Электронная библиотека » Вадим Россман » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 15 апреля 2014, 10:57


Автор книги: Вадим Россман


Жанр: Архитектура, Искусство


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Отчужденные столицы: деспотии Древнего Востока

К особой категории столиц относятся так называемые отчужденные столицы (disembedded capitals).

Этот термин впервые возникает в недрах науки археологии, и в частности в публикациях археологов, занимавшихся раскопками старинных городов Нового Света и в особенности Мезоамерики (Монте-Альбан). Первоначально этот термин применялся для обозначения особого типа административных столиц, расположенных на некотором расстоянии от крупных экономических центров и исключенных из непосредственной экономической продуктивной деятельности и процессов обмена. Последующие раскопки показали, однако, что Монте-Альбан был центром коммерции и производства и снабжал себя сам сельскохозяйственной продукцией и, таким образом, не мог соответствовать такому определению. Поэтому археологи признали этот термин неудачным и отказались от его использования для описания административных столиц древних мезоамериканских цивилизаций.

Известный археолог и специалист по древним ближневосточным цивилизациям Александр Иоффе реабилитировал этот термин и вдохнул в него новую жизнь, продемонстрировав более адекватную его применимость к древним и средневековым столицам Западной Азии (Египта, Ассирии, Вавилона, Аравии). Он, в частности, показал, как вновь возникшие отчужденные столицы Месопотамии и Египта, созданные с нуля, служили властными центрами для новых элит и являлись институциональной альтернативой для блуждающих или временных столиц (Joffe, 1998).

Задачей отчужденных столиц он считает, прежде всего, приобретение конкурентных преимуществ и победу во фракционной борьбе внутри государства и инкубацию новых элит, а также консолидацию государственной власти. В противоположность наиболее распространенным интеграционным стратегиям правители и императоры, которые основывали отчужденные столицы, напротив, опирались на стратегию дезинтеграции, отчуждения от существующих центров власти. Возникновение таких столиц Иоффе относит к периодам развитого государственного аппарата в фазе стабильности (Joffe, 1998: 543).

Американский археолог приводит три группы примеров, взятых соответственно из истории Египта, Месопотамии и Аравии, для того, чтобы проиллюстрировать свой тезис.

1. Примерами «отчужденных столиц» в Египте Иоффе считает, прежде всего, Мемфис и Амарну. Задачей правителей Египта была интеграция различных регионов Египта вдоль реки Нил, чему служили создание общих ритуалов и попытки адаптации местных божеств в общую систему культа. Элиты Верхнего Египта основали Мемфис на севере для получения лучшего доступа к торговым путям и ресурсам Нижнего Египта. К числу отчужденных столиц он также относит Амарну, которая была основана Эхнатоном между Мемфисом и Фивами. Возникновение этой столицы было связано с религиозной реформой фараона 18-й династии Эхнатона (1379–1362 Д° н. э.), который выдвинул в качестве верховного божества бога Солнца. В новом культе подчеркивалось божественное происхождение фараона. Для реформы государства было необходимо изолировать новую столицу от поколения старых жрецов.

2. К этой же категории столиц относятся столицы неоассирийских императоров конца второго – начала третьего тысячелетия до нашей эры. В 2300 году до н. э. ассирийский правитель Саргон перенес столицу в город Агаде. В числе первых великих ассирийских завоевателей был Тукульти-Нинурта I (годы правления – с 1244 по 1208 год до н. э.), который разрушил и разорил Вавилон. Опасаясь консервативной части своих подданных, считавших разрушение Вавилона святотатством (ассирийцы чтили вавилонских богов), Тукульти решил перенести столицу и культовую статую бога Мардука во вновь основанный им город Кар-Тукульти-Нинурта в нескольких километрах от древнего города Ашшура. Через короткое время в результате заговора оскорбленных подданных ассирийский правитель был заточен в своем дворце, а потом убит. В IX веке до н. э. другой ассирийский правитель Ашшурнасирапал II (883–859 до н. э.) перенес столицу на 65 километров на север страны в небольшой и прежде неизвестный город Калху. В VIII веке Саргон II перенес столицу из Калху (Нимрод) еще на 20 километров на северо-восток в город Дур-Шаррукин («Крепость Саргона»); позже он был убит во время одной из военных кампаний. Его сын Синаххериб перенес столицу в древний город Ниневию, которая находилась как раз между Калху и Дур-Шаррукином. Можно сказать, что одной из важных функций переносов столицы в Ассирии была попытка изолировать правителей государства от существующих властных элит и создать новые формы лояльности и вознаграждения.

