Текст книги "Писатель с мозгами набекрень"

Писатель с мозгами набекрень
Вадим Россик

Воображение – это то, что стремится стать реальностью.

Андре Бретон

© Вадим Россик, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Декабрь, вторник, полдень

На улице пасмурно, плюс восемь. Без устали хлещет затяжной дождь. Блестящий асфальт покрыт бурными потоками пузырящейся воды. И никаких тебе морозных узоров на стекле. Никаких снежных горок, санок, лыж, коньков. Никаких красных рож, инея на бороде, обморожений по пьяни. Никаких сугробов в жёлтых пятнах с глубокой тёмной промоиной в середине. Это всё потому, что я не в России, а в Баварии. Стою у окна на втором этаже скромного домика на Песталоцциштрассе в Нашем Городке. Это его так называют местные жители – Наш Городок. Все называют, и я называю.

Я здесь совсем не потому, что продал родину за пряник. Просто три года назад случайно познакомился с Мариной – голубоглазой казахстанской немкой. Марина живёт в Баварии уже тринадцать лет. Давно освоилась. Тем более, что её родственники, друзья, односельчане – все в Германии. В то время я как раз развёлся (кстати, Виолетта тоже приехала сюда, вышла по новой замуж и сейчас обитает неподалёку от Нашего Городка, но в другой земле), поэтому долго не раздумывал – взял да и отправился к Марине. Так Марина стала моей настоящей женой, а Виолетта бледной тенью из прошлого.

Мои мысли прерывает торжественный бой церковных колоколов. Церковь же вот она – прямо напротив нашего дома. Огромная, старинная, сложенная из гладкого тёмно-красного камня. Хочешь, не хочешь – слушай колокольный звон каждые пятнадцать минут. А так-то у нас тихо – окраина. Ну, машина проедет раз в час, собаки полают, петухи прокукарекают, вот и весь шум. Но я отвлёкся.

У Марины – двое детей. Старший сын Саша – взрослый. Он живёт отдельно от нас, работает механиком и передвигается по поверхности планеты на собственном сизо-сером ауди. Младшему – Лукасу – одиннадцать лет. Как и положено, он учится в школе. Таскает на спине рюкзак с себя ростом. В Германии для детей установлена обязанность посещать школу. Если ученик по неизвестной учителю причине не пришёл на занятия, за ним посылают полицию. Такое правило.

В настоящий момент Лукас занят тем, что, лёжа на полу перед телевизором, раскурочивает адвентскалендер. Кто не знает: адвентскалендер – это такая картонная коробка с окошечками по числу дней до Рождества. Всего около четырёх недель. За каждым окошечком прячется фигурка из шоколада. Сначала ребёнок открывает конфеты первой недели, через семь дней второй и так далее до самого Рождества. Даже коробка с конфетами может воспитывать в немецких детях любовь к порядку. Но наш Лукас не парится и сейчас приканчивает последние конфеты, не желая ждать ещё две недели. Из джинсовых шортов пацана сзади, как язык, высовывается рубашка, рот в шоколаде. Лукас – нормальный современный ребёнок. Гоняет по улицам на скейтборде. Не отогнать от компьютера. Вегетарианец до первых мамкиных котлет. В Германии у молодёжи сейчас мода на вегетарианство.

– Мальчики, внимание! Обед готов, – зовёт Марина, стоя в кухонной двери, как в портретной раме.

– А что мы сегодня будем кушать? – интересуется Лукас, вытирая перемазанные шоколадом пальцы о штаны.

– Побалую вас фаршированными перцами.

Что касается меня, то я рад. Люблю Маринины фаршированные перцы. Жена привезла искусство готовить это вкусное блюдо из родного Казахстана. В Германии Марина подняла это искусство на небывалую высоту и заодно научила меня есть фаршированные перцы правильно. Алгоритм действий таков: сначала накладываешь в тарелку картофельное пюре, потом к нему добавляешь пару перцев, наполненных мясным фаршем, сверху поливаешь подливкой с морковью и кладёшь ложку сметаны. Всю эту прелесть перемешиваешь в однородную массу – и райское наслаждение тебе обеспечено.

