Текст книги "Искалеченный мир"

– Да уж… – У Шатуна глаза на миг приобрели форму планеты Земля. – Это же трендюхать и трендюхать. Ближний свет…

– Осознали, мальчики?… На восемьдесят дней вокруг света это не похоже, но впечатляет, признаюсь всеми фибрами своей огрубевшей души. Ладно, пойдёмте бахнем по полстакана расслабления нервов для. А то сорвусь на хрен снова…

– А может, не стоит? – Книжник обеспокоенно посмотрел на Лихо. – Нам сейчас нужны трезвые головы и полная собран…

– Стоит, всепомнящий ты наш, – перебила его блондинка. – Андреич всё равно до завтра будет себе мозг насиловать, без нас обойдётся. Завтра с утречка и узнаем вердикт ответственного лица по поводу дальнейшего распорядка действий. Я же не призываю залиться выше глаз и похерить всё светлое будущее, замаячившее на горизонте. Так, в пропорцию накатим…

Глава третья

Единственный кабак Суровцев, до Сдвига насчитывавших двадцать три тысячи населения, а после оного уменьшившихся до четырёх с половиной, назывался незамысловато: «У памятника». Памятник тоже наличествовал: среднехудожественно выполненный барельеф, посвящённый какому-то событию в истории посёлка. Надпись, вследствие каких-то уже напрочь забытых перипетий, почти полностью стёрлась, и остались лишь фигуры пучеглазых персонажей, одетых в шмотки исключительно казённого вида. По поводу пучеглазости начитанный Книжник однажды проехался остротой, смысл которой заключался в том, что это у них развилось от слишком долгого и пристального вглядывания в даль, в ожидании лучшей жизни. Других гипотез по смысловой нагрузке памятника никто не выдвигал, и высказывание постепенно прижилось.

Памятник стоял задом к кабаку, и поэтому иногда пучеглазость изображённых на нём личностей приписывали крепости подаваемых в «У памятника» напитков. Что тоже не было столь уж жуткой неправдой, но первый вариант всё же превалировал в народных умах.

Друзья заказали по двести граммов сногсшибательной самогонки, изготовление которой курировал сам глава Суровцев, не доверяя столь ответственное дело никому другому. Книжник, которому досталась одинаковая со всеми доза, устроился рядом с Лихо, что было невиданным событием. Учитывая то, что обычно пытающегося примазаться к коллективному застолью очкарика посылали читать что-нибудь познавательное и не портить себе жизнь вредными привычками.

Выпили. Повторили. У непривычного к спиртному Книжника окружающая действительность окрасилась в нежные цвета уже после вторых пятидесяти граммов. После ликвидации всей своей порции он был готов скомкать параллельный мир как промокашку и призвать к ответу за злодейства, учинённые в отношении его друзей, и вообще…

– Потух, – резюмировал Алмаз, глядя на рухнувшего носом в колени Лихо Книжника. – Кто домой потащит? Шатун? Монетку будем подкидывать?

– Ладно, оттранспортирую, – согласно пробасил Шатун. – Что мне эти полцентнера…

– Вот и договорились… Лихо, ты куда? Спать или другие планы имеются?

– К Митричу хочу наведаться. – Лихо аккуратно убрала со своих колен вихрастую голову Книжника. – До Всплеска ещё вроде бы рановато. Хотя… кто его знает? Судя по последним виражам нашего существования – лишняя предосторожность не помешает.

– Серия недавно вроде была? – Шатун удивлённо посмотрел на блондинку. – Теперь с месяц можно ходить, не дёргаясь. Но… дело хозяйское. Сходи, лучше перебздеть, чем недобдить.

– Золотые слова…

– Ладненько! – Алмаз махом опрокинул в горло остатки самогона, занюхал рукавом. – Разбегаемся. Надеюсь, ночь пройдёт без «свистопляски» под моим окном. Да и под вашими тоже…

Шатун водрузил что-то бессвязно забормотавшего от перемены позы, пребывающего в параллельно-алкогольном мире Книжника себе на плечо и пошёл к выходу. Алмаз с Лихо потопали за ним.

