Текст книги "Из архивов тайного суда"

Несмотря на смертельный риск, я все же не удержался от того, чтобы обернуться.

О, да! это было подлинное диво!

В белоснежном мундире с золотыми погонами, увешанный высшими имперскими орденами, держа в руке огромный золоченый «лефоше», к нам приближались их высокопревосходительство.

– Гляди-ка, хвельдмаршал пожаловали! – присвистнул один из «котовцев».

– А погоны-то из чистого рыжья, и ордена, гляжу, с брюликами, тыщ на десять потянут, – сказал другой. – Своим ходом в руки идет! Ну, ходи, ходи сюда, твое превосходительство! Сам брюлики сымешь, али подмочь?

– Ма-а-алчать! – рыкнул на него мон женераль и для пущей убедительности громыхнул в небо из своего внушительного «лефоше».

Голос у старинного «лефоше» был настолько громкий, что лошади бандитов, верно, привычные к стрельбе, на миг вздыбились. Когда эхо от выстрела затихло, один из налетчиков спросил:

– Что, Грыша, может, положить его тут? А то тоже, гляжу, больно борзый.

Пусть-ка попробует! Благо, к этому моменту мон женераль уже стоял чуть впереди меня, так что я мог не отвлекаться. Котовский, однако, сказал:

– Ты тоже, Казачок, не борзей. Хвельдмаршалов грохать – это петля на шею, а так тебе светит только каторга. Пускай хвельдмаршалов господа революцёнэры грохают, им своих шей не жаль. – Затем обратился к генералу: – Ты, папаша, пушечку свою убери да скажи толком, что тебе требо.

Генерал и не подумал убирать свое орудие. Он встал на какой-то бугорок, отчего, и по природе высокорослый, теперь возвышался надо мной на две головы, и изрек:

– Я тебе не «папаша», бандитская морда! Я тебе – ваше высокопревосходительство! – И пока Котовский был явно озадачен, как ему на «бандитскую морду» реагировать, обратился с воззванием: – Граждане бандиты! Требую незамедлительно освободить барышню! Иначе…

– Ну, чтó «иначе»? – усмехнулся Котовский.

– Иначе, – твердо ответствовал мон женераль, – знайте, что перед вами генерал от артиллерии Валериан Богоявленский, кавалер шести войн, и что я каждого из вас, – слыхали? каждого! – на этом самом месте, вот этой самой рукою!..

Все шло явно к перестрелке, которой я, боясь за жизнь генерала, сейчас не желал, поэтому я произнес более миролюбиво, даже, пожалуй, чересчур:

– Правда, господин Котовский, о вас же ходят слухи как о человеке не лишенном благородства; отпустили бы вы, в самом деле, барышню.

– Грыша, может, хоть энтого грохнуть? – предложил «Казачок». – Чай, не енерал.

– Не, Грыгорий Иваныч, не надо, нехай живее! – послышалось из окна вагона, в котором ехали одесситы Япончика, и я увидел, что говорит это мой знакомец Фима Бык, у которого после момента нашего знакомства на бычьем лбу успела вырасти шишка размером с помидор.

– Он революцьёнэр, – из соседнего окна сказал Майорчик, – а они ж тебе, Грыгорий Иваныч…

– Да, до ж…пы, – согласился Котовский, после моих слов настроенный уже на вполне веселый лад. – Нехай себе живэ. И краля ихняя мне не треба, у меня две не хужей ее имеется, а я не турецкий падишах. – Он свистнул в два пальца: – Эй, Сивый, веди кралю сюды!

Сивый, хромая без одного каблука, поспешил выполнить приказ.

Девушка была прехорошенькая, лет едва за двадцать; отпущенная Сивым, она стояла безмолвно, теперь с отрешенным выражением лица, видимо, находилась в состоянии, которое англичане называют «a shock».

Котовский решил проявить себя подлинным робин гудом.

– И сумочку ей вертай, – кивнул он на дамский ридикюльчик, который Сивый держал в руке.

– Так-ить я щё не побачив – мо-быть, там у ей грòши или брюлики.

– Мы уж як-нибудь и без ее грошей перетерпимся. Я сказал, вертай.

Ридикюль оказался в руках у девушки.

– И чумайдан свой пущай заберет. Где твой, барышня, чумайдан?

Она нашла в себе силы только помотать головой, а Сивый подтвердил:

– Правда, не было у ей чумайдана.

