал… Больше мне ничего о нем неизвестно.

– Чем вы занимаетесь?

– Преподаю физкультуру в женской гимназии.

– Вы – член национал-социалистической партии? Говорите правду?

– Мы все были членами этой партии. Весь народ! Либо партия, либо – лагерь! Концентрационный лагерь! У нас не было другого выбора!

Задавая вопросы, Ананьев внимательно рассматривал женщину. Она была прекрасна. Коротко стриженные пепельные волосы обрамляли правильной формы ангельское личико с большими голубыми глазами. Под тонким свитером чувствовалось сильное тело с большой крепкой грудью и красивыми плечами. Широкие, но в меру бедра, длинные точеные ноги подчеркивались строго облегавшей юбкой. «Мечта!» – пронеслось в голове у Ананьева.

– Как вас зовут? – спросил он.

– Линда Штаубе.

– Сама судьба послала мне ее! – подумал капитан и, раздевая глазами женщину, продолжил. – Что же мне с вами делать, Линда Штаубе? Передать в нашу контрразведку, как члена фашистской партии? Просто выставить отсюда? Но на улицах стреляют… В городе солдаты. У многих из них ваши полностью уничтожили семьи. Теперь эти люди мстят. Объектом мести становятся не только военные, но и старики, женщины, даже дети…

– Ради Бога! Господин офицер! Я знаю, что делают ваши солдаты с женщинами, как жестоко они их насилуют и убивают!

Знал это и Ананьев. Попадется Линда десятку, а, может быть, двум десяткам солдат – будут насиловать, пока не накончаются. Исколют ножами тело, выбьют глаза, отрежут нос, уши, грудь. Потом вспорют живот и выдернут из него кишки наружу. Такое творили немцы в России, такое теперь творят советские солдаты в Германии.

– Что же мне делать с вами, Линда? – еще раз спросил Ананьев, разливая по бокалам коньяк.

– Оставьте меня здесь, господин офицер! Я буду послушной и умной. Буду ухаживать за вами, все делать по дому…

– Все это – хорошо, но мне нужно большее! – капитан протянул Линде бокал. – Выпей!

– О, мой Бог! Мы – немки никогда столько не пьем!

– Ты теперь живешь в русском доме! Привыкай к нашим обычаям! – осушил свой бокал Ананьев.

К его удивлению, Линда выпила мелкими глотками, смакуя коньяк.

– Теперь поцелуй меня! – велел офицер.

Ананьева никогда не целовали так нежно, так сладко, так страстно, так необычно. Немка впилась губами в его рот, повела своим язычком по языку капитана, а затем заскользила им по верхней десне. Ананьев ласкал одной рукой ягодицы Линды, другой – ее упругую грудь. Затем опустил руку вниз, коснулся ею волос под трусиками женщины. Та всхлипнула, застонала, оторвалась от Ананьева и тяжело дышала, положив ему голову на плечо.

– Пойдем в постель! – предложил капитан.

– Пойдем, – согласилась женщина. – Только, давай еще немного выпьем! Я подам.

Когда Линда с двумя фужерами коньяка вошла в спальню, изрядно захмелевший Ананьев сбросил с себя гимнастерку и сапоги. Они выпили. Женщина снова прильнула к капитану своим загадочным поцелуем, от которого кругом пошла голова. Ананьев помнил обнаженную грудь Линды под своей рукой, теплую нежную руку немки на своем бедре.

***

Утром Линда разбудила Ананьева. Вкусно пахло кофе и чем-то жареным. У кровати стояли меховые тапочки.

– Где мои сапоги? – пробормотал Ананьев.

– В прихожей. Я их вычистила. Вчера ты сказал, что должен быть на службе к девяти утра. Завтрак готов!

– Как я вчера? – спросил Ананьев.

– О, мой офицер такой страстный! – улыбнулась Линда.

Она показала капитану синяк на руке и следы спермы на простыне.

– Я бы постирала, но нет горячей воды.

– Где ее взять? Во всем Берлине нет…

– В доме есть кочегарка. Она работает. В подвале много угля. Ваши солдаты могли бы натопить. Было бы тепло в доме. Мы могли бы решить наши гигиенические проблемы. К тому же в вашей части много женщин. Им горячая вода просто необходима. Кроме того, солдаты побросали в подвал убитых. Они уже начали разлагаться. Это – чревато инфекциями. Их надо сжечь!

– Ты спокойно предлагаешь сжечь своих немцев? Будто, это – дрова, – удивился Ананьев. – Вдруг родня их будет искать?

– Сейчас надо думать о живых, а не о мертвых! Все погибшие, как я понимаю, – гестапо или СС. Родня их искать не будет! Война кончится со дня на день. Главное – сохранить всех, кто выжил в ней. Между прочим, от котельной можно привести в действие энергогенератор. В доме будет свет!

– Хорошо! Прикажу старшине решить эти вопросы.

***

Явившись в политотдел, Ананьев первым делом заглянул в кабинет Бершадского. Тот сидел в новеньких генерал-майорских погонах.