На улице уже потемнело, темнота была зеленоватого оттенка, что тоже не выходило за пределы разумного и безопасного. Но на душе у всех троих не было ни малейших признаков радости. Спиртное сняло некоторую часть напряжения, но далеко не всю.

– Ну, разбежались. – Лихо кивнула друзьям и пошла в нужную ей сторону. – До завтра, мальчики.

Шатун махнул ей вдогонку ладонью, напоминающей ковш экскаватора, причём – далеко не в миниатюре.

Алмаз подмигнул, стараясь сделать это как можно оптимистичнее, и они с верзилой, несущим блаженно спящего Книжника, двинулись по своему маршруту. К себе домой, где уже давненько обитали на пару. Личная жизнь ни у одного, ни у другого как-то не сложилась, по поводу чего оба ничуть не сходили с ума. Главное, что в смерти не везёт…

Лихо прошагала метров триста, свернула во двор, подошла к двери добротного двухэтажного особнячка, некогда выкрашенного в жизнеутверждающий цыплячий колер, а теперь – облезлого и неказистого. Но по-прежнему прочного и не собирающегося рассыпаться в ближайшие дни.

Потянула на себя массивную дверь на первом этаже со слепым бельмом видеоглазка, зашла. Кивнула поднявшемуся из продавленного кресла в прихожей амбалу с парой «Узи», двинулась дальше. В первой комнате пожилая женщина наводила порядок, неспешно вытирая тряпкой невидимую пыль с некогда роскошной мебели. Увидев Лихо, она расцвела улыбкой.

– Мария Сергеевна! – Лихо обняла женщину. – Как ваше здоровье?

– Да как-как… – Мария Сергеевна пожала плечами. – Бывало и лучше. Чаю хочешь?

– Попозже… Как Митрич?

– Да вроде бы как обычно. А я думала, ты ко мне…

– Нет, теть Маша. – Блондинка смущённо покачала головой. – Может быть, потом, когда пообщаюсь.

– Ну давай. – Женщина кивнула в сторону смежной комнаты. – Вроде бы нормально себя чувствует. Как раз сегодня тебя вспоминал, а ты и легка на помине. Говорят, сегодня стряслось что-то? Стреляли…

– Да так, пустяки… Когда у нас не стреляли? – Лихо очень надеялась, что это прозвучало напрочь непринуждённо. – «Пешеход» лишка ретивый попался, всего и делов-то… Ничего ужасного. А чаёк поставьте, попьём непременно.

Мария Сергеевна согласно кивнула и пошла на кухню. Лихо облегчённо выдохнула, направляясь в другую комнату. Приоткрыла дверь.

Старенький, но ещё крепкий диван стоял возле приоткрытого окна небольшой комнаты, и человек, лежащий на нём, на первый взгляд казался безмятежно спящим. Лихо беззвучно шагнула вперёд и остановилась в смятении, не решаясь потревожить покой жильца этой заурядной на вид комнаты.

– Заходи, заходи… – Человек на диване повернул голову в её сторону, было видно, что даже это незамысловатое движение далось ему с болью. – Не к монарху на приём заявилась, обойдёмся без этикетов и прочих раскудрявостей. Не первый день знакомы…

– Привет, Митрич! – Лихо обрадованно подошла к дивану. – А я уж думала, не пообщаться нам сегодня.

– А пообщаться есть о чём, – задумчиво развил Митрич её незаконченную мысль. – Вот только тема для разговоров у нас будет беспросветно унылая. А если и будет там какой юмор, то сплошь и рядом – цвета «кляксы». Надеюсь, напоминать, какого колера «клякса», тебе не стоит…

– Чего уж напоминать? – усмехнулась Лихо. – Ежели на «кляксе» черепушку со скрещёнными тазобедренными намалевать, тогда аккурат «Весёлый Роджер» образуется.

Митрич смотрел на неё пристально, не отрываясь, и в его взгляде колыхалась какая-то причудливая смесь эмоций. Тоска, нерешительность… Некоторые чувства были просто непонятными, но не имеющими ничего общего с умиротворяющими.

Лихо наклонилась и поцеловала его в щёку. Пряча глаза, лишь бы не видеть этого взгляда. Она никогда не заставала Митрича в таком состоянии, от которого в душе образовывается широкая ледяная трещина.