– О как! – подивился Котовский. – Вишь, даже без чумайдана путешествует в Петербурх, – (меня это, признаться, тоже удивило), – а ты хотел у ей последний радикуль слямзить. Нехорошо… – И он насмешливо обратился к генералу: – Што, ваше восходительство, счерпан ынцындент.

Мон женераль не удостоил его ответа. Он по-отцовски приобнял барышню и сказал:

– Не бойтесь, дитя, вы уже в безопасности. Милости прошу в мои апартаменты, – и с этими словами повел безмолвствовавшую барышню к нашему салон-вагону.

– Благодарю, Котовский, – кивнул я и последовал за ними.

– Иди, революцьёнэр, – напутствовал меня бандит, – ты, вижу, не трус, как и твой енерал… А, да все равно будет и тебе когда-нибудь пеньковый галстух за твою революцию!.. Кстати, ты, краля, – крикнул он напоследок барышне. – Ты с этого вагона лучше не выходь! Братишки с Одессы-мамы сказывают – какой-то Аспид вашим курьерским следует, энтот будет моих ребяток пострашней. Коль тоже с Одессы едешь – должно, слыхала про такого?

Девушка не ответила, только на миг сжалась вся и заторопилась исчезнуть за дверью салон-вагона.

– А вот он-то, Черный Аспид, нам и нужен! – крикнул я нарочито громко. Если Аспид слушал нас, то должен был услышать. Теперь, по моему расчету, он сам должен бы был выйти на меня.

– А что, Аспид энтот, что ли, тоже революцьёнэр? – удивился Котовский. – Любите вы всякое г…но себе подбирать!.. Ну да мне ваши революцьённые дела до ж…, якшайтесь с кем хочете… За мной, ребятки!

Он оглушительно свистнул в два пальца, и минуту спустя вся его кавалькада исчезла в сумерках, оставив только столбящуюся пыль.

– Как я рад, ваше высокопревосходительство, что все решилось так мирно, бескровно! – встречал нас в вагоне господин Балуев. – А вы… вы, ваше высокопревосходительство – истинный рыцарь! Храбрый Роланд!..

Мон женераль, не удостоив его даже взгляда, что-то лишь рыкнул, и мы втроем – я, генерал и несчастная барышня – проследовали далее, в благородные покои.

Поездная ремонтная бригада уже укладывала разобранные рельсы. Работа была недолгой, «котовцы» разобрали не более пяти саженей, и уже через каких-нибудь полчаса наш состав снова тронулся в путь.

6-я глава

Барышня с гуттаперчевым пальчиком. – Аспид все ближе! – Прерванный сон. – Страдания несчастного толстовца.

Барышню, долго еще не приходившую в себя, удалось разговорить лишь после ужина, к которому она почти не притронулась; о великолепии же этого ужина не стану здесь и говорить!

Представилась барышня именем Жюли, поведала, что она – девица, дочь отставного полковника, родом из Москвы, однако Москву с некоторых пор сильно не любит, оттого там почти не бывает; что гостила в Одессе у подруги, но по одному делу ей срочно понадобилось мчаться в Санкт-Петербург, несмотря на тревожную обстановку в стране. Ехала без билета, на крыше (о боги, какие времена!), оттуда-то ее и сняли «котовцы».

Все это было до чрезвычайности странно: какие столь неотложные дела могли загнать на крышу молодую благородную барышню?

Еще одна странность: за ужином она не стала снимать перчаток, когда же подали чай, его она стала пить, тоже перчаток не снимая, что вовсе уж моветон, к тому же чай пила, отставив мизинчик, как это делают московские купчихи и прочие мещанки, а вовсе не полковничьи дочери. У меня мало-помалу стало зарождаться подозрение, что она вовсе не та, за кого себя выдает.

По ходу чаепития Жюли, все так же отставляя почему-то мизинчик, взяла свой ридикюль, достала из упаковки, лежавшей там, таблетку и проглотила ее. У меня хватило наблюдательности увидеть, что упаковка эта – от морфина; стало быть, вот чем, кроме пережитых страхов, объяснялся ее несколько отстраненный вид. Когда же она закрывала ридикюль, я заметил, что там лежит, помимо пудреницы и нескольких денежных ассигнаций, еще нечто… Вместе со всем прочим это стало уже достаточным основанием для того, чтобы я вдруг решительно потребовал:

– Позвольте вашу сумочку, мадмуазель.