3. Следующая группа исторических примеров отчужденных столиц связана с Арабским халифатом и включает в себя Багдад, Ракку и Самарру. Халиф аль-Мансур основывает Багдад в 762 году для расширения базы своей поддержки: в противоположность Омейядам Аббасиды стараются создать универсальную империю и интегрировать в нее прежде всего персов. Харун ар-Рашид переносит столицу в город Ракка в Сирии для предотвращения племенных войн. В 835 году его сын аль-Мутасим основывает Самарру. Лишенный поддержки в Багдаде, он опирается на армию из турецких рабов и религиозную идеологию мутазилизма. Новая «отчужденная» столица должна была стать цитаделью новой религиозной идеологии и дистанцироваться от коммерческого и космополитичного Багдада.

Другие примеры, которые приводит Иоффе, – это Иерусалим и Самария в Израиле (Joffe, 1998: 566). Более подробное обсуждение некоторых из этих примеров можно найти в книге о царских столицах Ближнего Востока (Westenholz, 1996).

Многие из перечисленных переносов столиц были организованы как типичные для восточных деспотических государств («гидравлических обществ» в терминологии немецкого историка Карла Витфогеля) проекты общественных работ, к которым привлекалось множество инославных и иноязычных рабов.

По словам Иоффе, общей чертой древневосточных отчужденных столиц была их недолговечность. Все они или быстро приходили в упадок или постепенно реинтегрировались в социально-политическую систему, то есть вновь включались (reembedded) в систему экономических и социальных связей. Однако из самих примеров Иоффе следует, что сценарий реинтеграции был достаточно редким явлением. Вновь включаясь в систему, города, построенные как дезинтегрированные столицы для инкубации новых элит или религиозных идеологий, переставали быть отчужденными столицами. Такова была, например, судьба Мемфиса и Багдада, которые впоследствии в течение многих веков служили столицами египтянам и арабам. Иоффе пишет:

Поскольку легитимность и эффективность столиц была тесно увязана с конкретным правителем или династией, преемникам часто приходилось порывать с ними и создавать новые столицы. При таком типе урбанизма, отчужденные столицы часто были очень недолговечны и нестабильны, не говоря уже о высокой стоимости их строительства и поддержания в порядке… Только развитые урбанистические общества могли нести такие большие расходы, но это требовало более серьезных налогов и новой экспансии, что подрывало другие процессы в обществе. В большинстве случаев отчужденные столицы служили решению проблемы в краткосрочной перспективе и становились тяжким бременем в перспективе долгосрочной (Joffe, 1998: 573).

Можно предложить и альтернативное объяснение этих неудач. Причиной фиаско большинства этих переносов столиц, на взгляд автора, была несоразмерность масштабов тех задач, которые ставили перед собой правители, задач, прежде всего, тактических, с масштабом орудия или инструмента, которое было выбрано средством их осуществления. Тактические уловки и маневры, таким образом, реализовывались с помощью стратегического и весьма дорогостоящего орудия. Успешная интеграция отчужденных столиц разрушала саму цель, которой они должны были служить, и была результатом расширения базы поддержки существующего политического режима, что можно наблюдать на примерах как Мемфиса, так и, позднее, Багдада.

В конце своей статьи Иоффе также проводит некоторые исторические аналогии между отчужденными столицами древности и современными «отчужденными столицами», несколько расширяя саму концепцию и модернизируя ее.

Через призму идеи отчужденной столицы рассматриваются опыты создания таких современных столиц, как Вашингтон, Оттава, Канберра, Анкара и Бразилиа, городов в какой-то мере изъятых из экономической жизни, потоков и суеты гражданского общества. «Разница между ними состоит в том, – замечает Иоффе, – что если в древних обществах целью установления такой системы было достижение конкурентных преимуществ, то сегодня это, напротив, установление баланса сил, а не доминирование одной из фракций» (Joffe, 1998: 574).

Таким образом, Иоффе находит параллели отчужденным столицам в современных сменах столичных городов, на мой взгляд, излишне модернизируя это понятие. Но его трактовка этой концепции кажется слишком расширительной даже в рамках древнего мира: как мы уже отметили, Мемфис и Багдад, города, которые просуществовали в качестве столиц в течение многих столетий, не кажутся слишком схожими с большинством кратковременных столиц, которые обсуждает американский археолог.

Отчужденные столицы были характерны не только для государств Западной Азии. Они были распространены далеко за пределами того культурного круга, который обсуждает Иоффе. Мы часто встречаем их в персидской и парфянской истории: их примером является парфянский город Вологезакерт. Более близким нам российским примером отчужденной столицы может служить Александрова слобода, опричная столица Ивана Грозного.

Для нашего изложения концепция отчужденных столиц не только исторически интересна, но и крайне важна. На взгляд автора, этот феномен был присущ не столько универсальным империям, сколько восточным деспотическим государствам (вывод, который сам Иоффе не делает). Среди прочего целью деспотических государств была изоляция элит, поиски новой религиозной легитимации для своего господства и создание атмосферы секретности вокруг политической власти. С точки зрения автора, главное различие между деспотическим государством и империей – не вдаваясь здесь специально в подробности этого противопоставления– состоит в степени артикулированности универсальных горизонтов и в возможностях осуществления свободы, хотя это различие не всегда можно строго провести. Это не всегда является различием нового качества и чаще может описываться как различие в степени акцентуации этих признаков (difference of a degree and not a difference of a kind).

В такой интерпретации стратегии создания отчужденных столиц являются частным случаем имперских стратегий построения государства и с ними пересекаются, во всяком случае если судить по примерам, приводимым Иоффе. Но в отличие от универсальных империй, которые мы уже обсудили, цели таких переносов в большей степени связаны с фракционными интересами правящих элит и легитимацией их политического господства, нередко с помощью нового сакрального авторитета или религиозного реформаторства.

Глава 3
Мировая практика переносов столиц

Поколения столиц на руинах империй

Прологом подъема большинства национальных государств и их столиц послужило крушение мировой системы имперского господства. По мере постепенного распада Испанской, Британской, Французской, Габсбургской, Голландской, Османской и Российской империй освобождались новые народы и, подражая более старым европейским нациям, – прежде всего Англии, Франции и Испании, – строили свои национальные государства и свои столицы. Одним из важнейших векторов символической трансформации, которую претерпели облик и иконография вновь образовавшихся столиц новых государств, было освобождение от иностранных завоевателей.

В этой связи немного условно можно говорить о нескольких поколениях мировых столиц, которые объединяют друг с другом общие национальные особенности и динамика, технологии градостроительства, общие архитектурные влияния и политические акценты.

Европейскими столицами первого поколения были, соответственно, Лондон, Париж, Мадрид и Вена.

Столицы второго поколения были тесно связаны с этапами освобождения от иностранного империалистического господства. Первой из таких новых столиц стал Вашингтон в США. Затем появляются континентальные европейские столицы второго поколения. К ним принадлежат, например, Брюссель, Афины, Рим, Будапешт, Хельсинки и Тирана. К этим же столицам тесно примыкает Берлин, подъем которого в качестве политического центра определялся не освобождением от иностранного владычества, а национальной консолидацией немецких княжеств.

Современницами этих европейских политических центров второго поколения стали столицы Латинской Америки, которые возникают примерно в это же время в связи с падением испанского господства на континенте.

К следующим поколениям столиц принадлежат государства Балкан и Восточной Европы, многие из которых получили независимость в результате крушения Австро-Венгрии, Османской и Российской империй в ходе Первой мировой войны.

К столицам четвертого поколения принадлежат спланированные столицы — Анкара, Оттава, Канберра, Исламабад и Бразилиа. Возникновение некоторых из них может трактоваться как непосредственный или отсроченный результат крушения империй (португальской и британской).

Наконец, к последнему, пятому, поколению столиц относятся столичные города Азии, Африки и некоторых постсоветских государств.

Синхронность возникновения во многом определила характерные особенности этих городов – размер, градостроительный план и другие характеристики. В Восточной Европе и Латинской Америке процессы национализма и урбанизма были более тесно интегрированы с процессами в Западной Европе. С этим связана неоднородность опыта и градостроительных моделей в развивающихся странах. В Латинской Америке освобождение от колониальной зависимости происходит в ходе войны 1810–1826 годов. В Азии – с 1945 по 1954 год. В Африке с 1960 по 1975 год.

Различный возраст независимости и обстоятельства освобождения этих государств оставили свой особый отпечаток на их национальных столицах. Их неоднородное колониальное прошлое, функции в колониальной системе и география их колониальных столиц во многом определили их различные пути выбора политических центров для своего национального государства: их смены или их сохранение на прежнем месте с элементами глубокой трансформации их роли и символов.

Ниже мы попытаемся дать максимально краткую характеристику тех процессов и ситуаций, которые ставили и вновь ставят на повестку дня различных государств проблему выбора новой столицы. В данном обзоре автор будет опираться на множество газетных, журнальных и интернет-публикаций, многие из которых носят, скорее, информационный, чем аналитический характер. В то же время в нашем обсуждении будут также использоваться аналитические научные статьи, посвященные конкретным переносам столиц. Эти политическая и историческая фактография и аналитика позволят нам позже сделать некоторые обобщения, устанавливая правила и закономерности, характерные для перемещений столиц в различных транснациональных регионах. Изложение материала подчинено здесь главным образом целям выделения критически важных и вспомогательных (auxiliary) резонов и мотивов, которые лежат и лежали в основе решений или дебатов по этому вопросу.

В некоторых своих частях данный обзор будет носить несколько более реферативный характер, чем хотелось бы автору. Это делается в основном для удобства читателя, который сможет сопоставить сведенные здесь вместе факты, оценки, цитаты и мнения, с тезисами и заключениями книги.

Колониальные и постколониальные столицы

В государствах Азии, Африки и Латинской Америки наметились сходные тенденции в развитии урбанистических сетей, связанные с особенностями их колониального прошлого. За некоторым исключением в большинстве этих государств столицы возникли в портовых городах, бывших факториях и колониальных портах, ориентированных, прежде всего, на вывоз товаров и сырья в метрополии (Murphey, 1957: 218–219). Главным фактором, который определил выбор именно этих городов метрополиями, были соображения максимального и наиболее эффективного доступа к сырьевым ресурсам этих государств, соображения логистики и транспортной системы. Таким образом, расположение этих столиц, как правило, диктовалось коммерческими, а не политическими или административными соображениями (как мы сможем убедиться ниже, в сравнении с государствами Африки и Азии это касалось государств Латинской Америки в несколько меньшей степени).

До появления колонизаторов большинство этих будущих столичных городов были небольшими городками или рыбацкими поселениями и обычно не играли существенной роли в национальной истории этих государств. Постепенно, благодаря своему удобному морскому положению, они превратились в торговые фактории, из которых впоследствии выросли самые крупные города этих стран, часто города чрезвычайно космополитические, которые связали аграрные глубинки и окраины с мировыми торговыми и промышленными центрами. В Азии такими центрами стали Калькутта, Карачи, Куала-Лумпур, Сайгон, Сингапур, Манила, Батавия[27]27
  Отсроченным результатом крушения голландской колониальной системы, господство которой концентрировалось в Батавии (нынешняя Джакарта), кажутся и текущее дискуссии о смене столицы Индонезии.


[Закрыть]
. В Африке крупнейшими из портовых городов были Лагос, Касабланка, Дакар, Дар-эс-Салам, Могадишо и Момбаса. В Латинской Америке эту роль играли Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро, Лима, Сальвадор и Сантьяго (Murphey, 1957: 218).

С освобождением от колониального господства во вновь освободившихся странах наметились также некоторые общие тенденции, связанные с переносом или формированием новых столиц в русле строительства нации и государства. Ключевым фактором возникновения новых столиц во всех трех из этих транснациональных групп государств было освобождение от колониального прошлого, колониальных символов и интенсивное национальное возрождение. Новые столицы при этом выступали важным рычагом национального и государственного строительства, которое было в значительной мере направлено на освобождение от имперского гнета и – в более широком смысле – от колониального наследия в целом, политического, экономического и символического. Строительство новой столицы вписывалось в общие планы воссоздания национальной культуры, этоса и литературы, процессы, которые описал в свое время Бенедикт Андерсон (Anderson, 1991).

