Текст книги "Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945"

Переправа

В этот день погода была тёплой, хотя и пасмурной. Над морем сгущалась дымка, а сплошная облачность постепенно прижималась к земле. Собирался вечерний дождик. Тяжёлый и безрезультатный для нас день подходил к своему концу.

Одиночный немецкий бомбардировщик Me-110 вынырнул неожиданно из облаков и сбросил серию из шести бомб на наше расположение. Было полное впечатление, что они, падая с ускорением и характерным свистом, летят прямо на нас. Однако их разрывы разбросали прибрежные мелкие камни не ближе семидесяти метров от места, где мы залегли.

Возможно, экипаж бомбардировщика либо очень боялся зенитного огня, либо у него была иная причина, которая вынудила сбросить бомбы, не долетая до вероятной цели – Керченского порта. Немецкий самолёт сделал крутой разворот и со снижением ушёл в сторону моря.

Зенитного огня с берега не было. Большинство наших зенитных батарей было отправлено на передовую для борьбы с танками 11-й армии генерала Манштейна, уже подходившими к городу, а на оставшихся батареях был израсходован весь боекомплект.

В этот момент на пустынном берегу нас было трое: все сержанты – механики 507-го авиационного полка пикирующих бомбардировщиков, прилетевших в Крым 26 сентября в составе полка из десяти самолётов. Через неделю боевой работы полка исправными осталось только два самолёта. Нас троих объединяла недолгая совместная фронтовая работа, полное взаимное доверие и дружба, горечь гибели товарищей и потерь самолётов, поспешное отступление.

Сегодня, 6 ноября 1941 года, с самого утра мы искали многообещающую переправу, которая позволила бы перебраться на Кубань и выполнить приказ – явиться на аэродром в станице Абинской. Действующей реальной переправы мы не обнаружили. Если она и существовала, то несколькими днями раньше, плохо организованная, слабо защищённая от налётов немецких самолётов и не обеспеченная необходимыми плавсредствами.

Некоторые подробности напряжённой обстановки на этой переправе я узнал значительно позже от начальника радиопеленгатора А.Ф. Ширяева и начальника приводной радиостанции РАФ, фамилию которого, к сожалению, не запомнил. Если первый составлял списки очерёдности погрузки автомашин и другой техники на баржи по указанию старшего командира на переправе и смог за рулём автомашины вместе с подчинёнными переправиться на косу Чушка, то второй был вынужден утопить в водах Азовского моря в районе Мамы-Русской новую радиостанцию вместе с набором очень модных пластинок.

У нас же после долгих поисков переправы складывалось впечатление, что таковой уже не существовало, а те, кто продолжал защищать полуостров, должны были на нём и остаться.

На улицах города было спокойно, хотя порт и Керченский пролив непрерывно контролировались немецкой авиацией и периодически подвергались бомбёжкам. Население занималось своими делами, мародёрства, какое мы наблюдали в Феодосии, в Керчи не было. На наши наивные вопросы: где, как и когда можно переправиться через пролив на кубанскую землю, случайные прохожие, в том числе и военные, отвечали как-то неуверенно и двусмысленно.

Один лейтенант сказал более откровенно и достаточно ясно:

– Если хотите попасть на передовую – ищите переправу или заградительные отряды. Это одно и то же. А те, кому нужно было переправиться на Большую землю, – уже там. Остальные – за той горой. – Он показал на гору Митридат.

После этого разговора стало ясно, что наши документы были пригодны только для зачисления нас в стрелковый взвод или роту, которые формировались прямо на берегу.

И ещё было ясно, что как в военном, так и в идеологическом понятиях Крым был уже сдан нашему противнику. Отсутствие организованной переправы, кроме всего очевидного, не позволило многим беженцам из южных районов Украины продолжить свой путь на восток. Этим воспользовались фашисты, и не без помощи местного населения организовали расстрелы многих беженцев в Багеровском противотанковом рву. Всего там было расстреляно активистов, евреев и коммунистов около семи тысяч человек. Но это было уже позже.

