Текст книги "Секретный агент по морскому делу"

– Что же на сей раз вам показалось странным?

– Рубашка буквально пропитана кровью, которая будто хлестала из раны. Как это возможно? Не понимаю. Мне необходимо допросить подозреваемого.

– Извольте, только боюсь, это никак не прояснит ситуацию, однако если вы считаете это необходимым, пожалуйста. Он здесь, под арестом. Но только, ради бога, давайте завтра, на свежую голову. Уже поздно. Переночуете здесь в особняке, вам приготовили комнату.

– Кем мне ему представиться?

– Да кем сочтете нужным, посолидней только. Это даже интересно. Все, на этом закончим. К тому же сейчас мне надобно уйти, а вам – как следует отдохнуть. Утро вечера мудренее, не правда ли? Я пришлю человека, он вас проводит. Так что до завтра.

– До свидания, – попрощался Плещеев.

Симолин бодрой походкой направился к двери.

– Карета, – услышал он сзади.

– Извините, что?

– Вы были в той карете, в порту Глазго. Верно?

– Верно, а мой кучер изображал одного из подвыпивших морячков, мы тут не щи лаптем хлебаем, – с хитрой улыбкой подтвердил Симолин.

– А почему столь много внимания моей персоне? И тут меня сопровождают, и там оберегают?

– Видимо, на вас возлагают большие надежды. Не многих отправляют в обучение к господину Финку. Еще его дед служил по тайной части Петру Алексеевичу, и я уже вижу плоды этого обучения, – ответил Симолин и скрылся за дверью.

Глава четвертая. Странный преступник

1767 год, март, Лондон

На следующий день состоялся допрос.

Перед Плещеевым предстал довольно высокий молодой человек, широкий в плечах, но несколько сутулый, худощавый, про таких говорят – «жилистый». Помятый, плохо сидящий на нем камзол, будто сшитый не по мерке, придавал его вроде бы хорошей фигуре некую нескладность. Свалявшиеся русые локоны, простое русское лицо, коих тысячи, по-доброму открытый, но испуганный взгляд довершали картину. Он никак не походил ни на законченного пьяницу, ни на безжалостного убийцу.

Симолин тоже присутствовал на допросе, но держался в стороне, дозволив Плещееву полную свободу действий.

– Здравствуйте, Александр Петрович, – спокойным назидательным тоном начал разговор офицер, – зовут меня Плещеев Сергей Иванович, я следователь от Адмиралтейств-коллегии, прибыл из Петербурга специально для прояснения обстоятельств вашего дела и сопровождения вас в Россию. Сейчас мне надо снять с вас показания, учтите, от этого разговора во многом зависит, отправитесь вы на родину в кандалах или же нет. Я ложь за версту чую, так что рассказывайте без утайки.

– Да я что, ваше благородие, не мог я Сашку, тезку своего, убить! Не понимаю, как так получилось, мы ведь вместе жилье снимали. Сашка хороший парень, но довольно скрытный, часто пропадал куда-то, так что особой дружбы мы не водили, хотя отношения сложились добрые. Ну а тут, у него именины, он сказал, что денег получил прилично, пригласил кутнуть слегка. Я, конечно, согласился. Ну вот и кутнули. Как на улицу вышли, так и отрезало. Ничего не помню. Ничегошеньки! – горько, с мольбой выплеснул Касатонов и обхватил голову руками.

– Спокойно, Касатонов, наберись мужества! – повышенным тоном произнес Симолин.

– Да уж, Александр Петрович, давайте спокойно и по порядку. Как пришли в заведение помните, в котором часу?

– Это помню. В шесть темнеет и фонари зажигают, так что пришли около семи.

– Хорошо, продолжайте.

– Ну вот, я и говорю, пришли, чин чинарем, заказали всякого, выпивали за здоровье именинника. Потом стали в брэг[23]23
  Брэг – карточная игра.


[Закрыть] играть, я-то не понимаю ничего толком, а он, то есть Квашнин, дока первостатейный. Он мне как-то правила рассказал. Ну я играл как мог.