Человек, лежащий перед ней, был в своём роде уникален. Что касается его самого, то он бы с превеликой охотой и радостью отказался от этой уникальности в обмен на нормальную жизнь – если бы была хоть малейшая возможность. Но её не было.

Митрич был живым индикатором Всплеска, единственным на всём Материке. Да и за его пределами, наверное, тоже. Куча народу заложила бы души Сдвигу, этому старшему брату дьявола, чтобы постоянно иметь под рукой такую дополнительную страховку от Всплеска, которой являлся Митрич. Он не ошибался никогда, и все живущие в Суровцах были обязаны ему жизнями больше, чем кому-либо.

Одно из самых поганых, ублюдочных и непредсказуемых явлений Сдвига, именуемое Всплеском, представляло собой, если можно так выразиться, облегчённую, урезанную версию Сдвига. После попадания под который любой человеческий организм, адекватно функционирующий в окружающей среде, превращался в лучшем случае в овощ. С кучкой бесполезной биомассы вместо мозгов. В худшем – в ходячего мертвяка, зацикленного на поедании всего живого.

Всплеск накатывал локальными очагами, диаметр которых мог колебаться от одного километра до нескольких десятков. И протяжённостью от одного часа до нескольких суток. Причём частота его появления не поддавалась никаким расчетам. Он то появлялся по три – пять раз в неделю, на часок-другой, то мог нагрянуть на полдекады – но раз в полгода. Стоит добавить, что первую десятилетку с момента прихода Сдвига Всплеск не был столь уж жутким явлением, ограничивая свои мощности – доставкой депрессий средней тяжести, головных и желудочных болей. В крайнем случае – потерей сознания, максимум на сутки. Не было даже заметно, что с годами он каким-то образом усиливается, набирает мощь, причиняя всё большие неудобства. В десятилетний юбилей Сдвига Всплеск впервые показал себя во всей убийственной красе, в коей и щеголял до сегодняшнего дня. Хорошо хоть, что к этому времени уже были выработаны способы защиты, не подвергнувшиеся изменению после возрастания накала самой аномалии.

Спасение от него было незатейливым, но проверенным и надёжным. Достаточно надеть солнцезащитные очки а-ля «шериф» и наглухо закупорить уши прозаической ватой или чем-нибудь подходящим. Этих мер хватит, если ты находишься на воздухе, правда – не более двух-трёх часов. В течение которых лучше всего найти убежище понадёжнее. Если же ты обретаешься в помещении с затемнёнными окнами и достаточно плотными стенами, то можно обойтись и без этого. Затыкать чем-либо рот было необязательно. Чем обусловлена такая избирательность Всплеска в защите от себя, ублюдочного, никто сказать не мог. Действует – и хорошо…

Митрич, которого неизвестно какая взбалмошная и циничная удача взасос поцеловала прямо в темечко, последние двадцать пять календарей был почти полностью парализован. Как отчасти поэтично выражался сам Митрич, «я прошёлся по краешку Всплеска». По какой-то странной прихоти в один из первых серьёзных Всплесков его, судя по всему, действительно зацепило самым краешком. Не накрыло полностью, а лишь кольнуло, притронулось. Оставив целой и невредимой голову и почти напрочь забрав остальное здоровье. Дав взамен способность стопроцентно предчувствовать за несколько дней Всплеск любой силы и протяжённости.

Так называемые «плескалки», плотные желеобразные субстанции непонятного окраса, размером с большое яблоко, порождённые всё тем же Сдвигом, тоже обладали возможностью улавливать приближение Всплеска, но максимум за десять минут и с вероятностью в пятьдесят процентов. При возможном наступлении проклятой аномалии «плескалки» начинали яростно менять цвет, уподобляясь засунутой в стиральную машину радуге. Но Митрича не могло заменить ничего, даже все «плескалки» Материка вместе взятые. В Суровцах они считались лишь дополнительным подтверждением его прогнозов.

Порождениям Сдвига Всплеск не вредил, скорее всего, потому, что вся эта компания была из одной упряжки. А может, просто по причине того, что хуже там быть уже просто не могло. Как бы парадоксально это ни звучало.

