Текст книги "Обойтись без Бога. Лев Толстой с точки зрения российского права"

В итоге В.А. Молочников осуждён к году содержания в крепости. Вполне ожидаемо, что после освобождения он продолжит свою просветительскую деятельность, будет активно переписываться с Толстым до самой его смерти и впоследствии будет арестовываться ещё трижды: в 1914 году – по новому делу по обвинению в агитации среди солдат и склонению их к ос тавлению мес та службы, а затем уже при новой большевистской власти в 1927 году – за организацию в Новгороде «Уголка Толстого» (по официальной версии – «за присвоение государственного имущества») и в 1935-м. В последний раз, после 10 месяцев следствия и содержания в тюрьме, «толстовец» был сослан на три года в Архангельскую область на лесоповал, где и умер.

В качестве некоторого общего итога всех этих судебных решений, вынесенных в отношении этого убеждённого, мирного и порядочного человека, можно воспользоваться словами самого Льва Толстого из его письма Николаю Давыдову: «Не могу понять того, что делается в головах и, главное, в сердцах людей, занимающихся составлением таких приговоров. Жалею, что Вы отговорили меня от защиты. Я, разумеется, не защищал бы, а постарался бы обратиться к голосу совести тех несчастных людей, которые делают такие дела» (Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 78. М., 1956)[17]17
  Нам, живущим в веке XXI, остаётся только радоваться тому, что великий писатель и философ Л.Н. Толстой не дожил до советских процессов 30-х – 40-х годов, знаменитого «дела врачей», членов литературного кружка Суссаны Печуры, приговора по делу валютчиков Яна Рокотова, Владислава Файбишенко, Дмитрия Яковлева, постановленного в отношении них не советским судом, а лично Н.С. Хрущёвым. Про реалии же сегодняшнего дня мы скромно умолчим.


[Закрыть].

Как правило, в сложных судебных делах Лев Толстой обращается за помощью не только к своим друзьям и единомышленникам.

В архивах есть и переписка Л.Н. Толстого с П.А. Столыпиным. Пётр Аркадьевич одновременно занимал две ключевые должности: председателя Совета министров Российской империи и министра внутренних дел. Семьи Столыпиных и Толстых связывают давние дружеские отношения, пользуясь которыми Лев Николаевич просит премьера поспособствовать освобождению ещё одного своего единомышленника – помещика А.М. Бодянского. В 1907 году тот был привлечён к уголовной ответственности за изданную им книгу «Духоборцы. Сборник рассказов, писем, документов и статей по религиозным вопросам», весь тираж котрой был конфискован. Харьковская судебная палата в закрытом заседании приговорила Александра Михайловича к шести месяцам тюремного заключения. В своём обстоятельном ответе на это обращение Пётр Аркадьевич пишет следующее: «Письмо Ваше получил 1) и приказал пересмотреть дело Бодянского. 2) Если есть возможность, конечно, он будет освобождён[18]18
  Помещик А.М. Бодянский через 2,5 месяца будет освобождён из тюрьмы.


[Закрыть]. Не думайте, что я не обратил внимания на Ваше письмо. Я не мог на него ответить, потому что оно меня слишком задело. Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажется, что отсутствие “собственности” на землю у крестьян создаёт всё наше неустройство. Природа вложила в человека некоторые врождённые инстинкты, как то: чувство голода, половое чувство и т. п., и одно из самых сильных чувств этого порядка – чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со своим, и нельзя обхаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своею землёю. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нём врождённого чувства собственности ведёт ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, – худшее из рабств. И теперь то же крепостное право, за деньги Вы можете так же давить людей, как и до освобождения крестьян. Смешно говорить этим людям о свободе или свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той по крайней мере наименьшей грани, где минимальное довольствие делает человека свободным».

Всё чаще материалы уголовных дел, с которыми знакомится Лев Николаевич Толстой, становятся для него сюжетной основой для написания новых произведений.