Мы же сидели на пустынном берегу и обдумывали наиболее оптимальные решения по преодолению пролива. Самыми благоприятными условиями для нас были: наша молодость, тёплая вода, сгущающийся туман, небольшой ветерок и ширина пролива – менее трёх километров. Несмотря на некоторые трудности, была одобрена идея по сборке из подручных средств деревянного плота, обязательно с парусом и вёслами. Нам казалось, что если плот будет спущен на воду севернее Керчи, то успех будет гарантирован.

Это решение получило полное одобрение.

Море было в дымке. С юга надвигался туман, который был явным предвестником дождя. Маленькие волны с шёпотом накатывались на берег и бесшумно возвращались в свою стихию. Туман быстро сгущался и приглушал звуки близкой войны, доносящиеся с запада.

Только мы собрались покинуть берег Чёрного моря, чтобы пойти к берегу Азовского, как тишину нарушил неторопливый рокот дизельного, малооборотного двигателя. Туман уже накрыл берег, а прямо из тумана, рядом с нами, уткнулся в берег тупым носом катер с военно-морским флагом. С катера как-то поспешно спрыгнули два худощавых человека в телогрейках, кирзовых сапогах и в кепках. За спиной у каждого был солдатский вещевой мешок. Они быстро прошли береговую полосу и скрылись в туманной мгле. Кто были эти люди? Зачем они высадились на пустынном берегу? Для нас это осталось тайной.

С катера послышался спокойный голос командира:

– Как дела, авиация? У вас что, разбор полётов?

Мы ответили, что у нас проблема с переправой на кубанскую землю и что, возможно, скоро здесь будут немцы. Захарыч, так величали командира катера, деловито пригласил нас на свой корабль и просил по возможности не пачкать его своими сапогами.

На катере была чистота, блеск и полный порядок. Все медные детали были надраены, надстройки, выкрашенные в чёрный цвет, блестели. Правый борт катера украшала больших размеров рында. Возможно, это был адмиральский разъездной катер времён японской войны, сохранившийся в хорошем состоянии, а сейчас выполняющий важную морскую работу.

В маленькой каюте рядом с машинным отделением было тепло и пахло перегретой соляркой. Прозвучала команда:

– Всем на корму!

Катер без лишнего напряжения, легко, приятно тарахтя дизелем, отошёл от берега. Уже через несколько десятков метров он буквально нырнул под тёплый сильный дождь.

Команда катера состояла из трёх достаточно пожилых по нашим меркам человек, одетых в бушлаты без знаков различия, но с начищенными пуговицами. Моряки, возможно из уважения к авиации, встретили нас очень гостеприимно – угостили горячим чаем с сахаром, сухарями и галетами. То, что мы принадлежали к уважаемому роду войск, подтверждала наша одежда и некоторые авиационные атрибуты. Так, у Петра Кравченко была авиационная фуражка с крабом и крылышками, а на командирском ремне висела кобура с парабеллумом. У Ивана поверх воротника габардиновой гимнастёрки выступал ворот лётного свитера, скрывающего знаки различия (два треугольника). На мне был демисезонный лётный комбинезон, тёмно-синяя пилотка, курсантский ремень со звездой, яловые сапоги и планшетка без карт. В планшетке были документы, бритва и тетрадка с фронтовыми записями.

Появление катера в нужном месте и в нужное для нас время, а также поразительное сходство Захарыча с тем машинистом, который вывез нас из Феодосии на последнем паровозе из-под носа фашистов, невольно пробуждали сокровенные мысли об ангеле-спасителе. Этому можно было только удивляться и радоваться. Такое настроение у нас сохранилось на долгое время. Утвердилась прочная вера в успех и взаимную выручку.