Впрочем, несмотря на моё тихое ликование, Лукас корчит противную мину. Я понимаю его гримасу. Для непосвящённых перевожу: «Есть совсем нечего». Если мы то, что мы едим, то Лукас – это попкорн пополам с картофельными чипсами. Пацан попал в Баварию в десятимесячном возрасте и, в отличие от старшего брата, не знает вкуса натуральной еды. Зато свободно болтает на местном диалекте. По-русски Лукас говорит гораздо хуже, поэтому мы часто не совсем понимаем друг друга. В семье Марины разные поколения говорят на разных языках.

Качаясь, бреду на кухню. Я качаюсь, не потому, что поддатый, а потому, что семнадцать месяцев назад пал жертвой инсульта. Однажды рано утром мир в моих глазах перевернулся и из здорового мужика я превратился в несдающуюся развалину. Брестскую крепость или сталинградский дом Павлова в отдельно взятом теле. Потом была срочная операция, две дыры в черепе, закрытые пластинами, кома, продолжительное лечение в клинике. Мне хватило запаса прочности, чтобы выжить, назло себе остаться в Яви, но теперь земля уходит из-под ног, верх-низ отменены, лево-право нечётки. У меня проблемы с равновесием, речью, временами немеет бедро, мучает извращение вкуса (например, не могу пить чай), постоянно забываю слово «абрикос». Самостоятельно сходить в туалет – целое приключение. Отныне и навсегда я приговорён регулярно измерять давление, пить гадкие таблетки, гулять. Если бы заранее знать, в какого никчёмного инвалида превратит меня инсульт, то придя в сознание после операции, я прошептал бы: «Не надо. Закопайте меня обратно».

Впрочем, если не быть особенно придирчивым, в инсульте есть и своя прелесть. Никакой боли. Просто в глазах темнеет, и вот ты уже занимаешь очередь перед райскими вратами. Конечно, дело вкуса, но лично я всё же предпочитаю умереть в девяносто девять лет, выпив хорошего вина на террасе своей белоснежной виллы у самого синего моря. Надеюсь, этот чудесный день наступит ещё не скоро, а пока я занимаю место за столом в нашей небольшой кухне. Лукас вскарабкивается на табуретку напротив меня. Марина накладывает на тарелки перцы. Включает радио. Радиостанция «Антенне Байерн» – круглосуточная музыка, прогнозы погоды и пробки на автобанах. Под один из повизгивающих хитов покойного Майкла Джексона приступаем к обеду.

– Сегодня у Лукаса термѝн к врачу, – сообщает мне Марина, когда я уже берусь за кофе. – Через час. Поможешь мне, дорогой?

– К какому врачу?

– К ухо-горло-носу.

– А что случилось?

– Я заметила, что Лукас стал хуже слышать. Приходится всё ему повторять дважды.

Я знаю, что Марина заботливая, как волчица. Женщина-мать! Но я не привык принимать на веру чужое мнение.

– Лукас, ты плохо слышишь? – негромко спрашиваю мальчишку, глядя на Марину.

Не обращая внимания на мои слова, Лукас продолжает уписывать перцы за обе щёки. Вкусно ведь. И чего зря кривлялся?

– Лукас, ты плохо слышишь? – немного повышаю я голос.

– А? – поднимает на меня глаза Лукас.

– Вот, видишь! – огорчается Марина. – Лукаса обязательно нужно показать специалисту, пока слух совсем не сошёл на нет. Я утром записалась на приём к доктору Фрухту.

– А я чем могу помочь?

– Я отвезу вас к врачу. Пока вы будете там, я успею сделать ещё несколько срочных дел. Позвонишь мне, когда закончите, и я заберу вас. О’кей?

– О‘кей, золотко.

Через полчаса всей семьёй катим к, незнакомому мне, доктору Фрухту. У меня-то со слухом всё в порядке. Марина аккуратно ведёт форд по узким улочкам, заставленным автомобилями. Она знает, что, если ездить неаккуратно, то есть возможность умереть в один день со своей бибикой.