Никто не знал имени «индикатора», который ссылался на полное беспамятство во всём, касающемся его прошлой жизни. Для всех он был просто Митричем. И откуда к нему прицепилось это прозвище, не помнил уже практически никто. Митрич – и ладно…

– Что-то вы, милостивый государь, нынче невеселы! – напряжённо пошутила Лихо, пытаясь чуть-чуть смягчить взгляд Митрича. – Неужели всё так запущено в королевстве суровцевском?

«Индикатор Всплеска» помедлил, сухие тонкие губы шевельнулись:

– Присядь…

Лихо гибко присела на краешек дивана, внимательно глядя на собеседника, но, по возможности, стараясь не встречаться взглядом напрямую. Ей было жутковато. Гнетущий вид Митрича неумолимо перевешивал все сегодняшние шокирующие новости и незаурядные стычки с недружелюбной фауной Материка.

– Ты знаешь, кем я был до Сдвига? – Вопрос, заданный Митричем, наглухо отсутствовал в перечне вопросов, которые Лихо готовилась услышать.

– Кем? – Блондинка глупо улыбнулась, вяло надеясь, что это была какая-то не поддающаяся логике шутка. И сейчас Митрич хрипловато, неподражаемо хохотнёт, давая понять, что Лихо пора снимать с ушей щедрую порцию элитной лапши.

– Я был пушером… – Калека сказал это очень тихо. Как будто с усилием выдавливал из себя то, что хранилось внутри его души давно и безвылазно, кровоточа и садня. Но Лихо услышала.

– Кем?!?

– Пушером. Продавцом наркоты. Дури. – Голос Митрича окреп, словно нарыв в душе лопнул, и ему стало легче выпускать наружу эти слова. Но он по-прежнему говорил не очень громко – не хотел, чтобы этот рассказ был услышан в соседней комнате. Он предназначался только для двоих.

– Я всё помнил. Всегда! – твёрдо сказал «индикатор Всплеска», предупреждая готовый вырваться у Лихо вопрос. – Всё, до последней мелочи. Не так, конечно, как Книжник… Но достаточно.

Лихо растерянно смотрела на него, теперь уже не отводя взгляда, как будто откровение «индикатора» придало ей силы. Смотрела, пока ещё не способная состыковать жёсткое начало разговора с тем, что она хотела узнать. Митрич прикрыл глаза, но губы продолжили шевелиться, выталкивая в пространство долго скрываемую правду:

– Я сажал людей на иглу, на «колёса», на всё, что давало кайф. Делало существование веселее. Мне нравилась такая жизнь. Это сейчас я понимаю, что был законченной мразью, подонком, гнидой… А тогда мне казалось, что вся жизнь будет праздником, ко мне уже присматривались люди посерьёзнее, впереди светил подъём, шикарная жизнь.

Митрич на секунду замолк, словно собираясь с новыми силами. Лихо смотрела, не отрываясь, на человека, знакомого ей долгое время. И в её душе извечное сострадание и благодарность ему перемешивались с новым чувством. С пока ещё не оформившимся до должной кондиции отвращением. Несильным, нечётким, но отвращением. К наркоторговцам, как и к другой человеческой швали, сохранившейся и после Сдвига, она испытывала безграничную и лютую ненависть. Пойманного в Суровцах толкача дури, даже если он не пытался никому впарить ни крошки своего зелья, вешали публично и без всяких проволочек. А уж если пытался…

– А когда меня Всплеском накрыло, – Митрич продолжил свою исповедь, – я как будто заново родился. Понимаю, звучит банально, заезженно. Но это так. Я лежу, как бревно, хожу под себя, меня кормят с ложки. Но я нужен. Не для того, чтобы купить у меня дозу и вмазаться по-быстрому. Не для того, чтобы медленно умирать, а для того – чтобы жить. А-а, не хотел пафоса, да ведь не сказать по-другому…

Лихо смотрела на него, как будто теперь её взгляд притягивало магнитом, и прекратить эту жутковатую игру в «гляделки» было выше её сил. Калека встретился с ней глазами и отвёл их.

– Не смотри так, красивая… Я этот разговор себе столько раз представлял, без счёта. А всё равно всё не так, слова вроде бы те, а на душе погано. Я у тебя не отпущения грехов прошу. Ты не святой отец, да и не верю я в это – честно говоря. Что бы со мной ни случилось – не верю… Будут там наверху нас наизнанку выворачивать, грехи учитывая, или просто сгниём где попало – не знаю. Мне всё равно. Мне другое маетно, другое!