Тем временем катер, на котором было по-домашнему уютно и ласково, во мгле и уже под проливным дождём плыл к неведомым берегам. К нашему удивлению, Захарыч выдал странную команду:

– Заглушить двигатель, всем слушать! Должен сработать слуховой компас.

И тогда все услышали обычный собачий лай, который доносился прямо по курсу движения катера. Захарыч сказал:

– Это Тамань. Приготовиться к швартовке и высадке!

Уже в полной темноте, по лужам и грязи, вдоль высокого дощатого забора, мы подошли к первому дому, попавшемуся на нашем пути, и постучались. Открыла нам средних лет казачка, которая согласилась приютить на ночь совершенно мокрых трёх сержантов. Она оказалась гостеприимной и очень заботливой хозяйкой. Быстро накрыла стол, который ломился от изобилия вкусных, добротных продуктов: была яичница, молоко, колбаса, виноград, молодое вино и прочее.

На радостях мы много съели и выпили. Подробности того застолья не сохранились в моей памяти, но разумные и очень конкретные выводы из анализа случившегося запомнились навсегда. Неразумное потребление молодого вина, к большому стыду, привело к солидному опьянению и болезненному состоянию. Кружилась голова, была нарушена координация движений, желудок не выдерживал разнообразия несовместимой пищи. После того как, уже утром, отмыл от скверны свой новый комбинезон и извинился перед хозяйкой, я дал себе зарок – знать всему меру и думать о тех последствиях, которые бывают после чего-то неразумного. Мои товарищи также привели себя в порядок и были в хорошем настроении.

Повезло нам и на этот раз – по грязной дороге, достаточно комфортно, на телеге, доехали до станицы Гастогаевской. Спасибо за это вознице и его двум лошадкам. На окраине большой станицы я встретил бывших курсантов 3-й роты нашего московского училища, которые теперь обслуживали радиостанцию РАТ. После приятной встречи и разговоров мы хорошо устроились в одной из автомашин радиостанции и без особых происшествий доехали до конечного пункта нашего отступления.

В станице Абинской несколько ночей спали в местном кинотеатре после окончания сеансов на стульях, а затем перебазировались на аэродром в станице Крымской.

Приближалась очень холодная зима и жестокие кровопролитные бои на южном фронте.

Крым. Начало 1942 года

Заканчивался первый, самый тяжёлый военный 1941 год. После успехов под Москвой новый 1942 год был полон ожиданий. Ожидали многое. Но только не тяжесть поражения, больших потерь и той неразберихи, которая ослабила усилия войск по обороне страны. Для победных боёв ещё не хватало опыта, сил и средств, так необходимых для успешного противодействия сильному и беспощадному противнику. Однако опыт появлялся, появлялась та ненависть, без которой невозможна наша военная победа. Ненависть к врагу в некоторой степени компенсировала наши слабости, в том числе и недостатки вооружения.

507-й ближнебомбардировочный авиационный полк, в котором я числился радиомехаником, ещё существовал и выполнял боевые задачи. На аэродроме станицы Крымской в капонирах стояли две исправные «пешки» (самолёты Пе-2), командовал остатками полка по-прежнему сержант Лёша. Управление полком отсутствовало, но мы продолжали воевать.

Перед Новым годом получили зимнее, сравнительно новое обмундирование, а я расстался со своим демисезонным комбинезоном, наполненным беспокойными существами, бороться с которыми было довольно сложно. Забавным было то, что вместо обычных шапок-ушанок мы получили кубанки и превратились сразу в казаков. Сочетание кубанок с нашим разнотипным авиационным обмундированием было настолько необычным, что острых и злых высказываний по этому поводу хватило до полного их износа.

Новый год встречали на нарах, застланных соломой и покрытых самолётным чехлом, в маленькой мазанке, которая стояла в ряду обычных домов на прямой длинной улице, примыкающей к аэродрому.