Она прижала ридикюльчик к груди:

– Нет, нет!.. Совершенно не понимаю!..

Его высокопревосходительство тоже возмутила моя выходка.

– Как вы можете, штабс-капитан! – чувствуя себя все еще храбрым Роландом, воскликнул он. – Что еще за такой синематограф?! Мадмуазель и так настрадалась! Извольте объясниться, штабс-капитан!

– Сейчас будут и объяснение, – сказал я, с этими словами сам выхватил у нее из рук ридикюль и вытряхнул из него на стол маленький двуствольный дамский пистолетик ( мода на такие сошла лет сорок назад). – Вот оно!

– Ну и что такого? – пожал плечами мон женераль. – Уж в такие времена!.. Иное дело, что оружие-то не больно способное…

– Да, да, – кивнул я, – но не в этом дело. – И снова обратился к Жюли: – А теперь, сударыня, прошу вас, снимите перчатки. Или хотя бы одну, вон ту, правую.

– Ах, нет, нет… – прошептала она, а генерал даже с места подскочил:

– Что еще за такие причуды?!

– И тем не менее, сударыня… – потребовал я.

Видимо, действие морфина не позволило ей долго сопротивляться. Со слезами на глазах она сорвала с правой руки перчатку, и тут стало видно, что фаланга ее мизинца хоть и телесного цвета, но искусно сделана из гуттаперчи. Фалангу эту она тоже сняла, и обнаружилось, что пальчик у был некогда обрублен каким-то острым предметом.

– Вы этого хотели?.. – вспыхнула она. – Ну нате, любуйтесь!

Генерал же повторил:

– Да, да, стыдно, стыдно-с, штабс-капитан!.. А вы, мое дитя, не горюйте, у всех бывают свои несчастья. – Он укоризненно взглянул на меня: – Эх, штабс-капитан, штабс-капитан… Вовсе не обязательно было демонстрировать… Вы с вашим весьма глупым, пардон, любопытством… М-да, это совершенно не комильфо…

Жюли же тем временем снова насадила на мизинец свою фалангу и надела перчатку.

– Дело вовсе не в рядовом любопытстве, мон женераль, – ответствовал я. – Просто, уж коли нас свела судьба, хотелось в точности знать, кто наша прелестная попутчица и в чем причина ее путешествия.

– И что, много узнали?

– Узнал. – Я обратился к девушке: – Ведь полное ваше имя – Юлия Николаевна Каминская, и батюшка ваш вовсе не полковник, а покойный, злодейски убитый действительный статский советник Николай Ионович Каминский, не так ли, мадмуазель?

– Откуда вы?.. Впрочем, да, вы правы… – тихо прошептала она.

Генерал закатил глаза, что-то припоминая, и наконец воскликнул:

– О Боже! Семейство Каминских! Черный Аспид, московская резня!.. Я как-то читал, было такое дело… Бедное, бедное, бедное дитя!..

– И вот теперь, когда мы это выяснили, – сказал я, – примите, мадмуазель, за все, что я себе позволил, мои самые искренние…

Она склонила головку:

– Прощаю, господин штабс-капитан.

– В таком случае, сударыня, позвольте еще один вопрос. Уж не погоня ли за Черным Аспидом заставила вас отправиться в столь опасный путь?

Кивок был ответом с ее стороны. Генерал же вскричал:

– А что, он где-то в этом поезде, мерзавец?!.. Укажите мне, где он – и я его… собственной рукой!.. Да я его своими руками – на кусочки!..

– Не горячитесь, мон женераль, – остановил я его, – ведь наша спутница пока что не знает этого Аспида в лицо, не так ли, Юлия Николаевна?

– Не знаю… – снова кивнула она. – О всегда являлся передо мной в черной маске.

– Печально!.. – Генерал снова присел, вид у него был удрученный: злобные мавры пока ускользали от храброго Роланда.

– В лицо я видела только двоих… – прибавила девушка. – Тех, которых потом…

– Ну да, – сказал я, – блондина и брюнета, тех, от которых Аспид сразу избавился. Ну да они нам без надобности, их уже черти на том свете жарят.

– Но вот голос… – произнесла она.

– Вы смогли бы опознать его по голосу?! – хоть этой малости обрадовался я.

