Текст книги "TranSfer"

TranSfer
Вадим Пересветов

Дизайнер обложки Михаил Козьмин

Фотограф Светлана Пересветова

© Вадим Пересветов, 2024

© Михаил Козьмин, дизайн обложки, 2024

© Светлана Пересветова, фотографии, 2024

ISBN 978-5-0064-6030-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кривыми дорогами

Было бы неправильным не сказать несколько слов о том, что благосклонному читателю предоставил автор в этом сборнике под названием TranSfer, куда вошли самые разные рассказы, эссе, репортажи, миниатюры и одно интервью («Ришад Шафи соединяет континенты»), которое сейчас уже невозможно найти даже на просторах интернета, а его хотелось бы зафиксировать еще раз и навсегда.

Некоторые рассказы и эссе написаны значительно позже, нежели происходившие в них события. Причина проста, как здравствуй: до них просто не доходили руки! Двадцать с лишним лет я рубился в печатной журналистике и за это время успел штатно поработать в пяти изданиях, а еще с 55 просто посотрудничать и опубликовать в них более 500 статей. Такая вот бывшая всегда мне чуждой математика с цифрой 5. И стоит ли говорить, что этот газетный и журнальный поток съел меня без остатка и все повествования для «города и мира» были отложены на потом.

Но затем я снова отвлекался на написание сценариев для художественных и документальных фильмов и на работу в качестве советника экс-председателя Гостелерадио СССР Леонида Петровича Кравченко, на профессорство в институте, и дипломы, и курсовые студентов, о которые можно запросто затупиться окончательно и бесповоротно, на собственные книги о журналистике и на другие свои книги, причисленные издателями к современной прозе.

Трудно было вспоминать все, что было двадцать-тридцать и более лет назад («Запорожская жесть», «А где тут SONY DADC?», «Рядом с Арафатом», «Испанская грусть»). Один мой приятель, прочтя рассказы, которые я по мере их написания выкладывал в сеть, сказал, что у меня очень интересно устроена память; потому что лично для него воспоминания такого срока давности похожи на ламповый телевизор, то есть помнит он их смутно и только в общих чертах. Если использовать его сравнение, то я бы про себя еще добавил, что на ламповый телевизор с линзой, хотя сам такого уже не застал. Конечно, если бы все было сделано вовремя, то многие события были бы описаны более красочно и эмоционально, в них было бы больше деталей, – но главное в том, что мне все-таки удалось вспомнить все эти истории и людей, которые принимали в них участие. Почти все они с настоящими именами и фамилиями, и уже по этой причине мои рассказы можно назвать документальными. Многие люди живы, а значит… не дадут соврать, хотя мне можно верить на слово, ибо я всегда считал, что любая ложь о себе самом абсолютно непродуктивна.

Часть рассказов и репортажей посвящена различным поездкам. Но далеко не все города и страны, в которых я побывал и не по одному разу, попали в мои хроники. Да я и не ставил целью описать все, что с трудом поддается даже перечислению.

Безусловное влияние на меня оказал Адриан Энтони Гилл, золотое перо британской журналистики, колумнист Sunday Times и The Guardian, самый язвительный, наблюдательный и гомерически смешной литератор англо-саксонского мира, чьей книге «На все четыре стороны» я посвятил небольшую рецензию, представленную в этом сборнике. А супруга и вовсе сказала, что у меня с ним одинаковая манера письма и такая же писательская наглость. Но Гилл пишет при помощи кокаина, а я даже не знаю, как он пахнет. Поэтому мое письмо честное во всех отношениях.

Еще в сборнике есть рецензия на книгу Александра Сладкова «Обратная сторона войны», но это лишь крохотная дань уважения военным корреспондентам, работой которых я всегда восхищался и жалел, что в моей жизни не случилось такого опыта и я вовремя не написал свой отзыв на другую книгу на эту тему – «Rыжий» корифея военной журналистики Владимира Снегирева, которую надо просто взять и прочесть.