Митрич выкрикнул последние слова во весь голос, не сдержавшись, и в комнату встревоженно заглянула Мария Сергеевна. «Индикатор Всплеска» слабо улыбнулся, успокаивая её, давая понять, что ничего опасного не происходит. Она закрыла дверь, говоря что-то успокаивающее прибежавшему из прихожей охраннику, натасканному Глыбой реагировать на каждое шевеление Митрича. Верзила что-то неразборчиво буркнул в ответ, но в комнату не сунулся.

– Извини, наболело… – На лбу Митрича блестели крупные капли пота, и Лихо, почти не раздумывая, взяла лежащее на тумбочке полотенце и вытерла их. – Я не думал, что придётся сегодня разговаривать. Хотел ещё чуток протянуть. Но не получится…

– Почему? – Лихо спросила негромко, чувство отвращения притупилось – всё-таки слишком много этот абсолютно беспомощный человек сделал для того, чтобы их небольшой островок относительной справедливости и стабильности жил до сих пор.

– Потому что я больше ничего не чувствую, – так же негромко ответил калека. – Ничего, понимаешь? И это не метафора, не поэтическая красивость. Я бесполезен.

– Как?! – ахнула Лихо, подавшись вперёд и частичкой души ожидая какого-то чуда. После которого станет ясно, что всё происходящее на самом деле оказалось безобразно жестоким розыгрышем. Митрич с его уникальным даром был всегда, и представить, что теперь это не так, равнозначно тому, как если бы она сейчас вышла на улицу, а Суровцы исчезли. Навсегда.

И совсем непонятно, какая наиболее ценная часть Митрича осталась с ней. То ли та, умевшая предсказать приближающуюся беду. Или та, после разговора с которой у неё теплело на душе и жизнь становилась не такой жестокой.

– Я не знаю. – Из уголка глаза калеки, пересекая седой, аккуратно подстриженный висок, пролегла мокрая прозрачная дорожка. – Не знаю! И, Лихо… Я ведь в той жизни по головам шёл, мне на всё насрать было – лишь бы наверх, повыше забраться. А сейчас я лежу и полным говном себя чувствую. Потому что пользы от меня теперь никакой – одна тягость! Зачем я такой нужен?!

Митрич закрыл глаза и лежал, глухо, тяжело всхлипывая. Лихо, наконец, отвела взгляд и смотрела в окно, за которым бежевые облака быстро становились тёмно-бежевыми.

– Там уже… началось? – Калека подавил всхлипы. – Я думаю, ты понимаешь, о чём я. Нестандартное что-то началось? Так ведь?

– Началось. – Лихо спрятала лицо в ладони. Слишком много впечатлений для одного дня, даже для такой цельнометаллической амазонки с аномальными дарованиями. Интересно, они тоже пропадут или продержатся ещё какое-то время?

– Лихо. – Митрич тихо позвал её, и она убрала ладони, посмотрела на него взглядом, в котором к старому, устоявшемуся примешивалось новое знание. Вызывающим покалывание в сердце.

– Что?

– Прости меня? Я не мог иначе…

Лихо колебалась ровно миг, потом наклонилась и ещё раз поцеловала его туда, где пролегла прозрачная дорожка. И услышала, как облегчённо выдохнул Митрич.

– Что теперь делать? – Калека задумчиво скосил глаза в сторону окна, за которым стремительно наступал вечер. – Или остаётся только надеяться?

– Не только! – Блондинка резко тряхнула головой, словно прогоняя какое-то наваждение. – Мы ещё побрыкаемся. Загнём ещё кое-кого в позу ебулдыцкого шапокляка. Не всё в цвет «кляксы», далеко не всё.