– Кто еще был за столом, я имею в виду партнеров по игре?

– А, ну сидели там. Лубянов, он с нами же приехал на учебу. Вернее, не то чтобы на учебу, а что-то вроде дядьки, за нами присматривать. Мы с ним, то есть с Лубяновым, проигрались быстро и пошли выпить. Он угощал. Потом подошел Квашнин и сказал, что надо идти. Мы вышли, темно, и все, дальше не помню. Да, вот еще что. Англичанин с нами играл, я его знаю. Он на верфи кузнечными делами заведует, фамилия у него Блэксмит, подходящая к его ремеслу. Он проигрался вдрызг и отдал Сашке башмаки свои, а они в аккурат подошли. У Сашки-то сапоги стоптанные были совсем, даром что каши не просили.

– Так в момент убийства на Квашнине были чужие туфли?

– Выходит, так, Блэксмит его обувку натянул, не босым же ходить.

– А что, туфли эти были какие-то особенные, очень дорогие? Пряжка, например, золотая или с каменьями?

– Да нет, хотя башмаки что надо, Блэксмит долго крутил ими, нахваливал, новые, мол, первый раз надел, может, соврал, а может, и нет. Башмаки и впрямь выглядели богато, еще сказал, что у него все равно больше и нет ничего.

– Опишите туфли.

– Тупоносые, на каблуке, темно коричневые, почти черные, пряжки довольно массивные из какого-то белого металла, может серебряные, точно не могу сказать. Да, Блэксмит, он еще фамилию называл.

– Чью фамилию?

– Да мастера, сапожника. Хвастался. Как же его? – тщился вспомнить Касатонов.

– Самый дорогой мастер в Лондоне это Ламб, – вставил Симолин.

– Точно, Ламб.

– Как же вы оказались за четыре квартала от кабака? – напирал Плещеев.

– Да хоть убейте, провал какой-то. Никогда такого со мной не случалось, – сокрушенно говорил Касатонов.

– Да уж, братец, память у тебя прямо старческая, – в сердцах сказал Симолин.

– Никакая не старческая, я корабль по памяти нарисовать могу.

– Выходит, ты просто до провалов в памяти допился? – спросил Симолин.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, я всегда меру знаю, много не употребляю, голова потом болит, ничем не унять.

– А чем тебя Лубянов угощал?

– Пивом, темным таким, на наш квас похоже, только хмельное оно сильно. Так вроде не чувствуешь, а по ногам шибает.

– Видать, не только по ногам, – буркнул Симолин.

Дальше допрос продолжил Плещеев.

– А вы все время сидели с Лубяновым или отходили куда?

– Да нет, до ветру только. Вернулся, глядь, а уже новая пинта пенится.

– А Лубянов, он всегда щедрый такой?

– Ну да, щедрый, скажете тоже, у него положенных-то денег едва допросишься. Квашнин не раз жаловался, даже рапорт хотел на него писать. Но за два дня до того вечера я долги аж за три месяца получил, Квашнин, наверное, тоже, а то откуда деньги бы взялись на попойку.

– Если Лубянов прижимистый такой, то с чего же он вдруг расщедрился?

– Не знаю, может от выпивки душа взыграла.

– Скажите, а вы шпагу всегда с собой носите?

– Нет, не люблю я этого, не привычен, что я, дворянин какой, мешается только, да и фехтованию не обучен.

– А если заварушка какая-нибудь?

– Нож за голенищем куда надежней, и кулаки будь здоров, они у меня похлеще любой шпаги будут.

– То есть обычно вы шпагу не носили?

– Так и есть.

– А откуда у вас вообще взялась шпага, да еще гвардейская?

– Как откуда? Нам всем выдали перед отъездом, а уж какая она там, я не ведаю, не разбираюсь.

– Вы понимаете, сколько стоит такой клинок? С чего вдруг вам выдали такую шпагу?