Так, например, в основе не опубликованной при жизни писателя повести «Дьявол», написанной в 1889–1900 годах, лежит реальная история судебного следователя Тульского окружного суда Н.Н. Фридерихса. Человек мягкий, добрый и слабохарактерный, он сходится с замужней крестьянкой из села Кучина Степанидой Муницыной, муж которой работал извозчиком, а потому часто отсутствовал дома. По всей видимости, эти необременительные отношения с замужней женщиной мало беспокоили чиновника, и через некоторое время Фридерихс решил жениться – делает предложение симпатичной и по-провинциальному глуповатой (идеальное сочетание качеств!) девушке из благородной семьи. По всей видимости, молодая жена как-то оказалась в курсе прошлой привязанности своего мужа и с первых дней совместной жизни начала изводить его ревностью к Муницыной. Месяца через три судебный следователь, «обожжённый страстной похотью», вновь испытывает «обратный прилив страстной влюблённости», и, повстречав Степаниду во время работ в поле, смертельно ранит бывшую возлюбленную выстрелом из револьвера в живот. Врачи на суде объяснили его преступление тем, что «у него был солитер, болезненно действовавший на его психику». В результате проведённого расследования Тульский окружной суд в заседании с участием присяжных заседателей его оправдал, признав невменяемым. «Однако муки совести сильно угнетали убийцу; он очень изменился, стал строго соблюдать посты, много молился и часто задумывался. В декабре 1874 года, через два месяца после убийства, уезжая от своей сестры из Тулы, он, выйдя на станции Житово, был раздавлен встречным поездом. Обстоятельства катастрофы неясны; она могла быть случайной, так как Фридрихс был очень близорук (носил очки), с другой стороны, из-за сильного мороза был закутан в башлык и потому мог не расслышать шума приближающегося поезда» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Т. III. М., 1922. С. 317).

Заседание Вятского Окружного суда

В своём дневнике Лев Николаевич называет эту неизданную повесть не иначе как «Историей Фридерикса», а банальная, в общем-то, история отношений барина с замужней крестьянкой становится под его пером блестящим повествованием и высокой трагедией.

Рукопись хранилась в кабинете Льва Николаевича под обивкой кресла вместе с другими документами и записями, которые, по его мнению, не предназначались никому, кроме их автора, но, однажды, Софья Андреевна решила обивку мебели поменять и рукопись нашла – последовал тяжёлый разговор:

«… в ней поднялись старые дрожжи, и мне было очень тяжело». Графиню огорчили мысли Льва Николаевича о любви к другой женщине и разочарование в семейной жизни, описанные в повести.

Сюжетом для драмы «Власть тьмы» или «Коготок увяз – всей птичке пропасть» тоже послужило уголовное дело крестьянина Ефрема Колоскова, которого Толстой даже посещал в тюрьме. Впоследствии Лев Николаевич сам рассказывал о том, что «фабула „Власти тьмы“ почти целиком взята мною из подлинного уголовного дела, рассматривавшегося в Тульском окружном суде… В деле этом имелось именно такое же, как приведено и во „Власти тьмы“, убийство ребёнка, прижитого от падчерицы, причём виновник убийства точно так же каялся всенародно на свадьбе этой падчерицы» (Толстой Л.Н. Т. 26. С. 706). Обманул герой пьесы Никита невинную девушку-сироту, вступил в блуд с женой своего хозяина, стал невольной причиной его гибели. После – постыдная связь с падчерицей, убийство ребёнка, публичное покаяние, осознание собственного греха и самоубийство в качестве финала…

Ежедневное обращение к различным жалобам и судебным решениям постепенно выработало у Льва Толстого устойчивую аллергию к любым судам, после чего он принял решение полностью отказаться от какого-либо участия в «правосудии».

По мнению большинства исследователей творчества Л.Н. Толстого, в этот период он являлся не просто критиком господствующих правовых подходов, сложившихся в после реформенной юстиции, но и вместе с Ф.М. Достоевским, М.Е. Салтыковым-Щедриным, Н.А. Некрасовым был последовательным сторонником антиюридизма.

