Текст книги "Милюль"

– Я тоже не играю с тобой, Павлик, и не шучу. Если уж так сложилось, что ты знаешь больше меня, то мне потребуется твоя помощь. Я не сильно тебя побеспокою. Покажи мне для начала, как пройти в уборную и ванную комнату.

– Куда? – Павлик выразил крайнюю степень удивления, как будто в этом новом мире люди никогда не умываются, и не ходят по нужде. Сие нелепое предположение Милюль отбросила и сформулировала вопрос иначе:

– Мне надо туда, куда все люди ходят по утрам, чтобы привести себя в порядок. Как это место, по-твоему, называется?

– Эти места всегда назывались гальюн и душевая, а вместе – санузел – язвительно и вместе с тем патетично заявил Павлик – Они на палубе. Мне что, провожать тебя туда?

– Гальюн – повторила Милюль, не замечая сарказма – ну что ж, гальюн, так гальюн. Пойдём, Павлик, покажешь, где тут у вас гальюн и этот… санузел.

Они вышли из тесной каюты в такой же тесный коридорчик, железная лесенка в конце которого вывела их на палубу. В лицо Милюль пахнуло ветром. И вчера дул ветер над палубой, но теперь в чём-то было необъяснимое отличие. Оно так и бросилось в душу, а вот сформулировать его никак не удавалось. Всё оно выскальзывало, не укладывалось в словесное определение. Чего-то явно не хватало Милюль в этом воздухе. Она внюхивалась до тех пор, пока, наконец, не нашла: Плотности! Точно! Она даже обрадовалась от того, как точно удалось сформулировать суть разницы. Не было в сегодняшнем воздухе солёной упругости, йодистой полноты вчерашнего ветра. Он был именно пресным и потому казался жидким. Милюль вздохнула и, глядя на несущиеся мимо серые волны, произнесла:

– Это не море. Это большое озеро.

– Очень большое – отозвался Павлик – вон там, видишь, на горизонте горы в дымке?

– Еле-еле.

– Это так называемая зона шхер. А дальше, за шхерами – находится Финляндия. Папа говорит, скоро у нас с финнами будет война. Ох, скорее бы…

* * *

Навстречу детям шёл матрос. Самый обыкновенный матрос в чёрных клешах и тельняшке. Он глянул на Милюль, как на старую знакомую, улыбнулся ей, пожал руку Павлику, спросил участливо:

– Чего это у тебя, моряк, с носом? Прищемил?

Павлик злобно зыркнул на Милюль и потупился. После утренней битвы нос его был частично сизым. Моряк похлопал мальчика по плечу и обнадёжил:

– Ничего, моряк! Ранение не смертельное.

Милюль усмехнулась. Действительно, она не слыхала, чтобы кто-нибудь погиб от сливы на носу. Матрос пошёл своим путём, а дети приблизились к железной двери с закруглёнными углами.

– Вот гальюн. Сама там справишься? – проявил заботу Павлик.

– Справлюсь – ответила Милюль.

– Дорогу обратно не забыла? А то я тебя подожду.

– Спасибо. Я уже начала ориентироваться. Хотя, нет, лучше подожди, а то вдруг, встретится кто-нибудь знакомый, а я его не узнаю. Подождёшь, правда?

– Конечно, подожду – согласился Павлик – у тебя точно всё с головой в порядке?

– Немного потрескивает после того, как ты мне заехал коленкой в ухо.

– Я про другое.

– Если про другое, то всё в порядке. Не волнуйся.

Милюль оставила Павлика стоять на палубе, а сама открыла тяжёлую дверь санузла и оказалась в маленьком и тесном пространстве.

Справиться с гальюном и овладеть нехитрой тайной управления кранами холодной и горячей воды ей удалось довольно быстро. Напасть случилась в тот момент, когда она чистила зубы перед маленьким зеркалом над умывальником. Из дырочек под потолком ни с того ни с сего заорал искажённый механическими пощёлкиваниями грубый мужской голос:

«Старпом Круглов вызывается на мостик! Приказано перестать давить на массу!»

Милюль от неожиданности выронила зубную щётку и отшатнулась от говорящего потолка. В дырочках щёлкнуло, пискнуло и замолчало.