Отдельным текстом представлена преамбула к книге фотографий Сергея Щербакова, с которым мы много работали над разными проектами, и это небольшой срез моего видения фотографии, которую я очень люблю, и своеобразная память о том, что именно я и никто другой был прародителем журнала Foto&Video, предложив и обосновав идею его издания взамен проекта под названием «Хай Энд Компоненты».

Тексты о музыке – «Анатолий Крупнов: „Я ожидал большего“» и «Обратная сторона ветра. Анатолий Крупнов 3LP» – это попытка сделать их доступными читателям, интересующимся рок-музыкой в общем и творчеством группы «Черный Обелиск» в частности, потому что тройной коллекционный винил, где они опубликованы, являет собой настоящий раритетище, а цена пластинок на «Мешке» переваливает за 16 тысяч рублей. Да что говорить, из-за жлобства издателей их нет даже у меня! Хотя писал я их бесплатно, что называется, по дружбе и во имя светлой памяти неординарного человека и музыканта. А вот покупать эти пластинки за собственные деньги – это уже слишком!

Несколько рассказов («Камни», «Пирет», «На пляже» и «Дыня») – это фрагменты из книги «Телеграммы из детства», которые могут существовать как самостоятельные произведения, и мне просто захотелось их повторить. Синопсис «Мне.ru» бытует в этом сборнике как знак сожаления о том, что по книге не сняли фильм, и напоминание о том, что полностью книга доступна на других площадках, в числе которых «Литрес» и Ridero, где существует ее аудиоверсия с голосом автора и музыкой его друзей – музыкантов культовых московских рок-групп «Мартин» и «СС 20».

И, конечно, есть кое-что на злобу дня. Это рассказ «Хозяин двора», где главный герой и его родители даже не подозревают о существовании оного, и, что называется, слава богу!

Приятного вам чтения, мои дорогие знакомые и незнакомые читатели! Буду благодарен за отзывы и любую обратную связь.

Искренне Ваш,

Вадим ПЕРЕСВЕТОВ

Испанская грусть

Был такой период в моей жизни, когда удавалось если не все, то очень многое. Разного рода идеи буквально кишели в моей голове, но они так бы и остались всего лишь идеями, если бы я не сотрудничал с издательством Elita Publisher. Целое семейство журналов «Мир и Дом» («Мир и Дом City», «Мир и Дом Residence», «Мир и Дом Business», «Мир и Дом International», «Мир и Дом Санкт-Петербург», «Мир и Дом Сочи») являло собой глянец отменного качества, в котором работали журналисты и фотографы со стажем, благодаря чему он наполнялся весомым содержанием и красочными иллюстрациями. Солидный тираж и места распространения, включая правительство РФ, Государственную думу и администрацию президента, вызывали уважение конкурентов и позволяли держать высокие расценки на рекламу, что вовсе не смущало стоявших в очереди рекламодателей.

То есть под рекламу можно было спланировать высокобюджетный проект. Поэтому, когда я начал серию испанских репортажей, то летал в эту замечательную страну дорогими авиалиниями Iberia, останавливался в самых лучших гостиницах, в которых в свое время бывали Аристотель Онассис и Жаклин Кеннеди. У меня были отличные сопровождающие, а еще испанцы всегда оставляли мне в аэропорту машину, которой я не пользовался.

Смысл ехать в командировку, чтобы отвлекаться на изучение маршрута (навигаторы тогда были еще не сильно распространены) и скромно сидеть за столом без аперитива и вина. Хотя для водителя со стажем более двух лет допустимое содержание алкоголя в крови составляет 0,5 промилле: то есть за руль в Испании можно садиться через час после 0,6 литра пива или 0,35 литра вина. Но за обедом все начинается с крепкой анисовой, и только потом подают красное или белое… А за превышение нормы, равно как и за отказ дунуть в трубку, придется заплатить 500 евро. В итоге у меня всегда была машина, но только с водителем, а за обедом моя любимая самбука или ликер из плодов рожкового дерева.