– Пожалуй… Хотя не уверена… Мне даже показалось, что здесь, в поезде…

– Что?! – храбрый Роланд сова вскочил. – Вы слышали его?! Где, на крыше!

– Нет, нет, – поспешно сказала она, – мне наверняка померещилось. С тех пор он мне везде мерещится вот уже третий год.

Генерал присел:

– М-да, понимаю, понимаю, дитя… Но откуда в вас такая уверенность, что он где-то здесь?

Тут я позволил себе вмешаться:

– Юлия Николаевна, как и я, лишь рассудила логически. О случившемся в Одессе кошмаре она узнала из газет. Оттуда же узнала, что этот Аспид приговорен одесскими бандитами, стало быть, ему надо спешно бежать, а единственная действующая дорога сейчас из Одессы на Санкт-Петербург, верно я говорю, мадмуазель?

Она кивком подтвердила мою правоту.

– И ей, вероятно, хочется непременно покарать его собственной рукой…

Ответом снова был кивок.

– Bravo! – воскликнул мон женераль. – У вас поистине героическое сердце!

Я спросил:

– А это оружие вы, вероятно, купили себе на одесском Привозе?

– Да… Я в самом деле гостила в Одессе у подруги по швейцарскому колледжу, и тут вдруг прочитала в газете… Надо было срочно…

– Вот только оружие вы себе купили – дрянь, – сказал я. С этими словами своевольно раскрыл снова ее ридикюль, извлек ее пистолетик, проверил, заряжен ли он, после чего, направив ствол в открытое окно, нажал на спусковой крючок.

Выстрела, как я того и ожидал, не последовало, и я своевольно вышвырнул пистолетик в то же самое оно.

– Что вы сделали, сударь?! – возмутилась она.

– Всего лишь избавил вас от возможного фиаско и от прочих неприятностей.

– Я за него заплатила шесть рублей!

– Не велика потеря, радоваться надо, что всего-то на шесть рублей вас надули, могли бы и на больше, Одесса, как-никак. – И пояснил: – Ваш пистолетик – не стреляющий, бойки у него спилили.

– Но – зачем?!

– А затем, Юлия Николаевна, что по случаю творящихся беспорядков продажа оружия (кстати, как и покупка) в Одессе воспрещена под страхом каторги, вот мошенники и ищут… гм… несведущих особ, чтобы сбыть им что-нибудь, для стрельбы не пригодное – вроде как игрушку продают, за это, чай, на каторгу не отправят. Ну а просто возить бесполезное железо в ридикюльчике…

– М-да, Одесса… – вздохнул генерал. – Ничего, дитя мое, когда настанет час (а он настанет, не будь я Валерианом Богоявленским!), я вас тогда снабжу. Хотите – браунингом, хотите – кольтом, хотите – маузером; я тут неплохо призапасся в дорогу.

Она взглянула на него с благодарностью и одновременно с решимостью, было видно, что рука у нее не дрогнет.

– Благодарю, ваше высо…

– Мон женераль.

– Благодарю, мон женераль.

Я понимал, что любое воспоминание о тех событиях трехгодичной давности для нее смертная мука, но все-таки решился на некоторые вопросы, ища хоть какую-то зацепку, чтобы обнаружить Аспида, однако ничего полезного из ее ответов так для себя и не вынес, лишь узнал некоторые дополнительные подробности того злодеяния.

Похитили ее тогда еще в поезде, на подъезде к Москве. Те блондин и брюнет, якобы по ошибке, зашли в ее каюту первого класса да вдруг кто-то из них приложил к ее лицу платок – надо полагать, пропитанный усыпляющим веществом; поэтому кáк ее вынесли из поезда, как и куда потом доставляли – ничего этого она не знает. Потом держали с черной повязкой на глазах, давали только пить воду, а в воду намешивали (теперь-то она понимала) морфин, отчего она, даже если б не было этой повязки, мало бы что заметила. Даже когда мизинец отрубали, почти не чувствовала боли. А потом…

Ну да, то, что было потом, я знал из газет.

– А голос, голос этого Аспида вы когда впервые услышали? – спросил я.

– Вот когда мне палец рубили – тогда и услышала. В первый и в последний раз. Но я знаю: рубил именно он!

– И что он сказал?

Печально улыбнувшись, она произнесла: «Pardonnez-moi si vous livrer quelques désagréments …²⁸28
  Простите если сейчас доставлю вам некоторое неудобство… (Фр.)


[Закрыть]», вот что он при этом сказал.

– Ах он мерзавец! – воскликнул генерал.

– И это, – добавила она, – последнее, что я услышала в своей жизни.

– Ну-ну, полно, голубушка, вы все-таки живы!

Она покачала головой:

– Нет, это всего лишь моя тень. Подлинная жизнь моя тогда и оборвалась.

– Полно, полно, – стал увещевать ее мон женераль. – Вы молоды, красивы, вы получили, вероятно, неплохое наследство, скоро вы выйдете замуж…

– И кто меня возьмет? – перебила она его.

– Это вы – про свой пальчик? Всего-то и делов! Экие, право, пустяки!

– Не только. А вот таких замуж очень охотно берут? – С этими словами она сорвала с себя парик, и под ним обнаружилась почти лысая голова, лишь кое-где пробивались пряди волос. Тут же снова надев парик, она спросила: – Много найдется желающих?!

Здесь генерал промолчал.

– Да еще вот с этим… – добавила она, достав упаковочку морфина из ридикюля, и при этом проглотила еще одну таблетку. – Волосы стали выпадать уже после всего, врачи говорят – такое бывает на почве нервов, и не уверены, что медицина сможет с этим справиться. А без морфина я теперь не могу жить, без него меня постоянно мучают ужасы, и я совершенно не способна уснуть. Говорят, такие долго не живут… Одно слово – невеста!..

Воцарилось долгое молчание, наконец я сказал:

– Вы запомнили его голос, и это хорошо… – Но вынужден был добавить: – Плохо другое: этот Аспид знает вас в лицо, и если он здесь, в поезде…

Мон женераль понял меня с полуслова.

– Никита! – громогласно позвал он.

Лакей немедленно появился.

– Никита, – спросил она, – замок на двери, что ведет сюда, в покои, хорош ли?

– Точно так, ваше-ство, надежный замок.

– Тогда вот что, Никита… Сейчас, когда ты выйдешь, я его запру, а ты, ежель какая надобность, – я видел, в твоей каюте тоже аппарат стоит, – так ты сперва мне телефонируй, понял?

– Так точно, ваше-ство!

– Ступай. – Когда лакей вышел, он запер дверь своим ключом и спрятал его в нагрудный карман мундира. – Вот так-то! – с детским самодовольством сказал он. – Пусть-ка теперь злодей попробует!

Юлию Николаевну это, кажется, несколько успокоило, меня же – ничуть. Сам я всегда имел при себе универсальную отмычку; почему Аспиду не иметь такую же? Тут я скорей доверялся своему слуху – поди, приближение и не таких черных мамб там, в Трансваале, учуивал за версту…

За окнами уже совсем стемнело, а Юлию Николаеву вдобавок начинал действовать приятый морфин, и она засыпáла на глазах.

– Да и нам не мешает на боковую, – сказал мон женераль, – день был не из легких. Беда только – не могу вам, дитя мое, спальню предложить, придется вам здесь, на этой кушеточке…

– Ах, право… – только и достало у нее сил произнести. Она пересела на кушетку, головка у нее склонилась на бок, и спустя минуту она уже спала.

– Пойдемте-ка и мы с вами, – зевая, поманил меня генерал, за что я был ему признателен, ибо и самого меня смаривал сон.

* * *

…Как нам телеграфируют, уже стал на путях курьерский Киев – Санкт-Петербург, курьерский Санкт-Петербург – Иркутск. С часу на час ожидается остановка курьерского Одесса – Санкт-Петербург…

…что, помимо курьерских, останавливаются также все товарные поезда. Столица обеспокоена опасностью подступающего, возможно, к ней скорого голода, население спешно скупает продукты питания, мыло, спички, керосин…

* * *

…На станциях, где задержаны составы, властью наделяются назначенные ВСЖ «комитеты». Некоторые состоят из более или менее миролюбивых т. н. «меньшевиков»; в правление иных входят куда более опасные, хотя и менее известные, т. н. «большевики», а в некоторых заседают отпетые убийцы из числа анархистов и т. н. «эсеров», кои порой оказываются пострашнее, чем бессарабские банды Котовского…

* * *

Над Империей мрак без просвета.

Живы ль мы? иль погибли уже?..

Лишь три литеры вместо ответа:

ВСЖ… ВСЖ… ВСЖ…

* * *

…Лев напал на меня спящего. Он еще не вонзил в меня свои страшные клыки, но уже в предвкушении пиршества рычал во всю мощь…

Я стряхнул с себя ночной кошмар но львиный рык от этого никуда не делся, его звук даже продолжал нарастать. Лишь в следующий миг я понял, что это их высокопревосходительство изволят «почивать как младенец».

Воспользовавшись рекомендацией бедной Ироиды Васильевны, я тихонько свистнул, но это не возымело никакого результата. Я свистнул уже гораздо громче, но сие привело к эффекту прямо противоположному: рык усилился настолько, что заглушил даже звук движения поезда. Да, похоже, мне предстояла бессонная ночь…

К моей радости, в следующий миг зазвонил стоявший на тумбочке телефонный аппарат: была маломальская надежда, что хоть это разбудит генерала. Увы, хоть я дал аппарату дать звонков десять, к желаемому результату это снова же не привело.

Наконец я снял трубку.

Телефонировал начальник поезда:

– Господин Конышев?

– Слушаю…

– Тут на станции пришли две телеграммы-молнии, одна для вас, из Москвы, другая – для их высокопревосходительства, из Одессы.

– Зачитайте.

– Гм… Никак невозможно-с. Та, что из Одессы, – с пометкой: «Вручить лично. Секретно».

– Но их высокопревосходительство почивают.

– Да, да, я слышу…

Еще бы! От генеральского рыка телефонный аппарат сотрясался на тумбочке.

После некоторых раздумий начальник поезда решился:

– Зная вас лично как адъютанта его высокопревосходительства, могу вручить обе телеграммы вам лично.

– А зачитать?

– Никак не могу-с.

– Так знаете ж меня.

– Увы, лик через телефонный аппарат не передается; что если это и не вы? А тут: «Секретно, лично»…

– Хорошо, скоро у вас буду.

– Сейчас пришлю кондуктора, чтобы провел вас через вагоны.

– Не надо, – сказал я, – у меня имеется свой универсальный ключ.

С этими словами я положил трубку, наскоро оделся, тихо вышел из спальни, так же бесшумно проследовал через кабинет и через столовую, где на кушетке спала Юлия Николаевна; снова же не произведя никакого звука, открыл замок своей отмычкой, а, выйдя, запер дверь за собой.

В отсеке для прислуги и прочих было темно и все две двери закрыты. Вот так же бесшумно, как я, запросто мог и Аспид проникнуть в генеральские покои. Подумав об этом, я включил электрический свет, распахнул сразу две двери и скомандовал:

– Подъем!..

Солдаты сразу повскакали с мест и выстроились в одних подштанниках:

– Так точно, ваш-высок-благородь!..

Офицеры же Охранки, повели себя отнюдь не по-военному – прежде, чем скинуть ноги на пол, долго протирали глаза, что-то бурчали себе под нос.

«Толстовец», лежавший на верхней полке, тоже хотел было с нее слезть, но я сказал:

– К вам, господин Балуев, это не относится, можете спать. Вы же, господа военные, должны неусыпно быть на посту, всегда при оружии в руках. Любого постороннего немедля задерживать до моего возвращения.

– Так точно, ваш-высок-благородь!

Солдатỳшки – бравы ребятỳшки похватали винтовки и взвели затворы. Офицеры, блондин и брюнет, оставались сидеть, но тоже взяли в руки свои наганы и взвели курки. На этих я, однако, рассчитывал куда меньше, поскольку глаза у обоих были соловые, и из их каюты изрядно несло сивухой.

Я уже было отпирал дверь в тамбур универсальным железнодорожным ключом, также у меня имевшимся, но тут меня настиг толстовец Балуев, все-таки вскочивший и дошлепавший до меня босиком, в одном дезабилье, и зашептал:

– Позвольте, господин штабс-капитан…

– В чем дело, господин Балуев?

– Гм… Великая просьба… Не могли бы вы переселить меня в другую каюту?

– Что, соседи обижают? – спросил я.

– Да не то чтобы… но… водку изволили пить до самой ночи…

– Что ж, – ответил я, – водку пьянствовать – не слишком с их стороны достохвально, однако воспретить я им никак не могу, мы сними – по разным ведомствам.

– Да водка бы – ладно еще; так они ж ее копченой колбасой закусывали…

– Колбасой – это вполне обычное дело, – ответствовал я, пряча злорадство в голосе (признаться, не люблю всякого рода святош). – Они, очевидно, не толстовцы; не морковкой же им водку закусывать.

– Но вся каюта, пардон, провоняла их колбасой, а у меня, знаете ли, на это мясное амбре…

– Вы же знаете, других мест в вагоне нет.

– А не могли бы вы меня – туда?.. – он кивнул в сторону генеральских покоев. – Я бы – хоть в кресле, хоть на стуле…

Ну, уж тут бы я при сложившихся обстоятельствах отказал, наверно, даже самому графу Толстому.

– Сие решительно никак невозможно, – сколь сумел твердо сказал я. – Придется вам потерпеть, господин Балуев, в стране вон революция.

– Да, да, понимаю… – печально вздохнул он, прошлепал обратно и, кряхтя, взобрался на свою полку.

И тут лишь я вспомнил, кто путешествует в соседнем вагоне… Нет, господа, увольте!..

Я поспешно вновь запер дверь, вошел в ватерклозет для прислуги, там открыл окно и перебрался из него на крышу вагона…

7-я глава

(с некоторыми отступлениями от основного сюжета)

О моем первом сошествии в ад. – Почти в «яблочко»! – «Вы жертвою пали…» и «Вихри враждебные…». – «Пришло наше время» (беседа в передвижной преисподней о судьбе российской революции).

Что заставило меня проделывать сии акробатические этюды? Что ж, отвлекусь на некоторые пояснения…

Про мои истерзанные каленым железом бока я уже упоминал, но у читающего эти строки, возможно, возник вопрос: как это я, при своих-то навыках, допустил над собою подобное надругательство?

А вот как!

Я уже говорил, что в некоторых, редчайших случаях Тайный Суд обращается за помощью к монархам преисподней. Разумеется, речь идет вовсе не о вынесении и не об исполнении приговоров, на это у моей организации имеются свои люди, и один из них пишет эти строки; но порой дела Суда касаются столь защищенных особ, что без ухищрений подобраться к ним бывает крайне затруднительно. Нет, однако, таких щелей на Земле, которые были бы не ведомы этим уродцам-монархам.

О, разумеется, Тайный Суд щедро расплачивается с ними, даром уродцы ничего не делают, причем плату они берут только, так сказать, вечными ценностями, то есть исключительно золотом и драгоценными камнями, а то на бумажных деньгах, как я слыхал, они уже однажды сильно погорели – то было больше ста лет назад, во времена Великой французской революции. А тогда, три года назад, перед моей первой с ними встречей, у нас в России тоже только ленивый не говорил о грядущей неизбежной революции, посему ни о каком другом виде получаемой платы монархи, ясное дело, не пожелали бы и слушать.

Как раз в ту пору их подземные величества, Лука и Фома, оказали Тайному Суду большую услугу (содержание которой не стану здесь раскрывать, ибо речь идет о приговоре, вынесенном персоне высоты просто-таки головокружительной), и деньги у Тайного Суда всегда имелись в достатке, но вот беда! из-за случившегося тогда европейского crise financière²⁹29
  Финансового кризиса (фр.)


[Закрыть] Московское отделение Лондонского банка, где всегда хранились деньги Суда, не смог сразу обменять Андрею Исидоровичу на золото столь изрядную сумму, и там, в банке, его просили обождать недели две.

К любым отсрочкам монархи относились весьма подозрительно, так что следовало идти на переговоры. Андрей Исидорович хотел было сам спуститься для этого в их Аид, но остальные члены Суда категорически сему воспротивились ввиду крайней опасности предприятия; в конце концов, решено было отправить меня. Я видел, что Андрей Исидорович отпускает меня с нелегким сердцем, просил проявлять максимальную осторожность… Мне это казалось тогда едва ли даже не забавным. Мне, человеку, который может постоять за себя и пред дюжиной самых отчаянных головорезов, – чего мне страшиться каких-то оборванцев, пускай даже и в монаршем звании?!..

О, та встреча навсегда избавила меня от повторения подобного легкомыслия!..

Уж не знаю, куда доставили меня, с завязанными глазами и, по уговору, безоружного, подручные монархов, такие же, как их патроны, уродцы преизрядные, но когда с моих глаз сняли повязку, я увидел просторную тронную залу, залитую электрическим светом. Монархи, почему-то облаченные в римские тоги (правда, далеко не первой свежести), увенчанные лавровыми венцами, восседали на одном двухместном троне, а вокруг стояла их свита, самые грязные оборванцы и всяческие отвратительные кикиморы; сами же «их величества» жевали квашеную капусту, поочередно зачерпывая ее из стоявшей между ними бадьи, и смрад от этой бадьи шел – хоть святых выноси!

По слухам (а поди проверь!), монархи обязаны были владеть языками всех мест, где существуют помойки и нищие, голодные и грязные, то есть вообще всех стран и всех закутков нашего подлунного мира, поэтому, переговорив между собой на каком-то тарабарском наречии, они наконец поочередно обратились ко мне:

– Nous vous souhaitons la bienvenue, petit homme³⁰30
  Мы приветствуем тебя, маленький человек (фр.)


[Закрыть], – произнес король нищих Лука, обладатель неописуемо огромного горба.

– Ja, wir sind bereit, Ihnen zuzuhören³¹31
  Да, мы готовы тебя выслушать (нем.)


[Закрыть], – кивнул император помоек Фома, потрясая гадкими коричневыми наростами на своем лице – подобные наросты я прежде видел только на теле у носорога в зоологическом саду. – What is the reason you came here?³²32
  Какова причина твоего появления здесь? (Англ.)


[Закрыть]

Я коротко объяснил им, какая вдруг возникла ситуация с золотом, и передал просьбу нашего председателя о всего лишь двухнедельной отсрочке с платежом.

Оба перестали жевать капусту, некоторое время взирали на меня с недоумением.

– El aplazamiento?..³³33
  Отсрочка?.. (Исп.)


[Закрыть] – пробормотал наконец Лука, поглядывая на Фому.

– Je pense que ce petit, vraiment, les gens parlent maintenant une sorte de report…³⁴34
  Мне кажется, этот маленький человек в самом деле сейчас говорил о какой-то отсрочке… (Фр.)


[Закрыть] – удивился тот. – Но это же совершенно противу всяких правил. Ыш абарак бузык!

– Ыш абарак бузык, – подтвердил Лука. – Он сказал – «всего лишь»… По его крохотному уму, две недели – это всего лишь!

И вдруг я впрямь ощутил себя маленьким человечком, причем не в каком-то переносном, а в самом прямом смысле слова.

О да, я казался себе крохотным, не больше пальца, а монархи представились мне несказанно огромными, подлинными великанами. И стены как-то покосились, а уродцы и уродицы из монаршей свиты приобрели какой-то вовсе уж безобразный вид. Кое-как еще цепляясь за ускользающее сознание, я понял, что меня чем-то одурманили, и затем начал куда-то проваливаться…

Уж не знаю, через какое время я очнулся, ощутив крутой запах нашатыря, и обнаружил, что нахожусь в самом жалком состоянии, а именно, с оголенным торсом болтаюсь, подвешенный на цепях.

– В то время, как наши несчастные подданные по грошику, по сантимо собирают себе на пропитание, чтобы не умереть голодной смертью… – лил самые всамделишные слезы Лука. – …когда на дворе вот-вот will start a revolution³⁵35
  Начнется революция (англ.)


[Закрыть]…

– …А она непременно вскоре начнется… – тоже плача, подхватил Фома.

– …в этот самое время, – продолжал лить слезы Лука, – этот человек говорит о какой-то еl aplazamiento! И для него она – «всего лишь»!..

Они снова стали переговариваться между собой по-тарабарски, и из их тарабарщины я для себя вынес лишь одно более или мене понятное, но крайне не понравившееся мне слово. Ибо слово это, несколько раз ими повторенное, было: «секирбашка».

Еще меньше мне понравилось то, что один из уродцев свиты в этот момент внес в залу и поставил неподалеку от меня ведро, наполненное горящими углями, и в этом ведре наливались багровым цветом железные щипцы. Когда-то, еще в Южной Африке, я раз попал в плен к людоедам-готтентотам, которые (благо, меня вовремя успели отбить однополчане!) собирались мною потрапезничать, предварительно освежевав и поджарив меня заживо; так вот, в этой тронной зале, вися под потолком, я чувствовал себя едва ли лучше.