В тот день в обязанности дневального, кроме обычных задач и сжигания тары из-под бомб в железной бочке, вменялась дополнительная задача: разливать из бочонка, с учётом потребности, добротное кубанское пиво. Всё шло нормально. Наш коллектив уже был проверен армейской службой, тяжестями отступления и тем доверием, без которого нельзя готовить сложную технику к бою.

Кроме подготовки самолётов к полётам, мы ходили в гарнизонный караул, внутренний наряд, посещали баню и кинотеатр. В нелётную погоду или в свободное время между нарядами ходили в центр станицы. Там иногда покупали хорошее крепленое вино, но чаще заходили в закусочную, где с удовольствием ели вкусные блинчики с вареньем.

В грустные минуты около костра или печки пели украинские и русские песни, а также слушали рассказы и байки бывалых авиаторов и асов житейских реальностей.

Когда ночи стали холодными, у меня прибавилось работы. На одном самолёте при предполётной подготовке я обнаружил, что радиостанция РСБ-Збис неисправна. После поиска причин неисправности было обнаружено следующее: нет высокого напряжения, умформер РУК-300 не работает, сгорел предохранитель. Причиной отказа радиостанции оказался маленький полевой мышонок, забравшийся погреться в умформер между ротором и статором. Пришлось выполнять целую серию мероприятий по защите самолётов от полевых мышей.

А в это время 11-я немецкая армия под командованием грозного и опытного Манштейна завязла в боях под Севастополем. Создалась благоприятная обстановка для высадки большого десанта в Крыму. 26 декабря 1941 года подразделения моряков высадились на Керченском полуострове. Под Новый год завершилась самая крупная десантная операция. Был полностью освобождён Керченский полуостров, города Феодосия и Керчь. Командир румынского корпуса, оборонявшего побережье, был предан суду за плохое управление войсками и позорное поражение. Однако наше командование не смогло своевременно оценить реальную обстановку и воспользоваться успехами, которые были достигнуты на первом этапе операции. В результате непонятной медлительности в первые дни января противник перехватил инициативу и не позволил 51, 47 и 44-й армиям развить успех. Немцы в сложных условиях холодной зимы смогли организовать оборону на Ак-Монайском перешейке и основательно закрепиться.

Начались упорные, жестокие бои по прорыву обороны противника. Для оказания помощи нашим войскам в Крым направлялись все наличные резервы Кавказского фронта. В их числе была 151-я отдельная разведывательная авиационная эскадрилья, в составе двенадцати самолётов скоростных бомбардировщиков типа СБ. Не помню кем и как, но я был назначен в эту эскадрилью радиомехаником вместо пропавшего при таинственных обстоятельствах воентехника второго ранга, который был отравлен ещё в Иране каким-то газом. Как рассказывал радиомеханик Ченчирашвили, техник получил блестящий кувшин с заворачивающейся пробкой от красавицы персиянки, возможно содержащий этот газ. Как это было на самом деле, мне неизвестно.

Кроме меня, для пополнения эскадрильи, прилетевшей из Ирана, с нашего аэродрома направлялось ещё несколько человек. После обеда, получив сухой паёк, мы на полуторке, в пургу и мороз, выехали на Темрюк. Засветло проехали покрытую снегом станицу Гастогаевскую. По дороге изредка попадались встречные автомашины и отдельные колонны раненых, которые шли в сопровождении нескольких автоматчиков. Лица этих людей, обожжённые южным солнцем и заросшие чёрной щетиной, выглядели однообразно, руки, преимущественно левые, перевязаны бинтами. Весь их вид и сама колонна подчёркивали безразличие и обречённость.

Снегопад прекратился. Темрюк проезжали уже в темноте при бледно-розовом свете немецких осветительных бомб и грохоте зениток. Въезжали в Крым при температуре —20 °C по толстому льду большой колонной автомашин, прошедших досмотр на пропускном пункте косы Чушка. Немцы переправу не бомбили – они не верили в крепость льда, а войска переправлялись только ночью.

