Текст книги "Из архивов тайного суда"

Наконец монархи опять заговорили на человеческом наречии.

– Мда, – произнес Лука,– отсрочка… Вот так сюрприз от господ тайных судей!.. Но ты говоришь, маленький человек, что отсрочка не очень долгая?.. Ты, кажется, сказал – всего лишь…

– По его словам, всего лишь на две недели, – подсказал Фома.

– И это с их стороны, по-моему, впервые?

– Ja, ich erinnere mich nicht, einen anderen Fall.³⁶36
  Да, я не припоминаю другого случая. (Нем.)


[Закрыть]

– Ну, в таком случае…

– In this case…³⁷37
  В таком случае… (Англ.)


[Закрыть]

– В таком случае, мы пока милуем тебя, маленький человек. Да, мы в слезах от страданий наших подданных в течение целых двух недель – но мы милуем, милуем тебя!

– Пока что милуем, – поправил Фома.

– Oh, certo!³⁸38
  О, разумеется! (Итал.)


[Закрыть] Только п ока что! И наше терпение далеко не бесконечно.

– Но за это терпение…

– Да, да, за наше терпение мы взымем… – Монархи переглянулись.

– Сколько?.. – прохрипел я со своих цепей.

– О, мы взимаем… как бы это выразиться…

– Живьем, – подсказал Фома.

– Ибо, ыш абарак бузык.

– Ыш абарак бузык, – согласился с ним Фома.

Что значит «живьем», я понял лишь в следующий миг, когда Лука щелкнул пальцами, уродец из свиты поднял ведро, а уродица выхватила из ведра раскаленные щипцы и ухватила ими меня за бок. Сквозь адскую боль я слышал несущиеся со стороны трона слова:

– А дальше – секирбашка!

– Necessarily³⁹39
  Непременно (англ.)


[Закрыть], секирбашка!

– Ыш абарак бузык!

– Ыш абарак бузык!

…«Ыш абарак бузык… Ыш абарак бузык… Секирбашка…» Но это уже повторял я сам перед тем, как прийти в себя, когда спустя некоторое время люди Васильцева подобрали меня в самом жалком виде в городском саду.

Надо ли после этого объяснять, почему я был не слишком расположен идти через их вагон?

* * *

МОЛНИЯ

ОСТАНОВИТЬ КУРЬЕРСКИЙ ОДЕССА САНКТ ПЕТЕРБУРГ НА СТАНЦИИ ПАНТЕЛЕЕВКА ТЧК

НЕПОДЧИНЕИЕ КАРАТЬ СО ВСЕЙ РЕВОЛЮЦИОНОЙ РЕШИМОСТЬЮ ТЧК

СТАЧКА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГ СТАЛА ВСЕРОССИЙСКОЙ

ПОЗДРАВЛЯЕМ ЗПТ ТОВАРИЩИ ВОСКЛ ЗН

ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЙ КОМИТЕТ ВСЖ

* * *

Следующий вагон, в котором ехали люди Япончика, я тоже предпочел пройти по крыше и, лишь затем сойдя вниз, стал передвигаться по коридорам и тамбурам, направляясь в восьмой вагон, где располагался начальник поезда.

– Вот, – сказал начальник, передавая мне обе телеграммы. И нерешительно спросил: – А что думают их высокопревосходительство – до Петербурга-то доберемся? Похоже, стоит уже вся Русь-матушка.

Мне оставалось лишь пожать плечами, после чего я сразу развернул телеграмму, адресованную лично мне.

Андрей Исидорович шифром передавал, что с поземными царями у Тайного Суда нынче никаких трений нет, но все же призывал меня к осторожности. Мое же решение, касающееся охоты на Черного Аспида, он вполне одобрял и даже обещал со своей стороны оказать мне посильную помощь. Хотя я и понимал: ну какая может быть тут помощь из недосягаемой нынче Москвы?!

Эту телеграмму я тут же порвал и выбросил в окно, вторую же, на имя генерала, ввиду грозных надписей «лично, строго секретно», не стал вскрывать на глазах у начальника поезда, а сделал это лишь выйдя из его вагона.

Прочел – и даже приостановился на миг.

Ничего себе! Ну, сударь Черный Аспид, а ты хитер!

Так ведь и я оказался не лыком шит: с первого же выстрела попал, если в не самое «яблочко», то, во всяком случае, в «девятку»!

Я спрятал эту телеграмму во внутренний карман и заторопился назад.

Предвкушение близкой победы (хоть бы, быть может, пока и не окончательной) полностью затмило во мне даже осторожность, я уже не намеревался, подобно сорванцу, скакать по крышам, пребывал в том состоянии, когда едва ль что-либо вообще способно человека остановить.

Сквозь вагон одесской «братвы» я прошагал без всяких осложнений, здесь шлепали картами, пили водку, всем было не до меня, лишь Майорчик пьяно помахал мне рукой:

– Наше с кисточкой господам революцьёнэрам!

Вставляя универсальный железнодорожный ключ в дверь вагона, где ехали «их монаршии величества», я не испытывал страха. «Если что – пристрелю обоих», – твердо подумал я. Тринадцать оставшихся патронов в двух пистолетах и две запасные обоймы к люггеру, которые я умею менять мгновенно, давали мне возможность уложить целый стрелковый взвод. Проскользнула даже мысль: а не пристрелить ли в любом случае этих упырей, просто в память о нашем первом, не слишком добром знакомстве; но эту мысль я в себе притушил: во-первых, это могло повредить Тайному Суду, а во-вторых, я вообще по природе своей не злопамятен и даже мстить готтентотам после той их не состоявшейся трапезы (со мною в роли блюда) не счел нужным, полагал, что это так же нелепо, как мстить стихийному бедствию.

…Дверь в передвижную преисподнюю на колесах, однако, не поддавалась, вероятно, там имелся еще и какой-то потайной замок. Я было полез в карман за отмычкой, но тут вдруг дверь сама распахнулась, и я ступил во тьму и в смрад от квашеной капусты. Из противоположного конца вагона доносились звуки пения. Нестройный хор мужских и женских голосов почему-то исполнял реквием времен Кавказской войны, только слова были иные:

«Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаве-е-етной к наро-о-о-оду…»⁴⁰40
  Эта революционная песня, действительно, в середине XIX в. использовалась в русской армии как реквием по погибшим (с иными, разумеется, словами). – Ю. В.


[Закрыть] –

так что я уж было подумал, не тризну ли по своим усопшим монархом справляют их уродцы и кикиморы…

Увы, оба упыря были живы. Со времен Англо-бурской войны я обучился видеть во тьме и, мигом восстановив в себе этот навык, обнаружил, что оба подземных монарха стоят прямо передо мной. Обе мои руки невольно потянулись к пистолетам…

Пистолетов, однако, в карманах не было. Да, ловко они успели сработать!.. Впрочем, я и голыми руками кое-что делать умел…

Горбун Лука два раза хлопнул в ладоши – и хор мигом умолк.

– Мы тебя снова приветствуем, маленький человек, – сказал он мне. – Надеюсь, ты не обижен на нас с предыдущей встречи?

– А то на обиженных воду возят, – вставил Фома воровскую максиму сахалинской каторги.

Вместо ответа я спросил:

– Вокалом увлекаетесь, ваши величества?

– Oui, nous répétons⁴¹41
  Да, репетируем (фр.)


[Закрыть], – кивнул Лука. – Как бы это?..

– В духе времени, – подсказал Фома.

– Вы имеете в виду нынешнюю революцию? – спросил я. (Действительно, в эту революцию отчего-то повсеместно много пели.)

Лука воскликнул:

– О, да! В такие прекрасные времена!..

– «Прекрасные»? – удивился я. – Никак, ваши величества – революционеры?

– А что, в какой-то мере, – подтвердил Фома. – Можно сказать, сочувствующие. – А Лука добавил:

– Знаете, там у другой революционной песенки есть слова… – И он весьма немелодично пропел:

Вста-а-авай, проклятьем заклейменный,

Ве-е-есь мир голодных и рабов…

Там еще есть слова…

– «Кто был никем, тот станет всем», – подсказал Фома.

– Да, да, – кивнул я, – «Интернационал», гимн революции. Полагаете, это имеет отношение и к вам?

– А как же! – снова воскликнул Лука. – «…Голодных и рабов!», «весь мир», «кто – никем, тот – всем!..» Близится, близится и наше времечко!.. Советую, кстати, не вспоминать старых обид и прибиваться к нам, ей-ей, не прогадаете!

Да, похоже, это впрямь было их время! Со вселенским хаосом, с дымом и гарью, с подступающим голодом!..

– Никак не прогадаете! – повторил Лука. – Куда полезнее, чем за всякими там аспидами гоняться. (И все-то они знали!) Давайте, давайте! Ыш абарак бузык!..

– Нет, увольте, господа, – отказался я.

– И напрасно, совершенно напрасно!.. – сказал Фома. – Только позвольте вас поправить: не «господа», а «товарищи», или на худой конец «граждане».

– Ну да, в духе времени, – догадался я.

– Exactly!⁴²42
  Именно так! (Англ.)


[Закрыть] – изрек Лука. Затем, чуть подумав, взгрустнул вдруг: – Только опасаюсь, как бы граф Полусахалинский не подбросил подлянку…

– Вы о премьере Витте?

– О ком же еще! Тут приходят от наших людей тревожные слухи из дворца…

– М-да, – подтвердил Фома, – слухи из Зимнего как-то не радуют…

Тут уж я изволил ему не поверить – едва ли и в сам Зимний дворец могли каким-то образом пролезть их уродцы⁴³43
  Совершенно напрасно не поверил! Уже набирал силу небезызвестный Гришка Распутин, в «свите» которого имелось много всяческих уродцев; полагаю, нашлось там место и для подданных Луки и Фомы. – Ю. В.


[Закрыть], – однако лишь спросил:

– И что за слухи?

Лука вздохнул:

– Да вот… Этот самый Полусахалинский то и дело его величество, брата нашего, подбивает…

– Ну да, – подхватил Фома, – чтоб дал свободы всяческие, конституцию, the parlament, як у британців, cholerę im na ich wyspę!⁴⁴44
  Холеру им на их остров! (Польск.)


[Закрыть], – и тогда что?

– И – что?

– А то, что тогда la fine della rivoluzione⁴⁵45
  Конец революции (итал.).


[Закрыть]! Ву компрене?

– Это, понимаете ли, их требование, революцьёнэров: чтоб конституция да парламент. Чтó если наш брат Николай на такое безумство таки пойдет? Тогда они смирятся, тогда, почитай, всё…

Дальше «граждане монархи» переговаривались хотя и по-русски, но о вещах, от меня весьма далеких, Должен вообще признаться, что я был довольно слаб в вопросе о нынешнем политическом многообразии.

– Меньшевики, может, и смирятся, – сказал Лука, – а анархо-синдикалисты?!

– Гм… эти?.. Эти – нет, эти – черта-с два…

– Большевики еще имеются.

– Мда, эти за révolution à l'infini⁴⁶46
  Революцию до бесконечности (фр.)


[Закрыть]. Там у них який-то Ульянов в Швейцарии. Наши ребята!.

– Наши-то – наши, но то-то и оно, что – в Швейцарии, а тут, у нас, ихних – с гулькин нос!..

– Небось грòшей нет, оттого и – с гулькин нос. Подбросить им, что ли?

– Ну-ну, не больно-то!.. Ишь еще – «подбросить»!…Да они, увидишь, и сами себе подбросят, банк там какой-нибудь грабанут⁴⁷47
  Остается лишь поразиться прозорливости подземных монархов на сей счет!.. Или уже что-то слышали о готовящемся тифлисском ограблении банка, осуществеленного в 1907 г. под руководством Кобы (будущего Сталина)?.. Во что только не поверишь, если дело касается удивительной истории нашей страны!.. – Ю. В.


[Закрыть], или еще чего – ребятки-то не промах.

– А эсеры как?

– Гм, эсеры?.. Насчет эсеров дело темное… Тоже, кажись, как и эсдеки, в расколе.

– У все-то раскол!

– А ты думал! Революция!..

Наконец Фома обратился ко мне:

– А ты знай, служилый. Даже коль сейчас не выгорит – все равно лет через десять, много пятнадцать, все равно придет наше времечко! Так что давай все же, служилый, прибивайся к нам!.. Не сейчас – так тогда. Когда снова настанет.

«Черта-с два, господа упыри!» – подумал я, имея в виду и это их предложение, и обещание, что-де когда-либо еще настанет их время.⁴⁸48
  И снова же, совершенно напрасно!.. Увы, г-н Конышев не дожил до 1917 года! – Ю. В.


[Закрыть]

Фома покачал головой:

– Не трать слова, брат, этот служилый, сам видишь, непрошибаемый.

– Et stupide comme un enfant⁴⁹49
  И глупый как дитя (фр.)


[Закрыть], – вздохнул Лука. – Ничего, когда-нибудь сам поймет, да будет поздно. – И неожиданно предложил: – Может, все же по старой памяти – какую-нибудь помощь? Я – касательного этого самого Аспида…

Старая память подсказывала, что дорого мне может стоить их доброта, Фома, однако, к моей полной неожиданности, вставил:

– Wir geloben⁵⁰50
  Клянемся (нем.)


[Закрыть], совершенно… – И добавил, насиля себя: – Совершенно даром.

Да неужто же?!

– Вы что ж, теперь социалисты, товарищи монархи? – не удержался я. – Ах, да! в духе времени!..

– Ну… в какой-то мере… – отозвался Лука. – Да и к тому же…

А Фома продолжил:

– К тому же, крыса он поганая, этот ваш Аспид! Вон сколько за свой разбой хапнул, с нами и не подумал поделиться. В то время, как наши бедные подданные…

– …в слезах и муках… – не преминул всплакнуть Лука, – …за каждую копеечку, за каждый медный грошик…

– Так что, – подытожил более крепкий Фома, – если там по части допросить с пристрастием, так мы, ты ж знаешь, умеем.

О, мне ли было не знать!..

От их услуг я, однако, твердо отказался. Уж увольте, граждане упыри-социалисты, управлюсь как-нибудь сам, без ваших даровых услуг!

– Ладно, – махнул рукой Лука, – раз гордый такой… Только имей в виду: скоро – Пантелеевка…

– М-да, Пантелеевка… – подтвердил Фома.

– Ну и что? – спросил я. Это название мне ровно ничего не говорило.

– Сам увидишь чтò. И на этот случай…

– Вот, служилый, держи, – сказал Фома. – Тоже даром, совсем даром… – С этими словами он сунул мне в руку какой-то небольшой мешок.

Из мешка воняло угольной гарью. Я заглянул в него и увидел, что там лежат две грязные куртки-спецовки, какие носят железнодорожные машинисты и кочегары, две пары таких же грязных штанов, два путейских картуза, а, уже полностью обвыкнувшись в темноте, отметил, что монаршии одеяния нынче состоят из таких же самых спецовок.

– Тебе и генералу твоему, – пояснил Лука. – А то, знаешь ли… Пантелеевка… Вспомнишь там нашу доброту!

Решительно ничего не понимая, я, дабы не вступать в препирательства (поскольку грядущее дело подхлестывало меня), взял у них мешок, раскланялся и двинулся сквозь вагон. В спину мне слышались прощания со стороны граждан монархов и их уродцев-сотоварищей, звучавшие на языцах «всего мира голодных и рабов». Затем монархи хлопнули в ладоши, и уже в тамбуре я услыхал, как хор бодро затянул в духе времени: «Вихри враждебные веют над нами…»

По тяжести в карманах я отметил, что оба пистолета уже снова там. М-да, умело!..

« …Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу…» –

неслось мне в спину.

Так, в сопровождении революционной «Варшавянки» я, готовя себя к предстоящему, и вступил в наш салон-вагон.

8-я глава

Допрос. – Их высокопревосходительство изволят ходит ь. – Фиаско.

Четверо солдат, уже одетые по всей форме, держа винтовки, сидели в своей каюте, брюнет же и блондин, в каюте напротив, опять давали храповицкого, а их наганы покоились на столике. Господин толстовец лежал на своей верхней полке, отвернувшись лицом к стене, и, по-моему, тоже все-таки уже спал, хотя запах копченой колбасы по-прежнему густо присутствовал в каюте. Я растолкал его:

– Вставайте, господин Балуев, я нашел для вас подходящее место.

– А?.. Что?.. – Он спустился на пол и спросонья ничего не понимал.

– Давеча вы изволили проситься в другую каюту, не так ли? Так вот, я ее для вас нашел. Вещи можете пока не брать, только туфли наденьте, в коридоре грязно. Ну, не стойте, ступайте же!

– А?.. Да, да… – забормотал он. – Уже не обязательно было… Впрочем…

Через полминуты я втолкнул его в каюту, где сидели солдаты.

– Но тут уже и так четыре персоны! – возмутился было он, но я сказал:

– Ничего, верхние полки свободны, так что полезайте, полезайте.

Он что-то еще нудил, чем-то возмущался, но я поспешил захлопнуть дверь и затем, бросив на пол свой мешок, растолкал храпевших брюнета и блондина.

Они с трудом приподняли головы:

– Что, уже?..

– Приехали?..

– Вы, во всяком случае, приехали, господа, – жестко сказал я. – Так стало быть, ротмистр де Бертье и прапорщик Волынцев, не так ли?

Они лишь заморгали в ответ. Я сделал вполне театральную паузу, затем не спеша достал из кармана телеграмму и сказал:

– А вот начальство Одесского Охранного отделения телеграфирует… Догадываетесь, о чем?

Да, судя по их виду, кажется, уже догадывались – глаза у обоих по-хитровански забегали.

– Телеграфирует… – Затем я отчеканил: – …что таких офицеров у их в Отделении нет.

Оба в этот миг поглядели на свои наганы, что меня лишь развеселило: «Ну-ну, давайте-ка, господа!..»

Брюнет буркнул:

– Ладно, прищучили… Ну пошутили мы с ним малость малость, что с того?

– Иначе ж в Питер не проедешь, – добавил блондин, – вот и пришлось приврать… Что, ссаживать будешь? Ты что, кондухтор?

– О. нет-нет, – весьма зловеще улыбнулся я, – уж ссаживать вас пока не стану, вы мне пока на кое-какие вопросы ответите. – И все так же жестко спросил: – Из каких будете, господа залетные? Из карманников, из медвежатников, или из какой другой «масти»?

– Ты что, судебный следователь, что ли? – спросил блондин.

– Считай, что так.

– Вот в управу свою сперва доставь, тогда и допрашивай… – Он осклабился: – Коль доставишь… – и рука его стала медленно скользить к нагану.

Я ответил:

– До управы – это вам бы еще живыми доехать… Что сомнительно.

Теперь осклабился брюнет:

– А что, теперь уже – пеньковый галстух за безбилетный проезд? Это ты, коль доедешь, в управе своей грозись, а тут неча.

– Во-во, – поддакнул блондин, – не грозись, мы, чай, пуганые… А то сразу, понимаешь, пеньковый галстух…

– Будет вам и пеньковый, – пообещал я. – А покуда вы мне скажете, в каком вагоне следует… – И произнес грозным голосом: – …ваш Черный Аспид!

Оба они мгновенно вспрянули и разом схватились за наганы.

В следующий миг они уже ныли, придерживая вывихнутые руки:

– Здоровый, да?..

– Не старые времена, чтоб вот так вот, с членовредительством…

В ответ на это оба получили от меня по хорошему тычку, отчего блондин молча выплюнул на пол один зуб, а брюнет, держась за разбитый нос, прогнусавил:

– Ежели ты судебный, то не имеешь рукосуйствовать, чай, не при крепостном праве! Ты сперва до «Крестов» доставь, а не то…

– Вам бы обоим сейчас о другом думать, – перебил я его.

– О чем?

– О том, как живыми остаться.

Блондин смотрел с недоверием:

– Прибьешь?

– Если без меня найдется желающий…

Я наскоро объяснил им, что Аспид на каждое дело берет себе в помощь двух вот таких дурней, причем обязательно одного – блондина, другого – брюнета, и всякий раз после дела с непременностью убивает обоих.

– Ведь он вам деньги посулил за какое-то дело в Петербурге, не так ли, господа недоумки? – спросил я.

Они смотрели на меня вопросительно. Я продолжал:

– Так вот, будет вам, дурням, вместо денег, костлявая с косой.

Переглянулись.

– Не, не смогёт, не та птица, – проговорил блондин.

– Кишка тонка, – согласился с ним брюнет.

– Птица он как раз та самая, – сказал я, – но, может быть, и вправду «не смогёт» (а он вполне даже «смогёт)! И вовсе не потому, что у него «кишка тонка», а лишь по той простой причине, что здесь, рядом с вами, нахожусь я, а я иногда, уж не извольте сомневаться, умею быть пострашнее любых на свете аспидов.

Вообще-то применять допросы с пристрастием я до крайности не любил, даже было пожалел на миг, что отказался от помощи свих упырей-спутников из соседнего вагона. Обычно я полагался на увещевания.

Для начала я взял со столика большой нож, которым они, должно быть, резали ненавистную господину толстовцу колбасу, и помахал им перед их носами. Теперь на их лицах нарисовался истинный испуг.

– Извините, господа, если сейчас доставлю вам некоторые небольшие неудобства, – по сему случаю вспомнил я и повторил когдатошную фразу Аспида.

С этими словами сорвал с верхней полки простыню господина толстовца, мигом исполосовал ее ножом на ленты, из этих лент скрутил жгуты и в несколько минут связал по рукам и ногам своих пленников. Высвободиться из таких моих пут еще никому не удавалось. Когда я вязал их вывихнутые руки, они постанывали от боли.

– Ничего, господа, – пообещал я, – это еще только начало, дальше будет больней.

Связанные руки у них теперь торчали впереди, как лапки у кроликов.

– А вот теперь, господа, – продолжал я, – будет гораздо больнее. Сейчас начну вам поочередно ломать пальцы по одному. Итак, у меня в запасе двадцать ваших пальцев. И уверен, что уже после десятого, а то и ранее, вы скажете мне все что знаете и про Аспида, и про то, на какое дело в Санкт-Петербурге он подбил вас.

С этими словами я потянулся к руке блондина, более, как мне показалось, трусливого, и понял, что, похоже, и без ломки пальцев удастся обойтись. Он в ужасе воскликнул:

– Стойте!.. Аспид… Так ведь он же, Аспид… Он же вовсе!..

Однако в этот самый момент со стороны «покоев» донесся истошный женский крик. Кричала, безусловно, Юлия Николаевна. Медлить я не мог, а блондин никуда не денется, еще будет время его допросить.

Я мигом заткнул им рты кляпами из остатков простыни и, неведомо зачем схватив мешок (впопыхах и не такое бывает), я ринулся к двери, ведущей в «покои», мгновенно открыл ее отмычкой, в темноте нащупал шнурок и зажег электрический свет.

* * *

ВЛАСТЬ СТАНЦИИ ПАНТЕЛЕЕВКА ОКОНЧАТЕЛЬНО ЗАХВАЧЕНА КОМИТЕТОМ ВСЖ ЗПТ БОЛЬШЕЙ ЧАСТЬЮ ИЗ АНАРХИСТОВ ТЧК.

КУРЬЕРСКИЙ ОДЕССА ПЕТЕРБУРГ МИУТЫ НА МИНУТУ БУДЕТ ОСТАНОВЛЕН ТЧК.

КОМИТЕТСКИЕ СОБИРАЮТСЯ ОБОРВАТЬ ТЕЛЕГРАФНЫЕ ПРОВОДА ТЧК

УХОЖУ

ТЕЛЕГРАФИСТ ПАНТЕЛЕЕВКИ СИДОРОВ

* * *

…и увидел, что Юлия Николаевна, спавшая одетой, сидит на своей кушетке и с недоумением взирает на происходящее, кое, безусловно, стоило того. Я даже про своих пленников на миг позабыл…

Мон женераль в одном дезабилье вышагивал по столовой и во сне командовал громоподобным голосом:

– Первый батальон, на пра… Первая батарея, заря-жай! Вторая батарея, к бою!..

При свете уже придя в себя, Юлия Николаевна пробормотала:

– Что они делают?..

Догадавшись, я сказал:

– Их высокопревосходительство ходят, – но едва ли она из этого ответа что-либо поняла. Впрочем, испуг на ее лице же проходил, и даже на нем промелькнуло что-то наподобие улыбки.

Не замечая нас, генерал продолжал маршировать и командовать:

– Третья батарея!.. Залпом из всех стволов…

Я запер дверь, сказал, гася свет:

– Спите, сударыня, – и, слега приобняв генерала, поговорил:

– Следуйте со мной, ваше высокопревосходительство…

– К четвертой батарее? – спросил он. – М-да-да, нельзя оставлять без внимания…

Поддерживаемый мною, он послушно прошел через кабинет в спальню. Там я усадил генерала на кровать и зажег ночник, о чем тут же пожалел, ибо тут их превосходительство, кажется, начали просыпаться.

– А, штабс-капитан?.. – спросил он, глядя на меня полусонными глазами. – А где четвертая батарея?.. Разве мы не под стенами Геок-Тепа?..

Я объяснил ему, что Геок-Теп был нами взят еще в 1881-ом году, то есть тому назад около четверти века.

– М-да?.. А где сейчас генерал Скобелев?

– Увы, генерал-адъютант Скобелев почил вскоре после взятия Геок-Тепа, в восемьдесят втором году.

– Что вы говорите?! Такой славный генерал! Я хорошо знал его… Но позвольте, он ведь был так молод!

– Да, – подтвердил я, – Михаилу Дмитриевичу было менее сорока лет.

– И – отчего же он, в такие-то годы?

– Подозревают убийство.

– Убийство?!.. Что вы такое говорите!

– Это было в газетах. Подозревали, помню, германский след.

– Да, да… – проговорил генерал, – я что-то такое, кажется, тоже слышал… – И прибавил: – Ох уж эти германцы! Увидите – нахлебаемся еще от них!.. И как же сие воспринял государь?

– Который?

– Как это – «который»! Александр Николаевич, Освободитель!

– Увы, – сказал я, – сей государь погиб за год до Скобелева?

– Гм, погиб? Вы сказали – погиб?!

– Именно так.

– Ох ты Господи!.. И при каких обстоятельствах?!

– Был подорван бомбой.

– Бомбой?.. И кто, кто же решился на подобное злодейство?!

– Революционеры. – Все время помня про дожидавшихся меня пленных, я отвечал сколь мог коротко.

– Да, революционеры… – Что-то, кажется, вспоминая, произнес генерал. – Помню… Было такое… Ох уж эта революция…

– Спите, ваше высокопревосходительство, – сказал я, –до утра еще далеко, – но мон женераль вдруг схватил меня за руку:

– Посидите еще со мной, штабс-капитан, а то как-то оно… После этих печальных известий…

Ах, кто бы мог знать, что за этими печальными «известиями» четвертьвековой давности столь драгоценные минуты безнадежно ускользают!..

Но вид у него был настолько просительный, что, несмотря на обстоятельства, отказать ему я никак не смог, присел рядом и довольно долго вынужден был слушать про Плевну, про Геок-Теп, про бои под Эрзерумом, про генерала Скобелева, а также еще про многое другое из его богатой событиями жизни.

К счастью, минут через десять речь его стала совсем сбивчивой, он уже называл меня Ироидой Васильевной. Еще через минуту глаза его закрылись, и раздались уже знакомые мне рулады.

Я потихоньку высвободил свою руку, погасил ночник и покинул спальню. Бесшумно прошел в темноте через покои (Юлия Николаевна уже спала), осторожно отпер дверь, вышел в отсек для обслуги, и тут вдруг замер на мгновение…

У меня за мою жизнь выработался какой-то особый нюх на близкую беду. Впрочем, в данном случае тут не было ничего особенного, ибо еще и отчетливо различался запах крови, который я с некоторых пор хорошо умел различать. Уже предчувствуя, чтó увижу, я распахнул дверь каюты, в которой оставил своих пленников…

Пол был густо залит еще совсем теплой кровью, на столике валялся брошенный окровавленный нож, а мои блондин и брюнет, по-прежнему связанные (славно же я, оказалось, для господина Аспида все подготовил!), лежали на своих койках с вытаращенными в мỳке глазами и – увы! – с перерезанными горлами.

О да, это было фиаско, подобных каковому я еще, кажется, не терпел!

Я захлопнул дверь этой каюты, превратившейся в мертвецкую, и распахнул противоположную дверь, в каюту охраны. Вид у меня был таков, что солдаты сразу вскочили с мест:

– Здра-жла-ваш-высок-благородь!

Верхняя полка, на которой должен был почивать господин Балуев, пустовала.

– Где?!.. – кивнув на эту полку, только и сумел я выдавить из себя.

– Отошли-с!

– Только что-с!

– Минут пять!

– Должно, по нужде! – отрапортовали солдатỳшки.

Я метнулся к ватерклозету. Дверь его была заперта, и я забарабанил в нее:

– Господин Балуев, извольте немедля открыть!

Никто не отозвался.

Держа в левой руке люггер, правой я отомкнул отмычкою дверь.

Увы, в ватерклозете было пусто, а окно распахнуто. Ну, господин Балуев, ну, господин толстовец! Или же господин Аспид, – так вас теперь следует величать?

Вероятно, он, как некогда и я, перелез на крышу. Я уже вознамерился сделать то же самое, но в этот момент едва не упал – состав снова, как и тогда, при нападении банды Котовского, затормозил чрезвычайно стремительно.

Но это были вовсе не бандиты, и я понял, что теперь-то уж мы стали надолго.

Ибо…

9-я глава

Революция на станции Пантелеевка. – Генерал Никита. – Мы с их высокопревосходительством – увы, с разным успехом – выступаем на революционном митинге. – Безвыходное положение.

…ибо на освещенном дебаркадере я прочел название станции, уже с недавних пор зловеще знакомое мне: Пантелеевка.

Как я вскоре узнал, то была последняя на карте Империи точка, где окончательно стала Россия в те октябрьские дни, но в ту минуту даже порадовался: «Здесь-то и будет вам конец, господин Аспид!»

«Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут…» –

раздавалось из преисподней на колесах.

«В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут!» –

вторил им дебаркадер, заполненный людьми с алыми бантами на одежде.

Тут я подумал об их высокопревосходительстве, к которому за время совместной дороги стал питать весьма теплые чувства. Пантелеевка вполне могла быть в руках каких-нибудь анархистов, а эти господа, как я знал, генералов не слишком-то жалуют.

В этот момент горбун Лука высунулся из дверей вагона и прокричал в толпу:

– Братишки! Революция! Ура-а-а!

– Ура-а-а! – подхватили на дебаркадере.

Я же, увидев спецовку горбуна, теперь знал, что делать. Да, предусмотрительными оказались мои упыри, а их дары – действительно щедрыми!

Минуту спустя я был уже в спальне и стал расталкивать их высокопревосходительство.

– Что?!.. – подскочил он. – Опять Котовский?! – и выхватил из-под подушки свой верный «лефоше».

– Нет, мон женераль, – ответил я, – не Котовский, это хуже: это революция.

– Снова синематограф… – пробурчал он, подымаясь. – Ничего, мы их сейчас… – и потянулся к открытому шкафу, где висел его белоснежный мундир с орденами и золотыми погонами – видимо, по его разумению, против подобных регалий никакая революция не могла бы устоять.

– Нет, нет, мон женераль! – остановил я его. – Наденьте-ка покуда вот это, для маскировки, – и подал ему вонючую спецовку (на себя я уже надел такую же).

Пришлось выслушать его длинную тираду – де: чтобы русский генерал стыдился своих боевых орденов!..

– А вы считайте, мон женераль, – сказал я, – что мы отправляемся на разведку или на рекогносцировку; неужто и в этом случае вы бы на время не поступились орденами и погонами?

Мои слова подействовали.

– Гм… рекогносцировка… – проговорил он. – Что ж, на рекогносцировку хаживал… Приходилось раз и в солдатской гимнастерке идти… Ладно, давайте сюда, штабс-капитан… Фи, вонь какая!.. – С этими словами он и спецовку, и столь же вонючие кочегарские штаны все же надел, и сказал мне, кивнув на свой мундир: – А это бы надо припрятать – боюсь, разворуют ордена… Да и денежки… – он указал на баул. – Там же как-никак сорок тысяч, а тут вокруг такая публика…

– Позабочусь, не извольте беспокоиться, – пообещал я и, взяв и мундир, и баул, подтолкнул его к выходу: – Идемте же скорее, мон женераль, пока эта публика не набилась в наш салон-вагон.

– Да, да, на рекогносцировку… – Он послушно двинулся вперед и попутно приказал: – Во время… гм… рекогносцировки в целях секретности называйте меня просто Валериан Валенти…

– Не проще ли – «дядя Ваня»?

– Гм… Ну ладно… Хотя… Ах, да пусть, право, будет и «дядя Ваня». А вас, штабс-капитан?

– Называйте Петя; вполне сойдет.

– Гм… Ну что ж…

Юлия Николаевна уже, включив свет, сидела на кушетке.

– Что стряслось? – спросила она, когда мы проходили через столовую.

– Ничего страшного, сударыня, – сказал я, – революция. Советую, однако, все же на время покинуть салон-вагон.

За нее я менее всего беспокоился: в своем простеньком платье она тут же сольется с толпой, а чтобы господа революционеры грубо обращались с барышнями – такого я про них не слыхал…

Впрочем… Впрочем…

«Аспид! – вспомнил я. – Если он рядом, она как раз в крайней опасности!» Поэтому добавил:

– Но держитесь постоянно поближе ко мне, сударыня.

– Да, да! – пообещала она и, вскочив, устремилась за нами.

Проходя через отсек для обслуги, я открыл дверь каюты, в которой ехал Никита, лакей, бросил ему, ничего не соображающему, генеральский мундир, велел сберечь, баул же с деньгами оставил при себе; с тем мы – я, мон женераль дядя Ваня и барышня – вышли из вагона.

Людей на перроне уже поубавилось, оставшиеся под звуки не смолкающей «Варшавянки» почему-то двигались в сторону паровозного депо. Я понял, что именно там, в депо, будет происходить нечто определяющее для судьбы нашего многострадального курьерского, и поманил своих спутников следовать за мной.

Когда мы вошли в забитое народом депо, я увидел, что паровозов там нет, зато в конце выстроен большой помост, и с него ораторствует некий субъект в форме небольшого путейского чиновника. Поначалу я не слишком прислушивался к его речи, так как все время пытался отыскать где-нибудь вблизи Аспида-Балуева. Конечно, он наверняка сменил одеяния и от бородки своей (возможно, и приклеенной) мог уже избавиться, но у меня взгляд достаточно цепкий, уж его-то я бы в любом обличии углядел.

Но – нет, его нигде поблизости не было, и слова оратора начали проникать в меня:

– Граждане! – говорил он. – Как сие ни пагубно для России, но приказ ВСЖ – это приказ, и мы, путейцы всех чинов, будем его исполнять! До тех пор, пока правительство и царь не внимут…

– Долой царя! – послышалось снизу.

– И этого – долой! Видно, что меньшевик!

– И чего плохого, что меньшевик? – спросил кто-то поблизости от меня.

Но бòльшая часть залы уже кричала: «Долой! Долой!», – и сколько тот субъект не увещевал всех, приговаривая: «Дайте же сказать!.. Граждане!.. Товарищи!..» – его со свистом вынесли с возвышения.

– Ну-ка, мне дайте! – крикнул новый взобравшийся на возвышение оратор, пожилой, весьма злобного вида, в грязной рабочей одежде, и продекламировал:

Мы всю Россию позабавим,

И у позорного столпа

Кишкой последнего попа

Последнего царя удавим!⁵¹51
  Приписывается Пушкину.


[Закрыть]

Раздались аплодисменты и опять последовали выкрики:

– Долой царя!

– Удавить!

– Всех к ногтю!

– Послушайте, братья, анархо-синдикалиста! – продолжал оратор. – Мы остановили движение по всей России, и Россия-матушка будет так стоять, пока мы не скинем и не удавим всю эту сволочь!