Рассеяно смотрю в окошко на зимний дождь. Наш Городок застроен, в основном, двух– и трёхэтажными домиками, которые комком перепутанной пряжи жмутся к квадратному замку, высящемуся на высоком берегу Майна. Городок окольцовывают невысокие лесистые холмы. Здесь спокойно, уютно, чисто. Люди доброжелательны, собаки на тебя не бросаются, кошки разрешают погладить себе спинку. У незапертых дверей беспечно стоят велосипеды. Милая баварская провинция. Одним словом, жить можно.

Марина высаживает нас с Лукасом возле праксиса доктора Фрухта и мчится дальше по своим срочным делам. Мы поднимаемся в лифте на второй этаж, входим. «Халло! – Халло!» Любезная медсестра, вылитая башня, предлагает подождать несколько минут. В комнате ожидания, пропахшей какой-то гадостью, садимся с Лукасом на стулья рядом с парой бодрых немецких пенсионеров. «Халло! – Халло!» Бабульке лет сто, дедульке немного больше. Ждём, когда нас позовут.

Зовут.

Доктор Фрухт – тёмнокожий энергичный толстяк, похожий на плод киви. Он сразу берёт быка за рога: усаживает Лукаса на крутящийся стульчик и с помощью медицинской техники проверяет мальчишке слух. При этом доктор безостановочно болтает. Я с трудом воспринимаю его быструю, невнятную речь. Да ещё и на местном диалекте. Впрочем, Лукас отлично понимает толстяка. Следуют обычные вопросы: когда заметили, что мальчик плохо слышит? В чём это выражалось? Чем мальчик болел в детстве? И тэ. дэ. и тэ. пэ.

Через несколько минут доктор Фрухт стремительно убегает в соседний кабинет, где, видимо, сидит следующий пациент. Ухо-горло-нос – врач-многостаночник. Медсестра – другая, не башнеподобная – заполняет в компьютере какие-то формуляры. Мы терпеливо ожидаем окончания приёма. Вернее, это я терпеливо ожидаю, а Лукас безостановочно вращается на стульчике. Наконец, формуляры заполнены и в наш кабинет опять врывается доктор Фрухт.

– Должен вас огорчить, герр Росс, – со скорбной миной частит толстяк, – но у вашего сына с ушами всё в порядке. Никаких отклонений от нормы не найдено.

– Это хорошая новость, герр Фрухт, – мямлю я, – а какая плохая?

Открытый мной закон всемирного баланса гласит, что, если есть хорошая новость, где-то рядом обязательно должна быть спрятана плохая.

– Я думаю, что ваш сын прикидывается глухим, когда не хочет что-то делать. Это так, Лукас?

Лукас кивает, хитренько улыбаясь.

– Вот, видите?

Доктор Фрухт многозначительно подмигивает и дружески хлопает меня по колену здоровой, как индюшиная нога, рукой. Я поднимаю себя с места.

– Ну, что же, всё ясно, герр доктор. Спасибо вам. Мы уходим. Чюсс!

– Чюсс!

Выходим из праксиса на улицу под холодный дождь. День посмурнел ещё больше. Запасного солнца нет, а наше прячется за тучами. Смотрю, Лукас довольно улыбается. Сразу понятно, что совесть его не колет. Вот маленький паршивец! Я злюсь?

– Ты воруешь наше время, – сердито бурчу я пацану. Лукас перестаёт улыбаться и отворачивается от меня. Ну, вот, хоть что-то.

Достаю мобильник, звоню Марине, сообщаю ей, что мы стоим у праксиса.

– О’кей! Буду через минуту.

– О’кей.

Завершив один подвиг, дома я немедленно приступаю к другому. Хотя поездка к доктору Фрухту меня изрядно вымотала, отдыхать некогда. Меня ждёт работа. Должен признаться, что я писатель. Малоизвестный писатель и, как часто гневается Марина, писатель, стабильно нарывающийся на неприятности. Где-то она права. Один инсульт чего стоит. Но я опять отвлёкся.

