Текст книги "Главный враг Сталина. Как был убит Троцкий"

Немедленно после окончания процесса зарубежными коммунистическими партиями была развернута шумная кампания по дискредитации «троцкистских контрреволюционеров, прислужников гестапо». Через несколько дней после расстрела подсудимых «Правда» перепечатала статью Долорес Ибаррури, опубликованную в испанской коммунистической газете «Френте Рохо». «После процесса, – говорилось в статье, – …каждому рабочему и крестьянину, каждому борцу за дело свободы и прогресса стала совершенно ясной подлая роль, которую играли троцкисты в международном революционном движении… Перед лицом неоспоримых фактов и доказательств раскрыт подлинный смысл теории, за которой, прикрываясь ультрареволюционными фразами, прятались гниль, тщеславие и эгоизм ренегата Троцкого». Утверждая, что в любой стране цель троцкистов состоит в подрыве революции изнутри, Ибаррури заявляла, что «в результате процесса антисоветского троцкистского центра те люди, которые до сих пор, быть может, еще верили троцкистам, должны теперь признать правильность политики испанской компартии, которая не желает сотрудничать с троцкистами ни в одном коммунистическом органе»[110]110
  Пригвоздить троцкизм к позорному столбу // Правда. 1937. 8 февраля.


[Закрыть].

Оправдание процесса за рубежом осуществлялось также либеральными «друзьями СССР», в первую очередь Приттом, писавшим о юридической безупречности процесса. В начале марта в Осло прибыл присутствовавший на процессе известный датский писатель Андерсен-Нексе, который заявил, что не сомневается в правдивости показаний Пятакова о его встрече с Троцким.

Среди западных либералов пальма первенства в дезинформировании западной общественности принадлежала, бесспорно, Фейхтвангеру, еще до окончания суда выступившему в «Правде» со статьей «Первые впечатления об этом процессе». В ней он «с удовлетворением констатировал», что «процесс антисоветского троцкистского центра пролил свет на мотивы, заставившие подсудимых признать свою вину. Тем, кто честно стремится установить истину, облегчается таким образом возможность расценивать эти признания как улики». Понимая неубедительность такого объяснения для мирового общественного мнения, Фейхтвангер призывал на помощь «перо большого советского писателя», которое «только… может объяснить западноевропейским людям преступления и наказания подсудимых»[111]111
  Правда. 1937. 30 января.


[Закрыть].

В книге «Москва 1937» Фейхтвангер в противовес «сомневающимся», считавшим поведение подсудимых психологически необъяснимым, ссылался на мнение «советских граждан», дававших «очень простое» объяснение причин признаний обвиняемых: «На предварительном следствии они были настолько изобличены свидетельскими показаниями и документами, что отрицание было бы для них бесцельно». «Патетический характер признаний, писал далее Фейхтвангер, – должен быть в основном отнесен за счет перевода. Русская интонация трудно поддается передаче, русский язык в переводе звучит несколько странно, преувеличенно, как будто основным тоном его является превосходная степень»[112]112
  Фейхтвангер Л. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей. С. 102.


[Закрыть].

Эти лингвистические экскурсы Фейхтвангер сопровождал изложением своих «непосредственных впечатлений» от процесса, на котором он присутствовал все дни. Говоря о том, что многие люди, принадлежавшие ранее к друзьям Советского Союза, после первого московского процесса изменили свою позицию, Фейхтвангер писал: «И мне тоже… обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Мне казалось, что истерические признания обвиняемых добываются какими-то таинственными путями. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством. Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде… Если все это вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда»[113]113
  Фейхтвангер Л. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей. С. 91.


[Закрыть].