Действительно, на рубеже 80–90 годов XIX века Лев Николаевич беспощадно критикует и право, и судебную систему, и юридическую науку, а затем в его быстро ставшим знаменитым «Письме студенту о праве», написанном 27 апреля 1909 года в Ясной Поляне, под огонь критики Толстого попадает популярная тогда психологическая школа права профессора Л.И. Петражицкого: «Не стану советовать профессорам различных “прав”, проведшим всю жизнь в преподавании этой лжи и устроившим на этом преподавании своё положение в университетах и академиях и часто наивно воображающим, что, преподавая свои мотивационные действия этических переживаний и т. п., они делают что-то очень важное и полезное, не стану таким людям советовать бросить это дурное занятие, как не стану советовать это священникам, архиереям, проведшим, как и эти господа, всю жизнь в распространении и поддерживании того, что они считают необходимым и полезным. Но вам, молодому человеку, и всем вашим товарищам не могу не советовать как можно скорее, пока голова ваша не совсем запуталась и нравственное чувство не совсем притупилось, бросить это не только пустое и одуряющее, но и вредное и развращающее занятие» (Толстой Л.Н. Письмо студенту о праве. 1909).

Право государства карать своих граждан по собственному разумению, с участием равнодушных людей, единственным достоинством которых является занимаемая ими должность, как и правовая безропотность жертв такого правосудия, вызывают у Льва Николаевича такую, вполне естественную для него реакцию. Закон для Толстого есть только инструмент насилия, евангельская заповедь «Не судите, да и не судимы будете!» означает для него радикальное «не осудите на суде, не казните, не выносите приговора». Приговор суда – это приговор устройству мира, а не конкретному человеку (www.colta.ru).

Правовой нигилизм Толстого на самом деле означал его абсолютную веру в человека и его внутреннюю способность к самоосуждению. Моральные законы – от Бога, законы политические – «такая ужасная ложь, что я не вижу в них ни лучшего, ни худшего» (письмо Л.Н. Толстого к В.П. Боткину, март 1857 года).

В дневнике писателя есть характерная запись от июля 1884 года: «Пошёл на суд. Заведение для порчи народа. И очень испорчен. Расчёсывают болячки – вот суд». (Толстой Л.Н. Собр. соч. Т. 21. С. 336.) Запись от 1890 года: «Надо начинать с заседания суда. И тут же юридическая ложь и потребность его правдивости», и в заключение – одна из его последних записей от 27 мая 1910 года: «О суде. Если бы только понимали эти несчастные, глупые, грубые, самодовольные злодеи, если бы они только понимали, что они делают, сидя в своих мундирах за закрытыми зелёным сукном столами и повторяя, разбирая с важностью бессмысленные слова, напечатанные в гадких, позорящих человечество книгах; если бы они только понимали, что то, что они называют законами, есть грубое издевательство над теми вечными законами, которые написаны в сердцах людей».

В записках лечащего врача и друга писателя Душана Маковицкого есть упоминание о том, что когда в ноябре 1905 года в России началась выборная кампания в первую Государственную Думу и образовались первые общественные организации по типу Крестьянского союза, абсолютное большинство в окружении Л.Н. Толстого говорило ему о волнующем общественном подъёме, связанном прежде всего со всеобщим ростом политического самосознания народа. Лев Николаевич отвечал соратникам: «Англичане, приезжающие сюда, чувствуют себя у нас свободнее: дома они связаны законами, которые сами через представителей установили и которым они повинуются, воображая себе, что они свободны… Здесь же я таких законов не устанавливал и им не повинуюсь, я свободнее… Наше время огромной важности, пора людям быть свободными, не повиноваться и не подчиняться» (www.colta.ru. Мы не заметили, как все безумные идеи Толстого стали мейнстримом).

Возможно, все эти идеи моралистического нигилизма потому так и понравились большевикам, что позволяли им в собственной извращённой практике полностью подменить суд внесудебной расправой. Ведь, следуя логике постановления исполкома Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, расстрел императора Николая II вместе с женой и детьми в ночь с 16 на 17 июля 1918 года был вызван исключительно военно-политическими соображениями и позволил, так или иначе, прекратить кровопролитную Гражданскую войну. Совнарком РСФСР принял постановление уральских товарищей к сведению.

Глава 2. Воспоминания о суде над солдатом

У солдата есть работа, и её надо делать как следует.