– Это не страшно – сказала Милюль сама себе – это абсолютно не страшно. Это только неожиданно.

Она забрала свою зубную щётку, мыло, коробочку с зубным порошком и спешно, стараясь не оглядываться на чудной потолок, покинула санузел. На палубе, ожидая её, торчал Павлик.

По дороге в каюту Милюль прикидывала, как бы правильнее спросить про голос, который говорит из потолка в гальюне. Очень не хотелось давать ехидному мальчику лишний повод для насмешек. Наконец любопытство пересилило и Милюль, стараясь придать голосу самое безразличное выражение, произнесла:

– В гальюне какой-то грубый мужчина кричит с потолка про старпома Круглова. Ты не слыхал?

– Слыхал – флегматично ответил Павлик – это матрос Барсуков так шутит. Морской юмор.

– Он что, живёт там? – спросила Милюль.

– Где? – не понял Павлик.

– Над гальюном.

– С чего ты взяла?

– Ну, голос прямо с потолка раздался.

– Да ну тебя, Надька! – неожиданно рассердился мальчик – сама понимаешь, это громкая связь. Причём тут гальюн?

Он ещё что-то обиженно бурчал, но Милюль не вслушивалась. Ей захотелось уговорить Павлика пойти и осмотреть корабль. Мало ли какие диковины на нём спрятаны? Решив идти к цели напрямую, Милюль предложила:

– Здесь, на корабле, наверное, много интересных предметов. Может быть, мы походим, поглядим на то, на сё?

– На что глядеть то? – возразил Павлик – Уже по двадцать пять раз всё облазили.

– Ну и что? – не унималась Милюль – всё равно лучше ходить по палубе, чем киснуть в каюте.

Пожалуй, ты права – согласился Павлик – идём на корму. Поглядим ещё раз на торпедные установки. Они мне нравятся.

Они вновь поднялись на палубу и, миновав надстройку с маленькими иллюминаторами и закрытыми железными дверьми, вышли на корму. Милюль увидела там много нового для себя. Палуба оказалась заставлена металлическими конструкциями самой разной конфигурации. Две сваренные треноги, привинченные к палубе, венчались зачехлёнными штуками, чьи хищные контуры угадывались сквозь брезент, как угадывается фигура танцовщицы сквозь любые драпировки и платья. Явно под чехлами находились какие-то воинственные орудия. Рядом с треногами стояли пирамиды ящиков, окрашенных в тёмно-зелёную краску. Дальше лежали канатные бухты и много чего ещё. Совсем сзади вился на ветру флажок, крепящийся к железному флагштоку. Около бортов были укреплены косо посаженые длинные металлические бочки. Они тоже были выкрашены в тёмно-зелёный цвет.

Ничто не показалось Милюль особо интересным. На всякий случай она подошла к одной из бочек и постучала по ней. Бочка зазвенела пустотой.

– Это торпедные аппараты – драконьим шёпотом поведал брат – сюда ложут торпеды и запускают. Торпеда мчится под водой, подплывает к вражескому кораблю… ба-бах! И такая вот пробоина! Можно утопить корабль, какой хочешь величины. Самое грозное оружие!

Милюль ещё раз осмотрела бочки, ещё раз постукала их круглые бока, и не впечатлилась:

– Подумаешь, какие-то бочки. Вот, если бы ты мне настоящую пушку показал, это бы – да!

Павлик даже потерял дар речи от такого вопиющего невежества. Он набрал воздуху в лёгкие и несколько раз возмущённо и резко вздохнул:

– Пушки? Да что ты понимаешь? Пушки это прошлый век! Ни одна пушка не нанесёт такого удара, как торпеда! Пушки это фигня! Пушка на носу стоит.

– Тогда пошли на нос – решила Милюль.

И они пошли было, но на пути возник другой матрос… или тот же, или его брат. Во всяком случае, он и в одежде и во всём внешнем облике имел с тем, что встретился им раньше абсолютное сходство.

– А, оружие портить! – закричал он грозно – Вот я вас поймаю и съем!