В кузове автомашины я сидел, прижатый бочкой с бензином, на чём-то мягком. К концу пути это что-то мягкое пропиталось бензином, который начал проникать через бельё на голое тело. Более часа я не обращал особого внимания на это, но потом начали сказываться последствия бензинового компресса. Кожу разъело, началась жгучая боль, которая усиливалась при малейшем движении, и казалось, что избавиться от этой боли было невозможно. Однако после медицинской процедуры всё закончилось благополучно.

В первые дни пребывания в Крыму запомнилось холодное туманное утро, затерявшееся в этом тумане станционное каменное здание, заполненное до отказа шумом и привычным запахом людей в технических куртках, бушлатах и телогрейках, а ещё сырым, холодным паром.

Официантки, похожие на зимних рыночных торговок, разносили по длинным столам сухари, сахар и густой гороховый суп-концентрат. Эта столовая обслуживала технический состав аэродромов, на которые поспешно прибывали авиационные подразделения и части. Ближайшим таким и самым большим был аэродром Багеровский. Хорошо, что в этой столовой вскоре был установлен должный порядок, а наша отдельная эскадрилья стала питаться в своей столовой, рядом со стоянками самолётов на осоавиахимовском аэродроме Керчи.

Усилиями нашего командира майора Кулиша, хорошего организатора и руководителя боевой и хозяйственной деятельности эскадрильи, удалось обеспечить питание личного состава, близкое к установленным нормам для авиации. Для этого потребовалось организовать охоту на зайцев, лов селёдки, поиск трофейных складов и запасов, оставленных нашими войсками в ноябре 1941 года.

Обеспечение войск в Крыму в течение всей операции было плохим, являлось результатом неумелого руководства войсками, а не только господства немецкой авиации и удалённости основных морских портов (Новороссийск, Туапсе).

Мне было разрешено жить в частном доме посёлка Катерлез, рядом с аэродромом, на котором стояли наши самолёты. Хозяева дома, уже пожилые люди, имели корову, запасы картошки, кукурузы и зерна. Приняли они меня хорошо, дали что-то для постели, подкармливали молоком, мамалыгой и проявляли другую заботу. Вечерами наперебой рассказывали, со свойственной только старикам поспешностью и подробностями, с какой жадностью и нахальством проводили обыски румынские солдаты, как они забирали ножи и вилки, искали и отбирали пуховые подушки и совершали другие пакости. С какой-то настороженностью сообщали о расстрелах в Багеровском противотанковом рву и с восторгом вспоминали появление в их огороде трёх моряков, с головы до ног обвешанных оружием.

Хотя немцы и румыны укрепили побережье дотами и постоянно патрулировали берег, десант со стороны Мамы-Русской для них был полной неожиданностью, и это позволило нашим морякам успешно завершить захват побережья. К тому времени, когда я смог осмотреть места боёв, большинство трупов было уже убрано, но под снегом, особенно в низких местах и камышах, виднелись одетые в серое, с тёмными лицами, убитые румыны и немцы. Всюду валялось много различного оружия и боеприпасов. Было ясно, что противник пытался организовать оборону, но затем был вынужден поспешно отступить. Прежде всего, он боялся возможного окружения.

Впечатляюще выглядели большие, на конной тяге, с огромными колёсами и узкими железными ободьями, возможно, румынские пушки, очень похожие на орудия XIX века. Они застряли посреди улицы, окружённые зарядными ящиками и штабелями снарядов. Снаряды валялись по всей улице, и ребята бесстрашно катались на них с обледеневших горок. Здесь же, в снегу, лежали сильные породистые лошади, которые в спешке отступления не смогли протащить в гору по грязи тяжёлые пушки. На второй день после прибытия на одном из снарядов как-то случайно подорвался военный интендант.