Л.Н. Толстой

6 июня 1866 года в 65-м Московском пехотном полку произошло чрезвычайное происшествие. Писарь 2-й роты 1-го батальона рядовой Василий Шабунин при свидетелях – фельдфебеле Бобылёве, рядовом Степане Мясине, а также Пелагее и Анне Щептатовых, проживавших в собственном доме, где временно располагалась ротная канцелярия, – ударил по лицу командира роты капитана Болеслава Викторовича Ясевича. Принимая во внимание то, что за последние несколько месяцев это был уже второй подобный случай в полку (буквально месяц назад рядовые Иванов и Голомзин подняли руку на офицеров, причём один из них толкнул в грудь командира, стоявшего перед строем полка), командир «московцев» полковник П.А. Юноша немедленно доложил о случившемся командующему войсками Московского военного округа генералу от инфантерии Александру Ивановичу Гильденштуббе, а уже через несколько дней рапорт командующего округа за номером 5935 лёг на стол военному министру Д.А. Милютину.

Л.Н. Толстой

© РИА «Новости»

Последний русский генерал-фельдмаршал (хотя ещё не вечер…) Дмитрий Алексеевич Милютин занимал министерский пост ровно 20 лет, и именно ему император Александр II поручил проведение жизненно необходимой для армии и флота, особенно после неутешительных итогов Крымской войны, кардинальной военной реформы. Дмитрий Алексеевич, только что получивший в Санкт-Петербургском императорском университете учёную степень доктора русской истории, был не только одним из самых образованных военачальников в Европе, но и бесстрашным командиром. Добровольно оставаясь в течение пяти лет в действующей армии на Кавказе с 1839 по 1844 год, он лично участвовал в многочисленных стычках с горцами, в спецоперации по пленению имама Шамиля у аула Гуниб, а уже позднее – практически во всех крупных военных кампаниях с участием России, в одной из которых был тяжело ранен. Кстати, родной брат министра – член Государственного Совета и влиятельный сенатор Николай Милютин – был одним из разработчиков Крестьянской реформы 1861 года; ещё один из братьев Милютиных – Владимир – был юношеским другом Льва Толстого и впоследствии стал профессором государственного и полицейского права Петербургского университета, примкнувшим к «петрашевцам».

Расследование и судебное решение по такому, в общем-то, заурядному происшествию в провинциальном полку (а подобные, судя по архивным справкам, случались неоднократно) неожиданно окажется знаковым как по своему общественному резонансу, так и по числу влиятельных людей, в него вовлечённых.

Задолго до этих событий, в апреле 1856 года, находящийся на военной службе артиллерии поручик граф Л.Н. Толстой, отличившийся в боях на Кавказе в составе гренадерской артиллерийской бригады, а также в Крымскую кампанию при героической обороне Севастополя, написал записку «Проект о переформировании армии», в которой, рассуждая о причинах военных неудач, видит их прежде всего в «нравственном растлении духа нашего войска». Примерно через год он начинает новую большую работу по анализу общего состояния существовавшей в русской армии системы военно-уголовных наказаний: в дневниках молодого офицера исследователи находят сразу три наброска будущей статьи на эту тему. Несмотря на то что речь только идёт о предварительных тезисах, позиция их автора изложена вполне доступно:

– «во всех веках главным способом достижения дисциплины, механической покорности была привычка и непоколебимость уголовного закона (не страх, ибо страх смерти больше, чем палки);

– цель военного общества – дисциплина;

– сознание силы производится сознанием долга и независимости от другого лица;

– военное общество нельзя рассматривать как часть одного целого – государства, – и нельзя подводить его под общие законы; ибо права и обязанности членов этого общества совершенно различны и часто противоположны правам и обязанностям членов гражданского общества;

– убийство, по законам общей справедливости, есть преступление для гражданина, для воина во многих случаях оно есть обязанность;

– чем больше приближаются законы этого общества к общему и вечному идеалу, тем они совершеннее;

– цель военного общества есть убийство, насилие, одним словом – сила, и, следовательно, лежит вне его. Чем ближе законы его приближают к осуществлению власти, тем они совершеннее» и т. д.

Такая позиция Льва Николаевича разделяется не только многими офицерами, но и самими идеологами и организаторами военной реформы, которая всё-таки идёт, хоть и с большим трудом и очевидным опозданием, несмотря на сопротивление армейских бюрократов. Активность противников изменений особенно усиливается после инициативы военного министра о замене рекрутского набора всеобщей воинской повинностью. Однако, следуя своим убеждениям, министр сумел не просто реорганизовывать всю систему военного управления, но и радикально изменить весь общий уклад повседневного быта военнослужащих. Ему наконец-то удалось после введения всеобщей воинской повинности добиться существенного сокращения срока срочной службы с 25 до 15 лет, из них 6 были действительной службой, затем нижние чины зачислялись в запас на 9 лет, а после продолжали числиться в ополчении по достижении ими 40-летнего возраста.

Общий срок службы мог быть сокращён в зависимости от образования рекрута, также могла быть предоставлена отсрочка от призыва по семейным обстоятельствам.

В рамках реформы, по требованию военного ведомства, во всех гарнизонах в обязательном порядке организовывались солдатские школы, где рядовой состав обучается грамоте и, что принципиально важно для нашего исследования, в войсках теперь повсеместно запрещаются телесные наказания в качестве дисциплинарного взыскания со стороны офицеров и младших командиров.

Пожалуй, здесь нам потребуется некоторое отступление:

В апреле 1861 года российским посланником в Бельгии Н.А. Орловым через министра иностранных дел империи князя А.М. Горчакова была подана записка императору о необходимости всеобщей отмены телесных наказаний, которые были по своей сути настоящим фундаментом системы уголовного принуждения в Российской империи. Высокопоставленный дипломат, апеллируя к Священному Писанию, убеждал царя: «Святители всех вероисповеданий постоянно защищали личность существа, созданного по образу и подобию Божию». Это обращение к государю вызвало неоднозначную реакцию в правящей элите: Николая Алексеевича Орлова горячо поддержал морской министр Великий князь Константин Николаевич, а вот министр юстиции граф В.Н. Панин, государственный контролёр генерал-адъютант Н.Н. Анненков, митрополит Московский Филарет и главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями генерал-адъютант К.В. Чевкин высказались категорически против таких «несвоевременных» инициатив. Надо сказать, что из существовавшего в законе закрытого перечня тех, кто мог быть подвергнут телесным наказаниям за уголовные проступки, всё-таки были довольно значительные изъятия.

Так, например, нельзя было применять такую крайнюю меру взыскания не только к представителям привилегированных сословий – дворянам потомственным, личным и иностранным, но и к:

– священнослужителям, церковнопричётникам, церковнослужителям церкви православной, но и греко-католической, армяно-грегорианской, армяно-католической и церквей протестантских;

– монашествующим всех вероисповеданий;

– султанам киргизов;

– почётным гражданам потомственным;

– почётным гражданам личным и лицам, известным в губерниях: Лифляндской, Эстляндской и Курляндской под общим наименованием литератов или экземитов и пр.;

– тифлисским первостатейным моколакам с их потомством в числе семидесяти девяти семейств, поименованным в особом Высочайше утвержденном списке, и пр.

К тем, кто ни при каких обстоятельствах не мог быть наказан физически, принадлежали и те, кто «по своему положению в обществе и воспитанию не могли быть подвергнуты сему наказанию без тяжкого для них посрамления». К таковым закон (Уложение) относил окончивших гимназии, воспитанников высших учебных заведений, оставивших их не по своей вине, лиц, удостоенных учёных степеней, домашних учителей, семинаристов – на том вполне резонном основании, что они «могут быть священниками и учителями или поступить в гражданскую службу, т. е. для поддержания в народе уважения к духовному сану и для возвышения в них самих чувства собственного достоинства», – больных грудной жабой, падучей, грыжей, женщин, работавших домашними учительницами, детей до 7 лет и пр.

В более поздней редакции Уложения от 1857 года к таким добавились литераторы и их вдовы, иностранные гости, станционные смотрители и т. д.

Поэтому князь Н. Орлов, как и многие образованные либералы, особенно находившиеся длительное время за границей империи, справедливо полагал, что оставшиеся в наследство от векового рабства телесные наказания разрушают общественную нравственность, порождают ответное насилие, уничтожают в человеке чувство чести и, наконец, не соответствуют ни духу времени, ни современному уровню развития российского законодательства и правовой культуры.