– Разрешите поздравить, товарищ генерал-майор! – щелкнул каблуками Ананьев.

– И я тебя поздравляю! – встал из-за стола Бершадский и ахнул.

Отвисла челюсть и у Ананьева – начальник был черных, до колен трусах.

– Надюша сейчас на галифе лампасы нашивает, – пояснил тот. – А тебя, товарищ Ананьев, поздравляю с воинским званием майор!

– Служу Советскому Союзу! – вытянулся Ананьев.

Бершадский протянул ему новые майорские погоны. Привычным ударом ладони Ананьев хотел надломить их в соответствии с тогдашней фронтовой модой.

– Э, нет! – остановил начальник. – Хотя война пока еще продолжается многие фронтовые привычки, в том числе и эту, придется отставить.

– Уже скоро? – с пониманием спросил Ананьев.

– Через несколько часов будет подписан акт о безоговорочной капитуляции. Мы с Надюшей по этому поводу с утра пораньше расписались. Так сказать, зарегистрировали супружеские отношения. Моих-то в самом начале войны всех… Свои же, украинцы, топорами на куски изрубили. Ну, а ее сокол в сорок третьем под Курском навеки отлетался. Так-то! Делили мы фронтовые тяготы, теперь вместе мирную жизнь будем строить.

– Это дело надо отметить, товарищ генерал-майор! Я мигом!

– Постой, товарищ Ананьев! Сегодня в двенадцать ноль-ноль вручение правительственных наград за Берлин. До этого времени все должны быть «как стеклышко»! Тебя, кстати, с орденом Красного Знамени поздравляю!

Известие о подписании Германией капитуляции пришло когда «обмытие» наград было в разгаре. Все выбежали на улицу. Берлин утонул в треске выстрелов и могучем русском «ура». Стреляли, пили, целовались, снова стреляли, снова пили. Казалось, что конца не будет этой стихии.

Ананьев плохо помнил, как добрался домой. Когда он вошел, Линда щелкнула выключателем. Зажегся свет.

– Солдаты наладили генератор, – сказала она, поцеловав Ананьева.

– Мир, Линда! Мир! – впился в нее новоиспеченный майор.

– О, у тебя новые погоны?

– Да, теперь я по-вашему оберст! Давай выпьем!

– Не много ли?

– За победу им-мею право! Наливай! За нашу победу! – покачиваясь провозгласил Ананьев.

– За мир! – подняла свой бокал Линда.

– А теперь в кровать, немочка моя голубоглазая! – потащил Ананьев женщину в спальню. – Только ты раком встань!

– Как? Я не понимаю, – ответила Линда.

– Вот так! – показал Ананьев и захрапел, уткнувшись в подушку.

***

Следующим утром Линда насилу добудилась Ананьева. Она облекла майора в вычищенный мундир, напоила бразильским кофе и, вручив в качестве свадебных подарков Берашдаским золотые пудреницу и портсигар из дядиной коллекции, выпроводила на службу. Подарки произвели фурор. Бершадский выставил из «личных запасов» угощение. Ананьев снова, Бог весть когда, вернулся домой. Линда с понимающей улыбкой разлила по фужерам коньяк. Майор отрубился, лишь успев стащить с нее халат.

На третий день Бершадский собрал подчиненных.

– Смершевцы наткнулись на что-то вроде эсэсовского управления кадров. Масса документов! Все мы должны подключиться к ним. В первую очередь командование, контрразведку интересуют личные дела. Сейчас надо установить: кто из эсэсовцев остался в живых. Перекрыть им возможность уйти на территорию союзников, а оттуда в нейтральные страны. Особое внимание надлежит уделить личным делам высших чинов СС. Группу, занимающуюся этими документами, этими документами возглавлю я сам. Группу, занимающуюся личным составом эсэсовских спецподразделений, возглавит товарищ Ананьев… – далее последовал перечень группы, их персональный состав, перечень руководителей.

Через час переводчики разместились в только что очищенных от трупов кабинетах эсэсовского управления. Потекла обычная в последние году войны работа. Сотрудники политотдела перелопатили горы таких материалов в штабах разгромленных немецких частей, захваченных комендатурах, полевых жандармериях, полицай-президиумах, отделах гестапо, городских управах и магистратах. Раскидав работу подчиненным, Ананьев сам решил заняться одним из наиболее страшных подразделений СС. Об этом подразделении много слышали, но оно было неуловимым. Оно шло впереди гитлеровской армии, разрушая связь, взрывая мосты, склады горючего и боеприпасов, убивая генералов и офицеров неприятельских армий. Личный состав подразделения действовал то в польской, то во французской, то в югославской, то в советской военной форме. Следующей задачей подразделений являлся захват разведывательных служб неприятеля, выявление оставленной им на оккупированной территории агентуры, антифашистского подполья. Попавшие на допросы к сотрудникам подразделения не выдерживали изуверских пыток. Люди предпочитали выдать всех и все, лишь бы прекратить адские мучения, купить ценой предательства легкую смерть от петли, а еще лучше – от пули. Даже из захваченных в плен эсэсовцев никто не знал в лицо членов этого подразделения. Теперь все их личные дела находились перед Ананьевым. Их было много – целый шкаф.

– М-да, – произнес майор. – Здесь еще один орден, а может быть, и внеочередное получение нового воинского звания.

Он заглянул в список личных дел, из которого следовало, что возглавлял подразделение группенфюрер СС Карл фон Крюгер.

– Так, Карлуша, посмотрим, как ты при жизни выглядел, – Ананьев вытащил объемистую папку. – Может быть, и твою жену Ингрид здесь отыщем…

По описи майор отыскал личное дело Ингрид. Подобрал еще пяток личных дел заместителей фон Крюгера. Остальное велел Володе разнести по переводчикам, передать им, что нужно отложить всю остальную работу. Хотя сам Крюгер был мертв, находка его подразделения стала бы сенсацией.

Ананьев раскрыл личное дело и взглянул на фотографию. Нехороший холодок пробежал по его спине. Глядевший с фото фон Крюгер был блондином. Труп же, найденный в квартире, принадлежал седеющему брюнету. Отложив дело фон Крюгера, Ананьев взялся за Ингрид и обмер. С фотографии на него смотрела… Линда! Как в бреду майор вглядывался в фото, затем как в бреду листал страницы: «Родилась 16 марта 1915 года в городе Берлин, в семье майора императорской армии Иоахима фон Ландсберга… С ранних лет – член молодежной организации „Гитлерюгенд“ Принимала участие в еврейских погромах, помогала арестовывать коммунистов и евреев… Вступив в национал-социалистическую партию, попросила о зачислении в училище по подготовке офицеров СС… После окончания училища выполняла задания на территории Советского Союза и Польши. Свободно владеет французским, польским, русским, украинским и сербским языками… В составе спецподразделения воевала в Польше, во Франции. В Югославии, Греции… С 22 июня 1941 года на Восточном фронте… Награды: „рыцарский крест“, железный крест первой и второй степени, бронзовый крест с мечами и дубовыми листьями, медаль „За зимнюю кампанию 1941—1942 годов на востоке“… С 16 декабря 1942 года состоит в браке с бароном Карлом фон Крюгером. С 1938 года состояла с ним в интимных отношениях без регистрации брака… „Да, это – она“, – пробормотал Ананьев, раскрыв один из пакетов с фотографиями. Он увидел Линду-Ингрид в мундире поручика польской армии, со старшинскими треугольниками в петлицах, с кубарями» младшего военврача, с погонами капитана-летчицы и орденами Красного Знамени, Отечественной войны и Красной звезды. Фотокарточки во втором пакете иллюстрировали деятельность Ингрид фон Крюгер. Вот Ингрид стреляет в затылок растерзанной девчонке в гимнастерке. Вот только что выбила длинную скамейку – и шесть мужиков заизвивались на виселице. Вот заталкивает в рот голой, окровавленной девушке отрезанной у той ухо. Вот Ингрид и еще кто-то отпиливают нижнюю часть туловища у орущего парня. На следующей фото Ингрид отпиливает ему голову. К столу, на котором лежит несчастный, аккуратно приставлена задница с ногами. «Единственный, кто не сознался на наших допросах», – прочел на обороте майор.

– Сука! – отшвырнул фотографии Ананьев. – Сейчас ее тепленькую в СМЕРШ! А дальше что? «Кого ты пригрел, товарищ Ананьев?» – спросят. Только не товарищ, а гражданин Ананьев… Партбилет – на стол! Погоны – долой! Ордена отнимут… Лет десять лагерей ты себе, брат Ананьев, обеспечил! Что же делать? Думай, Ананьев, думай! О, есть решение! Отпроситься у Бершадского на пару часиков. Наши все здесь. Только охрана на первом этаже. Но те прочухиваются, протрезвляются. Курву надо будет в ванную затащить и там кокнуть. Лучше, не из пистолета. Лучше – финкой по длинной, красивой шейке. Кровь в ванну слить. Саму в ковер закатать и в подвал. В нем сейчас все мертвецы, что в квартирах нашли, да вокруг дома пособирали лежат – дожидаются. Трупом больше, трупом меньше – для похоронщиков «один черт». А перед тем, как кончать ее, пластиночку поставить. На всякий случай…

***

Вошел Бершадский.

– Как товарищ Ананьев дело двигается? – спросил он, закуривая.

– Сейчас на спецподразделение налетели, за которым всю войну охотились. Я принял решение сосредоточить на его разработке все усилия вверенной мне группы.

– Карл фон Крюгер? – потянулся к папке Бершадский.

– Покойник! Лежит у нас в подвале вместе с супругой… Я вам докладывал. Мы в разведку и контрразведку сообщили. Их ордена, документы, посмертную записку, докладную, подписанную вами, я сам в СМЕРШ сдал.