Три месяца назад я неожиданно получил от организатора фестиваля российской культуры в Чехии предложение поработать в жюри литературного конкурса. Очень вежливая и культурная женщина Ульяна Сергеевна Подъяблонская написала мне очень вежливое и культурное электронное письмо с просьбой пожюрить вместе с двумя коллегами в номинации «проза». Анонимный конкурс короткого рассказа. Ведущая номинации Юлия Леонидовна будет предварительно отбирать самые достойные произведения и посылать остальным членам жюри на оценку. Наши оценки она будет суммировать и по количеству набранных баллов определять победителей. Для сохранения объективности рассказы пронумерованы. Имена авторов назовут только на награждении. Церемония награждения победителей состоится в Российском центре науки и культуры в Праге за неделю до Рождества.

Я легкомысленно согласился поучаствовать, не подозревая, под чем подписываюсь. Наказание за моё легкомыслие не заставило себя ждать. Следующие три месяца я очумело читал графоманскую галиматью, щедро приправленную ошибками всех видов. Читал, анализировал, начислял баллы, писал комментарии. Первый тур, второй, финал.

«Тема мимолётных береговых романов и порочных ресторанных знакомств раскрыта со знанием дела. Сюжет грамотно выстроен. Герои едва обозначены, а жаль. Между прочим, тема-то разгуляться позволяет. Стиль правильно подобран. Есть небольшие шероховатости, но на них можно закрыть глаза. Эмоциональное впечатление: прикосновение к правде жизни. Грамотность уже не на уровне „ты меню – я тебю“, но великолепием не поражает. Вывод: вполне достойное произведение на околоморскую тематику. Раскрытие заявленной темы, сюжет – девять баллов. Портреты героев – семь баллов. Качество стиля – восемь баллов. Эмоциональное впечатление – восемь баллов. Грамотность, оформление – троечка. Всего – тридцать пять баллов».

Следующий шедевр: «Признаюсь честно: ниасилил! Рассказ так же чрезмерно велик, как Гренландия и так же однообразен. У человека короткий век, поэтому торможу себя на середине опуса, повторяя чужие слова: „Жизнь нужно прожить так, чтобы потом не было мучительно больно. Почитай что-нибудь другое“. Количество всевозможных ошибок намного превышает разумные пределы. Вывод: это не то произведение, которое следует при пожаре выносить первым. Один балл – исключительно за отвагу».

Следующий: «Этот рассказ – очередное жёстокое испытание для немолодого члена жюри. Крэш-тест. Ошибки перечислять не стану – им несть числа. Безмерность ошибок избавляет меня от необходимости давать оценку, поэтому с радостью перехожу к выводу. Вывод: это классический образец победителя конкурса графоманов. Достойный одного единственного балла – исключительно за трудолюбие».

Впрочем, признаю, не всё было так уж безнадёжно. Пример: «Тема очень интимных женских признаний раскрыта. Сюжет без выкрутасов: завязка, развитие, кульминации не видно, назидательная развязка. Герои не обозначены. Встретишь – не узнаешь. Стиль соответствует теме. Автору удалось передать особенности женской лексики. Эмоциональное впечатление: просто ещё одна жизненная история. Америки не открывает. Зато почти есть грамотность. Вывод: длинный, довольно скучный рассказ о непростой женской доле. Особенно драконить не за что, но и захлебнуться от восторга тоже нечем. Раскрытие заявленной темы, сюжет… Портреты героев… Качество стиля… Эмоциональное впечатление… Грамотность, оформление… Всего…»

А вот совсем неплохая вещь: «Тема семейной истории в фотографиях раскрыта. Сюжет понятен и прост: завязка, развитие, едва намеченная кульминация и развязка: „если бы молодость знала, если бы старость могла“. Портреты героев со старых фото достаточно подробно описаны: усы, бороды, умный взгляд… Каждый видел такие фотографии. Стиль соответствует жанру: публицистика и мемуары. Эмоциональное впечатление: интерес, согласие с автором, сочувствие. К грамотности замечаний практически нет. К счастью, это не тот случай, когда вместо прочтения лучше с гимном лечь в гроб. Вывод: хорошая работа. Раскрытие заявленной темы, сюжет… Портреты героев… Качество стиля… Эмоциональное впечатление… Грамотность, оформление… Всего…»

Ну и так далее.

Нетленные шедевры пёрли косяками. Пятьдесят шесть рассказов в первом туре, двадцать восемь во втором, пятнадцать в финале. Но сегодня утром я, наконец, закончил свой каторжный труд.

Сажаю себя к компьютеру, включаю его, отправляю Юлии Леонидовне последнее гениальное творение со своим компетентным отзывом: «Выбранная автором тяжёлая тема больничного умирания раскрыта. Сюжет точно выстроен: завязка, развитие, кульминация, развязка. Хорошо прописаны персонажи. Автор для каждого нашел краткое, но выразительное описание. Отлично подобран стиль повествования. Герои говорят разным, соответствующим ситуации языком. Читать легко. Можно указать на не очень чёткое начало рассказа, но не буду. Эмоциональное впечатление: светлая грусть. Грамотность тоже не загоняет в чёрный минор. Вывод: достойное произведение. После корректуры и редактуры – отличное. Полезно прочитать всем. Спасибо».

Отправил. Мгновение спустя компьютер-умница оповещает: «Ваше сообщение успешно доставлено». Уф! Это было пятнадцатое и заключительное произведение из финальных.

За окном звенят колокола. Чтобы отвлечься от их навязчивого бреньканья, прислушиваюсь к Марине, разговаривающей на кухне с Лукасом.

– Лукас, зачем ты сейчас набезобразничал в туалете?

Лукас знает, что маму обманывать бесполезно, поэтому покорно спрашивает по-русски:

– А чой-та я сделал? Не закрыл дверь, когда уходил?

– Нет.

– А чой-та тогда? Не потушил свет?

– Нет.

– Не повесил полотенце на место?

– Нет.

– Бросил туалетную бумагу на пол?

– Нет.

– Не опустил крышку унитаза?

– Нет.

– Не смыл за собой?

– Нет.

Лукас первым теряет терпение:

– Так чой-та же я там натворил, мама?!

– Всё это вместе!

От драматического разговора меня отвлекает сигнал компьютера. Перевожу взгляд на экран. Видеозвонок с родины. Это звонит мой младший брат Агафон. После смерти мамы, он живёт вместе с нашим стареньким папкой. Агафон – самый безалаберный человек из всех, кого я знаю, что совершенно не мешает ему работать преподавателем в университете, писать кандидатскую диссертацию с рецептом вывода мировой экономики из кризиса и быть последней надеждой человечества. Впрочем, пока Агафон писал диссертацию, экономика вроде немного оклемалась.

Отвечаю на видеозвонок. Агафон, как всегда, великолепен: небритый, непричёсанный, в растянутой линялой майке. Зато с незатухающей улыбкой на устах. Приветствую его нашим традиционным:

– Привет, братан!

– Привет!

– Как жизнь? Как паппа мио?

Незатухающая улыбка тут же тухнет, Агафон с горечью произносит:

– Да какая это жизнь? Сплошная нервотрёпка. Папа повадился хранить сало в банках из-под сгущенки. Сначала замораживает банки в морозильнике, а потом кладёт на батарею и размораживает. Так вкуснее!

– Ты уже пробовал? – задаю я опрометчивый вопрос.

– Боже меня упаси! – выкатывает глаза Агафон. – А вчера папа где-то оставил свой портфель. Дома очень горевал и убивался. Мол, такие важные вещи были в этом чёртовом портфеле! Потом не выдержал и убежал его искать. Пока он бегал, сосед принёс портфель. Нашёл возле помойки. Я открыл, а там один мусор. Представляешь?

– А что папа?

– А что папа? Папа был счастлив, как слон, опять обретя свой портфель.

С минуту оба почтительно молчим.

– В общем, как говорит сам папа, от старости до глупости один шаг, – нарушает паузу Агафон. – Причём, этот шаг необратим. Теперь он только и может, что с важным видом шептунов пускать. А что интересного в вашем золотом миллиарде?

Кратко рассказываю брату о литературном конкурсе.

– А тебя пригласят в Прагу? – интересуется Агафон.

– Не знаю. Наверное.

– А ты поедешь?

Я вздыхаю:

– Вряд ли. Марина работает, а одного меня она не пустит.

– Жаль. Говорят, Прага – очень красивый город. Злата Прага.

– Подумаешь, какая-то несчастная Злата Прага, – кривлю я душой. – Зато я был в Париже и видел Мону Лизу! Вот, как тебя сейчас.

Агафон смеётся…

Пообщались, разъединились. «Пока! – Пока!»

Агафон – это ниточка, связывающая меня с прошлым. Есть ещё сын Роберт, но это скорее моё будущее. С Робертом я тоже иногда обмениваюсь видеозвонками. Часто не получается. То он занят, то я не могу. Не мы такие – жизнь такая. Постукиваю пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Хоть себе-то не ври, папаша». Ну, о’кей. Признаю, что я никчёмный родитель.

Чувствую общее окостенение организма. Значит, пора сделать кофепаузу. Выволакиваю себя из-за компа, веду на кухню. Кофе – это удовольствие, которое у меня ещё осталось. Удовольствие и подспорье. Заодно съем что-нибудь съедобное.

На кухне сидит Марина и под Джей Ло из радио самозабвенно хрустит сушками. В доказательство того, что Россия и Казахстан являются разными странами, Марина называет сушки калачиками и ест их с маслом. Кстати, в Нашем Городке работают два магазина, торгующих привычными для русаков продуктами: водкой, солёными огурцами, пельменями, колбасой, сгущёнкой, конфетами, сушками… Мы называем эти магазины «большой русский» и «маленький русский». Раньше был ещё один «русский» магазин, но он не выдержал конкуренции и недавно закрылся.

Я с иронией замечаю:

– Вот видишь, напрасно ты боишься оставлять меня один на один с холодильником. Сама не лучше. Вечно точишь что-нибудь втихомолку.

Марина невнятно ворчит через сушку во рту:

– И совсем не напрасно! Только я отвернусь, ты уже тут как тут – шаришься в кухне.

– Это всего лишь твой иррациональный страх, не основанный на фактах, – слегка обижаюсь я, заваривая кофе. – Кофе будешь?

– Спасибо, но нет времени.

Разжевав и проглотив сушку, Марина кричит в кухонную дверь:

– Лукас, собирайся! У тебя через пятнадцать минут тренировка!

(Наш Лукас играет в футбол в местном спортклубе)

– А ты меня отвезёшь? – интересуется ребёнок из своей комнаты.

– Отвезу, если быстро приготовишься.

Лукас начинает с топотом носиться по квартире, хватая одни вещи и швыряя на пол другие. Через полторы минуты большая спортивная сумка собрана, сам юный футболист, одетый и обутый, стоит в прихожей.

– Мама, ну, ты скоро?

– Какая тренировка, Марина? – удивляюсь я. – На улице дождь.

– Зимой мы тренируемся в зале, – хихикает Лукас, закрывая за собой дверь.

Проводив родных, возвращаю себя с чашкой кофе к компьютеру. Ого! Пришло новое сообщение от Юлии Леонидовны. Что там? Открываю.

«Уважаемый Вадим! Прошу Вас провести оценку нового произведения. Я получила его только за пять минут до полудня. Как вы знаете, по условиям конкурса финалисты имели право подавать свои работы до двенадцати часов, поэтому этот рассказ зарегистрирован мною, как номер шестнадцатый, последний. К сожалению, у меня не было времени прочитать его самой. Вы не представляете, какая у нас здесь суматоха. Голова просто идёт крýгом. Фестиваль начинается завтра, а многое ещё не готово. Целиком полагаюсь на Вас. В приложении найдёте программу фестиваля и приглашение от Ульяны Подъяблонской. Я очень надеюсь, что Вы сможете приехать, и мы познакомимся лично. С уважением, Юлия».

Познакомимся лично? Я лихо подкручиваю воображаемые усы. А вот любопытно, хороша ли собой эта Юлия Леонидовна? Может, она уродливая старая карга с обвисшей грудью, искривлёнными подагрой пальцами и кожей, словно сыр с плесенью? Ну, уж нет! Лучше поберегу себя для Марины.

Я, конечно, зря веселюсь. Просто в тот момент ещё не знаю, что зло уже здесь.