Фейхтвангер добавлял к этому, что суд являлся до некоторой степени партийным судом, на котором обвиняемые чувствовали себя еще связанными с партией; «поэтому неслучайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам характер дискуссии. Судьи, прокурор, обвиняемые – и это не только казалось – были связаны между собой узами общей цели. Они были подобны инженерам, испытывавшим совершенно новую сложную машину. Некоторые из них что-то в машине испортили, испортили не со злости, а просто потому, что своенравно хотели испробовать на ней свои теории по улучшению этой машины (так Фейхтвангер интерпретировал обвинения в терроре, шпионаже, вредительстве, пораженчестве и т. д.! – В. Р.). Их методы оказались неправильными, но эта машина не менее, чем другим, близка их сердцу, и потому они сообща с другими откровенно обсуждают свои ошибки. Их всех объединяет интерес к машине, любовь к ней. И это-то чувство и побуждает судей и обвиняемых так дружно сотрудничать друг с другом»[114]114
  Фейхтвангер Л. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей. С. 104–105.


[Закрыть].

Этот набор софизмов Фейхтвангер сопровождал повторением слов Сократа, который «по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал так: “То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно”»[115]115
  Фейхтвангер Л. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей. С. 103.


[Закрыть].

Софистика Фейхтвангера в немалой степени была вызвана «аргументами», которые он почерпнул от Сталина, уделившего несколько часов «искренней» беседе с ним. Писатель вспоминал, что он сказал Сталину «о дурном впечатлении, которое произвели за границей даже на людей, расположенных к СССР, слишком простые приемы в процессе Зиновьева. Сталин немного посмеялся над теми, кто, прежде чем согласится поверить в заговор, требует предъявления большого количества письменных документов; опытные заговорщики, заметил он, редко имеют привычку держать свои документы в открытом месте». Особенное же доверие Сталин вызвал у Фейхтвангера тем, что он говорил «с горечью и взволнованно» о своем дружеском отношении к Радеку, который, несмотря на это, изменил ему[116]116
  Фейхтвангер Л. Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей. С. 86.


[Закрыть].

Троцкий в Мексике

Вплоть до середины декабря 1936 года Троцкий находился в Норвегии в условиях строгой изоляции. 11 декабря он был вызван в качестве свидетеля на процесс фашистов, учинивших налет на его квартиру. Поскольку суд проявил интерес к политической деятельности Троцкого, он произнес четырехчасовую речь, которая заканчивалась словами: «Вряд ли на протяжении всей человеческой истории можно найти более грандиозный аппарат клеветы, чем тот, который приведен в движение против меня. Бюджет этой международной клеветы исчисляется миллионами в чистом золоте»[117]117
  Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 29.


[Закрыть]. Пока Троцкий оставался в Норвегии, эта речь, произнесенная на суде, проходившем за закрытыми дверьми, не была опубликована. Впоследствии Троцкий восстановил ее содержание по имевшемуся у него конспекту и включил ее в книгу «Преступления Сталина».

Примерно в то же время Троцкого посетил Трюгве Ли, которому заключенный напомнил слова доктора Штокмана, героя пьесы Ибсена «Враг народа»: «Мы еще посмотрим, настолько ли сильны низость и трусость, чтобы зажать свободному честному человеку рот!» Когда министр заявил, что его правительство сделало глупость, предоставив Троцкому политическое убежище, Троцкий сказал: «И эту глупость вы собираетесь исправить посредством преступления? Вы действуете в отношении меня [так], как Носке и Шейдеманы действовали в отношении Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Вы прокладываете дорогу фашизму. Если рабочие Испании и Франции не спасут вас, вы и ваши коллеги будете через несколько лет эмигрантами, подобно вашим предшественникам, германским социал-демократам»[118]118
  Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 53.


[Закрыть]. В 1940 году, перед бегством в Англию после вторжения в Норвегию германских войск, норвежский король напомнил Трюгве Ли о «проклятии Троцкого». В мемуарах о войне бывший председатель норвежского парламента Кут с горечью писал, что лидеры его партии в 1936 году проигнорировали слова Троцкого, считая его прогноз совершенно нереальным[119]119
  Дойчер И. Троцкий в изгнании. С. 385.


[Закрыть].

В середине декабря в Норвегию пришло сообщение о предоставлении мексиканским правительством Троцкому политического убежища. Это решение было принято президентом Мексики Ласаро Карденасом, активным участником мексиканской народно-освободительной революции 1910–1917 годов. После избрания в 1934 году президентом Карденас приступил к осуществлению социальных и антиимпериалистических реформ – передаче крестьянам помещичьих латифундий и национализации нефтяных и железнодорожных компаний, которыми владели американские и английские капиталисты. Лишь после смерти Сталина советские власти признали Карденаса выдающимся политическим и общественным деятелем. В 1955 году ему была присуждена Международная Ленинская премия за укрепление мира и дружбы между народами. В 1961 году Карденас был избран председателем Всемирного Совета Мира.

Узнав о решении мексиканского правительства, Троцкий просил Ли предоставить ему возможность направиться в Мексику через Францию, где он хотел встретиться с сыном и друзьями. Хотя французская транзитная виза была получена, Ли запретил Троцкому следовать этим маршрутом. Для отправки Троцкого и его жены в Мексику норвежское правительство зафрахтовало танкер, подготовка к отплытию которого совершалась в глубокой тайне из-за опасений, что сталинская агентура может подложить в него взрывное устройство или совершить на него нападение в океане. Не исключая своей трагической гибели во время пути, Троцкий направил тайным путем письмо-завещание своему сыну. Он сумел также переслать в Париж написанную химическими чернилами статью «Позор» – о «процессе шестнадцати». Публикуя эту статью, редакция «Бюллетеня оппозиции» указывала, что вынуждена пропустить некоторые слова, которые в дошедшем до нее тексте оказалось невозможным разобрать. Статья заканчивалась словами: «Окончательный ответ обвинителям и их лакеям… я дам из Мексики, если доеду туда… Не знаю, дойдет ли до вас это письмо. На всякий случай пускаю эту “бутылку” в море»[120]120
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 21–22.


[Закрыть].

Спустя несколько месяцев после прибытия в Мексику Троцкий писал: «Я покинул Европу, раздираемую ужасающими противоречиями и потрясаемую предчувствием новой войны. Этой всеобщей тревожностью объясняется возникновение бесчисленных панических и ложных слухов, распространяющихся по разным поводам, в том числе и по поводу меня. Мои враги искусно пользуются против меня этой атмосферой общей тревоги. Они продолжат, несомненно, свои усилия и в Новом Свете. На этот счет я не делаю себе никаких иллюзий»[121]121
  Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 163.


[Закрыть].

Во время пути Троцкий заносил в дневник подготовительные записи к контррасследованию «процесса шестнадцати». В Мексике он дополнил их комментариями ко второму показательному процессу. Эти материалы составили книгу «Преступления Сталина», вышедшую в 1937 году на основных европейских языках, кроме русского (на русском языке она была впервые напечатана лишь в 1994 году). «Эта книжка, – писал Троцкий, – облегчит, как я надеюсь, широким кругам читателей понимание того, где именно следует искать преступников – на скамьях обвиняемых или на скамьях обвинителей»[122]122
  Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 163.


[Закрыть].

Рассматривая московские процессы как закономерное увенчание многолетней борьбы сталинской клики с «троцкизмом», Троцкий замечал, что «на Западе не имеют и приблизительного представления о том количестве литературы, которое издано в СССР за последние 13 лет против левой оппозиции вообще, автора этих строк в частности и в особенности. Десятки тысяч газетных статей в десятках миллионов экземпляров, стенографические отчеты бесчисленных обвинительных речей, популярные брошюры в миллионных тиражах, толстые книги разносили и разносят изо дня в день самую отвратительную ложь, какую способны изготовить тысячи наемных литераторов, без совести, без идей и без воображения»[123]123
  Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 154.


[Закрыть].

Эта ложь, как подчеркивал Троцкий, меняла свои оттенки в зависимости от очередных внешнеполитических маневров Сталина. В 1933 году вся советская и коминтерновская печать писала, что Троцкий прибыл во Францию с целью помочь Даладье и Блюму в организации военного похода против СССР. После того как Блюм и Даладье возглавили правительство Народного фронта, поддерживаемое Коминтерном и советской дипломатией, та же печать с еще большим неистовством стала обвинять Троцкого в сотрудничестве с Гитлером и стремлении взорвать Народный фронт во Франции. По этому поводу Троцкий писал: «Времена меняются, и подлоги ГПУ меняются вместе с ними»[124]124
  Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 156.


[Закрыть].

Раскрывая политический смысл этих изменений, Троцкий замечал: «В тот период, когда я, согласно позднейшей ретроспективной версии, занимался организацией сотрудничества с Гитлером, печать Москвы и Коминтерна изображала меня агентом Франции и англосаксонского империализма. В германско-японский лагерь я был перечислен лишь после того, как Гитлер оттолкнул протянутую руку Сталина и заставил его вопреки первоначальным планам и расчетам искать дружбы “западных демократий”. Обвинения против меня были и остаются лишь отрицательным дополнением дипломатических поворотов Москвы»[125]125
  Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 7.


[Закрыть].

9 января 1937 года Троцкий прибыл в Мехико, откуда в сопровождении своих сторонников направился на виллу Диего Риверы, от которого он получил приглашение. Ривера был не только всемирно известным художником, но и одним из основателей мексиканской компартии, членом ее Центрального Комитета в 20-е годы. В 1927 году он посетил Москву, где оказался свидетелем первых расправ над левой оппозицией. Под влиянием этих событий Ривера вышел из партии и порвал дружбу с другим выдающимся мексиканским художником Давидом Сикейросом, превратившимся в ярого сталиниста.

Одним из лучших творений Риверы было панно из фресок, созданное для оформления Рокфеллеровского института в Нью-Йорке. Это произведение, к ужасу буржуазной Америки, оказалось посвященным темам классовой борьбы и пролетарской революции; в центре панно Ривера нарисовал портреты Ленина и Троцкого.

С первых дней пребывания Троцкого в Мексике местной компартией и руководством Конфедерации мексиканских профсоюзов во главе со сталинистом Ломбарде Толедано была поднята клеветническая кампания, ставившая целью добиться высылки Троцкого из этой страны. Сталин надеялся, что Троцкий, оказавшийся в далекой чужой стране, лишенный собственной печати и средств для ведения контрпропаганды, будет не в силах эффективно противостоять этой массированной кампании.

В том, что непрерывные провокации, направленные против Троцкого, не достигли своей цели, решающую роль сыграла твердая позиция Карденаса, объявившего Троцкого гостем мексиканского правительства. В письме, посланном Карденасу после гибели Троцкого, Н. И. Седова писала: «В Норвегии мы жили под постоянной угрозой смерти, и не все страны мира отваживались принять нас. Исключение составила легендарная Мексика с ее мужественным, независимым и все понимающим народом. Вы продлили жизнь Льва Троцкого на 43 месяца»[126]126
  Известия. 1990. 21 августа.


[Закрыть].

Сразу после приезда в Мексику Троцкий возобновил активную политическую деятельность. Если Сталин пытался поставить его в положение обороны, самозащиты, то Троцкий избрал тактику наступления, разоблачения не только судебных подлогов, но и всего сталинского режима, порождением которого явились эти подлоги. В своих многочисленных выступлениях он защищал прежде всего не себя, а дело социализма, на которое преступления сталинской клики бросили мрачную тень.

9 февраля 1937 года в Нью-Йорке состоялся многотысячный митинг, организованный американским комитетом защиты Троцкого. Предполагалось, что Троцкий лично зачитает свою речь по телефону. Однако в последний момент телефонная связь между Мехико и Нью-Йорком оказалась отключенной (впоследствии обнаружилось, что это было специально сделано телефонисткой-сталинисткой); поэтому речь Троцкого была зачитана членом президиума митинга Шахтманом.

Секретарь Троцкого Сара Вебер, находившаяся тогда в Соединенных Штатах, так описывала в письме Троцкому нью-йоркский митинг: «До 12 часов ночи весь переполненный театр (около семи тысяч народу) ждал вашей речи. Ждали напряженно, в совершенно невероятной тишине. Без двадцати одиннадцать Шахтман предложил начать читать речь. “Нет, нет, – со всех сторон, – будем ждать”, и опять напряженное молчание и тишина, прерываемая время от времени сообщениями телефонной кампании. Никто не покидал зала. Только в 11.30 Шахтману позволили читать вашу речь. Резолюция об организации следственной комиссии была вынесена почти единогласно – всего несколько одиночных голосов неуверенно сказало “нет”. Несмотря на острое разочарование, что не удалось услышать ваш голос (особенно для тех, кто знает русский язык), установить связь между аудиторией в New York’e и вами в Мексике, ваша речь имела потрясающий эффект. Уже один тот факт, что сталинцы (а их было немало и пришли они с намерением похулиганить) не осмелились прерывать ее и сидели в таком же напряженном молчании, как и остальные, свидетельствует об этом»[127]127
  Архив Троцкого. № 5809.


[Закрыть].

В своей речи Троцкий потребовал создания авторитетной, открытой и беспристрастной комиссии по расследованию обвинений московских процессов и сообщил о своей готовности предстать перед этой международной комиссией с многочисленными документами и свидетельствами о своей политической деятельности. «Если эта комиссия признает, – говорил он, – что я виновен хотя бы в небольшой части тех преступлений, которые взваливает на меня Сталин, я заранее обязуюсь добровольно отдаться в руки палачей из ГПУ… Но если комиссия установит, что московские процессы – сознательный и преднамеренный подлог, построенный из человеческих нервов и костей, я не потребую от своих обвинителей, чтоб они добровольно становились под пулю. Нет, достаточно будет для них вечного позора в памяти человеческих поколений! Слышат ли меня обвинители в Кремле? Я им бросаю свой вызов в лицо. И я жду от них ответа!.. Дело идет не о личном доверии. Дело идет о проверке! Я предлагаю проверку! Я требую проверки!»[128]128
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 2.


[Закрыть]

Говоря об абсурдности обвинений, выдвинутых на московских процессах, Троцкий подчеркивал, что вменявшиеся подсудимым в вину преступления «с точки зрения обвиняемых, а не обвинителей не имеют никакого смысла… Ни при каком другом режиме Пятаков и Радек не могли надеяться занять более высокое положение, чем то, которое они занимали до ареста»[129]129
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 3.


[Закрыть]. Еще более дикой и нелепой Троцкий называл прозвучавшую на процессах версию, будто «путь к власти в СССР может вести через… гестапо»[130]130
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 20.


[Закрыть].

Раскрывая фальсификаторский характер московских процессов, Троцкий подчеркивал, что на них была представлена картина грандиозного заговора, вовлекшего в свою орбиту множество людей. Однако при этом обвинители игнорировали тот факт, что на протяжении предшествующего десятилетия тысячи оппозиционеров были арестованы, сосланы, загублены в тюрьмах и лагерях, расстреляны. При бесчисленных арестах, обысках, перлюстрации писем и т. д. ГПУ должно было «собрать грандиозный музей вещественных доказательств. Между тем ни на одном из процессов не фигурировало до сих пор ни одного подлинного письма, ни одного документа, ни одного безупречного свидетельства»[131]131
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 14.


[Закрыть].

Если это обстоятельство с натяжкой можно было бы объяснить осторожностью профессиональных революционеров, то еще более удивительным был тот факт, что в среде заговорщиков, как следовало из судебных отчетов, на протяжении многих лет не возникало ни разногласий, ни провалов, ни отколов, ни доносов. Лишь на самих процессах это беспримерное единодушие «преступников» сменилось столь же поразительным их единодушием прямо противоположного характера: «пробил час общего покаяния» и «совершилось новое чудо. Люди, которые организовывали убийства, подготовляли войну и расчленяли Советский Союз, эти закаленные преступники внезапно раскаялись… не под тяжестью улик, нет, ибо ни одной улики не было, – а по каким-то мистическим причинам… Вчера они совершали крушения поездов и отравляли рабочих по незримой команде Троцкого. Сегодня они возненавидели Троцкого и взваливают на него свои мнимые преступления. Вчера они только о том и думали, как бы убить Сталина. Сегодня они все поют ему гимны». Замечая, что западные «психологи» объясняют эти фантастические превращения пресловутой загадочностью «русской души», Троцкий гневно заявлял: «Вы лжете, господа, на русскую душу. Вы лжете на человеческую душу вообще»[132]132
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 4.


[Закрыть].

В откликах на московские процессы, появившихся за рубежом, Троцкий усматривал две в равной степени опасные крайности. С одной стороны, «друзья СССР» соблюдали «заговор молчания» по поводу очевидных судебных подлогов из-за опасения, что их разоблачение может ослабить Советский Союз и тем самым оказать услугу фашизму. В этой связи Троцкий указывал, что в действительности сталинская бюрократия, усваивающая «наиболее отвратительные черты тоталитарного режима», способствует укреплению позиций фашизма[133]133
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 33.


[Закрыть]. (В последующем, задолго до заключения пакта Молотова – Риббентропа, Троцкий не раз указывал, что Сталин, очистивший партию от всех последовательных носителей большевистского типа социального сознания, готовится к позорной сделке с Гитлером.)

С другой стороны, антикоммунистическая печать рассматривала московские процессы как закономерный итог Октябрьской революции и идеологии большевизма. В ответ на это Троцкий говорил: «Московские процессы не бесчестят революцию, ибо они являются детищами реакции. Московские процессы не бесчестят старое поколение большевиков; они лишь показывают, что и большевики сделаны из плоти и крови и что они не выдерживают без конца, когда над ними годами качается маятник смерти. Московские процессы бесчестят тот политический режим, который их породил: режим бонапартизма, без чести и совести»[134]134
  Бюллетень оппозиции. 1937. № 54–55. С. 7.


[Закрыть].

Отчетливо понимая, какой долговременный ущерб делу социализма наносят сталинские преступления, совершаемые якобы под революционным знаменем, Троцкий заявлял: «Этого знамени мы не отдадим мастерам подлога. Если наше поколение оказалось слишком слабо для осуществления социализма на земле, мы передадим знамя незапятнанным нашим детям. Борьба, которая предстоит, далеко превосходит значение отдельных лиц, фракций и партий. Это борьба за будущее всего человечества. Она будет суровой. Она будет долгой. Кто ищет физического покоя и душевного комфорта, пусть отойдет в сторону. Во время реакции удобнее опираться на бюрократию, чем на истину. Но все, для которых социализм – не пустой звук, а содержание нравственной жизни, – вперед! Ни угрозы, ни преследования, ни насилия нас не остановят. Может быть, на наших костях, но истина восторжествует. Мы ей проложим дорогу. Она победит. И под грозными ударами судьбы я буду считать себя счастливым, как в лучшие дни своей юности, если вместе с вами смогу содействовать ее победе. Ибо, друзья мои, высшее человеческое счастье состоит не в эксплуатации настоящего, а в подготовке будущего»[135]135
  Hoover Institution Archives. Collection of Nicolaevsky. Box 295. Folder 16. P. 163.


[Закрыть].