Митрич смотрел на неё, как на Богородицу, несущую избавление от всех тягот и недугов. Открыл рот, собираясь спросить что-то ещё…

– Кровохлё-ё-бы-ы! – Надсадный крик, в котором было поровну и растерянности, и яростной ненависти, долетел с улицы, на мгновение опрокидывая сердце Лихо в мутный омут испуга. Следом простучала длинная автоматная очередь, сопровождаемая забористыми матюгами, перекрывающими звуки выстрелов. Издалека долетели ещё несколько очередей. Каша заваривалась по-необычному крутая. Даже не из топора – из полдюжины «дезерт игл» с бронебойными «маслятами». И стариной «дегтярёвым» в придачу. В качестве подливки.

– Прожекторы давай, сука! – бешено орал кто-то. – Сдохнем ведь, падлы! Твою ма…

Крик захлебнулся, сопровождаясь какой-то тошнотворной вознёй, от которой у человека менее искушённого, чем Лихо, стопроцентно завибрировали бы поджилки. После звука глухого удара раздались быстрые, легкоузнаваемые нотки разрываемой плоти. Блондинка мигом захлопнула окно, в комнату уже влетал мордоворот из прихожей, усиленный помимо «Узи» ещё и ухоженного облика помповухой. Чтобы орлы Андреича, и в нужный момент без подходящей «пукалки»? Это уже из области самой гнусной и разнузданной фантастики…

Кивнув верзиле: «Объект в норме! Стереги!» – хотя он нуждался в этом меньше, чем Фредди Крюгер – в средствах от бессонницы, Лихо вылетела в прихожую. По пути на пару секунд задержавшись и цапнув из приоткрытого чуланчика готовый к бою «калашников» с двумя обоймами, соединёнными изолентой.

Мария Сергеевна немного заполошно, но в общем и целом приемлемо спасалась бегством в ванную комнату, строго следуя инструкциям всё того же Глыбы. Лихо пнула входную дверь и вскинула ствол, обшаривая достаточно большое пространство лестничной площадки. Пусто. Дальше!

Подъездная дверь распахнулась от отработанного удара ногой, и Лихо выскочила в полутьму, готовая к чему угодно. Метрах в пятнадцати от особнячка существо размером с королевского дога нависло над агонизирующим телом и старательно вгрызалось в горло умирающего человека. На звук удара по двери оно обернулось и приглушённо зашипело. В сумерках Лихо разглядела то, что в принципе уже видела не один раз.

Клюв, нижняя часть которого была скорее плотным щупальцем грязно-бурого цвета. Узкая, приплющенная с боков голова, украшенная сверху беспорядочно расположенными некрупными костяными наростами, которые всегда хотелось вбить внутрь черепа чем-нибудь увесистым и твёрдым. Недлинное, рыхловатое тело, заканчивающееся очень энергичным, раздвоенным на конце хвостом с влажно поблёскивающими отростками белесоватых жал. И непропорционально большие для тела конечности, что верхние – крылатые, что нижние – бескрылые, часто покрытые мелкими шипами и заканчивающиеся роскошным набором хирургически острых когтей. Способных вскрыть грудную клетку одним небрежным и даже не очень сильным взмахом. Ночной упырь, собственной персоной, глаза бы его не видели! Кровохлёб, птичка чёртова…

Вставать в позу и патетически изрекать что-то вроде «Сдохни, исчадие ада!» Лихо не стала. «Калаш» коротко отстучал срочную свинцовую телеграмму, мигом дошедшую до адресата. Не Алмаз, конечно, но черепушку, разъярённо таращившуюся на неё фосфоресцирующими глазищами размером с донце двухсотграммового стакана, Лихо разнесла без промаха. Счёт открыт. Дальше!

По периметру и в центре посёлка один за другим уже загорались прожектора, шарящие по небу и окрестностям ультрафиолетовыми лучами. Кровохлёбы, попадающие в бледно-фиолетовый луч, старались шарахнуться в сторону с жалостливо-яростным писком и сгинуть в темноте. Пропасть, лишь бы не ощутить на своей рыхлой, холодной коже обжигающий свет. Во всяком случае, так было раньше. Сейчас всё шло по другому сценарию. Более страшному и абсолютно непредсказуемому.

Крылатые твари пикировали с высоты, не обращая внимания на то, что должно было их бескомпромиссно отпугивать. Два луча сошлись на тушке стремительно мчащегося к земле кровохлёба, и крылья ночного хищника задымились, начиная обугливаться. Тот изменил траекторию полёта и направился прямо на прожектор, визжа от боли, но даже не пытаясь уйти в спасительную темноту, увильнуть, стряхнуть с себя эту слепящую боль.