– Да не знаю я! – с надрывом ответил Касатонов.

– Значит, вы утверждаете, что обычно шпагу не носили?

– Не носил.

– И где же она хранилась?

– Где хранилась? Так на дому и хранилась, я ее в шкафу повесил, и вся недолга.

– В ножнах?

– Ну да.

– Почему же вы ее взяли в этот вечер?

– Я знал, что Лубянов будет, а он всегда говорил, чтобы мы при шпагах ходили. Мол, русский офицер не хуже их джентльменов быть должен, а они завсегда при шпаге. Негоже, мол, русскому офицеру безоружным являться. Вот я и надел, чтобы он не ругался.

– Вы же не офицер.

– А ему все одно.

– Это точно ваша шпага? – спросил Плещеев, показывая сломанный клинок.

– Вот горе-то! – навзрыд вырвалось у Касатонова.

– Ваша или нет? – настаивал лейтенант.

– Моя, наверное. С ней я в тот день был, это точно, а до той поры и не вынимал ее толком.

– Вспомните, это очень важно, для вас, в том числе.

– Вы знаете, мне кажется, ручка как будто немного другая.

– Как будто?! И не ручка, а эфес, твою..! Понимаешь, дубина ты стоеросовая, что сейчас судьба твоя решается, – не выдержал Симолин. – Были какие-нибудь особенности на сей шпаге, узоры там или надписи?

– Да не рассматривал я ее. Говорю, в ножнах висела, – в отчаянии ответил Касатонов.

– Кто к вам заходил в комнату? Вспоминай, живо! – напирал Симолин.

– Никто, в общем, горничная разве что, прибрать, и Лубянов пару раз заявлялся.

– Зачем? – спросил Плещеев.

– Положено, проверять, чтобы в чистоте и порядке все было.

– Когда он последний раз заходил? – спросил уже Симолин.

– За день до этого случая, досмотрел все, в шкаф заглянул, ругался, что шпагу не ношу, что беспорядок, чертежи везде раскиданы. А они не раскиданы, они разложены были по особому порядку.

– Что за чертежи? – поинтересовался Плещеев.

– Кораблей английских. Я как увижу корабль, так сразу все и запоминаю, потом рисую. На верфи никаких зарисовок делать нельзя, так я дома.

– И где же они теперь? – спросил Плещеев.

– Не ведаю я.

– У Лубянова ключи от вашей комнаты имеются?

– Не знаю, мы не давали.

– Как зовут горничную? – не унимался Плещеев.

– Лиза, то есть Элизабет, но мы ее по-нашему прозвали, она ничего, приняла. Перед Лубяновым нас никогда дурно не выставляла, жалела нас, хотя иногда было за что, – грустно произнес Касатонов и совсем закручинился.

Плещеев выразительно посмотрел на Симолина, тот только слегка скривился,

– Ладно, идите и попытайтесь вспомнить хоть что-нибудь, – почти по-доброму произнес Плещеев и позвонил в колокольчик, вызывая охрану.

– Темное дело, – мрачно констатировал лейтенант, как только за подозреваемым закрылась дверь. – Одно ясно, Касатонов никого не убивал, во всяком случае, сознательно. Да и как он мог сделать смертельный укол, коли шпаги в руках в жизни не держал, да еще в таком подпитии. Все это смахивает на провокацию, но мне кажется, что для всех Касатонов должен оставаться главным злодеем. Авось истинный убийца расслабится и выдаст себя.

– Да, на губителя своего товарища он никак не тянет. Я это сразу почувствовал, а теперь вы и вовсе мои сомнения развеяли. Однако, может быть, наоборот – объявить его невиновным, тогда настоящий преступник занервничает и проявится? – рассуждал Симолин.