Помимо собственно национальных мотивов, здесь играли роль и другие факторы. К моменту завоевания независимости – в эпоху железных дорог, автомагистралей и воздушного транспорта – многие из старых столичных городов, расположенных в портовых городах (entrepot), утратили свои логистические и коммуникационные преимущества. Помимо этого, в колониальных городах обнаружились существенные и очевидные недостатки, связанные с типичным для них нахождением на морских окраинах этих стран. Нужды более эффективного администрирования диктовали необходимость переноса столиц в более центрально расположенные регионы и города, у которых, напротив, могли бы быть существенные коммуникационные преимущества для администрирования (Murphey, 1957: 219–221).

Другим очевидным и опасным минусом этих городов был их бесконтрольный рост, который превращал их в оазисы нищеты и скученности из-за неразвитости городских сетей и общей низкой плотности городов, характерной для большинства вновь освободившихся стран. Кроме того, тени колониального прошлого ложились на старые столицы, оторванные от автохтонных политических и религиозных центров, устройство и уклад которых на протяжении длительных отрезков истории определялись господством иностранных завоевателей или задачами колонизации. В некоторых из этих столиц титульная нация или составляла меньшинство населения, или едва превосходила в численности другие этнические группы.

Градообразующие народы – китайцы в Юго-Восточной Азии (прежде всего, в Малайзии, Индонезии, Таиланде и на Филиппинах)[28]28
  Китайское население Куала-Лумпура достигало 90 %. Китайское население Батавии (колониальное название Джакарты) – 20–25 %, а если исключить из расчетов рабов, то около 50 %. Китайское население Манилы уже в середине XVIII века составляло около 40000 человек (Tarling, N-: 1999: 4–5).


[Закрыть]
, индусы и арабы в Восточной Африке, армяне в Закавказье, Турции и некоторых других регионах Азии, евреи – в Центральной и Восточной Европе, поляки в Украине и Литве – часто составляли большинство населения в самых крупных городах этих часто зависимых или полузависимых государств. Эти градообразующие народы нередко осуществляли контакты между колонизаторами и местным, преимущественно сельским, населением и воспринимались как народы-посредники.

Последующий опыт национального строительства и смены столиц в период после мировых войн и формального крушения мировой системы империализма как раз и был связан по преимуществу с постколониальными странами, в то время как в метрополиях столицы оставались гораздо более стабильными и статичными.

В государствах Восточной и Южной Европы происходили сходные процессы деколонизации и деимпериализации, которые, однако, обычно не сопровождались сменой политических столиц. Эти государства были колониями и полуколониями континентальных европейских империй или государств с сильными имперскими притязаниями – Османской и Российской империи, Австро-Венгрии, Пруссии (или Германской империи) или Швеции – и возникли на осколках и руинах этих континентальных империй. Три первые империи, пара двуглавых орлов и полумесяц, претендовали на наследие Византии, а Москва и Вена даже на статус Третьего Рима. По этой причине Россия и Австро-Венгрия украсили символ своей государственности византийским двуглавым орлом[29]29
  В конце XVII века при Алексее Михайловиче Россия проводит широкомасштабную никоновскую религиозную реформу, вероятно в том числе и для того, чтобы более эффективно претендовать на роль наследника Византийской империи, приемлемого для греков и других православных народов. Два славянских балканских народа – болгары и сербы – на более ранних периодах своей истории также претендовали на наследие Византии, считая свои столицы восприемниками статуса Третьего Рима и конкурируя за византийское наследие с Россией и Австро-Венгрией.


[Закрыть]
.

Тем не менее в некоторых отношениях ситуация в Восточной Европе была в чем-то сходна с ситуацией постколониальных народов Азии, Африки и Латинской Америки. К полуколониям, безусловно, относилась, например, Прибалтика, колонизация которой Пруссией была начата еще Тевтонским орденом и ливонскими рыцарями. В некоторых других отношениях ситуация стран Восточной Европы была близка и латиноамериканским странам: Восточная Европа была своего рода Южной Америкой по отношению к странам Западной Европы. Другим элементом, сближающим Восточную Европу с колониальными странами Азии и Африки, является не гражданский, а по преимуществу этнический характер развития местного национализма.

Эндогенное население восточноевропейских стран было в основном сельским, и в большинстве крупных городов демографически (и часто экономически) доминировали инородцы – евреи, немцы, поляки, русские, греки или мусульмане. Так, например, в Софии было больше евреев и мусульман, чем болгар. Бухарест по составу населения был в значительной степени греческим городом. Восточноевропейские города (от прибалтийских Таллина до Риги) и города Центральной Европы (от Будвы до Праги) были по преимуществу немецкими или немецкоязычными. В Варшаве четверть населения было еврейским, и город управлялся из Российской империи. Разговорным языком в Хельсинки был шведский. На рубеже XIX и XX веков более половины населения Минска (52 %) составляли евреи (перепись 1897 года). В 1897 году литовское население в Вильнюсе не превосходило двух процентов общего количества горожан, в то время как евреи составляли половину городских жителей. В Киеве было в два с половиной раза больше русских, чем украинцев (Therborn, 2006: 231). В Кишиневе в 1897 году доля молдаван не превышала 18 %, русское же население составляло 29 %, а еврейское – 47 % (Википедия).

В плане этнического состава населения сходная ситуация сложилась в столицах некоторых закавказских и среднеазиатских республик, впоследствии вошедших в состав СССР, – Грузии, Азербайджана, Узбекистана, Туркмении и Таджикистана. В 1897 году Тифлис был главным образом армянским городом, а грузинское население столицы Грузии составляло всего лишь 26 % от общего состава населения. В 1913 году доля тюркских мусульман в населении Баку не превосходила 21 % (Герасимов, 2004: 322). Похожая ситуация наблюдалась в государствах Средней Азии. В столице Узбекистана Самарканде основное население составляли таджики, что, возможно, послужило одним из мотивов переноса столицы в Ташкент в 1930 году. Столица Туркменистана Ашхабад была русско-персидским городом практически без туркменского населения, но со значительными вкраплениями этнических армян и азербайджанцев, что, вероятно, стимулировало дискуссии о возможном переносе столицы в Чарджоу в 1920-е годы (хотя доля его туркменского населения была тоже не слишком значительной). Даже в 1959 году доля таджикского населения в Душанбе, столице Таджикистана, не превышала 20 %.

Эта этнодемографическая ситуация сближает страны Восточной Европы со многими колониальными странами Африки и Юго-Восточной Азии, где основное население городов было этнически отличным от титульной нации или большинства населения страны. В Восточной Африке роль глобальных посредников играли индусы и арабы, а в странах Юго-Восточной Азии – этнические китайцы. Возможно, этот фактор внес какой-то вклад в развитие национализма по этнической траектории во многих постсоциалистических странах Восточной Европы и постсоветских республик Кавказа и Средней Азии, как это происходило и в других колонизированных странах (для стран Западной Европы и Северной Америки был более характерен гражданский путь развития национализма).

В Восточной Европе был, пожалуй, только единственный прецедент, с большими оговорками сопоставимый с матрицей многочисленных переносов столиц в бывших заморских колониях европейских стран, последовавших за освобождением от иностранного господства. Это переезд столицы в Хельсинки из Турку после освобождения Финляндии от шведского господства и присоединения герцогства Финляндского к Российской империи (Kolbe, 2006). Хельсинки стал заново спланированным городом, а в роли национальных финских героев в новой столице выступили русские цари-освободители и генералы армии, которым здесь воздвигли памятники и именами которых до сих пор названы центральные площади и проспекты новой столицы Финляндии. Некоторое отдаленное родство можно усмотреть и в Албании, где краткосрочная столица страны в Дурресе, древнем порте на побережье Адриатического моря, была перенесена в Тирану в 1920 году.

В Восточной Европе был и еще один намеченный, но нереализованный сценарий переноса столицы, который – если бы он осуществился – соотносился бы с общей постколониальной тенденцией.