«Тра-та-та!» – с вышки простучала автоматная очередь. Лихо увидела, как тварь, словно налетев на невидимую преграду, кувыркнулась вниз, нелепо вихляя крыльями. Прожектор лихорадочно стал подниматься вверх, ища новую цель.

«Ш-шух-х!» – второй кровохлёб вынырнул неподалёку от вышки, словно дождавшись удобной минуты, когда прожектор направили в другую сторону. Человек на вышке заметил его, луч рыскнул в сторону, пытаясь нащупать хищника, но не успевал, не успевал!

Приглушённый звон разбитого стекла слился с запредельным криком твари, протаранившей прожектор. Боец на вышке короткой очередью внёс последнюю правку и спешно принялся спускаться вниз. Третий кровохлёб атаковал его сзади, превратив спину от затылка до пояса в полотно, разрисованное геометрически правильными линиями, быстро набухающими красным. Человек с криком полетел вниз, и упырюга бросился туда же, уверенный, что добыча уже не сможет сопротивляться.

Лихо ухитрилась снять одного прямо на лету, огляделась, стараясь не дать разгореться льдистому огоньку в груди. Прожектора, почти слаженно вспыхнувшие в нужный момент, гасли. Гасли один за другим, не часто, но неуклонно, заставляя тихо и безостановочно стервенеть от подступающей тревоги.

Ещё один кровохлёб получил очередь поперёк пуза, попытавшись с разгона отчекрыжить кусочек от стройной фигуры, возникшей на его пути. Тварь взвизгнула и покатилась кубарем. Замерла, вроде бы приготовившись остывать уже окончательно. Лихо всадила ещё одну пулю промеж меркнущих глазищ кровохлёба – живучие, паскуды, сколько народу полегло, поскупившись на контрольный «маслёнок»! – и бросилась к Дому культуры.

Налёты кровохлёбов, существ безмозглых, трусоватых и жадных до чужого гемоглобина, были, в общем-то, не из ряда вон выходящим событием. Пару раз в месяц с наступлением темноты крылатые антидоноры наведывались в воздушное пространство Суровцев, намереваясь попить кровушки за здорово живёшь. Как будто на окраине поселка висел хорошо заметный транспарант с надписью: «Добро пожаловать на ночь открытых вен!» И каждый раз всё заканчивалось по скучному до зевоты шаблону. Получив щедрую дозу ультрафиолета и несколько скупых очередей вдогонку, когда наглый и заранее обречённый на провал налёт превращался в хаотичный драп, они исчезали до следующего раза. Становящегося близнецом предыдущего. Но сегодня клятого отродья было гораздо больше, чем обычно. В высоте кружило не менее трёх сотен тварей, не считая тех, что уже получили свою порцию свинцового успокоительного, незначительно, но летально утяжеляющего организм. От их обычной трусости, проявлявшейся во всей красе, стоило поблизости замаячить хоть одному ультрафиолетовому лучу, не осталось и следа.

Лихо сменила опустевший магазин, с тревожной радостью слушая всё ещё раздающиеся посреди и с окраин Суровцев очереди и одиночные выстрелы. Андреич не собирался спускать штаны и становиться в позу «Добыча кровохлёба» только потому, что этих пернатых упырей вдруг оказалось в несколько раз больше, чем обычно. И их ставшая почти легендарной трусость испарилась под воздействием неизвестных факторов. Глыба был способен на такое только в одном-единственном случае. Если твёрдо знал, что в заднице у него находится хотя бы подобие заряда, способного нанести вред противнику.

Две несколько более крупные, чем обычно, твари прилунились метрах в двадцати от Лихо. И с вызывающей дерзостью, почти вальяжно принялись сокращать разделяющее их расстояние. Лихо поставила режим огня на одиночные и незамедлительно огрызнулась в сторону оборзевших сородичей семейства комариных.