– Пока не знаю. Давайте все-таки подведем некоторые итоги. Агент русской разведки получает задание и начинает действовать, через какое-то время намекает, что дело движется и запрашивает денег, скорее всего на подкуп. Потом четыре человека собираются в одно время в одном месте, выпивают, играют в карты и бац, Квашнина убивают при совершено невероятных обстоятельствах. Причем на Касатонова, скорее всего, возвели напраслину, в общем, довольно неумело. Может, от них обоих хотели избавиться, убрать из Англии? Однако два трупа, это слишком, для второго посчитали достаточным обвинения в убийстве.

– Пожалуй, складывается впечатление, что Касатонова выбрали неслучайно. Одним выстрелом двух вальдшнепов, как это по-английски. И так красиво, мы, мол, не вмешиваемся в ваши дела. Сами разбирайтесь со своим убийцей. А причиной тому вполне могли быть незаурядные способности Касатонова делать чертежи кораблей, только увидев их, – задумчиво произнес Симолин.

– Верно! А эти пряжки, при чем здесь пряжки? Чертежи видел Лубянов, и если он завербован, то мог доложить о них своим хозяевам.

– Эко вы хватанули, Сергей Иванович, сразу уж и завербован.

– Скажите, а что известно о Лубянове?

– Ну, он состоял при графе Чернышеве, собственно, он его и направил для присмотра за теми, кто обучается здесь на верфи. Вы-то в Глазго прямиком отправились и с Лубяновым не пересекались. Сказать про него особенно и нечего. Выпивоха, с ленцой, до юбок охоч, однако ни в чем таком замечен не был, правда, за ним никто и не следил.

– А надо бы.

– Соглашусь с вами.

– Теперь Блэксмит.

– О, Стивен Блэксмит, фигура известная, железных дел мастер, заведует на Чатемских верфях всем кузнечным хозяйством. Имеет большую семью, трое дочерей, и две из них на выданье. Выпивает тоже изрядно, картишками балуется, – доложил Симолин.

– Значит, денег не хватает, – предположил Плещеев.

– Полагаю, что да.

– Где его найти?

– Мне сообщили, что он пропал.

– Интересно. Может, он и убил?

– Туман.

– С полицией вы общались?

– Полиции, в нашем понимании, в Лондоне до сих пор не существует. Странно, правда, особенно если учесть количество грабителей, воров и другого отребья на здешних улицах. Зато в Лондоне орудуют ищейки из Боу-стритского патруля под предводительством «Слепого Джона», или «Слепого Лиса», как его еще называют. Я беседовал с одним из его помощников. Зовут его Гарри Лоу, тот еще фрукт, спесивый, с иностранцами обращается свысока, даже брезгливо, дело ему это без надобности. Тратить свое время на каких-то русских они не желают.

– Какие такие ищейки, и Джон этот?

– О, это личность удивительная, фантастическая, мистическая. Он родной брат Генри Филдинга.

– Я читал роман некоего писателя под таким именем. У лейтенанта Скотта на полке стоял томик, я и воспользовался, – вспомнил лейтенант.

– Совершенно верно, он и есть. Однако Генри Филдинг занимался не только сочинительством, но и служил мировым судьей, а Джон ходил у него в помощниках в конторе на Боу-стрит. Он действительно слеп как лунь то ли от рождения, то ли, как говорят некоторые, потерял зрение в возрасте девятнадцати лет. После смерти брата Джон, несмотря на свое физическое увечье, занял его место и в 1763 году добился разрешения в качестве эксперимента организовать Боустритский пеший патруль, в поле действия которого попадал не только Лондон, но и его предместья. Патруль поделен на восемнадцать отрядов, тринадцать из которых патрулируют основные дороги за пределами столицы, а пять остальных следят за порядком на улицах города. Эти ребята хорошо вооружены и экипированы, платят им не менее двух с половиной шиллингов за каждое дежурство.

– Прилично.

– Да, весьма недурственно. Опыт оказался вполне удачным. Джон Филдинг получил рыцарство и должность магистрата. Так вот, именно такой патруль и прибыл к месту драмы с Квашниным.

– Вот с этим магистратом мне и надо встретиться, – задумчиво произнес Плещеев.