К моменту национального освобождения Литва оказалась в сложной ситуации. На два самых крупных города в стране, Вильнюс и Клайпеду, заявляли претензии Польша и Германия. Большинство населения в Вильнюсе составляли евреи, в Клайпеде – немцы. Польско-литовская уния давала Польше определенные основания считать Вильнюс, который был колыбелью литовской государственности, частью своей территории. В Лиге Наций диспут разрешился в пользу поляков. Здесь свою роль сыграло несколько факторов: литовская знать Вильнюса была полностью полонизирована и многие наиболее влиятельные политики в новом польском правительстве составляли полонизированные литовцы, выходцы из виленского края. Кроме того, Польша имела более высокий вес в международных организациях, и сторону Польши взяла Франция. В результате Вильнюс был признан территорией Польши, а временной столицей Литвы, с 1922 по 1944 год, стал город Каунас (Ковно), где поляки, впрочем, также составляли большинство населения.

Клайпеда (Мемель) была не только единственным портом, но и вторым по величине городом Литвы. После поражения Германии в Первой мировой войне Мемель (Мемельбург), основанный тевтонскими рыцарями в качестве немецкой крепости, по Версальскому договору со всем Мемельским краем перешли от Германии к Литве. Сначала город с прилегающей территорией был оккупирован французами, но в 1923 году он был занят литовской армией и присоединен к Литве в качестве автономии на том основании, что прилегающие к Мемелю сельские земли были заселены главным образом литовцами. Однако подавляющее большинство населения собственно города оставалось немецким (Manning, 1952: 157—1.50).

Примечательно, что в 1930-е годы в Литве обсуждалась перспектива переноса столицы в Клайпеду. С этой идеей выступил, в частности, известный литовский геополитик Казне Пакштас (Kazys Pakstas) (1893–1960), впоследствии американский профессор географии, автор геополитической концепции Балтоскандии или Балтоскандинавской конфедерации, с которой концепция новой столицы была тесно связана. Он говорил о необходимости выхода нации к морю, обращал внимание на то, что Литва является единственной балтийской республикой, чья столица не находится в портовом городе, полагая, что выход к морю, в том числе и столицей, являлся принципиальным для принадлежности к балтоскандской культурно-политической лиге. Выход к морю, с его точки зрения, должен был дать новые импульсы развитию духовного и интеллектуального потенциала литовской нации. В это время клайпедский порт приобретал все большее значение и в него делалось множество финансовых инвестиций. Подоплекой этих предложений, однако, служило в том числе и желание закрепить за Литвой Клайпеду, изменить демографический баланс сил и создать в этом стратегически важном порту численный перевес титульной нации. В 1939 году Клайпеда в результате ультиматума Германии была без боя возвращена Германии, что положило конец подобным планам (Нырко, 2003).

Почему переносы столиц не были избраны странами Восточной Европы в качестве способа решения проблемы деколонизации и деимпериализации?

Важное отличие Восточной Европы от других колониальных стран состояло в более высокой развитости урбанистической системы, более зрелых формах национализма, более тесной пространственной, этнической и религиозной интегрированности в Европу и в общеевропейские процессы, относительной редкости субнациональных конфликтов, участии народов Восточной Европы в общеевропейских национальных движениях XIX века, религиозной и этнической близости с ними, а также отсутствии необыкновенно разросшихся мегаполисов, сопоставимых с мегаполисами стран третьего мира.

Кроме того, важным фактором в таком развитии событий было то, что в этих государствах за редким исключением не сложилось портовых колониальных столиц (даже Рига и Таллин с большим трудом поддаются описанию в этих терминах). Главные города этих государств были важными торговыми центрами или были вписаны в систему общеевропейских феодальных отношений. Следует добавить, что нацистская политика в значительной степени преуспела в этнической «чистке» Европы, которая коснулась в наибольшей степени именно столиц восточноевропейских государств. Уничтожение еврейского населения в Варшаве, Будапеште, Праге, Киеве, Минске и Вильнюсе, а также изгнание немцев из Праги, Мемеля и других городов сделали эти столицы и города гораздо более этнически гомогенными. Это стало очевидным в период приобретения или возрождения ими своей государственности. Вероятно, в результате всех этих причин поиски национальной идентичности не вылились здесь в поиски альтернативных, более национальных, урбанистических центров.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации