Текст книги "Война глазами участника Парада Победы. От Крыма до Восточной Пруссии. 1941–1945"

Из-за сильного тумана и дымки немецкие лётчики не видели наших серых самолётов и стреляли наугад. Мне запомнилось лицо немца в матерчатом шлемофоне в тот момент, когда он поднимал нос самолёта, с жёлтым коком, а пушки уже не стреляли. Его самолёт пронёсся над моей головой и начал быстро удаляться. На этот раз я успел поймать самолёт в прицельное кольцо и нажать спуск. Пулемёт выпустил очень длинную очередь, но самолёт уже скрылся за капониром. Я же, по-прежнему возбуждённый, ждал следующего захода. Его не последовало.

Наши самолёты имели лёгкие повреждения. На стоянках было ранено несколько техников. Совсем рядом у техника по вооружению оторвало средний палец правой руки. На аэродроме в Багерово сгорело около десяти истребителей, по которым немцы вели прицельный огонь. Авиация противника увеличивала количество самолёто-вылетов в основном за счёт существенного пополнения авиационных частей, базирующихся в Крыму, и высокой надёжности немецкой техники. Воздушная разведка велась непрерывно. Каждый день были слышны близкие разрывы бомб и стрельба зениток. Истребители противника контролировали фронтовые дороги и охотились за автомашинами.

Наша авиация из-за малочисленности и устаревших типов самолётов не могла успешно противостоять действиям противника. Большие потери живой силы были на передовой, где тысячи необстрелянных солдат пытались несколько раз прорвать оборону врага. Как выяснилось уже позже, при планировании операции по деблокированию Севастополя и освобождению Крыма было допущено много ошибок и ещё не было своих полководцев, способных противостоять Манштейну, в дальнейшем ставшему фельдмаршалом.

Вспоминается, как в начале мая личный состав эскадрильи собрали на солнечной лужайке, где выступил лектор

ЦК партии. Он в радужных красках обрисовал военную обстановку, политическую ситуацию в мире, обрисовал военную перспективу на весенне-летний период и отметил успехи на ростовском направлении и в Крыму. После того как он прокомментировал подготовку нашего фронта к наступлению, прибежал посыльный и передал лектору конверт. Прочитав содержание записки, он быстро закруглился и пошёл в штаб просить самолёт для перелёта на «большую землю».

8 мая 1942 года мы узнали о прорыве нашей обороны на участке 44-й армии. На этот раз эвакуация остатков авиационных частей, по моему мнению, была организована значительно лучше, чем в 1941 году. Иное мнение о переправе сложилось у лейтенанта Ширяева А.Ф., когда он, спасаясь от немцев, пытался переплыть пролив со своей командой, используя плот и даже большую бочку из-под селёдки.

В то время он был начальником радиопеленгаторного пункта, в состав которого входила радиостанция РАФ на автомашине ЗИС и пеленгатор на автомашине ГАЗ. Всего в его команде было 9 человек. Плот был сооружён из брёвен разобранного на берегу домика и снятых с автомашин камер от колёс. Автомашины остались на берегу, а плот, с вёслами из досок и с бочкой на буксире, пытался доплыть до косы Чушка. Сильное течение Керченского пролива подхватило плот и понесло его в Чёрное море. Когда у людей иссякли силы, а плот начал разваливаться (температура воды была плюс 13 °C), их спас маленький буксир, который высадил голодных и обессиленных, но ещё живых людей в Тамани.

Нужно отметить, что забота Верховного командования об авиационных кадрах и их сохранении в сложных условиях войны позволила решить успешно все проблемы, связанные с боевой эксплуатацией иностранной («Аэрокобра», В-25) и новейшей отечественной авиатехники (Ту-2, Ла-5, Як-3).

15 мая небольшой речной пароходик доставил в Тамань уцелевший личный состав нашей отдельной эскадрильи. Затем, налегке, попутным транспортом мы добрались до станицы Киевской, где эскадрилья прекратила своё существование.