– Дерзайте, но признаюсь честно, берут меня сомнения по поводу этой встречи. Впрочем, я напишу официальную бумагу от лица полномочного министра. В конце концов, труп надо отправить в Россию или, по крайней мере, похоронить здесь, но по православному канону.

Финк выработал у Плещеева привычку тщательно готовить каждую встречу. Как одеться, в каком предстать образе, о чем говорить, о чем помалкивать. Поэтому Плещеев теперь старался как можно более узнать о своих визави. Вот и сейчас он клещом вцепился в Симолина.

– Что еще можете сказать об этом Филдинге?

– Я видел сэра Джона всего один раз, крупный, довольно полный, возраст его мне совершенно непонятен, около сорока, я думаю. Его имя уже овеяно легендами. Говорят, он отличает порядка трех тысяч голосов преступников, что нюх у него, как у собаки. Кстати о собаках, очень любит и даже написал трактат о целесообразности их широкого использования при патрулировании. Кроме того, он специалист по местным диалектам. Вы же знаете, сами англичане говорят, что у них акцент меняется через каждые двадцать пять миль.

– Какой породе собак он отдает предпочтение?

– Нет уж, увольте, таких подробностей не ведаю. Да, кажется его племянник или даже сын служит по морскому ведомству.

– Что ж, фигура серьезная, все равно, надо попробовать поговорить. Мне нужны два хороших щенка, кобель и сука. Это возможно устроить?

– Возможно. Я сам развожу русских борзых в своем имении в Регенсбурге. Весьма доходное дело, или бизнес, как здесь говорят, особенно если учесть, что я единственный заводчик этой породы во всей Германии. Только при Филдинге нельзя упоминать мое имя, боюсь, он знает, кто я такой на самом деле. Делать подношения от себя вам будет не по чину. Хотя для любого собачника хорошие щенки – это, доложу я вам, искушение.

– Так что же нам делать?

– Есть у меня одна идея, что-то там было, кажется, связанное с графом Чернышевым, однако это надо проверить. На крайний случай пойдете без подарка.

– Связанное с Иваном Григорьевичем Чернышевым? – уточняя, спросил Плещеев.

– Именно с ним, он же служил здесь посланником.

– Хорошо. Теперь насчет Лубянова, как мне его найти?

– Я запишу вам адрес.

– Хорошо, но для начала я попрошу ваших людей просто понаблюдать за ним, а сам отправлюсь к Лизавете, то есть к Элизабет Дженкинс.

– Ладно. Ну что же, Сергей Иванович, план действий понятен. Займемся каждый своим делом.

На этом они разошлись.

Глава пятая. Милашка Элизабет

1767 год, март, Лондон

Молоденькая горничная Элизабет Дженкинс имела одну слабость, она мгновенно млела при виде британских офицеров, а завидев такого молодца, как лейтенант Раш, так и вовсе зарделась. В форме она не разбиралась, а Плещеев говорил без акцента.

В тот день, с утра, она по обыкновению прибиралась в комнатах, когда офицер вошел в дом и, увидев девушку, вежливо поздоровался, галантно представился и спросил, не сдаются ли комнаты.

– Сдаются, – ничуть не смущаясь высоко подоткнутой юбки, с томной улыбкой ответила Элизабет. Сердце ее немедленно затрепетало при виде стройного, приятного собой мужчины в мундире и при шпаге. Сама Элизабет не обладала сногсшибательной внешностью, но назвать ее дурнушкой язык бы не повернулся, ножки так и вовсе были хороши.

– Можно взглянуть? – спросил Плещеев.

– На что? – игриво ответила она вопросом.

– Так на комнаты.

– Отчего же не взглянуть, в нашем инне разные комнаты имеются. Вы один жить будете, с компаньоном или, может, с компаньонкой? – как бы лукаво спросила она.

– Мисс, зачем же мне компаньон, а тем более компаньонка, если тут такие прекрасные девушки.

– Хорошо, пойдемте, лейтенант Раш, меня зовут Элизабет, – произнесла она и повела Плещеева, так и не поправив юбку.

Они осмотрели несколько комнат.

– Мне понравилась угловая, но там стоят две кровати.

– Ну, если вам нужно больше места и не смутит цена, то одну кровать можно и убрать. Кровати здесь новые, почти не скрипят. Можете проверить.

– О, еще проверю, и неоднократно, – с намеком, как показалось Элизабет, сказал офицер.

– Вам надолго нужна комната?

– Это уж как мне у вас понравится, – ответил он опять же с намеком, как вновь ей показалось.

– Отчего же не понравится, белье у нас хорошее, клопов нет, внизу трактир. Если что понадобится, то я всегда здесь, утром наверху, а вечером в трактире.

– Когда же вы отдыхаете?

– По вечерам, вообще-то, мы рано закрываем, чтобы постояльцы могли отдохнуть. У нас тут недешево, так что народ селится приличный.

– Хорошо, снимаю комнату пока на три дня, а там как начальство решит. Я пойду за вещами.

– Ладно, я пока все застелю.

Плещеев вернулся поздно вечером перед самым закрытием трактира.

– Я уж решила, что вы передумали.

– Как я мог передумать, когда здесь служит столь симпатичный персонал, ничего не поделаешь, служба, – с очередным намеком учтиво произнес офицер.

– Что ж, заносите вещи.

– Вы знаете, я очень проголодался.

– Тогда давайте быстрее, мы скоро закрываем трактир.

– Нет, я хотел бы спокойно отужинать у себя в комнате. У меня есть бутылка отличного вина, не составите мне компанию, надо же отметить мое новоселье, – с таким явственным намеком Элизабет уже совладать не смогла.

– Я принесу все через полчаса, – тихо произнесла она.

– Отлично.

Девушка расстаралась на славу. Паштет, бекон, пудинг, тушеный кролик и вудстерский сыр украсили стол.

Плещеев галантно ухаживал за дамой, не забывая подливать вино и поддерживать разговор красочными рассказами о дальних плаваниях, сдабривая морские байки остроумными шутками. Через какое-то время благородный напиток, налитый уже из новой бутылки, возымел свое действие, и тут, как бы невзначай, Плещеев задал вопрос.

– Элизабет, я заметил, что на столе вырезаны странные буквы и даже кораблик.

– Где?

– Да вот же.

– И правда, ох уж эти русские проказники.

– Русские? – играя удивление, произнес Плещеев.

– Да, они здесь жили, долго, а потом тут такая история была, – начала свой рассказ девушка. Вино развязало ей язык, и она поведала свою интерпретацию уже известной Плещееву душещипательной и одновременно трагической истории, изрядно ее приукрасив. – Давай помянем безвинно убиенного, – слезливо закончила она, не заметив, как сама перешла на ты.

– Давай, – поддержал этот переход Плещеев, и они выпили. – Скажи, Элизабет, я так и не понял, чем они здесь занимались, эти русские?

– Они моряки, как и ты, вернее нет, они обучались чему-то в Чатеме, на верфях. Ты знаешь, как они рисовали, особенно один, корабли, паруса, пушки. Но это вовсе не картины, понимаешь?

– А что?

– Я не знаю, как это называется.

– Может, чертежи?

– Точно. Их тут было полно.

– И куда же они делись? Я бы посмотрел.

– А их забрал начальник. У них же есть начальник, строгий такой, когда трезвый. Выпить он любил, сиживал в нашем трактире. Теперь и не видно его, пропал куда-то, а ну его, принесу-ка я еще выпить.

С этими словами девица попыталась встать, однако Бахус уже взял верх над ней, она пошатнулась, однако молодой офицер поддержал ее, и она упала в его объятья, то ли потеряв равновесие, то ли нарочно.

– Пожалуй, я немного отдохну, – с трудом произнесла она с пьяной улыбкой на губах и осталась.

На следующий день Плещеев доложил о давешнем разговоре Симолину, и с этой поры за Лубяновым стали приглядывать.