Из II Отделения Собственной Е.И.В. канцелярии этот документ, как содержавший многочисленные ссылки на священные книги, вместе с оценками существующего порядка прежде всего с точки зрения христианской морали был направлен, что называется, «по подведомственности» к обер-прокурору Святейшего Синода графу Александру Толстому, а тот, в свою очередь, попросил подготовить мотивированный ответ дипломату митрополита Московского Филарета. Влиятельный архиерей и известный богослов в своём послании к Орлову, рассуждая о роли телесных наказаний в воспитании христианина, напомнил своему корреспонденту аксиому, что только Церковь может трактовать Священное Писание в том или ином вопросе, на том основании, что это дело священнослужителей, а не мирян. Далее позволю себе некоторые цитаты из письма будущего святителя Русской православной церкви:

– «Вопрос об употреблении или неупотреблении телесного наказания в государстве стоит в стороне от христианства. Если государство может отказаться от сего наказания… христианство одобрит сию кротость. Если Государство найдёт неизбежным в некоторых случаях употребить телесное наказание, христианство не осудит сей строгости»;

– «Преступник убил в себе чувство чести тогда, когда решился на преступление»;

– «Имеющие случай обращаться с совестью таких людей замечают иногда, что они чувствуют внутреннее облегчение, понеся унизительное наказание; сим удовлетворением правосудию укрепляются в надежде небесного прощения и побуждаются к исправлению. Итак, по христианскому суждению телесное наказание само по себе не бесчестно, а бесчестно только преступление».

Надо сказать, что такая неоднозначная позиция владыки Филарета в то непростое время так и не нашла широкой поддержки не только среди чиновников, но и у большинства верующих. Министр внутренних дел действительный тайный советник Пётр Александрович Валуев, которого трудно было заподозрить в модных либеральных воззрениях, занимал по этому поводу совершенно противоположную позицию: «положение человека, совершившего преступление, есть положение ненормальное, только не в физическом, а в нравственном отношении, а потому и приведение такого человека в нормальное состояние, т. е. исправление преступника, должно быть не физическое, а нравственное… Телесные же наказания скорее ожесточают, чем исправляют» (Евреинов Н. История телесных наказаний в России. Белгород, изд. Пилигрим. 1994).

В 1861 году военный министр генерал-адъютант Н.О. Сухозанет представил для утверждения на Высочайшее имя проект положения о взысканиях по правилам воинской дисциплины, в котором была полностью пересмотрена вся система дисциплинарных наказаний. Документ, подготовленный выдающимся русским военным юристом, автором Военно-уголовного и Дисциплинарного уставов И.Х. Капгером, после одобрения Александром II был направлен в специальный комитет, переименованный в комиссию Капгера, и был согласован как Положение об охранении воинской дисциплины и взысканиях дисциплинарных в предварительной редакции 1863 года. Однако ввиду возможного отказа от «проверенных временем» телесных наказаний как эффективного средства поддержания должного уровня воинской дисциплины в войсках, с чем большинство военачальников никак согласиться не могли, разработчикам проекта пришлось вновь переписать уже практически готовое Положение. Большинство членов комиссии пришли к выводу о том, что Воинский устав о наказаниях должен заключать в себе лишь изъятия, с соблюдением которых военнослужащие подлежат действию общих законов.

Тем не менее принятое в 1864 году в окончательном варианте Положение полностью отменило наказания шпицрутенами, плетьми, клеймление и другие виды откровенно изуверских наказаний.

Поэт и публицист Николай Некрасов напишет по этому поводу в своей поэме «Современники»:

 
«Военный пир… военный спор…
Не знаю, кто тут триумфатор.
«Аничков – вор! Мордвинов – вор! –
Кричит увлекшийся оратор. –
Милютин ваш – не патриот,
А просто карбонарий ярый!
Куда он армию ведет?..
Нет! лучше был порядок старый!
Солдата в палки ставь – и знай,
Что только палка бьет пороки!
Читай историю, читай!
Благие в ней найдешь уроки:
Где страх начальства, там и честь.
А страх без палки – скоротечен.
Пусть целый день не мог присесть
Солдат, порядочно посечен,
Пускай он ночью оставлял
Кровавый след на жестком ложе,
Не он ли в битвах доказал,
Что был небитого дороже?»
 

Некрасов Н.А. Современники.

Поэма, ч. 1 «Юбиляры и триумфаторы». 1875

Главным мотивом нового закона была необходимость «возвысить дух нижних чинов» (Исаев И.А. История государства и права России. М.: Юристъ, 1996. С. 189). Сам же император Александр II в этой связи любил цитировать своего коллегу – Наполеона I Бонапарта: «Высеченный солдат лишён самого главного – чести!»

Поэтому не случайно, что Лев Николаевич Толстой постоянно возвращается к актуальной теме телесных наказаний в армии в своих записках:

«3). Прогнание через строй. а). Невозможность, признанная законом. Палачи все. Развращение. Нецелесообразность. Ужас только в зрителях. Кто решил, что мало простой смерти? 4). Наказание розгами. Произвол. Противуположное дисциплине. Недостижение цели. Палачи судьи. Судья и подсудимый, начальник части. Ни исправления, ни угрозы. Чем заменить, скажут? Да докажите ещё необходимость варварского обычая».

По свидетельству современников, сам граф никогда не присутствовал при наказании солдат шпицрутенами, Бог его миловал… Но однажды Лев Николаевич пообщается с живым свидетелем – 95-летним отставным унтер-офицером, служившим ещё при Николае I, когда такие экзекуции было достаточно повседневным явлением: за плохую строевую подготовку или неряшливость в мундире можно было получить 500 ударов, за побег из воинской части – 1500 и т. д. По воспоминаниям М.А. Стаховича и Н.Н. Ге (сына знаменитого живописца) – они сопровождали писателя в поездке, – рассказ ветерана буквально потряс Льва Николаевича, а детали этой беседы были позднее использованы им в рассказе «После бала» и статье «Николай Палкин».

Вместе с реформой системы уголовных и дисциплинарных наказаний соответствующие изменения вносятся и в Военно-судебный устав. По этому поводу в январе 1862 года военным министром был направлен всеподданнейший доклад императору, в котором обосновывалась необходимость коренного преобразования военного судопроизводства. В нём, в частности, говорилось о том, что:

1. В центральных местах расположения войск необходимо учредить постоянные суды;

2. Учредить при судах должности прокуроров для наблюдения за правильным в них производством и предварительной подготовки дел к слушаниям;

3. Предоставить судам полную самостоятельность, изъять их приговоры от влияния воинских начальников и «подвергать их ревизии только в случаях протеста прокурора или принесения подсудимым жалобы на несоблюдение судом форм при производстве дела или на неправильное применение законов»;

4. «для облегчения участи подсудимых предоставить им право представлять свои оправдания пред судом лично или чрез защитников и за неприкасанием ими последних назначать им их по распоряжению суда».

По мнению министерских чиновников, образование таких судов в частях при воинских начальниках должно было во многом способствовать повышению власти полкового командира в глазах подчинённых, и таким образом вся судебно-распорядительная власть сосредотачивалась в руках командиров частей и соединений, к которым должны были поступать все результаты дознания о преступлениях военнослужащих, и им одним, «без всякого участия военно-судебных должностных лиц, предоставляется право решать вопрос о начале следствия и придания суду».

5. Судебная реформа по военному ведомству могла быть совершена лишь на основе введения кассационного производства дел в военных судах.

6. Право предавать обвиняемых суду после реформирования должно сосредоточиться в руках всё тех же военных начальников.

7. От законной теории доказательств следует отказаться в пользу свободной их оценки и предоставления судьям права решать дела по внутреннему убеждению (что совсем не означало справедливого и законного решения по делу – авт.).

8. Устройство военных судов по округам является наиболее целесообразным. Судебные коллегии должны состоять из постоянных и временных членов: первые обязаны обеспечивать строгое следование законам, вторые – связь с армейским духом и поддержание дисциплины. И постоянные, и временные военные судьи должны совместно решать вопросы виновности или невиновности подсудимого в инкриминируемом ему преступлении и назначения ему справедливого наказания.

9. В отличие от судей гражданского ведомства, на военных судей не может распространяться принцип несменяемости.

10. Для кассационного производства, повсеместного утверждения нового порядка суда и обеспечения единства понимания законов в Санкт-Петербурге в военном ведомстве предлагается учредить Генеральный военный суд, а в морском ведомстве – Генеральный военно-морской суд (Военно-судебный Устав. Составитель Н. Мартынов. 4-е изд. Варшава, 1879).

15 мая 1867 года Александр II утвердил новый Военно-судебный устав, а вместе с ним – и новые структуру, устройство и компетенции военных судов. Теперь полковые суды назначались командирами полков в составе трёх офицеров: председателя – штаб-офицера и двух членов – обер-офицеров. Первый – сроком на один год, члены суда – на шесть месяцев.