Керчь была захвачена немцами 19 мая, но бои в каменоломнях продолжались значительно дольше.

Прощай, Крым! Слава твоим защитникам!

Гибель «Армады»

Наши войска, успешно высадившиеся в Крыму под новый 1942 год и освободившие Керченский полуостров, теперь поспешно отступали. Немецкие передовые подразделения подходили к городу, а самолёты почти непрерывно бомбили переправу и плавсредства, замеченные ими в Керченском проливе.

В этих условиях командир 151-й отдельной разведывательной эскадрильи майор П.И. Кулиш сумел организовать переправу личного состава части на «большую землю». Переправлялись мы 15 мая 1942 года на небольшом речном буксире под прикрытием истребителей Черноморского флота И-153 («Чайка»). Наша эскадрилья, лишившись самолётов и многих лётчиков, была расформирована, а я был направлен во вновь созданный полк радиомехаником. Это был 763-й ночной ближнебомбардировочный авиационный полк. Полк состоял из двух эскадрилий самолётов Р-5, поспешно собранных из авиационных училищ и других подразделений Закавказского военного округа. Всего в полку было 23 самолёта. Предстояло знакомство с личным составом полка и малоизвестным для меня самолётом.

Самолёт Р-5 был создан конструктором Н.Н. Поликарповым в 1928 году как воздушный разведчик. С 1929 года начал поступать на вооружение Красной армии уже в трёх модификациях: разведчик, штурмовик и бомбардировщик. На самолётах полка никакого радиооборудования не было. А для переговоров экипажа было переговорное устройство, которое состояло из двух резиновых шлангов (дюритов), двух воронок и двух металлических наушников, закреплённых в лётных шлемах.

Для немецкой зенитной артиллерии самолёт представлял медленно движущуюся цель, а для истребителей – отличную мишень. Лётный состав полка хорошо знал, на каких самолётах ему предстояло воевать, однако добросовестно готовился выполнить свой долг перед Родиной.

Командиром эскадрильи, в которой я числился радиомехаником, был морской лётчик капитан Ветров. Это был опытный лётчик, требовательный командир и хороший человек. Он не вернулся с боевого задания, когда полк стал совершать полёты на Севастополь, уничтожая немецкие войска, наступающие на город с севера.

Вскоре по прибытии в полк я подружился со старшим сержантом механиком самолёта звена управления Иваном Березиным. Это был находчивый, остроумный и неунывающий человек. Он имел хороший слух и голос, а также неразлучную гитару, которая развлекала нас и добавляла авторитет своему хозяину. Пел он душевно, покоряя сердца слушателей. Для гитары в тар гроте его самолёта было сделано специальное крепление, где она постоянно находилась. Однако Иван не забывал вынимать её из самолёта перед каждым боевым вылетом. На гимнастёрке Ивана красовался редкий для начала войны орден Красной Звезды. Получил он его за находчивость и смелость. По рассказу орденоносца, события развивались примерно так. Командир поспешно подошёл к самолёту, на котором выполнялись профилактические работы, и приказал срочно готовить его к полёту для знакомства с новым местом базирования.

Вместе с командиром, во второй кабине, полетел и механик самолёта. Случилось непредвиденное: при взлёте одно колесо соскочило с оси и далеко укатилось от места старта. На земле была полная растерянность. Посадка на одно колесо требовала большого мастерства от лётчика, была рискованной и, как правило, заканчивалась серьёзной поломкой. Иван принял решение раньше других. Он написал короткую записку и сбросил её на стоянку вместе со шлемом. В записке несколько слов: колесо, верёвку, шайбу, гайку, шплинт. Быстро сообразив, техник звена поднялся в воздух на другом самолёте, прихватив с собой всё необходимое. Колесо и детали были точно нацелены на ниже летящий самолёт и спущены в кабину штурмана на верёвке. Теперь предстояло совершить самое трудное. Нужно было перебраться вместе с тяжёлым колесом на подкос шасси, надеть колесо на ось и надёжно его закрепить. Этот сложный и рискованный акробатический трюк Иван выполнил блестяще. Удерживаясь одной рукой, ногами и зубами за силовые элементы самолёта, на большой скорости полёта, он смог надеть колесо на ось и зашплинтовать гайку. Затем он поднял большой палец вверх, а потом им же показал на землю.