От поездки к поездке доверие департамента по туризму к изданию росло. Мы делали отличные материалы, испанцы показывали свою большую и разнообразную страну с богатейшей культурой и историей. И не только ее континентальную часть. Поэтому помимо Андалузии и Каталонии еще удалось побывать на двух островах Канарского архипелага – Тенерифе и Лансароте.

А однажды мы с фотографом издания Павлом Харитоновым оказались на Майорке, и с собой у нас было письмо следующего содержания:

«Всем, кого это может касаться!

Сеньоры Павел Харитонов и Вадим Пересветов – журналисты российского издания «Мир и Дом Residence» – будут находиться на острове Майорка с 6 по 10 марта c целью подготовки репортажа о городе Пальма-де-Майорка и об острове Майорка, публикация которого запланирована в июньском номере 2007 года.

Мы так сильно молимся за публичное и частное признание, которое облегчило бы их работу, а также за интерес, который вызовет их работа к туристическому направлению на Майорке.

Заранее благодарим за ваше благосклонное сотрудничество и пользуемся случаем поблагодарить вас, даже если вы их только поприветствуете.

Генеральный директор «ИБАТУР»,

Раймондо Алабем».

Да простят мне читатели мой «французский», но первая и последующие реакции на эту бумагу были у меня: «Бля, пиз. дец, ваще!», потому что я никогда не видел ничего подобного за двадцать лет своей журналистской деятельности, какой бы важности работу я ни выполнял.

Первым испанским проектом стал 100-летний юбилей Сальвадора Дали, к которому я начал готовиться заранее, так как издательский цикл журнала занимал целых четыре месяца, а мне было нужно, чтобы материал появился конкретно в майском номере 2004 года и я успел бы сработать даже быстрее родного телевидения. Поэтому переговоры с департаментом по туризму посольства Испании я начал задолго до этого события.

Идея сделать материал о Дали была принята на ура. Испанцы с большим пиететом относятся к собственной культуре, давно сделали из нее источник дохода, поэтому мне и фотографу Сергею Бабенко, которого я пригласил с собой поработать на этот раз и с которым мы до этого много работали в Москве и пару раз на Мальте, был включен зеленый свет. Мы вылетели в Барселону и, проигнорировав ожидавший нас в аэропорту Opel Vectra, решили доехать до Фигераса на электричке, где тут же открыли четвертинку виски для лучшего восприятия окружающей среды и девушки напротив, которая постоянно и со вкусом грызла собственные ногти.

Небольшой городок Фигерас в каталонской провинции Жирона – это родина Сальвадора Дали. Самый эпатажный, самый скандальный художник всех времен и народов появился на свет в этом сонном местечке 11 мая 1904 года на улице Нарсисо Монтуреоля в доме №20, где и провел первые десять лет жизни. В шесть лет Дали мечтал стать кухаркой женского пола, в десять Наполеоном II, а все последующие годы исполнял роль «просто гения», как он себя называл, оставив вопрос о своей гениальности и сумасшествии в разряде полемики для интеллектуалов.

Главное в Фигерасе – это Музей Сальвадора Дали. Среди испанских сокровищ музей-театр уступает по посещаемости только прославленному Прадо и частной коллекции Тиссена в Мадриде, а также филиалу музея Соломона Гуггенхайма в баскском городе Бильбао. «Фигерас без Дали так и остался бы заштатным городишкой, единственной ценностью которого были бы еженедельные базары. Благодаря Дали и подаренному им музею-театру он приобрел международный статус». Так писала старейшая испанская газета La Vanguardia. Сам же Дали говорил, что он дал городу Хлеб, треугольный символ которого украсил стены розового дома. Идея музея, открытого 28 сентября 1974 года, зародилась у художника еще в 1960 году с подсказки его друга – фотографа Мели, и вплоть до его открытия Дали был полностью отдан воплощению этого проекта в жизнь. Музей создавался на развалинах городского театра, в котором прошла первая выставка художника, когда ему было 14 лет, и сгоревшего во время гражданской войны 1939 года, поэтому зданию понадобилась основательная реконструкция, в результате которой вместо потолка появился куполообразный витраж, собранный из 2160 разноцветных треугольных стекол. А на фасадах здания появились фигуры обнаженных женщин и гигантские муляжи куриных яиц, каждое высотой 2,8 и шириной 1,8 метра. У входа в музей Дали распорядился посадить большую оливу и воздвигнуть две статуи каталонских философов: Рамона Льюля и Франсиско Пуйоля. Еще одна скульптура увековечила память кумира Дали – художника Эрнеста Мейсонье. Жители Фигераса с любопытством наблюдали, как с помощью молодого каталонского архитектора Переса Пиньеро росло необычное сооружение, которое специалисты впоследствии назовут «памятником сюрреалистической архитектуры».