Он, действительно, изобразил на лице гримасу кровожадного злодея, растопырил во все стороны руки, присел и стал медленно двигаться к детям. Милюль решила, что пора визжать, и пронзительно завизжала. Брат же повёл себя как дурак. Он направил на матроса указательный палец и воскликнул:

– Я застрелю тебя, проклятый Бармалей! – после чего издал ртом звуки выстрелов. Матрос при этом задёргался так, будто и правда в него попадали смертоносные пули. Дёрнувшись три раза, он повалился на палубу, приподнял голову и сказал умирающим голосом:

– Ты победил меня, Ваня Васильчиков! Твоя взяла! – тут он громко уронил голову на железный пол. Раздалось дружное ржание двух других незнакомых моряков, которые подошли незаметно и наблюдали всю нелепую сцену. Один из них, что постарше, заявил:

– Ну, Барсуков, ну, артист!

Барсуков встал. Павлик, он же, как выяснилось, Ваня Васильчиков, начал здороваться с ним и с остальными матросами, а Милюль смотрела на этот абсурд широко открытыми от удивления глазами, пока Барсуков не обратился непосредственно к ней:

– Ну, ты и визжать здорова! Как аварийная сирена! Как думаешь, тебя на берегу было слышно?

«Быстро соображать! – скомандовала себе Милюль – как себя правильно повести? Если это такие игры, то мне должно быть не впервой. Что ж, раз так тут заведено, то я в этой ипостаси, скорее всего, должна реагировать благосклонно». Она сделала книксен, как учила её нянечка, и сказала:

– Признаюсь, вы меня напугали, господин Барсуков.

Незамысловатая сия фраза вызвала у матросов новую волну хохота. Милюль задумалась: надо ли обижаться, решила, что раз в этом мире всё шиворот-навыворот, стало быть, обижаться не нужно, и оказалась права. Матросы были, может быть и фамильярны, но благожелательны.

Вдруг появился капитан. Тот самый капитан, которого Милюль видела давеча на мостике лайнера. Да! Тот самый! В таком же белом кителе, в белой фуражке. Он, будто выпрыгнул из вчерашнего дня, но теперь оказался не где-то далеко, на возвышении, а около. Он подошёл к Милюль и сказал, обращаясь и к ней и к Павлику:

– Дети, пора обедать.

Это было произнесено так буднично, как будто капитан корабля каждый день только тем и занимался, что приглашал детей на обед. Ответ Павлика ещё пуще удивил Милюль:

– С добрым утром, папа! – ответил Павлик – Мы идём.

Капитан развернулся, что-то сказал мимоходом матросам и зашагал к носу катера. Милюль пихнула мальчика локтем:

– Это наш папа? – спросила она, чтобы уточнить, но Павлик, видно забыл, как бьют за нелепые ответы, и потому ответил самым ехидным голосом:

– Нет, дядя Кузя с автобазы!

Милюль хотела двинуть ему кулаком, но не стала, подумав, что если капитан – их с мальчиком отец, то она и впрямь задала идиотский вопрос. Дети поспешили в свою каюту, где Павлик, наплевав на присутствие дамы, переоделся в белую рубашку и чёрные шорты. Увидев, что Милюль не переодевается, а растерянно стоит в углу, он вынул из стенного шкафчика и выдал ей белую блузку и юбку, такую же чёрную, как его собственные шорты. Немного смущаясь, Милюль всё же переоделась. Павлик при этом проявлял явное нетерпение. Он сопел, переминался с ноги на ногу и, наконец, не выдержав, попросил её поторапливаться.

Когда Милюль оказалась готовой, оба вышли в коридорчик и, миновав пару дверей, вошли в довольно тесный зал, посреди которого стоял накрытый к завтраку столик, а откидные скамьи вокруг были привинчены к стенам. Милюль не уделила особого внимания сидящим за столом, потому что её заинтересовала еда. Сев рядом с братом, она внимательно изучила выставленный завтрак. На столе стояли железные миски. В мисках находилась очень странная и неприглядная на вид смесь из серых, толстых макарон и мясного фарша. В такой же миске посреди стола лежала горка яблок. В стеклянных стаканах был налит, скорее всего, компот и…

– И всё? – вырвалось у девочки невольное восклицание.

– Это вместо приветствия? – раздался женский голос. Милюль подняла взор на говорившую, и встретилась взглядом… с мадам Элеонорой! Она самая сидела тут, по левую руку от капитана! Конечно, на ней не было сиреневой шляпы, вместо вчерашнего платья теперь на ней была такая же белая блузка, как и на Милюль, но без сомнения перед Милюль сидела именно Элеонора!

– Не удивляйся, мамочка, Надя сегодня не в себе – сообщил Павлик, обращаясь к мадам.

Милюль хаотично переводила взгляд с Павлика на капитана, на мадам, снова на капитана, снова на мадам. Мысли не поспевали за чувством растерянности, а растерянность мешала выстроить их в порядок. Если Павлик, который, судя по его обращению «сеструха», приходится ей братом, называет капитана папой, значит их общий отец – капитан. С этим ещё можно смириться, но то, что Мадам Элеонора – её, Милюлина мать? От подобного оборота событий не мудрено было грохнуться без чувств, но Милюль решила в обморок не падать:

– С добрым утром – поприветствовала она мадам Элеонору.

– Здравствуй, дорогая – отозвалась мадам – что это Павка говорит, будто ты не в себе?

– Не знаю. Наверное, ему виднее – пожала плечами Милюль и, не выдержав мук внутренних противоречий, решила уточнить, верно ли она понимает соотношения внутрисемейного родства – стало быть, вы теперь моя мама?

Мадам Элеонора неожиданно рассмеялась:

– Мы давно это обсуждали, Надя. Ты знаешь, что если хочешь, то можешь меня так не называть. Что за фарс ты устраиваешь?

– Да, Надюша, что за вопрос? – спросил капитан.

Милюль перевела взгляд на него. Замечательный капитан сидел перед нею. Именно такой, о котором она мечтала. Можно было бы радоваться тому, что капитан спустился с недосягаемых высот капитанского мостика и теперь находится рядом, но не такой же страшной ценой! Зачем ей нужен капитан, если за это противная мадам Элеонора назначается в матери? С таким положением Милюль не намерена была мириться, а потому вызывающе спросила:

– А почему это вы все уверены, что я теперь Надюша, или Надя?

Капитан и мадам Элеонора отложили приборы и посмотрели вопросительно. Капитан уточнил:

– Почему теперь? По-моему, ты всегда и была Надеждой.

– Сегодня она мне сказала, что её зовут Милюль! – заявил брат Павлик и захихикал.

– Не смейся над сестрой! – одёрнул его капитан.

– А чего она придуряется, будто королева с луны? – возмутился брат и тут же наябедничал – Обозвала меня Алёшей и сливу на нос поставила!

Капитан внимательно изучил сизый нос Павлика и расхохотался. Мадам скроила недовольное лицо и сообщила, что не видит ничего смешного. Капитан не стал спорить. Он поднялся, и этим решительным жестом отодвинул все возможные недоразумения. Стало ясно, что он не собирается далее выслушивать Милюлины бредни, Элеонорины возмущения и Павликовы ябеды. Вот как поступают настоящие капитаны!

Держа в руке стакан с компотом, он заговорил так убедительно и торжественно, что Милюль на мгновение стало всё равно, мать ей мадам Элеонора, или не мать:

– Дорогая Надя. Конечно, плохо, что этот праздничный день омрачён сливой, которую ты поставила Павлику и тем, что ты решила забыть своё настоящее имя. Но сегодня, в понедельник двадцать пятого июня тысяча девятьсот двадцать восьмого года, тебе исполняется одиннадцать лет. Я бы хотел, чтобы этот день запомнился навсегда. Поэтому вся наша семья находится на самом современном военном броневом катере балтийского флота. Я хочу выпить этот стакан за то, чтобы ты выросла настоящим борцом за победу коммунизма во всём мире. Хочу, чтобы ты, как достойный гражданин Страны Советов, была бы отличной пионеркой, со временем вступила в комсомол и продолжила то великое дело, которое начал Владимир Ильич Ленин. А теперь я, как и обещал вчера, преподнесу тебе сюрприз.

– Давайте сначала стаканы опорожним! – предложила Элеонора, и все стали чокаться стаканами с компотом. Милюль тоже чокалась, а про себя думала: «Что за сюрприз? Не помню я, чтобы вчера капитан мне что-то обещал. Тем более сюрпризы. Но, раз уж так он говорит, значит нет смысла спорить. Буду пытаться соответствовать тому, что происходит вокруг».

Капитан поставил пустой стакан на стол, достал из внутреннего кармана кителя потёртую сафьяновую коробочку и произнёс:

– Двадцать один год назад я в первый раз в жизни чуть не утонул. Так получилось, что меня спасла совсем маленькая девочка. Спасла ценой своей жизни. Значительно позднее у меня оказалась эта старинная брошь, как память о ней. Сегодня я хочу подарить её тебе. Знай, Надя, что это самое дорогое украшение, которое я видел на земле. Его цена измеряется не в деньгах. Скоро денег совсем не будет и именно такие вещи окажутся самыми главными. Цена этой брошки – человеческая жизнь. Береги её. И пусть тебе сопутствует настоящее счастье!

Капитан передал коробочку Милюль. Милюль открыла её и, увидав знакомую лягушку, обречённо вздохнула. Всё в её жизни менялось. Исчезла милая сердцу няня, и даже тётка Юлия. Мудрый и великий размерами Сергей Пантелеймонович испарился бесследно. Съёжился межконтинентальный лайнер. Мальчик-кадет преобразовался в брата-ябеду. Изменилось решительно всё, но остались две неизменные константы: день рождения и эта малахитовая лягушка.

– Неужели не нравится? – поинтересовалась мадам Элеонора.

– Нравится – ответила Милюль. Глаза её уже заволакивали слёзы, когда мадам Элеонора отвлекла её от сентиментальных настроений:

– Так, где же слова благодарности? – спросила она.

Милюль подняла взгляд на капитана, улыбнулась ему и сказала:

– Спасибо, капитан.

Капитан в ответ козырнул:

– Объявляю начало праздничного завтрака. Сегодня у нас макароны по-флотски!

Все принялись звякать вилками о тарелки. Про Милюль временно позабыли, и она могла спокойно поразмышлять. Она и размышляла: «Что вчера рассказывал Сергей Пантелеймонович, насчёт движения по?.. Вот! Не помню уже, чего там у него куда двигалось. Кажется, человеческая судьба может перемещаться с одной ладони на другую. Нет, наверное выходит, что он был не прав. Ну ладно, можно прыгнуть один раз. Допустим даже, что потом можно прыгнуть обратно. Всё равно его прыжки для моего случая не годятся. Если бы у человека было много рук, тогда конечно, прыгай с одной на другую, сколько душе угодно. Но рук-то только две! Хоть и говорил он сложно, да выходит, упрощал. Поймать бы его теперь, да попросить, чтобы он вот этот день разъяснил, а потом посмотреть, как он с ума сойдёт, или помрёт от тоски, потому что не сможет ничего ни объяснить, ни осмыслить. Но его уже не поймаешь, а мне теперь не до того. Некогда осмысливать. Надо приноровляться».

Милюль прикончила свою порцию еды и посмотрела в тарелку брата. Она была почти полной! Павлик вяло ковырялся вилкой в макаронах и скучал.

– Ты чего не ешь? – поинтересовалась Милюль.

– Да надоели мне эти макароны – ответил брат.

– Давай, помогу?

Снова он посмотрел удивлённо, но не отказал, пододвинул тарелку. Опорожнив её, Милюль оглядела стол. Кроме яблок, еды почти не было. Можно ещё было, конечно, помочь отцу-капитану, или Мадам Элеоноре, которая теперь то ли мать, то ли не мать. Фиг поймёшь, кто она. Сидит, ковыряется вилкой, а макароны остывают.

– Аппетит приходит во время еды – сказала Милюль и тут же предложила – Мадам Элеонора, давайте я вам помогу с макаронами справиться?

Все повернули головы и вперили в Милюль взгляды. По разразившейся за столом тишине, Милюль поняла, что опять сказала несуразность. Она крякнула и попыталась исправить положение:

– Ну, я подумала: может быть вам не так сильно хочется завтракать. Вдруг, захотите выкинуть, а я бы с удовольствием съела эти ваши макароны.

– Как ты меня назвала? – спросила Мадам Элеонора с такой интонацией, что стало ясно, исправить ляпсус не удалось.

– А как вас прикажете называть, в конце-то концов? – возмутилась Милюль – то мамой, то не мамой. Я и решила, ежели вы все-таки мама, но не совсем, значит, я могу называть вас, как и прежде: мадам Элеонора. Ведь вы Мадам Элеонора?.. Или нет?

– Какая, нахрен, «мадам»? – заорала мадам, да так истошно, что уши заложило – Какая «мадам»?

– Макаронов, стало быть, не дадите – констатировала Милюль.

– Надежда! – обратилась к ней мадам – Я понимаю, у тебя сегодня день рождения. Можно сказать, ты уже взрослая девушка. Но зачем изображать из себя неизвестно что? Зачем ты меня дразнишь? Я понимаю, можно пошалить, но не до такой же степени! Может, я и выгляжу несколько старомодно, но мы всегда прекрасно с тобой ладили. Ведь так?

«Не так» – подумала Милюль, но вслух согласилась с мадам. Та продолжила:

– Прошу тебя, ласточка, не обзывай меня больше. Даже в кругу семьи. Договорились?

Милюль кивнула и сказала:

– Договорились. А как вас не обзывать?

– Никак не обзывай! – крикнула мадам.

– Но как-то я должна к вам обращаться – пробормотала девочка.

– Так и обращайся, как всегда!

От гневных и визгливых интонаций, оттого, что мадам требовала чего-то, чего Милюль никак не могла взять в толк, ей стало безумно обидно. В носу предательски защипало, а глаза стали наливаться слезной тяжестью. Борясь с подступающими рыданиями, Милюль призналась:

– Я не знаю, как правильно к вам обращаться.

– Я же сказала тебе, тупая девочка, обращайся ко мне как всегда! – прорычала мадам с иступлённой злобой в лице и в голосе.

Рыдания проломили грудь Милюль и вырвались наружу. Сквозь них она успела выпихнуть только:

– Вчера вы велели называть себя «Мадам Элеонора» – и, вскочив, выскользнула из тесной залы наружу.

На палубе Милюль устремилась вперёд, на нос катера. Там она обязательно выстрелит из пушки пару раз и успокоится. Пока же ей не хватало воздуха, потому что весь воздух уходил на басовитые, захлёбывающиеся рыдания. Слёзы лились сплошным потоком и мешали видеть. Она вытирала запястьями глаза, но это мало помогало. Рыдая, она обогнула угловатую металлическую башню и выскочила на самый нос.

Тут лежали бухты канатов, ещё были две лебёдки с намотанными на них цепями и всё. Впереди двигались серые волны. Моряк в полосатой тельняшке сидел на канатной бухте, но никаких пушек нигде не было. Обманул, стало быть, брат. Продолжая подвывать, Милюль вгрызлась в невесть откуда взявшееся в руке яблоко. Полосатый моряк поднялся и подошёл к ней. Милюль узнала в нём того, который самым первым встретился ей и Павлику на палубе. Он внимательно разглядывал плачущую девочку и сочувствовал ей, но молчал.

– Дяденька матрос – обратилась к нему Милюль, когда рыдания немного стихли – где тут у вас пушка? Мне срочно надо стрельнуть!

– Ну, стрельни, раз надо – согласился матрос и махнул рукой в направлении башенки, которую Милюль только что обогнула – вон она, пушка твоя.

Милюль обернулась. Действительно, из башни, через вертикальную прорезь торчал замотанный в брезент, довольно узкий, но длинный ствол.

– Это и есть пушка? – недоверчиво спросила Милюль.

– А-то! – усмехнулся моряк.

– Как же из неё стрелять?

– Можно одиночными, а можно автоматически – ответил моряк столь же загадочно, сколь флегматично.

– Автоматически? – переспросила Милюль – Что это значит?

– Да то и значит, что… – тут он глянул куда-то вбок и заметно оживился – вот, к примеру, мать матроса Барсукова – сука, значит, сам матрос Барсуков автоматически сукин сын.

Как и большинство объяснений, услышанных Милюль с самого утра, это ничего не объясняло. Она уже хотела сказать об этом, как сбоку, как раз оттуда, куда только что зыркнул флегматичный моряк, раздался знакомый хриплый голос:

– Товарищ старпом, матрос Барсуков на нос броненосца «Бэ Ка двадцать четыре» прибыл!

– А, ты здесь? – деланно удивился старший помощник – извини, братишка, не заметил. Да разве я тебя вызывал?

– Никак нет, товарищ старпом! – рявкнул матрос Барсуков и вытянулся, руки по швам.

– Значит, не вызывал? – усомнился старпом, но тишина была ему ответом – А вот ты, стервец, меня, кажись, вызывал недавно.

– Не могу знать, товарищ старпом!

– Думаешь, я твой голосище из радиоточки не узнал? Соловушка ты флотская?

– Не могу знать, товарищ старпом! Приказ капитана!

– И про массу, на которую я, якобы, давил, тоже приказ?

– Так точно! Товарищ капитан велел вам в рубку подняться…

– Ну, так я тебе, касатик, вот что скажу – перебил старпом объяснения матроса – здесь не цирковая арена. Здесь, да будет тебе известно, палуба современного бронекатера, а ты не клоун, а матрос балтийского красного революционного флота! Поэтому, когда в следующий раз будешь ко мне обращаться, не забывай, как это прописано в уставе. Если же ты собираешься и дальше быть клоуном, то так и скажи! Вот стоит дочь нашего товарища капитана. Она, как я понял, большая мастерица делать клоунские носы. Наденька, будь доброй, поставь матросу Барсукову такую же сливу, как своему брательнику.

– Вы серьёзно? – не поверила своим ушам Милюль.

– Конечно! – воскликнул старпом – я же ему командир, а разве командир может заниматься рукоприкладством? Не может! За это по уставу знаешь что? Вот и приходится просить пионерку Надежду Громову провести воспитательную работу на катере. Чего смотришь? Приступай.

Милюль замерла в нерешительности. Она уже незаметно для себя доела яблоко из правой руки, причём яблоко было уничтожено целиком, включая огрызок. Теперь же она была в полном недоумении и оттого, что у ней оказалось такое замысловатое полное имя, и оттого, что ей в столь официальной форме велят сделать сущую глупость и безобразие, и главное, откуда взялось второе яблоко – в левой руке. Она задумчиво укусила это второе яблоко и спросила, начав жевать:

– А вы мне за это из пушки стрельнуть дадите?

– Даю честное слово коммуниста! – пообещал старпом Круглов.

– Ну, если честное слово, тогда я согласна – решилась девочка и протянула свободную от яблока руку к носу матроса Барсукова.

По мере того, как её рука приближалась к лицу мятежного моряка, глаза его становились всё круглее. Очевидно, он никак не ожидал от неё реального изуверства. Старпом же, Милюль следила и за его реакцией, проявлял только спокойствие. Никаких чувств не отражалось на его суровом лице. Вот она уже поднесла два пальца вплотную к носу Барсукова, когда, как гром небесный, прозвучал голос капитана:

– Отставить рукоприкладство!

Милюль отдёрнула руку.

– Вы что тут устроили? – спросил капитан, незаметно вышедший из-за орудийной башни – Надежда, я по всему катеру тебя ищу! Ты чего устроила за столом? А вы, товарищи моряки, чему учите малое дитя?

– Проводится воспитательная работа с экипажем, товарищ командир! – рапортовал старпом.

– И почему вы, товарищ старпом, не на мостике? – поинтересовался капитан.

– На мостике – мичман Зверев. Я временно спустился на нос, проверить швартовы.

– Да ну? А почему бы не доверить это дело мичману Звереву?

– Если хочешь, чтобы всё было хорошо сделано, то сделай это сам, товарищ командир.

– Ну, так и ставил бы сам сливу матросу!

– Никак нельзя, товарищ командир!

– А Надежду на такое дело можно подбивать?

– Она человек не морской, а это был морской юмор. Я бы сам вовремя прекратил шутку.

– Благодарю за объяснение. Ну, как, швартовы в порядке?

– Так точно.

– Тогда возвращайтесь на мостик. А вы, матрос Барсуков, что делали на носу катера?

– Выполнял поручение товарища мичмана, товарищ командир.

– Какое такое поручение?

– Проверить швартовы, товарищ командир.

– Понятно. Налицо заговор на корабле. Я даже догадываюсь, кто его организовал и из-за чего.

– Вы, как всегда, очень проницательны, товарищ командир – заявил старпом.

– Не льстите начальству, товарищ старпом. Я объявляю заговор раскрытым, а конфликт исчерпанным. Матрос Барсуков понёс суровое наказание за словесную вольность, произнесённую по громкой связи. Всех прошу продолжить исполнять служебные обязанности. Меня позвать на мостик, когда подойдём к шхерам. Приступайте к выполнению.

– Есть, товарищ командир! – радостно и в унисон заорали оба моряка и, топая ногами, понеслись прочь.

– Постойте! – крикнула им вслед Милюль – Старпом Круглов, а как же пушка?

Старпом даже не обернулся, а напротив, ускорив бег, обогнал Барсукова и скрылся из виду.

– Что ещё с пушкой? – спросил капитан.

– Он мне обещал, что разрешит из пушки стрельнуть.

– Что?

– Одиночным, или автоматично.

– Ну, клоун! А ты?

– А я и собиралась.

Капитан озадаченно хмыкнул:

– Надюшенька, как бы мне тебе объяснить… сегодня ты с самого утра только и делаешь, что, по меньшей мере, удивляешь дикими выходками всех, кто на катере. И даже меня. Зачем ты это затеяла?

– Я ничего не затевала…

– Ну и ситуация – вздохнул капитан – я, ведь, тебя люблю, и потому не хочу с тобой спорить, а тем более ссориться, но вот ответь мне хотя бы, зачем ты разрыдалась и одновременно схватила два яблока из вазы?

– Наверное, это случилось автоматично.

– Как?

– Ну, так выражается старпом Круглов. В общем, я сама не заметила, как яблоки схватились.

– Допустим, ответ принят, тогда попробуй объяснить мне, чем тебя обидела тётя Лена?

– Кто?

– Ну вот. Зачем ты прикидываешься, что не понимаешь, о чём тебе говорят?

– В том-то и дело, я действительно многого понять не могу. Вот, например, почему вы называете друг друга товарищами, словно вы не военные моряки, а купцы одной гильдии?

Глаза капитана выпучились так, будто на катер надвигалась цунами.

– Вообще ничего не могу понять – пробормотал он и почесал нос – если ты шутишь, то… – тут он замолчал растерянно.

– То что? – спросила Милюль, не выдержав затянувшейся паузы.

– То этого не может быть. Нынешняя молодёжь так не шутит, а те, кто так шутил, уже лет пять, как отшутились навсегда.

– Я не могу понять, о чём все говорят! – чуть не плача призналась Милюль – Я пытаюсь приноровиться ко всему, что вокруг, но слишком всё непонятно!

Капитан молчал и смотрел на Милюль. Он явно решал какую-то сложную логическую задачку, потому что задумчивость на его лице сменилась подозрительным напряжением, которое перетекло в новое недоумение, потом лицо капитана на миг озарилось догадкой и, наконец, застыло с выражением ужаса.

– Ты не Надя – сказал он сокрушённо, но потом подумал и добавил – но этого тоже не может быть, потому что я вижу, что это ты! Абсурд.

Из-за орудийной башни появился Павлик.

– Беседуете? – спросил он – а мама места себе не находит. Всё переживает. Вот, послала меня, вас найти. Пойдёмте, вернёмся к столу. Пожалуйста.

– Ну что ж, пойдём – согласился капитан – проблемы не разрешились, но надо продолжать как-то жить дальше. Будем налаживать новые отношения.

В кают-компанию Милюль возвращалась как под конвоем. Ей было обидно оттого, что старпом обманул и не дал выстрелить из пушки. Было жаль того, что надо возвращаться к этой ненавистной тётке, которая как злой гений, третий день преследовала её, всё время говорила гадости и поперечности, да к тому же и начала командовать. От свалившихся печалей Милюль надулась. Она молча вошла в кубрик и села за стол, набычившись.

– Я жду твоих объяснений, Надежда – сказала тётя Лена – долго ты будешь портить всем настроение?

Милюль молчала в ответ, но, слава богу, капитан пришёл ей на выручку:

– С Надеждой действительно непорядок. Ты не представляешь, Лена, что она говорит. Никакой советский ребёнок не может задавать таких нелепых вопросов. У нашей Нади что-то с головой. Боюсь, что по возвращении в Ленинград, надо будет обратиться к врачам. У тебя есть знакомые психиатры?

Лена извлекла из портсигара папиросу и, закурив, ответила капитану: