Текст книги "Книга победителей"

Вадим Верник
Книга победителей

Серия «Судьба актера. Золотой фонд»

Издательство благодарит автора и журнал ОК! за предоставленные фотографии

Автор благодарит Наталью Прохорову, Максима Берина, Екатерину Кобзарь, Алексея Пушкарева за помощь в подготовке книги

© Верник В. Э., 2019

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Предисловие

Помню, как к нам домой приходил Олег Ефремов. Я, семиклассник, буквально застыл в дверях, когда увидел в прихожей Олега Николаевича с его знаменитой и такой обаятельной улыбкой. Вместе с папой Ефремов готовился к записи на радио пушкинского «Медного всадника», и они встретились чтобы порепетировать. Папа многие годы был главным режиссером литературно-драматического вещания Всесоюзного радио, а мама преподавала в музыкальной школе. И, естественно, мы с братьями Игорем и Славой росли в этой атмосфере творчества. Я обожал слушать папины разговоры по телефону с Верой Марецкой, Татьяной Дорониной, Юрием Богатыревым, Алексеем Баталовым… Телефонные обсуждения могли быть бурными, страстными или, наоборот, очень мягкими и трепетными, и все знаменитые актеры, с которыми общался папа, невольно становились для меня такими близкими людьми. На семейных торжествах у родителей бывали Юрий Левитан, Вячеслав Тихонов, Армен Джигарханян…

Когда по радио шли папины постановки, жизнь дома замирала. Мы садились за столом вокруг радиоприемника и превращались в одно большое ухо. Однажды – и это было таким счастьем – папа занял нас с Игорем в радиоспектакле «Обелиск» по Быкову, хоть и в массовке, но рядом с нами у микрофона – Михаил Ульянов!

А еще, с пятого класса, я делал домашние альбомы: вырезал из газет и журналов статьи о театре и кино, фотографии актеров. С помощью канцелярского клея и авторучки эти материалы обретали новую жизнь. Я фантазировал, делал свои маленькие открытия, и забывал о реальном времени. У меня сохранились эти альбомы – мои «исследования» о Большом театре, Московском Художественном, «Современнике». Особое место занимала коллекция фотографий актеров – с автографами. Например, «дорогой Вадик, всего доброго тебе в твоем начинании». И подпись: «Иннокентий Смоктуновский».

Естественно, у меня не было никаких сомнений, куда поступать после школы: только ГИТИС, театроведческий факультет. Правда, моя мечта могла в одночасье разрушиться. Как выяснилось, после экзамена-собеседования один педагог сказал своим коллегам: «Какой-то несерьезный у нас абитуриент Верник. То он на актерский поступает, то на театроведческий. Никак не может определиться». Но кто-то из комиссии все же объяснил ему, что «Верник» – это два разных абитуриента, – на актерский поступал Игорь, и, конечно, он ходил на прослушивания во все вузы.

После института у меня было одно желание – устроиться работать в литературную часть какого-нибудь театра и тихо созерцать мир закулисья. Но, увы, все места были заняты. И я обратился в газету «Московский комсомолец» (печатался там еще в студенческие годы). Мне дали задание побеседовать – ни больше ни меньше – с Марком Захаровым! Эта встреча стала точкой отсчета. Я почувствовал вкус к журналистике, мне уже не хотелось заниматься ничем другим. «МК», еженедельник «Неделя», позже появилось телевидение, потом радио. Кстати, к предложению Дмитрия Диброва начать работать на ТВ и делать программу о кино я отнесся крайне настороженно, и когда Дима мне говорил, что запуск программы «Мотор!..» откладывается, я был самым счастливым человеком на свете. Но час икс все-таки настал.

Около двадцати лет я снимал программу о молодых талантах «Кто там…» на телеканале «Культура». А в 2017-м руководитель канала Сергей Шумаков предложил нам с Игорем сделать программу вдвоем, – так возник проект «2 ВЕРНИК 2», такой важный и дорогой для нас. Семь лет назад я вернулся в печатную журналистику – меня пригласили стать главным редактором журнала ОК!

Вот так, на телевидении, в прессе и на радио (радио «Культура») я занимаюсь тем, к чему тяготеет душа. Для меня журналистика – сродни психологии. Все мои герои – победители, а путь к успеху у каждого свой. Вопросы, ответы, вновь вопросы… Со временем созрело желание собрать самые дорогие для меня беседы и эссе в отдельную книгу. И оказалось, что частные истории, собранные вместе, дают любопытнейший срез времени, эпохи, даже нескольких эпох.

Звезды театра и кино, музыки и спорта… Я сознательно не атакую героев и не стремлюсь уложить их на лопатки. Абсолютно убежден, что в любви и позитиве можно раскрыть собеседника гораздо глубже, и вот уже он рассказывает об очень сокровенных вещах… А мне каждый раз хочется дойти до самой сути.

Вадим ВЕРНИК

Марина Ладынина
Великая затворница

Марина ЛАДЫНИНА… Легенда кино, любимица нескольких поколений зрителей, народная артистка Советского Союза, лауреат пяти (!) Сталинских премий, – по количеству подобных наград она рекордсменка.

В начале 90-х я работал в отделе литературы и искусства еженедельника «Неделя». В сентябре 1992-го мы напечатали очерк критика и литературоведа Виталия Вульфа «Свет далекой звезды», посвященный Ладыниной. Я готовил материал к публикации и, получив «сигнальный» экземпляр, позвонил, не без робости, Марине Алексеевне на домашний телефон. «Благодарю вас и прошу прислать десять экземпляров», – сказала Ладынина чистым звонким голосом, и в конце добавила: «Я могла бы рассказать вам много интересного». Эта фраза обрадовала меня, но больше удивила: я не раз слышал от коллег-журналистов, как долго и тщетно они добивались встречи с актрисой. Ладынина с 1954 года (ей тогда было 46 лет) не снималась в кино, напрочь отказывалась давать интервью и уже много лет избегала фоторепортеров. Она стала великой затворницей. Почти как Грета Гарбо, которая на пике кинокарьеры удалилась от внешнего мира и тщательно оберегала свою дальнейшую жизнь.

И все-таки, вдохновленный словами Марины Алексеевны, я пытался в течение трех недель договориться с ней о встрече, но по разным причинам встречу она переносила в туманное будущее. Когда я окончательно потерял надежду, раздался звонок Виталия Яковлевича Вульфа: «Мы с тобой приглашены к Ладыниной домой на чай. Принеси фотографию из «недельской» публикации – надо вернуть ее хозяйке. И на всякий случай захвати диктофон».

Наконец, мы в доме на Котельнической набережной. Пока шли в подъезде по длинному коридору, хранившему тайны сталинской эпохи, я мысленно рисовал портрет сегодняшней Ладыниной. Но как только открылась дверь, я был ошеломлен: на пороге стояла худенькая бойкая женщина, на вид лет 65-ти (хотя на тот момент его было 84), в черных брюках, элегантной малиновой мохеровой кофте, белой сорочке. На лице – модные очки в широкой оправе, они укрупняли красивые карие глаза. Пикантная деталь: Ладынина забыла убрать одну бигуди, но сказать ей об этом было неловко. Позже она сама это заметила и рассмеялась. Но эта бигуди придавала ее облику какую-то домашнюю трогательность.

Энергичным жестом Марина Алексеевна пригласила нас в гостиную. Никакой роскоши. Почти спартанская обстановка. По нашей просьбе хозяйка комментирует фотографии, висящие на стене. Вот она в юности: «Я тут хмурюсь, хотя характер у меня жизнерадостный. Видно еще тогда я предчувствовала: не все в жизни будет сладко». Здесь же – фотография дирижера Герберта фон Караяна. «Хоть и безграмотная, выросла в деревне, – отшучивается Ладынина, – но всегда любила ходить в консерваторию. Концерт Караяна оставил сильнейшее впечатление». Рядом со своей фотографией в роскошном меховом манто («это на Каннском кинофестивале») прикрепила снимок, напечатанный в «Неделе»: Марина Алексеевна, с пленительной улыбкой, в окружении выдающихся мужчин – Николая Черкасова, Михаила Ромма и своего бывшего мужа, Ивана Пырьева. После расставания с Пырьевым (он влюбился в начинающую актрису Людмилу Марченко и ушел от жены) Ладынина больше не появлялась на экране. Несмотря на болезненный разрыв отношений, фактически сломавший ее судьбу, Ладынина все время мысленно возвращалась к Пырьеву. Во всяком случае, на стенах висело много фотографий, напоминавших о нем.

На кухне засвистел чайник. Хозяйка принесла варенье, печенье, яблоки. Завязалась беседа. Мы с Вульфом задавали вопросы, а Марина Алексеевна на них отвечала, причем иногда достаточно подробно. Я включил диктофон. Чтобы не смущать Ладынину (не знал, как она отреагирует), держал диктофон под столом, но он был включен на протяжении всего нашего разговора. Кстати, это был единственный раз в жизни, когда я действовал как папарацци! Вульф, видя мое смятение, подбадривал. Лишь перед самым уходом пришлось признаться, что все записывалось на пленку. Более того, я набрался наглости и спросил, можно ли сделать для «Недели» печатную версию услышанного. Марина Алексеевна была очень недовольна – все-таки общалась с нами не как с журналистами. Но неожиданно смягчилась: «Хорошо, попробуйте. Только обязательно покажите, что у вас получилось».

Я вышел от Ладыниной окрыленный. Это будет настоящая сенсация! Когда рассказал о нашей встрече в редакции, все вместе решили, что надо делать материал срочно, в ближайший номер. Мы даже успели напечатать анонс: впервые и только у нас откровенные признания Марины Ладыниной. Я расшифровал текст и понял, что это должно быть не интервью, а несколько новелл с прямой речью актрисы. Через три дня у меня все было готово. Предварительно показал материал Вульфу. Ему понравилось: «Звони Ладыниной».

И вот я вновь в доме на Котельнической набережной. Теперь уже чувствую себя посмелее. Ладынина встретила меня приветливо, налила чай и стала читать текст. По ходу чтения лицо ее становилось все более напряженным. «И что, вы хотите это напечатать? И это?..» Дойдя до финала, она сказала: «Это печатать категорически нельзя». Вот так жестко и решительно. Я попытался возразить: «Марина Алексеевна, сейчас другие времена, обо всем можно говорить открыто». Бесполезно. А я, честно говоря, думал в тот момент только обо одном: как журналист я потерпел фиаско, сенсация не состоится…

Уже шестнадцать лет Ладыниной нет в живых. Я много раз мысленно возвращался к той давней встрече. Материалы в моем архиве сохранились, так же как и пленка с записью беседы. Это документ истории. И не только самой Марины Ладыниной, но и истории страны, которой уже нет. Итак, несколько новелл из жизни Марины Ладыниной, рассказанные ею самой.

Абакумов

– До войны я любила отдыхать в Коктебеле. Как-то на пляже ко мне подошел молодой человек. Представился: «Виктор Семенович». Он был некрасив, но отлично сложен. Мы вместе купались, загорали. Затем стали встречаться в Москве. Тогда я работала в Московском Художественном театре (в 1933–1935 годах. – Прим.). Он провожал меня после спектаклей домой, произнося одну и ту же фразу: «Какая ты хорошенькая!», – со временем эта фраза начала меня раздражать. Постепенно ухаживания прекратились.

Когда началась война, я отправила сына с няней в Алма-Ату и собиралась вскоре поехать туда вместе с мужем. Но оказалось, что билеты достать невероятно сложно. Подруга дала совет: «Обратись к одному очень важному человеку. Тебе, думаю, он не откажет». Я обратила внимание на сходство имени-отчества с моим коктебельским ухажером, но не придала этому значения. Набираю номер телефона. Помощник спрашивает: «Кто такая?» Затем быстро соединяет. Слышу в трубке знакомый голос: «Где ты находишься?» – «У Консерватории». – «Сейчас приеду».

Вижу, как из машины выходят два молодых человека, как бы читают афишу. Потом садятся и уезжают. Вероятно, проверяли, одна ли я ожидаю их шефа. Наконец, появляется он сам. – «Помогу тебе с билетом». – «Но мне нужен и второй, для мужа». – «И для Пырьева сделаю. Я все про тебя знаю. Только уезжать рано. Когда будет опасность, я сам скажу».

Шли дни. Он подъезжал к моему дому на Кутузовском проспекте, без шофера, в белом открытом «Опеле», и мы направлялись в лес. Каждый раз он говорил: «Я посплю в машине, а ты погуляй. Мне так хорошо с тобой». И я гуляла…

Как-то он привез меня к себе на дачу, и среди фотографий я увидела, под парусиновой бумагой, его портрет – рядом со Сталиным. О служебном положении Виктора Семеновича я тогда ничего не знала. В начале октября сорок первого он сказал, что пора уезжать – немцы на подступах к Москве. Накануне отъезда позвонил: «Я приду тебя провожать. Ты извини, здороваться со мной не надо (он и раньше так говорил). Хочу посмотреть на тебя еще раз». И я видела, как он ходил по перрону…

Вскоре после войны Виктор Абакумов стал министром госбезопасности. С ним связано немало мрачных страниц в жизни страны. Впоследствии он и сам оказался трагической фигурой. Но это уже другая история.

Черкасов

– С Николаем Черкасовым, потрясающим актером, мы очень дружили. Он был замечательным товарищем. Наша дружба началась еще в эвакуации, в Алма-Ате. Мы жили в одном доме. А позже вместе бывали в заграничных поездках. За рубежом люди часто раскрываются совсем иначе, думают только о себе. С Черкасовым у меня произошел такой эпизод. Мы оказались в Японии. Мне говорят: «Николай Константинович в номере. Он болен и просит вас зайти». Захожу. «У тебя деньги с собой?» – спрашивает. – «Да». – Отдай мне всю сумму. Я тебе буду выдавать частями каждый день. Ты не умеешь с толком тратить деньги. Я тебе помогу». А деньги и так были мизерные. Только суточные. Я, например, хотела купить галстук мужу, а выяснилось, что его стоимость равна почти всей сумме, которая у меня была. А вообще за границей меня волновали не только вещи, – всегда хотелось побольше узнать о стране. Скажем, когда мы были в Испании, я мечтала сходить на корриду, хотя в план поездки это не входило…

Я редко встречала людей с такой отдачей и вниманием по отношению к другим, как Черкасов. Перед глазами картина: мы сошли с поезда, все идут к машине. А Черкасов обязательно застрянет с каким-нибудь случайным встречным, который задал ему вопрос, и будет разговаривать до тех пор, пока не скажут, что пора ехать дальше.

Черкасов совершенно не умел заботиться о себе. Я сама из таких людей, но по отношению к своей персоне мне казалось это нормальным. А Николай Константинович был аскетичен буквально во всем. Как-то я отдыхала в Коктебеле, в Доме литераторов, а Черкасов там снимался в «Дон Кихоте». Изможденный, он приходил после съемки в общую столовую и, казалось, без труда переживал не только дичайшую жару, но и отсутствие какого-либо комфорта, который ему полагался по чину. Николай Константинович при любых обстоятельствах старался быть веселым и сохранить доброту. Таким он и запомнился мне.

«Веронике Кастро и не снилось!..»

– После войны я была нарасхват, много колесила по стране. План гастролей каждый раз составляли с таким учетом, чтобы я охватила с концертами как можно больше городов. Наблюдая по телевизору, как встречали у нас Веронику Кастро, я улыбалась: ей и не снились те приемы, которые устраивали мне зрители! И не нужно было ни президента, встречавшего Кастро в Кремле, ни телевидения. Не было никаких афиш. Просто рисовали плакат: «Ладынина», и аншлаги обеспечены. Иногда доходило до курьезов. Переезжаем с пианистом и певцом из одного города в другой. Вдруг на какой-то станции, где поезд стоит всего одну минуту, врывается в вагон группа людей: «Где Ладынина?» Хватают наши чемоданы и буквально кувырком стаскивают с поезда. Оказывается, они узнали, что я должна выступать поблизости, и решили таким образом изменить план моих гастролей – чтобы я выступила и для них тоже.

А вот в Калинине произошел феноменальный случай. Я поехала туда вместе с великолепным чтецом Сергеем Балашовым. Он выступал в первом отделении, я – во втором. Мне не обязательно было появляться к началу концерта. В гостинице я загримировалась и прилегла отдохнуть, ожидая администратора. Вдруг слышу страшный гудок трамвая. Подошла к окну: вижу, трамвай не может двинуться, так как его окружила огромная толпа. Спускаюсь в холл. «Это все из-за вас», – говорят мне. Подходит милиционер: «Марина Алексеевна, вам желательно пройти через боковой выход». «Как это, – возмущаюсь. – Люди хотят меня встретить, а я буду прятаться?!» Открываю центральную дверь и выхожу.

Слава богу, рядом оказались четыре милиционера, которые окружили меня плотным кольцом. Не успела я сделать несколько шагов по ступенькам, как толпа ринулась навстречу и понесла меня вперед, сминая все вокруг… Представляете, какой ужас был на моем лице, когда я (естественно, с опозданием) оказалась на сцене!

С тех пор, наученная горьким опытом, я придумывала маленькие хитрости. Например, в одном городе, когда предстояло выступить в открытом Зеленом театре, я изучила днем маршрут, а вечером, чтобы миновать толпу, перелезла около служебного входа через забор! Потом гордо, как ни в чем не бывало, вошла внутрь. «Ну знаешь, – воскликнул администратор, – чтобы премьерша на свой концерт лезла через забор… Такое в истории, наверное, случилось впервые».

– Когда вы так победоносно гастролировали, муж оставался дома с ребенком?

– У нас же была няня. Я везла в дом деньги, и Иван с удовольствием меня отпускал. У него бывали большие простои, года по три.

«Мы недовольны поведением артистов»

– Вместе с большой группой деятелей культуры я была в Китае. Галина Уланова, Борис Чирков, Николай Черкасов, сценарист Маша Смирнова… Мы объездили всю страну. Успех колоссальный – и у простых зрителей, и у руководства Китая. У меня есть фотография: в ложе Мао Цзэдун, а я выступаю. Правда, у меня плохая память на имена политиков. Иван, муж, любил спрашивать: как зовут такого-то, какую должность он занимает, – хотя заранее знал, что я не отвечу. Сейчас я больше читаю о политике, но если вы спросите меня о конкретных людях, – возможно, тоже запутаюсь.

Поездка в Китай была омрачена общением с товарищами, которые нас сопровождали. В Китае резко континентальный климат. Перед отъездом из одного южного города на север страны мы зашли в гостиницу за своими вещами. Каждого из нас в номере ждал сюрприз: белячья шуба, теплая обувь, шапка, шарф, носки. Благородные китайцы позаботились, понимая, как трудно будет после изнурительной жары адаптироваться в холодных условиях. Когда же об этих дарах узнали наши «сопровождающие»… Они не имели отношения к культуре, но были надежными стражами строительства светлого будущего. Вы бы видели, как врывались эти товарищи в номера, как хватали подарки и утаскивали их прочь. Мы даже не успели ни до чего дотронуться. Тогда, в начале 50-х годов, эта картина не произвела на меня сильного впечатления – просто эстетически было противно.

А потом устроили собрание, и начальник тех «товарищей» выступил с речью: «Мы недовольны поведением артистов». А при чем здесь мы, если нам все это хотели подарить? Особенно плохо, как оказалось, вела себя Уланова. Я вздрогнула: у Галины Сергеевны было семьдесят концертов, ее затаскали до полусмерти! И при этом не платили ничего, кроме командировочных.

Вина Улановой заключалась в том, что она все-таки приняла в дар от жены одного из руководителей компартии Китая шубу – и не беличью, а с дорогим мехом. Галина Сергеевна была у нее в гостях, и та накинула на нее шубу, потому что было очень холодно, а отопление не включали. И вот на собрании Улановой устроили порицание, а всем нам объясняли, как надо себя вести за рубежом советскому человеку. Я бросила потом какую-то реплику по этому поводу. И мне это зачлось однажды. Что делать, сталинские времена…

Подарок от ветеранов

– Я максималистка. Так определила меня актриса Лидия Сухаревская. Сейчас понимаю: реже надо было проявлять свой максимализм, – больше могла бы чего-то сделать. Но что об этом говорить сейчас?..

Недавно я посмотрела документальную передачу Эльдара Рязанова (документалистика вообще очень интересует меня сегодня) о музыкантах, работающих в подземных переходах. Великолепно играл ансамбль, пели дети, одна актриса замечательно исполняла цыганские песни. Меня эта передача потрясла, я увидела в ней чаплиновскую тему.

У Чаплина есть фильм. Герой, в прошлом звезда, приносившая студии огромные доходы, становится калекой и вынужден выступать в заурядном кафе. И вот за столик в этом кафе случайно садится его бывший импресарио. Когда импресарио увидел, в какой обстановке исполняет тот свои куплеты, он надвинул шляпу на глаза. Чаплиновский герой почувствовал это смятение, и говорит: поднимите голову, меня не надо стыдиться, – это моя профессия, и я честно зарабатываю свой хлеб.

Эта история для меня самой стала каким-то символом. Ведь после расставания с Пырьевым я не могла устроиться на работу, меня перестали снимать, и осталась единственная возможность – участие в сборных концертных программах. Часто приходилось выступать на огромных открытых площадках. Но разве это постыдно? Хотя вокруг говорили: ну, дошла Ладынина – босиком, в дождь бегает по стадиону. А у меня есть фотография, которая мне безумно нравится: эстрадка в центре стадиона, дождь, зрители (тысяч пять-шесть человек) сидят с зонтиками, а мы с партнерами разыгрываем сцену из фильма «Богатая невеста». Это было таким наслаждением! Главное – я не осталась в бездействии.

Так что я не считаю труд людей, которые поют в переходах, чем-то недостойным. Уверена, если я пойду в подземный переход и запою: «Каким ты был…», то мне подпоют и я заработаю свое. Это, конечно, образное сравнение, но клянусь вам, я не сочла бы такое выступление для себя унизительным.

Совсем недавно мне позвонили ветераны клуба имени Горбунова и пригласили в гости. В этот день им должны были показывать фильм «Свинарка и пастух». Правда, они были уверены, что я откажусь к ним ехать, поскольку выступать надо было бесплатно. А я сказала, что счастлива получить их предложение. Эти люди знают, что такое военные годы, что такое жизнь. Какое чудесное у нас было общение после фильма, какие заинтересованные лица я видела в зале, и как все жалели, что наступило время прощаться…

Когда меня привезли домой, я получила целлофановый мешочек. Мне его дали со словами: «Извините, что мы так выражаем свою благодарность, хотелось сделать вам приятное». В этом мешочке были вафли и печенье. Я с наслаждением пила чай с этими вафлями, а сейчас хочу угостить вас этим апельсиновым печеньем.

«Хэлло, Мэри!»

– Всю жизнь я философствовала, разбиралась в себе, – может, и осталась поэтому так одинока. Однажды сделала психологическое открытие: оказывается, когда любишь, это еще не значит, что человек тебе нравится. Можно любить и тех, кто тебе не нравится. Я вот обречена на то, что должна любить своего внука. Когда он только начинал говорить, я его предупредила: «Не зови меня бабушкой, – бабушки обманывают, когда говорят, что это им нравится. То, что я твоя бабушка, – и так факт. А ты зови меня «тетя Марина». Он бежит ко мне навстречу: «Я буду звать вас Мариной Алексеевной». Так и зовет по сей день. Папа звал меня «Маней», и вообще у меня было много разных прозвищ. Однажды внук, еще маленький, гулял и услышал, как меня назвали «Мэри». Я сама это придумала (я же остряк!): «Все, надоело быть Мариной. Хочу быть Мэри». Друзья смеялись-смеялись, а потом привыкли. И в Театре киноактера меня некоторые так звали. А Нонна Мордюкова, с которой мы любили играть в карты (она приходила ко мне домой), смеясь, называла меня «Мэричкой»… В общем звоню я на следующий день внуку и слышу: «Хэлло, Мэри!»…

Еще в раннем детстве Ваня начал интересоваться историей. Память у него абсолютная – от меня. Я увидела как-то у него книгу Ивана Ефремова. «Тебе нравится императрица Клеопатра?» – спрашиваю. А он, 10-летний, поправляет: «Она никогда не была императрицей, она царица, – у нее же не было своей империи». Однажды Ваня гулял рядом с домом, недалеко от Новодевичьего монастыря. Навстречу пожилая женщина: «Ты знаешь, мальчик, что в этой церкви венчался Борис Годунов?» «Нет, – говорит, – Годунов венчался в другой церкви (называет ее), а в этой церкви с ним происходило…» и опять дает точные сведения. Я стала покупать ему исторические книги. Книги тогда очень трудно было достать. Захожу на гастролях к заведующей магазином: «Дайте мне что-нибудь историческое». – «Ой, у нас есть редкая книга, труды Плиния». Беру. Сама даже полстраницы не осилила. Приезжаю: «Я тебе какого-то Плиния привезла». А он сразу: «Старшего или Младшего?».

Ване на днях исполнилось 20 лет, он учится на истфаке МГУ. Недавно невестка призналась мне, что при поступлении Ваню даже проверяли, пытаясь понять, где он получил столько знаний, – слишком уж выделялся по способностям. Ваня знает шесть языков.

…Я вот начала говорить о любви. Любить внука и так вроде положено, а он мне еще страшно нравится.

Конечно, в этих записанных мною рассказах Ладыниной нет ничего, что могло бы подвергнуться цензуре. Но слишком сильна была ее самоцензура… Марина Алексеевна проводила меня до лифта. «Миленький, простите меня. Я все понимаю, но ничего поделать с собой не могу. Может быть, еще напишем с вами книгу». Двери лифта захлопнулись. Больше Марину Ладынину я не видел никогда.