Раз! – один из кровохлёбов вдруг ушёл в сторону с небывалым проворством, пуля вжикнула мимо, впервые за этот вечер пропав впустую. Лихо, с некоторым усилием прищёлкнув на место пытающуюся упасть в уровень земли челюсть, рассталась ещё с парой патронов. Первый тоже свистнул «в молоко», зато второй угадал точняком туда, где почти отсутствующая шея соединялась с туловищем. И насколько помнила Лихо, там находился какой-то жизненно важный узел, повреждение которого причиняло невыносимую боль. Это ей поведал Книжник, нахватавшийся подобных знаний у Германа-Знатока.

Кровохлёб зашёлся в невыносимо кошмарном, прерывистом визге, осатанело маша крыльями, не то делая попытку взлёта, не то – крайне беспокойно подыхая. Верным оказалось второе.

Через пяток секунд он завалился на бок, мелко подёргивая конечностями, визг глох, делаясь почти неслышным. Лихо уже переключилась на следующего, сократившего расстояние раза в два и определённо примеривающегося углублённо полюбопытствовать о состоянии её внутренних органов.

«Хрен тебе вместо клюва… Чтобы постоянно болтался и в глотку норовил заскочить». Блондинка шмальнула от бедра, но обнаглевшая тварюга ушла вбок с какой-то дьявольской грацией, сократив разделяющее их пространство ещё на пару шагов. Лихо уменьшила боезапас ещё на три патрона, но долбаный кровохлёб, по всей видимости, успел пройти в какой-то кровохлёбьей шарашке ускоренные курсы неуязвимости и сейчас блистательно демонстрировал результаты Лихо, быстро сатанеющей от повторяющихся неудач.

Нет, конечно, Лихо чётко знала, откуда растут корявые копыта всей этой катавасии, способной мимолётно и не оглядываясь вогнать в жуткий депресняк любого закоренелого оптимиста. Оттуда же, откуда взялись нападающие стаей шипачи и не способные угомониться с одного выстрела «стиляги». «Кляксе» понятно – жизнерадостности это не прибавляло ни на ломаный грош, причём в хлам проржавевший и где-то безвозвратно затерявшийся.

«Маслята» кончились в тот самый момент, когда Лихо, несмотря на все отточенные пируэты и увёртки перепончатокрылого, достала его, прострелив левое крыло. Выстрела, способного поставить жирную и выпуклую точку в этом противостоянии, не прозвучало.

«В старых индийских фильмах, без сомнения, есть вкрапления позитива…» – Лихо швырнула «калаш» прямо в замершего метрах в шести от неё кровохлёба. И потянула из набедренных ножен триста с лишним миллиметров закалённой стали с обоюдоострой заточкой, формой напоминающие славное семейство «Магнум Танто», с небольшими дополнениями суровцевских мастеров приличного «холодняка». Которые она ласково называла «Потрошителем».

«В обойму входит сразу два ведра патрон…» – строчка из почти забытой песни, посвящённой фильмоделам из бывшей Южной Азии, однажды озвученной Книжником, свихнувшимся на той, прежней реальности, возникла в голове Лихо, приготовившейся кромсать и резать. Ударно, до победного конца.

«Бах!» – головёнка кровохлёба разлетелась на труднособираемые пазлы в виде неаппетитных ошмёток и брызг. Лихо обернулась. Хорошо знакомая троица только что вынырнула из-за угла, и Алмаз, в очередной раз подтвердивший свою репутацию непревзойдённого стрелка (давешний «пешеход» – не в счёт!), презрительно дёрнул уголком рта, отчего у Лихо мигом полегчало на душе.

– Куда путь держим? – Шатун с габаритной, длинноствольной «дурой», в его здоровенных ручищах всё равно выглядевшей сущим недоразумением, вроде пулемёта «Максим», установленного на корме авианосца, опекал Книжника.

Очкарик выглядел недоспавшим, несколько потрясённым, но нисколько не паникующим. Двести граммов первача не окончательно выветрились у него из головы, и он озирался вокруг с видимым желанием приголубить кого-нибудь из куцей малокалиберки, наверняка выданной ему Алмазом скорее для самоутверждения, чем для самозащиты. Лихо вообще была не уверена, заряжена эта игрушка или Алмаз остался последователен в своих поступках. Увидев Лихо живой и невредимой, Книжник расцвёл, но тут же придал себе вид крайне озабоченного обороной Суровцев человека.