Командир полка незамедлительно подписал наградной лист на Ивана Васильевича, моего будущего фронтового товарища. Ивану я помогал готовить самолёт к боевому вылету, а также подвешивал бомбы, вворачивал взрыватели и контрил их ветрянки. Он с благодарностью принимал любую помощь и всегда улыбался. Его улыбка была доброй, но с какой-то хитрецой, однако без ехидства или издёвки. На его лице часто появлялось выражение: «Я могу, а вот ты, сможешь ли ты?» К чему бы ни прикасались его умелые руки, всё приобретало какой-то законченный смысл и практическую пользу. Самым забавным было то, что Иван, в отличие от замполита, называл свой самолёт воздушным кораблём. А представлялся не иначе как «механик флагманского корабля». Полк в его трактовке был «Армадой». Когда начинались полёты, он говорил:

– Летай, «Армада».

Свой корабль Иван любил сильнее, чем красавицу казачку, которую он покорил своим задушевным пением в сопровождении гитары.

Интересной личностью у нас был замполит. Раньше он служил в кавалерии, и поэтому его лексика и высказывания сформировались в тесном общении с лошадьми. Так, если Иван называл самолёт «кораблём», то замполит – «лошадью». О техническом состоянии самолётов он судил только по чистоте обшивки и блеску. Он делал замечания:

– У вас нет чистоты и блеска, нужно помыть лошадь.

От кавалеристов он унаследовал понятие «безлошадный экипаж» – лётчики без самолётов.

Наш замполит с трудом осваивал новые для себя слова и их значение. Например: пускач, БЗ, костыль, сипак, коуш, стрингер и другие. Непонятными для него были чисто авиационные команды «на хвост», «под хвост».

Доверительные, приятельские отношения у меня сложились с механиком по вооружению Петром Кравченко, с которым мы прилетели из Липецка защищать Крым и вместе прошли трудные и опасные дороги отступления от Саки до Тамани в ноябре 1941 года. Он был лет на пять старше меня и, естественно, был опытнее во всех отношениях. Пётр обучал меня стрельбе из турельного пулемёта, как правильно подвешивать бомбы и даже проверять щелчки синхронизатора стрельбы пулемёта, установленного над мотором. Сам он отлично стрелял из различного оружия, и ему в этом не было равных. Как правило, на спор он из своего парабеллума попадал в часы, установленные на расстоянии в двадцать шагов.

Добрая память у меня осталась от дружбы с механиком по приборам, человеком непрерывного поиска чего-то нового, более совершенного, пригодного для улучшения навигации самолётов, всего, что как-то связано со сложным обеспечением ночных полётов на Севастополь. Он перечитывал различные книги, занимался фотографией, ходил с двустволкой на утиную охоту и отлично справлялся со своими прямыми обязанностями – все приборы на самолётах были исправны. С этим фронтовым приятелем (имя и фамилию которого я, к сожалению, забыл) мы делились знаниями и соображениями, иногда далёкими от служебных обязанностей и фронтовых забот. У него было великое множество различных идей и даже практических решений. Особенно часто он мечтал о беспилотном самолёте, который мог бы летать по маршруту, запрограммированному в автопилоте. При его помощи я освоил не только терминологию прибористов (трубка Винтури, сосуд Дьюара, анкер, трипка и пр.), но стал понимать работу пилотажно-навигационных приборов наших самолётов.