За разрешением пришлось обращаться к самому Франко. Генерал без особого восторга относился к «странному» искусству странного каталонца, тем не менее каудильо принял живописца и дал добро, публично заявив, что «Испания должна иметь музей Дали, чтобы восславить „самого великого здравствующего испанского художника“», тем самым уязвив другого великого испанца Пабло Пикассо, который не скрывал своего враждебного отношения к генералу. Тот платил автору «Герники» взаимностью.

Внутри Музей-театр Дали – это внушительное помещение с многочисленными переходами и внутренними двориками. Под куполом система галерей буквально сливается, сплетая световые дорожки, а внутри темные, разные по размеру комнаты образуют лабиринт, в котором не сложно заблудиться. В самом центре, на том месте, где была театральная сцена, выставлен портрет Галы «Леда с лебедем». Здесь же в музее еще один ее знаменитый портрет с обнаженной грудью «Галарина» и другие значимые работы художника в стиле сюрреализма: «Автопортрет с ветчиной», «Тристан и Изольда», «Портрет Пикассо», «Великий Мастурбатор», «Признак сексапильности». И тут же «Корзинка с хлебом», «Девушка у окна», «Вид девушки со спины», «Портрет отца» – картины, сделавшие бы честь любому художнику-реалисту.

С отцом он поссорится окончательно и бесповоротно после своей скандальной выходки, когда всего через каких-то восемь лет после смерти Фелипы Доменеч, ставшей потрясением для 16-летнего Дали, он напишет на своей картине: «Иногда я с наслаждением плюю на портрет моей матери…» А ведь он поклялся, что воскресит ее в луче собственной славы. Позднее Дали уверял, что не имел намерений оскорбить память доньи Фелипы, что он просто писал под диктовку своего подсознания, которое иногда во снах говорит нам, как мы мучаем близких людей. Дон Сальвадор проклял своего сына и вышвырнул его из дома. Он считал, что во многом виновата Гала, снабжавшая Дали деньгами и наркотиками.

Музей вместил в себя большую частную коллекцию Гала-Дали, «плачущий Кадиллак» – автомобиль художника, на котором он тайно перевозил свою уже умершую жену и музу Галу из Порт-Льигата к месту ее захоронения в Пуболь. (По закону, принятому в 1940-х годах во время эпидемии чумы, тела умерших запрещалось перевозить без разрешения местных властей. Покойную завернули в одеяло и посадили, как живую, на заднее сиденье автомобиля, рядом с сестрой милосердия. За рулем был верный помощник и слуга Артуро Каминадо.) Дали сильно рисковал, поэтому договорились: если машину остановит полиция, они скажут, что Гала умерла по дороге в клинику. Через час с небольшим они добрались до Пера, где находится еще одно знаковое место для Дали и Галы – замок Гала в Пуболе и где уже все было готово к погребению. Дали выполнил последнюю волю Галы, и, пожалуй, это был его единственный по-настоящему мужской поступок.

Возле кадиллака всегда толпа. Если бросить в специальное отверстие монетку в пять песет, из машины брызнут капли дождя, символизирующие слезы художника.

