Текст книги "Врача вызывали?"

Казинца 99. Повторный визит и его последствия

Постепенно Лидочка оправилась от шока, вызванного предыдущим визитом в общежитие. И уступив настоятельным просьбам декана, согласилась нести этот тяжкий крест и дальше. Перед входом в общежитие она, как заклинание, повторила несколько раз: «Надеваю на голову стеклянный шлем и безучастно наблюдаю. Я спокойна, я спокойна, мне не страшно… почти…» Затем Лидия Павловна мужественно отделилась от группы преподавателей и решительным шагом направилась к своим воспитанникам. Она шла по коридору общежития в относительно уравновешенном состоянии, ну, примерно как взведённый курок. Вдруг откуда-то сзади, через её голову перелетел аккуратно сложенный бумажный треугольник. Лидочка подняла его и автоматически развернула. Записка лаконично сообщала примерно следующее: «Посетите 4 комнату в 11 блоке на предмет аморального поведения».

Растерянная Лидочка поднялась этажом выше и показала анонимное послание декану. Тот задумчиво покачал головой. У него было такое выражение лица, словно он в дефицитной итальянской обуви сразу двумя ногами влез в коровью лепешку. Но делать нечего – придётся чистить туфли. А в данном конкретном случае – реагировать на полученный анонимный сигнал.

Декан в сопровождении Сухого, Панкратова и Лидочки подошёл к указанной в записке комнате и постучал.

– Проверка из деканата, – строго сказал он и подёргал за ручку двери. Она, естественно, оказалась запертой. Представители администрации потоптались в некоторой растерянности, не зная, что делать. Дежурный по блоку предложил: «Может, послать за председателем студсовета? У него есть ключ-мастер – к каждой двери подходит». Молчание было ему ответом. Очевидно, никому из присутствующих совершенно не хотелось заниматься скандальным делом. И вдруг неожиданно погас свет. Студенты повыскакивали из комнат посмотреть, что случилось. Шум, гам, суматоха. Наконец, кто-то пошёл проверить пробки, и минут через пять свет зажёгся снова. Тут, откуда ни возьмись, подоспел председатель студсовета. Он гостеприимно открыл нужную дверь и, войдя в тёмную комнату, щёлкнул выключателем. На одной из кроватей мирно спал Слуцкий. Больше никого в комнате не было. Голоса и яркий свет разбудили Бродягу, и он, приподняв голову, с удивлением посмотрел на вошедших.

– Ты почему не открывал? – не здороваясь, строго спросил декан.

Валера завернулся в одеяло, сел на кровати и, пожав плечами, сказал:

– Устал… понимаете. Мало сплю – много читаю.

Лидочке стало ужасно неудобно. Но декан – человек более опытный в таких делах, не спеша прошёлся по комнате, тщательно прочёсывая территорию внимательным взглядом. И вскоре заметил обугленную розетку. Рядом на полу валялась женская булавка. Сразу стало понятно, что явилось причиной короткого замыкания. Ведомый шестым чувством, декан продолжил поиски, и они увенчались успехом. Лифчик предательски валялся на тумбочке, красноречиво говоря о том, что какая-то особа женского пола покинула эту комнату совсем недавно и, очевидно, сильно спешила.

– Стыд и позор! Привёл девушку, заперся… – Декан запнулся, подбирая выражения.

Очевидно, решив, что терять уже нечего, Валерка невинно поинтересовался:

– Вы предпочитаете, чтобы я привёл парня?

Декан открыл рот, да так и не нашёлся, что сказать. Все дружно отвернулись, чтобы не злить шефа неуместными улыбками. Тот наконец собрался с мыслями и выдал казённую домашнюю заготовку:

– Ты когда-нибудь слышал о моральном облике советского студента? А? Разгильдяй! Что ты себе позволяешь, в конце концов. Женись – вот тогда и…

– Вы во сколько лет вы женились, Павел Игнатьевич? – как бы невзначай полюбопытствовал Валера.

– В двадцать семь, – не замечая ловушки, просто ответил декан.

– И конечно, были девственником? – спросил Бродяга будничным тоном, словно речь шла о погоде в отдалённой развивающейся стране.

Все быстро выбежали из комнаты, прилагая огромные усилия, чтобы не рассмеяться по дороге. Сухому выход загораживал декан. И сдерживаясь из последних сил, доцент стремительно отошёл к окну. Он мужественно старался переключить ход мысли на что-либо нейтральное и не думать о том, что происходит в комнате. Перед деканом стояла неразрешимая дилемма: сказать правду нельзя, соврать – тоже. Он вдруг отчётливо вспомнил свою первую женщину. Назвать любовью это можно было с большой натяжкой. Но приятные воспоминания охватили декана, и он быстро успокоился. Наконец, обречённо вздохнув, устало улыбнулся и сказал:

– Да пойми ты… Поступил сигнал. Ну, должен же я прореагировать. Эта ж тварь на меня потом напишет. – И он показал записку Валере.

Тот прочёл и весело засмеялся:

– Клеветники и завистники!

Потом вошёл в положение и серьёзно сказал:

– Я понимаю. Реагируйте… только не сильно.

– Значит так, выговор, и стипендию сниму, – объявил декан. – На месяц, – как бы извиняясь, быстро добавил он.

Валера пожал плечами:

– Так нету ж стипендии. Вы мне в начале года сняли… Ни за что, между прочим, Павел Игнатьевич! – с упрёком добавил Валера.

– Было б за что, я б тебя давно выгнал, поверь мне на слово, – неожиданно разозлился декан. – Короче, – выговор! Обжалованию не подлежит, – сказал он и решительно направился к выходу. Сухой поспешил за ним.

Преподаватели молча шли к машине. Медленно падал снег, ненавязчиво напоминая о вечности сущего, с одной стороны, и мимолётности жизни – с другой. Декан попросил у Сухого сигарету, не торопясь подкурил и мечтательно сказал:

– Где мои семнадцать лет?

Сухой пожал плечами, развёл руками и поднял брови – эта незатейливая пантомима должна было выражать тривиальную истину: нельзя дважды войти в одну реку, даже если очень хочется.

– Петрович, тебе Лидочка нравится? – спросил вдруг декан.

– Конечно, – легко признался доцент.

– Так чего ты тормозишь? – поинтересовался декан.

– Аморалку пришьют… – вздохнул Сухой.

– Это точно. Писатели, мать их так… Всегда, понимаешь, найдётся человек, которому плохо, когда другому хорошо…

Павел Игнатьевич обернулся, чтобы убедиться в отсутствии посторонних, и сказал: «Передай Слуцкому, пусть заявление на материальную помощь напишет. Я подпишу… Засранец!» – покачал головой декан, но видно было, что в общем и целом ему нравится жизненная позиция Валерки.

Лидочка шла позади всех. Вспоминала студенческие годы. И хотя она в жизни никогда не позволила бы себе такое… Но почему-то ей было жалко и Валеру, и девушку, которую она никогда не видела. И даже себя… Потому что вдруг почувствовала, что в её благополучной и размеренной жизни чего-то не хватает. Мы все делаем свой выбор, делаем ставки. Лидия Павловна поставила на спокойную жизнь. Хотела жить в достатке и безопасности. Семья, дети, дом. И, слава богу, всё получила. Чем же она теперь недовольна? Вдруг она поняла, что хотела всего этого не столько потому, что это было действительно её мечтой, а потому, что боялась хотеть чего-то другого… И конечно, семья для неё по-прежнему важнее всего… Да только этого оказалось мало. Нет, она жалела вовсе не о том, что подобно этой девчонке, рискнувшей репутацией и высшим образованием, веселилась со своим парнем. Ей было мучительно жаль, что она никогда, никогда в жизни ничем не рисковала: ни карьерой, ни здоровьем, ни тем более жизнью. Её нервы не были натянуты до предела, она не замирала, затаив дыхание, в ожидании опасности, не принимала дерзких решений. Всё было рассчитано, отрезано с большим запасом. Но и выигрыш, соответственно, не волновал. Не кружил голову и не заставлял биться сердце чаще.

Поезд жизни ещё грохочет, до конечной станции далеко… Но годы, когда верится в чудеса, ушли безвозвратно… Пропали… Она вспомнила, как в юности твердила себе: я ещё не готова, мне рано… А теперь – поздно. Она неожиданно осознала, что и тогда было не рано и, самое главное, сейчас ничего не поздно. Не поздно… Так в чём же дело? А в том, дорогая моя, что ты не готова заплатить за успех риском, страхом поражения и болью неудачи. Ты готова работать, как ломовая лошадь… Что ж, и это подвиг. Да ещё какой! Легко ли каждое утро встать и, сказав себе: «Надо! Ты должна!», продолжать этот бесконечный бег по кругу. Кому, кстати, должна? Уж не себе, это точно… О чём это я? Лидочка запуталась… Ах, да, я хочу рисковать и одновременно не готова пойти на риск. Всегда боялась неудачи, больше, чем желала успеха… Старого пса новым штукам не выучишь, подумала она, поправила воображаемый хомут и побежала догонять свою упряжку.

…Ночью Лидии Павловне не спалось. Она ворочалась, вспоминала свою жизнь… Яркий свет полной луны создавал таинственную и немного магическую атмосферу. Наконец, Лида окончательно поняла, что заснуть не удастся и, стараясь не разбудить мужа, потихонечку встала. Потом, не включая свет, пошла на кухню и плотно закрыла дверь. Она ничего не собиралась делать, просто надоело ворочаться в ожидании сна. Лидия Павловна автоматически вскипятила воду и заварила чай. Затем села и просто смотрела в чёрное холодное окно. Она мучительно пыталась определить истинную причину своей необычной бессонницы. Лидочка абсолютно механически вертела карандаш, и вдруг рука, словно обретя собственную волю, написала на полях газеты, оставленной на столе:

 
Ничто никогда не рано…
Ничто никогда не поздно…
 

Лидия Павловна удивлённо перечла написанное несколько раз. И вдруг продолжила:

 
Просто когда нам страшно
Встать и идти вперёд,
Мы говорим – не время,
Ещё не сегодня… Лучше,
Конечно, гораздо лучше
Немножечко подождать…
Немножко, совсем немножко,
Лет двадцать, а лучше тридцать,
Чтобы сказать уверенно:
Время, увы, ушло…
 

Стихи получились без рифмы, но имели какой-то внутренний ритм. Казалось, он сообщал телу невидимые, но хорошо ощутимые пульсы. Всё Лидочкино естество вибрировало непривычной, однако очень приятной дрожью. На душе было светло и радостно. Рука писала, а Лидочка наблюдала за ней, словно со стороны. Ощущение чуда не покидало её. Стараясь не спугнуть и не разрушить это необычное состояние, она продолжила:

 
И всё же в душе мы знаем —
Ничто никогда не рано…
Ничто никогда не поздно…
А сердце… сжимает болью —
Ведь жизнь, как вода, ушла…
И только глубокой ночью,
Когда лишь часы на стенке
Бьют грозно, словно набат,
Без слёз, но ужасно горько,
Без звука, но очень страстно
Заплачешь вдруг над собою,
Ведь жизнь свою проспал…
 

Стихотворение получилось невесёлое. Но, странное дело, Лидочка была счастлива. Она уже много лет не писала стихов. Более того, даже забыла о своём даре. А ведь когда-то… Именно благодаря ему нашла свою любовь. Лидия Павловна сидела за столом и по-прежнему смотрела в чёрное окно. Но теперь видела совсем другое: вот она снова девчонка, полная надежд и иллюзий, на школьном выпускном вечере. Могучие силы бурлят внутри её пылкого сердца. Она ещё не знает, как и для чего применить их. Но само ощущение, что ей принадлежит весь мир, просто замечательно. Лидочка вдруг по-настоящему поняла выражение – за спиной выросли крылья. Тут она перенеслась в настоящее время. На столе – остывший чай, за окном – по-прежнему глухая ночь. Но теперь это неважно. Важно другое – ощущение крыльев осталось. Лида аккуратно оторвала кусок газеты со стихами, потушила свет и пошла спать.

Утром она проснулась в замечательном настроении. Долгое время не могла понять, откуда эта беспричинная радость. Потом взгляд её упал на обрывок газеты на тумбочке. «Ничто никогда не рано…» – прочла она.

«Ничто никогда не поздно…» – медленно проговорила Лидочка и улыбнулась беззаботной счастливой улыбкой. Тут она поймала на себе озадаченный, вопросительный взгляд мужа. Борис Витальевич привык к её перманентному состоянию тревоги и откровенно не понимал, что происходит.

– Ничто никогда не рано, ничто никогда не поздно… – пропела Лидочка и порывисто поцеловала мужа, чем озадачила его ещё больше.

Он проследовал за ней в ванную комнату. Супруга неожиданно замкнула дверь изнутри, обняла его и вдруг начала снимать с него майку. Муж, естественно, не сопротивлялся, однако ошарашенно и даже немного испуганно смотрел на Лидочку. Борис Витальевич даже хотел напомнить безответственной супруге, что они оба опоздают на работу. Но мудро промолчал. На работу они в тот день не опоздали, а просто не пошли. Позвонили, предупредили и… О, чудо! Ничего страшного! Потом пили кофе с коньяком, затем снова вернулись в спальню. А после завтрака Лидочка наконец объяснила, что же всё-таки произошло. И в завершение прочитала стихи. Потом молча сидела напротив мужа, изо всех сил стараясь угадать, что он думает. Борис Витальевич облегчил её непростую задачу и спросил:

– Ты за этот день была счастлива больше, чем за последние десять лет, правда? – Лидочка согласно закивала. – А теперь скажи, только честно: разве не то же самое я говорю тебе всю нашу совместную жизнь?

Лидия Павловна виновато вздохнула. Только сейчас она осознала, что муж прав на все сто процентов, и жалобно спросила:

– Боря, может, я просто должна была созреть?

Борис Витальевич взял её руки в свои и сказал:

– Не расстраивайся… «Ничто никогда не поздно…»

Жизнь без наркоза

Одно из любимых развлечений Бродяги – игра под названием «Лекция на вольную тему». Суть её заключается в том, чтобы зайти в класс к первокурсникам перед самым приходом преподавателя. И так играючи, ненавязчиво прочесть какую-либо лекцию на злобу дня. Скажем, о высоком призвании врача. Почувствовать себя наставником и гуру. Как говорится, калиф на час. В данном случае – лектор на пять-десять минут. Валера бессовестно пользовался тем фактом, что студенты в большинстве своём – вчерашние школьники. И находясь под впечатлением обрушившейся на них лавины информации, не критично оценивают происходящие события. Они, словно американские индейцы, наивно верят на слово каждому встречному.

Вот и сейчас Бродяга проходил по кафедре физики и, услышав обрывок разговора: «…Галина Борисовна немного опаздывает. Пожалуйста, посидите тихо…», тут же навострил ухо.

Проследив взглядом, в какой класс вошёл парень, говоривший с лаборанткой, Валера тут же последовал за ним. Широко распахнув дверь, он официальным голосом объявил:

– Маковская задерживается, а пока я побеседую с вами об институте, расскажу немного о будущей профессии, а в конце, если хватит времени, – отвечу на вопросы.

Всем вам известно выражение «Aliis inserviendo consumer!» («Служа другим, сгораю сам», лат.), – начал он своё выступление довольно банальной фразой. Однако студенты, только начавшие изучать латынь, сразу прониклись великой идей самопожертвования и погрузились в атмосферу гуманности и романтического героизма. – Профессия врача – это не просто способ заработать на жизнь, это высокое призвание.

Валера говорил всё подряд, не задумываясь о последствиях. Если получалось – отлично, а нет – так и не надо. Ведь это просто весёлый розыгрыш. Но иногда выходило действительно неплохо. Он цитировал знаменитых людей, книги которых он читал, а также тех, чьи фамилии были просто на слуху. Как правило, Бродяга приписывал свои личные мысли Гиппократу, Боткину и Павлову – мединститут всё-таки. Однако не гнушался Конфуцием, Достоевским и классиками марксизма-ленинизма. Делал он это для того, чтобы придать своим соображениям солидности и внушить доверие к сказанному. Ведь давно известно, что любая мысль из уст признанного авторитета заставляет задуматься и, главное, не вызывает возражений и споров. То есть спорить с Гиппократом, конечно, можно. Вот только переспорить нельзя. Бродяга этим фактом беззастенчиво пользовался. Никто, как правило, не читал первоисточников, и уличить его в фальсификации истории было фактически невозможно.

Между тем Валерка вошёл во вкус и назидательным голосом старого профессора вещал: «Если вы лечите больного и не разговариваете с ним, то разница между доктором и ветеринаром только в клиентуре», – запишите, пожалуйста. И ещё: «Если больному после беседы с врачом не стало легче, то это не врач».

Ирония происходящего заключалась в том, что Бродяга учился на сангиге (санитарно-гигиеническом факультете). То есть сам лично никогда не собирался заниматься лечебной практикой. А также искренне считал, что медицина – лженаука и вообще грязный бизнес. Никто не задаётся целью действительно вылечить больного. Перевод острого состояния в хроническое считается чудесным исцелением и, соответственно, огромным успехом.

Однако, подчиняясь острому, как портновское шило, желанию пошалить, Бродяга шёл котом учёным: пел песни, сказки говорил. Как правило, это был экспромт, и парень сам никогда не знал, чем закончит своё выступление. Но это и неважно, ведь с минуты на минуту должен придти преподаватель. При его появлении Валера здоровался, как ни в чём не бывало, тут же прощался и уходил, оставляя в недоумении как студентов, так и наставника. Хотя, по правде сказать, Бродяге ужасно хотелось узнать реакцию аудитории.

…Прошло уже полчаса, а преподавательница всё ещё отсутствовала. Галина Борисовна явно не спешила на занятия. Она словно чувствовала, что у неё есть достойная замена и за студентов-первокурсников можно совершенно не беспокоиться. Лектор-самозванец уже сказал все, что хотел, а Маковской всё не было. Чтобы хоть как-то заполнить время, стал делиться совершенно секретным, не подлежащим разглашению опытом по сдаче экзаменов в особо трудных ситуациях. Наконец, дверь отворилась и на пороге появилась долгожданная наставница. Года два назад она учила Бродягу.

– Здра-а-вствуйте, Валерий! – улыбаясь, сказала она и подружески протянула руку. – Я тут под дверью немного постояла – просто заслушалась. Как дела?

Бродяга нисколько не смутился и сказал:

– Да вот мимо проходил, вижу молодое подрастающее поколение без присмотра. Наша будущая смена… И не побоюсь высокого слога – надежда советского здравоохранения и медицинской науки…

Маковская подошла к нему ближе, они пошушукались, посмеялись, и Валера ушёл. Как только закрылась дверь, студенты загалдели, как любопытные галчата:

– Кто это был?

Маковская широко улыбнулась и сказала:

– Мой бывший студент. Стопроцентное чувство юмора. – В её устах это был наивысший комплимент. Умение хорошо пошутить она ценила больше, чем знание физики. То, что в книжке написано, каждый дурак может выучить, а приносить людям радость – это дар…

– А сейчас он кто? – не унимались студенты.

– Учится на сангиге. – Маковская на мгновение задумалась, подсчитывая, в каком году она учила Валерку. – По-моему, на четвёртом курсе.

Студенты удивлённо переглянулись.

– А мы думали – преподаватель… – послышался разочарованный голос.

– А что, неубедительно говорил? – поинтересовалась Маковская.

– Да нет, всё правильно и даже красиво, но… непонятно – зачем он это делал? – студенты были явно в замешательстве.

Маковская задумчиво посмотрела в окно. Потом медленно, как бы размышляя вслух, сказала:

– Вот вы сейчас получаете высшее медицинское образование. Учёба трудна, порою вам неинтересно и даже нудно. Но цель поставлена, вы упорно к ней идёте. Живя этой целью, вы находитесь где-то далеко… в счастливом туманном будущем. И это, конечно, правильно… А Валера живёт здесь. Здесь и сейчас. И ему просто скучно. Он не ждёт, пока кто-то развеселит его, и делает это самостоятельно.

Группа медленно переваривала информацию. Вскоре преподавательница объявила перерыв, и ребята наперебой начали высказывать своё мнение о странном парне. Примерно треть были в восторге от розыгрыша. Треть полагали, что это чистое хвастовство и позёрство. А оставшиеся были слишком заняты. Они усиленно повторяли домашнее задание – после перерыва Маковская обязательно будет спрашивать. Только Эллочка ни с кем не спорила. На неё Валера произвёл потрясающее впечатление. Да ещё Маковская подлила масла в огонь, сказав, что он живёт «здесь и сейчас». А Эллочка… Что с ней? Она так стремилась попасть в институт и жить весёлой студенческой жизнью. Но если честно, профессия интересовала её меньше всего. Наслушавшись от родителей, что институтские годы – это самая замечательная часть жизни, Эллочка решила поступить в институт и добилась своего. Однако прошло почти четыре месяца и… ничего. То есть ничего особенного. Ожидание праздника сменилось разочарованием, усталостью и раздражением. Постоянная учёба в бешеном темпе высасывала все соки. И что самое противное – мысли стали какие-то незамысловатые и узконаправленные, как лазерный луч. Эллочка ждала большего от института. Даже не большего – она ждала чего-то совершенно иного. Если бы её спросили, чего именно, то девушка задумалась бы и ответила: любви. Но так как никто ничего не спрашивал, то Эллочка просто не понимала, чего хочет. И от этой неопределенности мучилась ещё больше. А тут Валера, бесшабашный и бесконечно притягательный в этой бесшабашности… Эллочка должна, просто обязана с ним познакомиться. Только вот где его теперь искать? Она подошла к Галине Борисовне и, слегка запинаясь от стеснения, поинтересовалась, как можно найти Валеру. Маковская понимающе посмотрела на студентку и без лишних вопросов предложила помощь. Тут же позвонила в деканат сангига и узнала, в какой группе учится Слуцкий. А заодно и расписание занятий.

– Он сейчас в соседнем корпусе, на политэкономии капитализма. Если, конечно, в другом месте лекцию не читает, – пошутила Галина Борисовна. – Удачи! – по-дружески подмигнула она, но тут же строго добавила: – С урока я тебя отпущу, но лабораторную потом мне покажешь.

Эллочка поднялась на лифте на девятый этаж, прошла по коридору и осмотрелась. Что делать дальше, не имела ни малейшего понятия. Вдруг она заметила, что дверь в один из учебных классов приоткрыта, и решила заглянуть. За столами сидели, полулежали и откровенно спали студенты четвёртого курса, ветераны зачётных битв и экзаменационных сражений. Валера, как ни странно, бодрствовал, сидел в конце класса и с отсутствующим видом смотрел в окно, разглядывая унылый пейзаж. Очевидно, почувствовав пристальный взгляд, посмотрел на дверь и, естественно, узнал девушку. Валера совершенно не представлял, зачем она пожаловала и его ли ищет. Но на всякий пожарный случай тут же попросился выйти. Просто так, потому что появился предлог покинуть это сборище умирающих лебедей и спящих красавиц.

– Привет! Меня зовут Элла, – сказала девушка. – Мне очень понравился твой способ развлекаться… Я тоже люблю пошутить и разыграть друзей… Может, придумаем что-нибудь вместе…

«Симпатичная, но… первокурсница», – подумал Валера. По опыту старших поколений, да и по собственному он знал, что водить первогодку в ресторан, кино и вообще куда-либо – бесполезное занятие, пустая трата времени. И решил сразу поставить точки над і.

– Элла, вы ещё совсем ребёнок, – сказал он тоном умудрённого жизнью старшего товарища. – Наверное, и предохраняться, как следует, не умеете.

Девушке стало ужасно стыдно, и она покраснела. Во-первых, потому что тема была категорически запретная, а во-вторых, предохраняться Элла действительно не умела. Она стояла вся пунцовая, и казалось, что вот-вот заплачет. Валера вдруг ощутил лёгкое, совсем неуловимое чувство радостного возбуждения, так хорошо знакомое каждому, кто хоть раз влюблялся. Это не знающий промаха Амур старательно целился, натягивая лук. И сердце, предчувствуя сладкую боль, забилось сильнее.

– Ладно, ладно, я пошутил, – миролюбиво сказал Валера.

Но Эллочка вдруг полностью осознала то, что он сказал, и возмущённо подумала: «За кого он меня принимает!?» Развернулась и почти бегом покинула строгую кафедру марксизма-ленинизма. Валера постоял, подумал и решил на занятия не возвращаться. Вошёл в класс и, сообщив преподавателю: «Меня в профком вызывают», взял вещи и направился к выходу. Обернулся и, увидев недоумённый, недоверчивый взгляд наставника, пожал плечами и сказал: «Сам не знаю, что за срочность. Невозможно работать, то есть учиться!», и захлопнул дверь. Связь у Валеры с профкомом такая же тесная, как и с Организацией Объединённых Наций. Но он давно заметил, что казённые слова действуют на людей магическим образом, и в нужный момент пользовался этим. Потом покурил в туалете и, немного озадаченный, направился на кафедру физики. Заглянул в класс. Эллочки там не было. Маковская, увидев его, вышла и заговорщицки прошептала:

– Она тебя пошла искать. Вы что, не встретились?

Валера удивлённо поднял брови:

– Я думал, случайно туда забрела. Это меняет дело!

– Значит, всё-таки встретились? – настаивала Галина Борисовна.

– Да уж… Встретились… – со вздохом ответил Валера. – Да только я – идиот…

– Хочешь бесплатный совет? – спросила Маковская.

Валера кивнул.

– Не забывай, с кем разговариваешь. Первый курс, понимаешь? Просто сделай скидку на возраст, воспитание, наконец…

А Эллочка постепенно успокоилась. Она бродила по пустым коридорам нового учебного корпуса, осмысливая ситуацию. В конце концов, он вправе подумать о ней что угодно. Ведь она пришла к нему, предложила что-то вроде дружбы, практически не зная, кто он. Сейчас она даже не понимала, на что рассчитывала. Что он, увидев ее, обалдеет от счастья? Короче, к моменту возвращения на кафедру физики Эллочка полностью и безоговорочно амнистировала Валеру. Она медленно шла, задумчиво смотрела под ноги, как вдруг после очередного поворота столкнулась нос к носу с Валерой. Он радостно улыбнулся и тут же сообщил:

– А я тебя ищу…

Эллочка тоже обрадовалась, но на этот раз была умнее и виду не показала. Тогда Валера предложил сходить вечером в «Генезис» – студенческий бар. И Эллочка, естественно, согласилась.

… Маковская замыкала кабинет и уже собиралась уйти домой. Но вдруг периферическим зрением заметила девушку у окна. Та стояла к ней спиной и неотрывно смотрела куда-то вдаль. Занятия давно закончились. Галина Борисовна присмотрелась: Элла. Девушка обернулась и быстро пошла к ней навстречу. Маковская поняла, что та ждала её. И ещё наставница почувствовала, что Эллочке очень плохо. Галина Борисовна не ошиблась. Глаза у девушки опухли и полны слёз. Маковская вспомнила, что была свидетельницей рождения любви, и на душе у неё вдруг стало грустно. Как правило, студенческие романы скоротечны, поверхностны и не оставляют глубоких шрамов. Но здесь другое… Тут была настоящая любовь… И, очевидно, закончилась… Ушла, как вода в сухой песок… Маковская молча взяла Эллочку за руку и повела в кабинет. Так же без слов поставила чайник, достала сухие печенюшки и только тогда спросила:

– Расстались?

Эллочка часто закивала головой и, не в силах говорить, разрыдалась. Маковская стала гладить её по плечам.

– Вот ты сейчас думаешь, почему всё так случилось, как случилось. Обвиняешь его, строишь планы мести, может, даже хочешь умереть… Чтобы он наконец понял, кого потерял и ему стало больно и стыдно, – как бы размышляя вслух, спокойным убаюкивающим голосом говорила Маковская. Эллочка перестала плакать и удивлённо посмотрела на наставницу Ведь именно так она и думала.

– Откуда вы знаете?..

– Ну-у, это очень просто, – улыбнулась Галина Борисовна.

– У каждой болезни свои специфические симптомы. При ангине болит горло. При отравлении неизбежна рвота. А любовь – это хорошо известный мне недуг, я в своё время болела тяжело… И все симптомы наизусть знаю. У всех примерно одно и то же…

Постепенно Элла успокоилась, вытерла слезы и начала пить чай.

– Придёт время, когда боль утихнет и обида потихоньку забудется, – продолжала Маковская. – Это обязательно случится, – пообещала она, заметив недоверчивый взгляд Эллочки. – Когда-нибудь ты будешь рада, что эта любовь у тебя была. И с теплотой будешь вспоминать свою юность, себя и Валерку… и даже будешь счастлива, что знала его… Наш выбор не зависит от нас… Мы тянемся друг к другу, как растения к свету, как правило, не осознавая, почему и зачастую вопреки очевидной логике… Ты потянулась к нему. И притянула его к себе. Не смогла удержать. Но, возможно, это и к лучшему… Нам не дано предугадать. Как долго вы были вместе? Почти год? Почти целый год любви… Подумай об этом. Год счастья… Не старайся забыть это время. Я желаю тебе самого лучшего и пусть у тебя всё замечательно сложится… Но, может статься, что через много-много лет ты, итожа судьбу свою, скажешь: это было самое счастливое время жизни.

Маковская знала, что утешить Эллочку невозможно. Смерть любви, как и смерть человека, необратима. И время – единственное лекарство, которое может смягчить боль. Здравый смысл и логические доказательства здесь бессильны и неуместны. Но Галина Борисовна продолжала говорить, зная, что Эллочку успокоит не смысл сказанного, но участие, не слова, а понимание.

– Ты бросилась в любовь, как в море, не умея плавать… доверилась судьбе… А знаешь, что большинство так и остались сидеть на берегу… или выбрали беспроигрышный и потому безрадостный вариант? – Маковская говорила, говорила, говорила… В какой-то момент Эллочка поняла, что сказанное относится больше не к ней, а к самой наставнице. Она встала и обняла её.

– Я вам очень… очень благодарна… – взволнованно сказала Элла. Но Маковская, вдруг умолкнув, махнула рукой и отвернулась к окну. Эллочка догадалась, что Галина Борисовна плачет. О чём-то давно и глубоко похороненном в душе. Девушка почувствовала себя виноватой и на цыпочках выскользнула из кабинета.

Когда Элла вышла из института, было уже темно. Немногочисленные студенты, возвращаясь с отработок, шумно обсуждали прошедший день. Неожиданно пошёл холодный весенний дождь. Эллочка услышала крики, смех – мимо неё беспечно пробегали ребята, спеша укрыться от дождя в общаге. Но Элла нисколько не ускорила шаг. Девушка чувствовала, что дождь несёт облегчение. Она подставляла ему лицо и шла, шла, шла…

В общагу Элла вошла промокшая до последней нитки, но новое чувство начинало вызревать в ней. Это было довольно странное ощущение. Примерно так чувствует себя выздоравливающий больной. Нет, он, конечно, ещё болен… Но появилась уверенность: всё будет хорошо, и уже скоро… И Элла вдруг поймала себя на невероятной мысли: ей немножко жалко расставаться с этой болью.

В детстве она серьёзно занималась гимнастикой. Бывало, после тяжёлых тренировок болело всё тело. Эллочка любила эту боль, которая заставляла чувствовать мышцы и доказывала их силу… А сегодня душевные страдания подарили ей пронзительное и яркое ощущение жизни. Насыщенной и полной смысла…

Светка, увидев подругу, засуетилась, поставила чайник и предложила свой тёплый пушистый плед. Через десять минут Элла уже была переодета, укутана и пила горячий чай с домашним вишнёвым вареньем. Она сидела, смотрела куда-то вдаль и вспоминала все, что ей сегодня говорила Маковская.

Вдруг Элла вскочила. Схватила ручку, бумагу и, словно боясь позабыть, стала торопливо записывать. Она зачёркивала, исправляла, снова зачёркивала.