Кроме нормальных и добрых сослуживцев, в эскадрилье был достаточно знакомый человек, который постоянно норовил сделать мне какую-либо пакость. Чаще всего это были реплики или высказывания в мой адрес, которые не оставляли меня равнодушным. Возможно, у него ко мне появилось это чувство из-за того, что мне самостоятельно удалось восстановить надёжную работу электрооборудования на самолёте 09 без его помощи, или по каким-то другим причинам. Однако так было до поры до времени. Время придёт чуть позже.

В конце мая 1942 года немцы блокировали город Севастополь с воздуха и активизировали свои действия на море. Нашим войскам требовалась реальная помощь. Нависла угроза прорыва противника к Северной бухте, и ожидалось его наступление. 7 июня противник предпринял второе крупное наступление на Севастополь, а полёты нашей «Армады» стали более необходимыми для защитников города.

Здесь можно уточнить, что наименование «Армада» для нашего полка было оправдано ещё и тем, что многие лётчики носили морскую форму, а главное то, что полк имел в своём составе такое количество самолётов, которого не было в то время ни в одном авиационном полку Закавказского фронта.

Полёты на Севастополь совершались по ночам с аэродрома Плавнинский (недалеко от станицы Крымской), были очень сложными и опасными для экипажей. «Армада» теряла лётные экипажи и воздушные корабли. Большую опасность для экипажей представлял обратный полёт, когда после выполнения боевого задания по бомбометанию наступало расслабление и появлялось желание закрыть глаза. Это усиливалось монотонным, успокаивающим гулом мотора, кромешной тьмой и ласковыми звёздами, окружавшими самолёт со всех сторон. Звёзды завораживали, убаюкивали и недозволительно вмешивались в пространственную ориентировку при пилотировании самолёта. Звёзды были наверху, на реальном небосводе, и внизу – их отражение от морской поверхности.

Благополучный исход полёта зависел от взаимодействия между членами экипажа, от их физических и моральных сил. Возникали осложнения с поиском своего аэродрома и заходом на посадку, особенно в первые ночи полётов, когда ещё не было маячных прожекторов и маркерных огней. Было несколько случаев, когда наши самолёты приземлялись на других аэродромах или даже в плавнях.

При ночных полётах наших самолётов над Крымским полуостровом в районе Бахчисарая экипажи наблюдали концентрацию прожекторов и разрывы зенитных снарядов. Поэтому экипажам наших тихоходных самолётов было строжайше рекомендовано не появляться в этом районе.

Как выяснилось позже, там оказалась боевая позиция самого крупного орудия в мире, которая особенно тщательно оборонялась фашистами. Эта пушка – «Дора» имела калибр более 800 мм, длину ствола 30 м, заряд свыше 4 т, высоту лафета около 15 м. Для обслуживания пушки на железнодорожных путях стояли составы специального назначения, платформы обслуживания, электропоезда, вагоны с боеприпасами.

В середине июня наши бомбардировщики, возможно самолёты Пе-2 Черноморского флота, нанесли по позиции этого сверхмощного орудия такой ощутимый удар, что пушка и все средства её обслуживания были срочно эвакуированы из Крыма. Эта «Дора» успела выстрелить по укреплениям Севастополя своими бетонобойными снарядами не более десяти раз. Однако для осады города-героя немцы продолжали использовать 615-мм мортиры «Карл» и другие мощные орудия.

Для улучшения наведения на цели и управления полётами «Армады» была нужна радиосвязь. Поэтому в полк было доставлено в ящиках пять комплектов радиостанций РСР-1, которые мне пришлось устанавливать на самолёты. Это была работа радиоспециалиста, которая, видимо, предусматривалась моей службой в этом полку.

Радиостанции были средневолновыми, с выпускными в полёте антеннами, с большим количеством соединительных кабелей и электропитанием от ветровых генераторов. Существенного влияния на боевую работу «Армады» эти радиостанции не оказали по многим причинам. Например, дооборудованные самолёты, как и многие другие, были сбиты над целью в основном немецкими истребителями.

До конца июня продолжались ночные полёты на цели, расположенные в районах Мекензиевых гор и Северной бухты Севастополя.

В начале июля 1942 года противник прорвал последнюю линию обороны и ворвался в город. Полёты по оказанию помощи защитникам Севастополя были прекращены.

«Армада» при защите города-героя потеряла почти все свои воздушные корабли и мужественных, преданных Родине лётчиков. Эти потери невосполнимы. Вечная слава нашим героям!

Странно, но боевые заслуги нашего полка не упомянуты в официальных справочниках и в военной литературе, а личный состав полка не удостоен медалей «За оборону Севастополя».

Теперь основные цели находились южнее Ростова, где немецкое командование сосредоточило войска для захвата Кавказа. Оставшиеся в строю лётные экипажи бомбили скопление войск на переправах и сами переправы на реках Кагольник и Ея.

После того как Севастополь был захвачен противником, связь с крымским подпольем, партизанами и агентурой была либо затруднена, либо прекратилась совсем. Для возобновления связи с Крымом к нам на аэродром приехала радиостанция 11АК. Так как из училища я был выпущен начальником такой радиостанции, и кто-то рассчитывал на мои технические знания, то меня включили в состав экипажа этой радиостанции.

Мы располагали рабочими частотами и позывными, а также зашифрованными радиограммами, необходимыми для передачи адресатам. Сменяясь через каждые два часа, мы безуспешно искали с помощью сверхрегенеративного приёмника РКУ-5 наши позывные в эфире. Периодически запускали в работу передатчик и просили выйти на связь всех, кто нас слышит. Так продолжалось шесть дней и ночей, однако связь установить не удалось.

Это могло быть и в случае полной ликвидации наших адресатов карательными органами противника, которых было в Крыму больше чем достаточно. (Только татарских полицейских батальонов официально насчитывалось не менее десяти.)

Мы переживали и грешили на малую мощность излучения нашей радиостанции.

Для повышения мощности экспериментировали с антенной – искали оптимальное значение сопротивления излучения и старались получить максимальный антенный ток.

При налаживании связи я убедился, что моих знаний недостаточно для понимания всех процессов радиоизлучения, и я впервые почувствовал желание совершенствовать свои знания в области радиотехники. Неудачное дежурство на радиостанции оказалось для меня судьбоносным – я определился в своей профессии.

Наземные службы аэродрома Плавнинский и технический состав полка работали спокойно и обеспечивали без помех подготовку самолётов к ночным полётам, пока ночной немецкий разведчик не заметил свет посадочного прожектора, который очень кратковременно освещал посадочную полосу: с момента снижения до момента приземления самолёта. Уже на следующую ночь прилетел бомбардировщик «Юнкерс-88» и сбросил полный боекомплект бомб (свыше 1000 кг) на наш аэродром.

Это было так. Была тихая южная ночь. Один из кораблей «Армады» вернулся из боевого полёта, помигал бортовыми огнями и пошёл на посадку. Был включён прожектор, который своим мощным лучом освещал посадочную полосу, некоторые дома хутора Плавнинский и отдельные капониры. Как только шасси самолёта коснулись земли, прожектор был выключен. Заруливание на стоянку производилось с использованием ручного фонарика.

Наступила тишина, изредка нарушаемая голосами людей на ночном старте. В этой спокойной ночной тишине со стороны Новороссийска послышался характерный звук моторов немецкого бомбардировщика: «везу, везу, везу, везу». В тот момент по естественным надобностям я был в стороне от старта, в котловане, где брали землю для строительства капониров, а луч прожектора не освещал это укромное место. Для полного выполнения ритуала мне пришлось снять вместе с револьвером поясной ремень и положить его на край котлована. Завершив свои дела, я уже собирался взять ремень и вылезать из котлована, как услыхал очень знакомый свист бомб. Инстинктивно бросился на землю. Первые взрывы бомб были в нескольких метрах от котлована.

Большинство бомб взорвалось в стороне от взлётно-посадочной полосы, но некоторые попали в стоянку спецавтомобилей, пострадал расчёт зенитной батареи и орудия. Последние бомбы взорвались на хуторе. Осколки от ближайшей ко мне бомбы повредили кобуру и ремень. Я их нашёл с трудом в нескольких метрах от прежнего расположения при свете горящего бензозаправщика.

Мне на войне уже не в первый раз сопутствовало счастье. На этот раз я оказался в нужном месте в то самое время, когда рядом была смертельная опасность. От ночной бомбёжки погибло более десяти человек, значительно больше увезли в госпитали и больницы с осколочными ранениями. Среди раненых были и местные жители. В их числе была молодая казачка, впервые пригласившая меня в постель женщины. Осколки от бомб повредили два наших самолёта, стоящие в капонирах на ремонте. Сама посадочная полоса и прожектор не были повреждены, и поэтому самолёты, возвращавшиеся с полётов, приземлялись и заруливали на стоянки, как обычно.

После ночной бомбёжки поступила команда: рыть новые щели и укреплять старые, а также не допускать на ночной старт лишних людей. Команда была очень своевременной, так как уже через два дня на аэродром был совершён второй налёт немецкой авиации.

Полевой аэродром возле хутора Плавнинского вместе со всеми службами и охранением дремал, ожидая рассвета. Ночные полёты закончились. Экипажи вернулись с полётов, сбросив на этот раз бомбы на скопление немецкой техники на кубанских дорогах.

Последний самолёт зарулил на стоянку ещё в полной темноте и после команд техника звена «под хвост» и «на хвост» стоял в капонире. Большинство лётного и технического состава полка в эту тёплую ночь устроилось на отдых под самолётами на ватных, стёганых моторных чехлах или на брезентах. Была ночная тишина, которая не нарушалась ни окриками часовых «Стой! Кто идёт?», ни другими аэродромными звуками. И когда со стороны ближайших плавней небосвод начал светать, то с другой стороны послышался звук приближающегося самолёта. Звук от моторов был настолько привычным, что он не вызвал особого внимания или настороженности и, следовательно, не предвещал никакой неожиданности или опасности.

Оказалось всё иначе. Немецкий бомбардировщик «Мессершмитт-110», не меняя курса и режима полёта, очень удачно сбросил серию бомб, которые накрыли землянки, окопы и орудия зенитчиков. Досталось и самолётам, хотя они стояли в капонирах. Развернувшись, уже в первых лучах солнца, бомбардировщик сбросил несколько бомб на другую зенитную батарею, которая открыла запоздалую стрельбу. Её снаряды взрывались не около вражеского самолёта, а над нашими головами. Осколки от этих снарядов со свистом врезались в мягкую, рыхлую землю, чётко фиксируя место падения пыльными фонтанчиками.

После разрыва бомб стрельба зениток полностью прекратилась. Горело два самолёта и какая-то автомашина. Всюду копошились и бегали люди. Слышались крики раненых, запоздалые команды и громкие ругательства. От самолётов оттаскивали бомбы и ёмкости с зажигательной смесью КС. Громкий звук моторов самолёта, приближающегося на бреющем полёте, на этот раз насторожил разбуженный и перепуганный аэродром. Это был второй немецкий самолёт Me-110, который из пушек окончательно подавил боеспособность зенитчиков, а также увеличил неразбериху и панику на наших стоянках.

Рядом загорелся самолёт Пе-2 морских ВВС. Горели автомашины и самолёты. Вновь появился первый бомбардировщик. Не встречая должного отпора, оба немецких самолёта летали по кругу и стреляли по стоянкам и всему тому, что в это время двигалось или шевелилось на аэродроме. И каждому казалось, что стреляют именно в него, что самое опасное место именно там, где ты находишься, и что нужно искать более надёжное укрытие от пуль немецких стервятников.