Алтарь из ликерных бутылок, диван в виде алых губ легендарной американской актрисы и певицы Мей Вест, биде из борделя «Ле Шабоне», который якобы посещал английский король Эдуард VII, сюрреалистические скульптуры, наброски – все подчеркивает эксцентричность художника, который похоронен прямо здесь, в башне Галатея, в которой Дали прожил свои последние годы. К старости жизнь художника становилась все мрачнее и мрачнее. Он хотел, но не мог писать – страшно дрожала правая рука. По ночам Дали боялся спать. Медсестра Эльда Феррер вспоминает: он с трудом говорил, постоянно рыдал и часами издавал животные звуки. В своих галлюцинациях Дали воображал себя улиткой. «За два года я услышала только одну внятную фразу: „Мой друг Лорка“».

Нетрадиционная сексуальная ориентация поэта Федерико Гарсиа Лорки, с которым Дали познакомился в мадридской Резиденции студентов, передовом студенческом городке Испании, была хорошо известна окружающим, поэтому дружбу поэта и художника трактовали как однозначный роман. В мае 1926 года, после публикации «Оды к Сальвадору Дали», которая потрясла художника, Лорка пытался его соблазнить. Однако Дали был непреклонен. «Я был очень взволнован. И где-то в глубине души говорил себе, что он великий поэт и что я должен уступить ему немного божественного Дали» (Ян Гибсон «Жизнь Сальвадора Дали, полная стыда»). Но этого не случилось. Лорка говорил, что они с Дали «духовные близнецы». «Вот вам доказательства, – говорил поэт в одном из интервью после встречи с Дали в Барселоне осенью 1935 года, – мы не виделись семь лет, но наши мнения обо всем совпадают, будто мы и не прекращали разговора. Дали – гений, гений».

Это была их последняя встреча. Узнав о казни Лорки, Дали долго не мог поверить этому. А потом воскликнул «Оле!» – так испанцы на корриде выражают свое восхищение пасом тореадора… До самой смерти Лорка оставался для Дали главным человеком в его жизни после Галы.

Дали умер 23 января 1989 года, держа за руку Артуро Каминаду, который почти 40 лет работал у художника и считал его и Галу своей семьей. В завещании Дали не оставил Артуро ни песеты. Каминада не мог этому поверить. Он умер меньше чем через два года и ни разу не давал интервью, хотя знал о частной жизни гения больше, чем кто бы то ни было. Молва приписала его смерть разбитому сердцу. Дали всю жизнь жил, предавая друзей и не умея прощать. Ему пели осанну и ненавидели, его жалели, проклинали, грозились убить. Но это было именно то, чего добивался он сам. Последнее желание Дали выполнено не было. Художник хотел быть похороненным с закрытым лицом, чтобы никто не видел его обезображенным старостью и болезнями. Но во время похорон на него смотрели 15 тысяч человек.

***

Отсутствие машины также спасло меня от соблазна ехать на ней из Фигераса в Кадакес, маленький городок на границе с Францией, где в 20-х годах жил Сальвадор Дали и куда в сентябре 1929 года приехал французский поэт Поль Элюар (настоящее имя Эжен Гриндель) со своей русской женой Еленой Гомберг-Дьяконовой, которую он прозвал Гала́ с традиционным для французского языка ударением на последний слог. Именно под этим именем ее узнает весь мир – Гала Дали (дома в России ее просто называли Галочкой).

Первая же встреча 25-летнего Сальвадора с 36-летней Галой была как удар молнии. Дали мгновенно и страстно влюбился в нее. И она, пораженная молодым художником, не раздумывая осталась в Кадакесе вместе с дочерью Сесиль.

Разразился жуткий скандал. В то время в Каталонии гулять с француженкой значило гулять с проституткой. Самой же французской богеме был хорошо известен любовный треугольник Элюар – Гала – Макс Эрнст – художник, у которого она была натурщицей и с которым они устраивали совместные оргии. Сексуальный аппетит жены Элюара граничил с нимфоманством. После оргий втроем Гала открыто сожалела, что «некоторые анатомические особенности» не позволили ей заниматься любовью одновременно с двумя партнерами.

Отец Сальвадора в гневе отказал ему во всякой поддержке. Почти сразу он изменил свое завещание в пользу дочери Анны-Марии, которая тоже отнеслась к Гале враждебно. Не поняли и не одобрили поступка Дали и его друзья Пабло Пикассо и Луис Бунюэль. Его не приняли чуть ли не все жители Кадакеса. И тогда Дали и Гала решили уединиться в Порт-Льигате.

В то время это была заброшенная бухточка, одно из самых пустынных мест на каталонском побережье Коста-Брава. Вдова рыбака уступила им свою хибарку с удобствами во дворе. Именно из этой запущенной дощатой лачуги, едва защищавшей ее обитателей от сильных ветров, и вырос дом, который со временем станет еще одним музеем.

Сначала хибарка была капитально отремонтирована, потом в течение многих лет перестраивалась по собственному проекту художника, который каким-то немыслимым образом объединял все новые строения. «Наш дом рос, как некая биологическая структура, размножаясь клеточным почкованием», – скажет потом Дали.

В итоге дом в Порт-Льигате внешне уподобился мавританскому жилищу, напоминающему крепость под черепичной крышей над простым белым фасадом почти без дверей и окон, окруженный разросшимся садом. Комнаты на разных уровнях, соединенные между собой узкими лестницами и коридорами, здесь, как и в Театре-музее Дали, образуют любимый им лабиринт. Все просто, основательно и добротно: стены выбелены известью, полы выложены терракотовой плиткой. В прихожей деревянные стулья, старый сундук, чучело канадского медведя, служащее подставкой для тростей и зонтов. Две белые гостиные почти без мебели. В столовой – прямоугольный дубовый стол, украшенный двумя железными светильниками, за которым супруги обедали, когда на улице было холодно, сидя на деревянной скамейке. Отсюда несколько ступенек вверх и пара поворотов ведут в необыкновенную комнату с каменными сиденьями вдоль стен, которую Дали окрестил «Яйцом Гала». Комната действительно имеет яйцевидную форму. Ее единственное украшение – огромный круглый белый камин, опоясанный кирпичным фризом. Расположенное на его фронтоне круглое зеркало дает искаженное изображение овального пространства. Пустынный интерьер немного скрашен подушками из индийского шелка и русским самоваром.

Рядом с «Яйцом Гала» – библиотека Дали, картинная галерея, вместившая работы художника, созданные в Порт-Льигате, коллекция безделушек, которые собирал хозяин дома. На самом верху лабиринта – спальня. Она подвешена, как антресоль, и смотрит в море, отражаясь в зеркалах. Это единственное место, которое выбивается из нарочито простой, даже аскетичной обстановки дома. Две огромные, поставленные рядом, отделанные золотом кровати под голубым шелковым балдахином с розовой вышивкой придают спальне царственный вид.

Чтобы всё это увидеть, пришлось немного поволноваться. Мы с Бабенко взяли билеты на рейсовый автобус и по привычке уселись на задние сиденья, чтобы никто не пыхтел в затылок и можно было спокойно смотреть по сторонам и вперед. Но когда автобус стал подниматься по крутому серпантину, мы поняли, что это ошибка. В некоторых местах он без всякого преувеличения подъезжал к самой кромке горы, и мы своими пятыми точками буквально зависали над бездной, и по сторонам лучше было не смотреть. Да и что там увидишь кроме упавших вниз автомобилей и ржавых автобусных остовов! «Наверное, я трус, – подумал я, – но хорошо, что не за рулем. Подняться я, может быть, еще как-нибудь и смог, а вот спуститься, наверное, уже нет».

– Нет, не трус, – сказала мне после поездки девушка Анна из посольства Испании. – Когда я поехала на машине в Кадакес, я тоже не представляла себе весь этот ужас. Смотрела вниз и думала: это они когда упали – только что или немногим раньше?

«Парадокс, – подумал я, – в Кадакесе очень дорогая недвижимость, добраться до которой целая проблема. Лишний раз из дома лучше не выезжать. А если на горы спускается туман, а если непогода, а человеку в больницу, рожать или что-то еще очень срочное, то без вертолета точно не обойтись».

Когда мы прибыли на место, то на прощание пожали больше похожим на альпинистов водителям автобуса руки и поблагодарили их за подвиг. Те усмехнулись, поправив темные очки на загорелых лицах, и сказали, что они этот подвиг совершают по три раза на дню и за относительно небольшие деньги, можно сказать, из любви к искусству.

А еще один раз в году на Кадакес с Пиренеев налетает Трамонтана – жуткий северный ветер, развивающий скорость до 130 км/час, переворачивающий машины, вырывающий с корнем кусты и деревья и вгоняющий жителей долины Эмпорда в тяжелую депрессию. Его так и называют – «черный ветер долины Эмпорда». Все, кто жил в Кадакесе, были с детства «тронуты» этим ветром, что объясняет самоубийство деда Дали по имени Гал, который прыгнул вниз головой с балкона своей собственной квартиры (факт самоубийства тщательно скрыли от семьи). Так что песня Юлии Чичериной «ту-лу-ла, ту-лу-ла, ту-лу-ла, в голову мою надуло ла-ла-ла» имеет конкретный смысл. Сумасшествие деда отчасти передалось и Сальвадору.

Когда мы приехали, трамонтана дул уже достаточно сильно, и мне пришлось держать Сергея за пояс, чтобы тот смог снимать окружающие пейзажи. Мимо, как в пустынном мираже, проплывали местные жители на мопедах. На лицах были черные повязки под самый нос.

– Что за маскарад! – воскликнул я, увидев этих ниндзя. – Зачем на рот-то натягивать?

– Рот откроют – назад поедут, – невозмутимо ответил Бабенко и продолжил снимать.

***

С Сергеем мне было комфортно сразу по нескольким причинам. Во-первых, он был отличный фотограф, имевший острый глаз, пытливый ум и открытое сердце. Во-вторых, в то время мы вместе смотрели на мир одинаковыми глазами. И, в-третьих, он был очень энергичным. К тому же Сергей говорил по-английски, чего нельзя было сказать обо мне, потому что на вечернем факультете иняза им. Мориса Тореза, на котором я учился, английский был факультативно и мне, с семи лет заточенному на французский язык, не хотелось забивать свою матрицу еще одним объемом знаний; я откровенно считал, что английский, равно как и любой другой язык, будет для меня лишним. К тому же английский всегда был третьей парой, а это, учитывая рабочий день, перемещения на транспорте и другие занятия, было уже утомительным. Поэтому на английском, на который ходили только я и моя приятельница с немецкого отделения Ирина Шелякова, мы откровенно валяли дурака, а потом и вовсе заменили его изучение на посиделки с нашей молодой преподавательницей за бутылкой вина.

Впрочем, Сергей не раз отмечал, что его английский, который некогда катил во время его работы в Афганистане, в Каталонии мало кто понимает и со мной охотнее разговаривают на французском, иногда даже пытаясь перейти на каталанский или окситанский. Такая же фигня была и на Мальте, где английский – второй после мальтийского государственный язык – понимали только на главном острове со столицей Валетта, а вот на Гозо уже надо было сыскать человека, способного разговаривать на этом языке, и там куда охотнее реагировали на итальянский: сказывалась близость Сицилии. Короче, в моем случае английский выглядел примерно следующим образом:

– I’m very sorry, I don’t speak English, I only speak Russian and French, I’m a journalist, text-money, text-money…

Если я произносил эту сентенцию кому-нибудь, кто обращался ко мне на языке Туманного Альбиона, Сергей обычно улыбался в бороду и добавлял:

– Russian tabloid.

В той поездке английский пригодился Сергею только один раз. Когда мы ехали в гостиничном лифте, английская бабушка, по которой соскучились все кладбища мира, кинув бесцеремонный взгляд на Сергея и его завитые мелким бесом, собранные в хвост до пояса волосы, тут же спросила:

– В каком номере живете?

Бабенко ответил, но сначала мы заржали так, что лифт чуть было не застрял между этажами.

***

– Ты как хочешь, а я все-таки искупаюсь, – сказал Сергей и, сложив аппаратуру в кофр, начал раздеваться.

– Февраль, однако, – ответил я, но тоже начал снимать с себя одежду.

Морская вода буквально обожгла наши тела. Мы несколько раз символически окунулись в знаковом месте, и выйдя на берег, открыли припасенную нами бутылку виски, банку помидоров в собственном соку, купленную в местном магазине, маслины и нарезанный тонкими ломтиками хамон. Обратная дорога показалась уже веселей.

Когда мы вернулись в Фигерас, то прежде чем пойти в гостиницу, решили немного посидеть под сенью олив и в блаженстве растянулись на лавках центральной площади, где по соседству с нами каталонцы играли в петанк, шахматы и неспешно пили вино. Через минуту на площади появился молодой парень и с выпученными глазами на французском спросил у нас, как проехать в Фигерас.

Мы рассмеялись и сказали, что вы и так находитесь в Фигерасе, и более того, на его центральной площади. Он сказал, что мы его то ли обманываем, то ли разыгрываем, но это не похоже на Фигерас, поэтому он поедет дальше в поисках этого прекрасного города.

– Смотри, не промажь мимо Барселоны, – посоветовал ему я, и мы пошли в ресторан гостиницы поужинать и снять стресс после поездки по Пиренеям. Когда мы уже сели за стол, в ресторан зашла пара французов. Он – неопрятный, с грязными, слипшимися от пота волосами, в мятом пиджаке и в каких-то изжеванных штанах. Она – в джинсах сорок четвертого размера, ковбойке и в казаках со скошенным каблуком. Как говорят у нас в России: «Сзади пионерка – спереди пенсионерка». И действительно, глядя на ее лицо, ее можно было запросто перепутать с шарпеем.

Официант сей секунд вышел на встречу, но был буквально отброшен назад короткой репликой:

– Слишком агрессивный прием!

Молодой симпатичный парень, судя по всему, из Латинской Америки, смутился, но быстро пришел в себя, предложил присесть и поинтересовался, что они будут пить.

Мужчина что-то произнес в ответ, затем засунул свой синий, как спелая слива, нос в бокал, понюхал, сделал большой глоток и покачал головой. Затем он проделал то же самое со второй и третьей бутылкой вина, которую официант открыл на его глазах и, похоже, начал теряться в обстоятельствах, когда француз, увидев, что я внимательно за ним наблюдаю, обратился ко мне:

– Вы хотите что-то спросить?

– Да, месье, у меня к вам всего лишь два вопроса: как давно вы мыли голову и на какой помойке вы нашли вашу одежду и вашу подругу?

Французы буквально вылетели из ресторана, а еще через минуту официант принес прозрачный чайник с хересом и торжественно поставил его нам на стол: «Подарок от заведения!»

– Вот она, польза французского языка, – сказал Бабенко и налил через тонкий носик по полкружки божественного напитка.

– Сильно не налегай, – ответил я, – а то у тебя еще свидание.

***

В Пуболь – третье знаковое место для Дали и Галы – мы уже не успевали. В Пуболь я приеду с женой и дочерью еще через несколько лет, а пока у нас не оставалось времени даже на Барселону. Но Бабенко, который до поездки произносил как мантру «Саграда Фамилия, Саграда Фамилия», все-таки уговорил меня оставить чемоданы в камере хранения на железнодорожном вокзале и рвануть на метро до одноименной станции, к тому самому месту, где другой испанский гений (без сомнений!) Антонио Гауди задумал воздвигнуть свое величайшее творение, нареченное Сальвадором Дали «громадиной сыра рокфор».