Из-за большого желания пострелять по немецким самолётам меня больше всего интересовали зенитные пушки и спаренные эрликоновские установки. Их было много, но, к сожалению, все они были без прицелов и замков. Немецкие бомбардировщики несколько раз в день пролетали на малых высотах над аэродромом, а две зенитные батареи, защищавшие наши самолёты, стреляли не всегда удачно.

Бомбардировщики нашей эскадрильи СБ из-за малой скорости полёта и недостаточно эффективного вооружения, а также отсутствия опыта боевых полётов экипажей несли потери. Лётчикам приходилось вылетать на задания рискуя, а иногда жертвуя жизнями экипажей, в надежде на благоприятную случайность. В интересах подготовки очередного наступления с целью прорыва ак-монайских позиций противника эскадрилье поручались сложные и ответственные задания по разведке, которые она выполняла с большими потерями. В это время командир эскадрильи своим личным примером учил лётчиков лётному мастерству, выдержке и смелости. Возвращение самолёта с задания по фотографированию немецких позиций ожидалось всегда с нетерпением и надеждой. Переживали все члены лётного экипажа. Штурманы были вынуждены наблюдать разрывы зенитных снарядов по курсу полёта и ждать, когда артиллеристы противника уменьшат упреждение, также безропотно ожидать атак немецких истребителей с задней полусферы. Стрелки-радисты были не лишены тяжёлых переживаний. Прилетая на аэродром, они забывали разряжать пулемёт, не выключали радиостанцию, не убирали выпускную антенну. Лётные экипажи успокаивались и приходили в себя, только оказавшись на твёрдой земле аэродрома.

Мне очень часто приходилось ремонтировать антенны, заплетать коуши и крепить двухкилограммовые грузики, которые отрывались как по вине стрелков-радистов, так и из-за листовок, сбрасываемых из бомболюка. К моему удивлению, в запасном имуществе (ЗИПе) этих грузиков оказалось так много, что их могло хватить до окончания войны, если бы не было боевых потерь самолётов.

Хотя в эскадрилье не хватало того, что так важно для боевого успеха, но уже первые потери очень быстро ликвидировали всякую беспечность и благодушие. Укрепили чувство ненависти к врагу, так необходимое для настоящего бойца. Я смог ощутить и оценить это чувство, когда однажды очутился у Багеровского противотанкового рва. На его дне рядами, друг на друге, в замёрзшей глине, в обе стороны, насколько позволяла видимость, лежали трупы людей. Здесь были в основном матери с грудными детьми, старики, дети, молодые женщины. Позы убитых, синяки и раны на оголённых телах, перекошенные от страха и мучений лица подтверждали те зверства, которым подвергались эти люди. Это было истинное лицо фашизма.

Среди расстрелянных, как говорили, были евреи, активисты, коммунисты и их родственники. Немцы не успели скрыть своё злодеяние. Как потом выяснилось, здесь было расстреляно около семи тысяч человек.

У меня защемило в груди, к горлу подошёл упругий комок, который начал давить и поворачиваться, вызывая слёзы и ту ненависть, которой мне ещё не хватало. После всего увиденного я почувствовал себя вполне подготовленным к войне и окончательно оценил реального врага. Как я думаю, в Багеровском рву ещё оказались люди, отступавшие на восток и не успевшие переправиться на «большую землю», и которые, вероятнее всего, были преданы местным населением.

Тем временем кровопролитные бои на перешейке продолжались. Перед очередной попыткой прорвать оборону противника была проведена операция по фотографированию укреплений на Ак-Монайском перешейке. С этой целью было подготовлено звено наших самолётов, для сопровождения которого была поднята в воздух вся истребительная авиация полуострова. Около сотни самолётов И-153 прикрывали наше звено от атак немецких «Мессершмиттов».

В небе, в солнечный морозный день, была настоящая чехарда. Вся эта армада над целью встретила плотный заградительный зенитный огонь, потеряла несколько самолётов и была разогнана истребителями противника по аэродромам, под защиту зенитчиков, у которых пока ещё были снаряды. С задания вернулся только один наш самолёт. Такое задание эскадрилья выполняла дважды. Теперь на разведку наши самолёты летали только ночью, а для подсветки целей стали широко использоваться осветительные бомбы.

Так как интенсивность полётов наших самолётов сократилась, у меня появилась возможность реализовать некоторые свои желания. В том числе ближе познакомиться с керченскими катакомбами. Об этих катакомбах было много таинственных разговоров, в которых упоминались склады продовольствия, запасы оружия и даже наличные деньги Госбанка. Ходили слухи, что в катакомбах были спрятаны ценности государственных учреждений, не успевших эвакуироваться на восток в ноябре 1941 года.

Проникнуть в катакомбы было легко. По границам аэродрома были ямы, заросшие по краям и склонам травой, имеющие проход в каменоломни. В этих каменоломнях когда-то добывали строительный камень (пористый известняк) для разрастающихся поселений Боспорского царства. Размеры подземной части этих разработок были самые различные, но преобладали те, которые были диаметром свыше трёх метров с резкими изгибами, ответвлениями и постепенным спуском к морю. Немцы и румыны побывали в катакомбах, однако некоторые наши искатели находили чемоданы с ценными вещами, патефоны, часы, консервы и т. п.

В одном походе по подземелью я принял самое активное участие. Нас было трое: младший политрук, старшина взвода связи и я, радиомеханик эскадрильи. Кроме продуктов, оружия, аккумуляторных фонарей мы совершенно напрасно взяли радиостанцию РБ, которая обеспечивала связь с радиостанцией РАФ в начале похода только на очень малой глубине. Передвигались мы по сырому, грязному подземелью медленно, постоянно натыкаясь на завалы, пепелища и лужи. Тупиков, ответвлений и завалов было много, но мы шли, как нам казалось, вниз, глубже, дальше от поверхности земли. Часто останавливались и простукивали подозрительные стены. Многие стены были расписаны надписями, ещё относящимися к мирному времени и не позволявшими разгадать более поздние тайны катакомб.

Ходили мы более четырёх часов, но кроме винтовок, противогазов, гранат, индивидуальных пакетов и небольшого склада мин ничего интересного не нашли. Вылезли на поверхность где-то у подножия горы Митридат грязные, уставшие и очень неудовлетворённые своим походом. Было ясно, что никакой планировки или рациональной схемы добычи камня в этих каменоломнях не было, и они больше напоминали сложный, но непродуманный лабиринт.

Стрелки-радисты бортовые радиостанции знали хорошо и грамотно их эксплуатировали. Мне приходилось, кроме антенных грузиков, больше заниматься ремонтом переговорных устройств и шлемофонов. Только однажды, в марте месяце, пришлось сильно перенервничать из-за сложной неисправности радиостанции РСБ-Збис на самолёте командира.

Радист нашей наземной радиостанции сообщил мне, что связь с командиром неустойчивая, а командир после полёта сказал: «Радиостанция работала плохо». Флагманский стрелок-радист уточнил, что иногда пропадало высокое напряжение. Неисправности такого характера, как правило, появлялись из-за нарушения электрических контактов в соединительных разъёмах, которых было больше всего у модуляционно-распределительной коробки передатчика.

Включил радиостанцию на передачу, умформер не запускался. Пробовал изгибать толстые соединительные кабели и затянуть крепче разъёмы, передатчик не работал. До вылета командира оставался только один час. Исправные запасные блоки находились в помещении взвода связи, расположенного на удалении более двух километров. Я быстро сбегал, принёс и соединил новую коробку с остальными блоками радиостанции. Умформер начал вращаться, но высокое напряжение на выходную лампу не подавалось. Пришлось вновь сбегать за другой распределительной коробкой. Как крепчал ночной мороз, я не замечал. Вновь соединил все кабели, включил необходимые тумблеры, – радиостанция не работала. Опять изгибал кабели, расстыковывал разъёмы, подгибал контактные пластины, но высокого напряжения не было.