На стоянках люди метались в поисках безопасного места, хотя все хорошо знали расположение и щелей и траншей. Пытаясь найти более безопасное место, две фигуры бросились к колодцу с широким бетонным венцом, наполненному холодной прозрачной водой, которой пользовались для приготовления пищи в технической столовой. Воентехник второго ранга Петров в одном исподнем белье, контрастно выделяющем его фигуру на сером фоне земли, первым перескочил венец колодца и плюхнулся в воду. Старший сержант Кравченко передвигался по периметру венца синхронно с разворотами немецких самолётов, то на четвереньках, то по-пластунски.

Для меня ближайшим укрытием оказалась глубокая яма, вырытая около технической столовой, в которую сбрасывались кухонные отходы. А так как я в этот день был дежурным по столовой, то без раздумий прыгнул в яму и плюхнулся на что-то мокрое, мягкое и щетинистое. Как выяснилось потом, это была телячья шкура, на которой мне пришлось пролежать всё время штурмовки аэродрома.

После нескольких кругов над аэродромом, израсходовав боекомплект, самолёты улетели в сторону Краснодара. На наших глазах они сделали всё, что могли, только не помахали нам крыльями. Говорили, что эта же пара асов успешно штурмовала аэродром станицы Крымской, где были сосредоточены бомбардировщики Пе-2 ВВС моряков. В нашем полку были раненые, а в «Армаде» осталось три самолёта.

Учитывая полную незащищённость аэродрома с воздуха, было принято нужное решение: перебазироваться в защищённое от налётов немецких самолётов место. В тот же день остатки полка перебазировались в станицу Славянскую. Там самолёты стояли под фруктовыми деревьями, хорошо замаскированными, а ночью три-четыре раза вылетали на боевое задание.

Казалось, этот день не предвещал ничего необычного. Немецкие войска продолжали наступление на Кавказ и уже подходили к Краснодару. От передовых подразделений противника нас отделяла только мутная река Кубань.

Как я упоминал раньше, кроме добрых товарищей, в эскадрилье был человек, который, по неизвестным мне причинам, относился ко мне очень недоброжелательно. Этим человеком был механик по электрооборудованию сержант Мокшанцев. В тот день он наговорил мне гадостей больше обычного.

– Привет, короткошеее! – Так он съязвил по поводу моей шеи, которая действительно была короче его длинной шеи. Затем спросил: – Как работает твоя громкошипящая дюритовая радиосвязь?

Не получив ответа, продолжал:

– Я напишу особняку, что те радиостанции, которые ты впихивал в самолёты, демаскировали полёты и привели к гибели экипажей. Так что тебе скоро хана. Теперь понятно, почему гибли самолёты и кто пособник фашистов.

На его злые слова я разумного ответа найти не смог, однако не мог выдержать такого вранья и ехидства. Терпение моё лопнуло. Я вынул из кобуры револьвер, но затем его отбросил и, вооружённый ещё в Москве вторым разрядом по самбо, сблизился с противником. Схватка оказалась короткой. Схватив противника за руки, изменяя положение центра тяжести тела противника, я провёл подсечку. Мокшанцев устоял на ногах. Его левая нога в английском армейском ботинке и в русских обмотках оказалась рядом с моей правой. Тогда я удачно провёл приём – грузинский зацеп, и противник оказался на земле. Я, как учил Анатолий Аркадиевич Харлампиев, сразу перешёл на болевой приём локтевого сустава. И тут, вместо похлопывания рукой, как это принято у борцов, раздался такой вопль, что мгновенно сбежались люди.

После короткого разбирательства я был отправлен под арест на трое суток «за превышение силы». Капитан Оганесов отвёл меня в караульное помещение военной комендатуры, расположенной рядом с нашими стоянками.

В качестве гауптвахты для арестованных использовалась глубокая квадратная яма, на дне которой лежала охапка соломы. В этой яме глубиной около трёх метров мне предстояло провести трое суток. Однако была война, а на войне – как на войне. Не успели меня, арестованного, накормить солдатским обедом, как вся команда комендатуры уселась в автомашину и поехала подальше от наступающего противника. Я остался один без охраны в глубокой яме. Моё чрезвычайно сложное положение во многом оказалось похожим на пребывание Жилина и Костылина в такой же яме, но на сто лет раньше. Если в повести Л.Н. Толстого пленников спасает девушка Дина, то меня спас командир.

В яму была спущена лестница, и появился капитан Оганесов. Он приказал без промедления, бегом, залезть во вторую кабину самолёта штурмана полка.

В тесной кабине уже было два человека: механик самолёта и механик по вооружению. Однако я также разместился под турелью пулемёта. Такая поспешность была продиктована тем, что один самолёт «Армады» был обстрелян и сгорел уже на левом берегу реки Кубань, почти рядом со стоянками.

Немцы были рядом. Мы вылетали последними. Наш лётчик, штурман полка, имел четыре боевых ордена (воевал ещё в финскую кампанию) и лицо, всё покрытое шрамами от ожогов. Даже в жаркую погоду он надевал длинный кожаный реглан, застёгнутый на все крючки и пуговицы, а также перчатки и сапоги. Иногда под лётные очки закреплял специальную маску, сшитую из обезьяньих шкурок. Такая экипировка была необходима для полётов на самолётах Р-5, так как бензобак был расположен над кабинами экипажа и был главной причиной гибели самолёта и лётчиков.

Когда мы разместились в кабине, командир одобрительно улыбнулся и махнул вниз рукой, чтобы мы залезли глубже под турель пулемёта. Самолёт прямо из-под деревьев (жарделей) начал свой последний разбег и взлёт.

Летели на малой высоте, маскируясь пышной растительностью плавней и рельефом местности, а также огибая участки с открытой водой. Через полчаса спокойного полёта в слабой дымке показалось море, приближались Кавказские горы. Резкий разворот, крутое снижение, сильный толчок, и самолёт катится по неровной пашне.

Я успеваю заметить немецкие истребители, дорогу, по которой ехала автомашина, и кукурузное поле, на краю которого что-то сильно горело. Как потом выяснилось, в кукурузе догорал вместе с экипажем самолёт капитана Оганесова. Автомашина на просёлочной дороге круто развернулась и загорелась. Наш лётчик показал рукой назад, на землю, и что-то крикнул. Мы поняли – нужно прыгать. Меня подхватила неведомая сила и бросила под стабилизатор.

Механик самолёта, как и я, оказались на мягкой земле. Лётчик самолёта «Мессершмитт-109» закончил атаку, и из верхнего бензобака нашего самолёта вырвалась струя горящего бензина. Командир и Володя Петров замешкались – капитан зачем-то снимал парашют, а Володя неудачно зацепился за турель пулемёта. За доли секунды командир покинул кабину и был уже на земле, когда бензобак разорвало, а огонь охватил весь самолёт. Володя же в этот момент только-только выпрыгивал из кабины.

Капитан спокойно, без суеты, снял с себя всё горящее: шлем, реглан, сапоги и затушил землёй перчатки. На Володе сильно горели брюки, гимнастёрка и волосы. Он катался по земле, но сбить или потушить огонь самостоятельно ему не удавалось. Перед вторым заходом немецких истребителей нам троим с помощью потухшего реглана и земли удалось сбить и погасить огонь на сержанте. Но он успел сделать своё зловещее дело: волосы и ресницы полностью сгорели, голова покрылась красными пятнами и волдырями. Всё молодое, крепкое тело оказалось обожжённым.