Перед самым критическим моментом, когда появляется неверие в свои силы и начинаешь надеяться на чудо, при очередном повороте разъёма пульта управления, звук умформера изменился. Это означало, что была найдена причина неисправности. Когда я радостно объявил, что радиостанция будет работать, то присутствующие техники, оценив мою настойчивость и результаты работы, активно стали помогать. Были заменены бортовые аккумуляторы, установлен исправный пульт управления радиостанцией и выполнены другие работы по подготовке самолёта к ночному полёту. Я ещё раз проверил работу радиостанции и убедился, что всё нормально. Командир вылетел без задержки.

Но мои пальцы потеряли чувствительность, перестали сгибаться и распухли. Потом они болели, кожа отслаивалась и сдиралась. А когда прошло много времени, пальцы сохранили память о холодных кабелях, разъёмах и больших пассатижах, высасывающих тепло из рук, а также о морозной мартовской ночи около Керчи.

В апреле, когда полностью стаял снег и стало сильней пригревать солнце, а работ на стоянках самолётов не было, мы отправлялись на ближайшие сопки с винтовками и немецким миномётом. Там занимали удобные позиции и охотились на зайцев. Зайцев было много, они бегали между сопок небольшими группами и были очень осторожными. Стреляли из винтовок только тогда, когда косые останавливались и делали стойку. Взрывы мин позволяли направлять зайцев в нужную для охотников сторону. Охотничьи трофеи тотчас поступали в столовую.

Технический состав и вспомогательные службы эскадрильи в свободное от полётов время охотились на животных для пропитания, а немцы непрерывно охотились на нас, сбрасывая бомбы и совершая штурмовые налёты на аэродром. В первые месяцы базирования на аэродроме вблизи Керчи мы не чувствовали большой опасности со стороны авиации противника, так как на краю аэродрома стояли две зенитные батареи, которые своевременно открывали огонь по приближающимся самолётам. Зенитчики сбили несколько самолётов, а бомбардировщик «Хейнкель Не-111» совершил вынужденную посадку рядом с нашими стоянками. Мне удалось детально познакомиться с радиооборудованием этого самолёта и снять некоторые блоки. Каркасы радиоблоков были отлиты из алюминиевых сплавов, имели высокую точность обработки и жёсткое крепление на них радиоэлементов, в том числе радиоламп. Конструктивные особенности аппаратуры подчёркивали её надёжность и позволяли сделать вывод о её работе в других частотных диапазонах, отличных от наших. Некоторые схемные и конструктивные решения немецкой аппаратуры были мне непонятны из-за недостаточного знания мной радиотехники. Снятые блоки с немецкого самолёта я закопал перед отступлением во дворе кирпичного двухэтажного дома в Катерлезе.

Немцы постоянно наращивали авиационные удары по нашим транспортным судам и местам их разгрузки (Камыш-Бурун, Керчь, Эльтиген), чем срывали плановые поставки боеприпасов и продовольствия для войск, боеспособность которых снижалась с каждым днём. Так, у наших зенитчиков кончились снаряды, а часть пушек была отправлена на передовую для борьбы с танками. Это привело к тому, что самолёты противника стали появляться безнаказанно над нашим аэродромом и искали новые цели. Однажды, когда я проверял радиостанцию, находясь в кабине стрелка, послышались резкие удары по обшивке самолёта, звук моторов и стрельба самолётных пушек. Немецкие истребители, закамуфлированные в жёлтые цвета пустыни, появились из тумана и стреляли по стоянкам. Я не смог быстро развернуть турель, замешкался с перезарядкой самолётного пулемёта ШКАС и был готов к стрельбе, когда самолёты уже скрывались за насыпью соседнего капонира. Не успел я расслабиться, как появилась четвёрка немецких истребителей, развернутая по фронту.