Текст книги "Механист"

Она наконец нашла, что искала, и бросила Вику блокнот в обложке из незнакомой шероховатой кожи:

– Смотри, там закладка!

Старьевщик развернул книжку, дивясь тонкости и белизне бумаги, и уставился на рисунок – круг, весь исчерченный штрихами и знаками. Затем скривился – его на такие фокусы ловить было бесполезно:

– Гороскоп что ли?

– Умный, да? Скорее – хорарная космограмма. Обрати внимание, как расфокусированы проекции планет на эклиптику – это множественная реальность. Асцендент тройной – а вершин максимум должно было быть две, понимаешь? И ни одного прямого отрезка…

Вик зевнул, прикрывая рот кулаком.

– Скучно, да? – участливо поинтересовалась собеседница. – Я в астрологии не так сильна, как хотелось бы – только пару узловых точек и жребиев здесь разобрала. А из трех участников только одного можно персонифицировать по более-менее определенному в схеме прошлому. Одного, механист, именно того третьего, которого там вообще быть не должно. Глянь на следующей странице – я его день и место рождения прикинула. И заодно напряги извилины – тебе эта космограмма ничего не напоминает?

Изображение походило и одновременно сильно отличалось от виденных Виком раньше гороскопов. Нервное, схематичное, размашистое и аморфное, не обремененное геометрической точностью движений его автора. Если кривизна направлений не случайность, а результат, например, множественности векторов вероятности, то расшифровка рисунка – задача невыполнимая. А ведь эта картинка действительно уже где-то попадалась ему на глаза.

Старьевщик, демонстративно плюнув на палец, перевернул страницу блокнота. Каллиграфические столбики цифр, аккуратные сноски и незнакомые символы. Если предыдущий неряшливый рисунок и эти выкладки сделаны одной и той же рукой, то при совершенно разных обстоятельствах. Вик посмотрел на итог вычислений, в глубине души зная результат. И почти не удивился, убедившись в безошибочности значений, потому что он уже понял, где видел это изображение.

Здесь, в блокноте, была только копия. Подробная, точная и сильно уменьшенная. А оригинал, начерченный на окровавленном полу беспалыми культями, уже, наверное, превратился в пепел на берегу безымянной таежной реки. Фрагмент, которого касалась рука мертвеца, Вик помнил отчетливо – до сих пор сознание будоражил легкий привкус отвращения.

Все могло быть подстроено. И картинка, и трупы – все, вплоть до встречи с Моисеем. А в гороскопах Старьевщик разбирался, мягко говоря, поверхностно – Венедис даже не стоило утруждать себя терминологией. Вик легко отдал бы любые сомнения на откуп своей мании преследования, если бы не два момента. Во-первых, масштаб предполагаемой комбинации делал сомнительной выгоду даже от такой неординарной личности, как механист. С самооценкой у Вика было все в порядке – как правило.

Хуже было другое. В школе будущих янычар сознательно лишали прошлого. Вплоть до имени – Масуд, кажется, тогда звали Вика. А после – Палыч растолковал, как помогает просчитывать поступки и последствия знание узловых событий из его жизни. С помощью тех же гороскопов. Одним словом, дата и место рождения Старьевщика не присутствовали ни в одной метрике или анкете. И узнать ее Венди просто не могла. Или могла?

Ровные столбцы цифр определенно не нравились Вику. И играть чужие расклады было не в его правилах. Тем более – присутствовать персонажем в шедеврах, созданных мертвецами.

Он закрыл блокнот и бросил его Венедис:

– Что это меняет?

Девушка пожала плечами:

– По большому счету – ничего, я думаю. Просто ты теперь в опасности.

– Ага, – согласился Старьевщик. – Можно уже бояться?

Все, что случалось с ним до этого, оказывается, было увеселительной прогулкой.

– Не обязательно. Но я, похоже, нуждаюсь в твоей помощи.

О, это правильные слова. Простые и правильные – подвигающие безумцев в одиночку бросаться на легионы. Вик окунается и вязнет, как насекомое, в янтаре карих глаз. Давно механист не велся на магию, против которой бессильны любые амулеты.

И сейчас не поведется.

Разве что так – немножечко. Чтобы подыграть. Все-таки приятно, когда на тебя так смотрят…

А после Старьевщик слушает речи Венедис о том, что ситуация с точки зрения распределения сил теперь практически «обнулена» и находится в состоянии «дрожащего равновесия». И можно бить, и можно бежать, но неизвестно, что принесет больше пользы, а поэтому энергетически выгодно просто ждать, когда реальность сама проявит себя.

Не обозначаться. Не сотрясать эфир. Залечь на грунт – что бы это ни значило. И единственное, что не нарушит хрупкого баланса, – это проявления имманентной магии механиста.

Вик вяло барахтается в бархатном взгляде, понимая, что устал, что не дело так напрягать израненный организм, а залечь и не сотрясать – лучший из возможных вариантов поведения. Но также он знает: некоторые аспекты его колдовства отнюдь не имманентны – они грубы и неразборчивы. И еще – сейчас, пока не поздно, этой ночью, не обращая внимания на усталость, боль и протесты тела, он должен сделать нечто не имеющее с чарующей магией механизмов ничего общего.

И сделать это в одиночку. Потому что карие глаза – это прекрасно, но все еще может быть и совсем по-другому. Все может быть просто подстроено.

А когда судьба проявит себя встречей с чудовищем, истинным автором и исполнителем того страшного рисунка, Вик должен противопоставить что-то серьезнее десятка керамических пуль и палаша с вынутыми оберегами. Пускай это будет и не безотказный в умелых руках механизм – Старьевщик не брезгует никакими средствами, методами и союзниками. Неважно, кто окажется тем чудовищем – неизвестный маньяк, видутана Ясавэй или, если уж все подстроено, сама Венедис. Вик его убьет – если реальности будет угодно.

– Спроси у трактирщика – пускай принесет какую-нибудь раскладушку. И натянет ширму, вот здесь. – Венди указала межу, определяющую для нее личную зону. – Предупреди – ужинать я выйду в зал, сам поешь на кухне. И можешь отдыхать.

В такой глуши граница между прислугой и нанимателями не соблюдалась с таким рвением, как на цивилизованных территориях. Речь не шла о сне в одной постели, но трапезничать за одним столом было делом привычным. Удивительным показалось бы скорее обратное. Но говорить об этом Вик не стал – ужинать он все равно собирался в другом месте.

– Не извольте беспокоиться, – Старьевщик, не отрывая зада от кресла, отвесил полупоклон, – все сделаем в лучшем виде. И…

– Что? – оборвала девушка затянувшуюся многозначительность.

– Неплохо все-таки обналичить одно обещание… ну, в качестве аванса… все-таки я намерен посетить кузнеца… мало ли… и фармацевта…

– А аптекаря-то зачем?

На эту тему Вик мог распространяться не хуже, чем Венди про гороскопы.

– Моисей кустарного пороха отжалел, только без присадок от него пользы мало. Камфара нужна, марганец, селитра, еще кое-что по мелочи.

Венедис снова пошарила в сумке и бросила на стол сыто звякнувший кошель.

– Если понадобится, используй на хозяйственные нужды. Только ориентируйся без фанатизма – тут вся наша наличность. А до ближайшего банка – неделю на оленях.

Вот сучка, Вик растянулся в слащавой улыбке – опять привязывает. Как с собакой – только все больше пряниками: мол, наугощался кнута за последний год. На доверие давит – ну-ну… Банк-то хоть и завалящий, но в Саранпауле должен быть. А хороший вексель и в гостинице отоварят.

Старьевщик ослабил шнурок и вытащил из кошелька пять монет:

– Благодарствуйте покорно.

– Прекращай паясничать. – Венди недовольно скривилась.

– И… тут еще…

– Ну?!

И Вик, особо не стесняясь в выражениях, признался, что намерен снимать томление бренной плоти. Копившееся больше года. Этой ночью. В специально отведенном для этого месте.

Девушка отреагировала спокойно:

– Кобель.

Как будто мысли насчет суки уловила. Потом подобрала под себя ноги, закрыла глаза и принялась дышать глубоко и быстро. Полчаса гипервентиляции легких – и девчонка, при ее потенциале, расширит сознание до проникновения в нижние пласты реальности. Это она называет – залечь на дно? Или просто таким образом обозначает конец разговора?

Однако, когда Вик уже выходил, Венди, не открывая глаз, поинтересовалась:

– Я могу рассчитывать, что ты вернешься?

– Конечно, – ответил Старьевщик.

Врать он не любил, но сильно и не смущался – особенно в таких случаях, когда знал, что далеко не все в жизни зависит от его слов. К тому же ведь существует огромная разница между «рассчитывать» и «вернуться».

За стойкой скучал все тот же малый. Он выслушал Вика, пообещал разобраться с раскладушкой и ширмой, накрыть хозяйке в гостиной, организовать Старьевщику ссобойку и рассказал, где в Саранпауле найти аптекаря. Выжидающе посмотрел на механиста. Старьевщик сделал вид, что не понял, что означает взгляд, – услуга не стоила финансовых поощрений. Тогда малый, все еще пытаясь разглядеть глаза сквозь темные стекла, заговорщицки подмигнул и осведомился:

– А баба твоя – та еще штучка?

Вик растянул губы в презрительной улыбке и замер, уставившись на собеседника. Делать это в очках было весьма удобно. Наверное, следовало ответить чем-нибудь соответствующим статусу слуги, отшутиться или просто кивнуть и уйти. Но Старьевщику хотелось обломать парня. Наверное, вспомнились те времена, когда при виде механиста неподготовленные люди старались быстро убраться с дороги, а подготовленным… им тоже приходилось не сладко. Когда распространение дурной славы и слухов намного превышало радиус действия транслятора, отстроенного в нужном диапазоне – на частоты страха и паники. Когда Инженер шел Мстить.

Пауза затянулась. Малый был на полголовы ниже Вика, но много шире в плечах и раза в полтора тяжелее. Вик вообще являл жалкое зрелище – изможденный, тощий и бледный.

На внешние проявления агрессии парень реагировал соответственно. Формально обычному слуге он мог запросто двинуть в ухо, а субтильный вид последнего не предполагал серьезной отдачи. Но вместо этого Вик почувствовал, что его прощупывают – легонько. Малый еще и видок – значит, конфликт уже исчерпан. Изнутри Старьевщик был неопределяемо страшен – управляющий смущенно отвел взгляд и занялся какими-то бумагами у себя на стойке.

Вик, сожалея, что обошлось без мордобоя, не спеша удалился на кухню.

Там ему выудили из огромного казана изрядный кусок тушеной оленины, десяток картофелин и завернули все это благолепие в обрывок станиоли. Откуда у черта на рогах такой сервис, можно только гадать, но наличие тонкой оловянной фольги избавляло от необходимости визита к кузнецу. Тем более здесь, вдалеке от ювелирных центров, в кузнице навряд ли активно применяли различные методики гальванизации.

А времени для задуманного и так оставалось в обрез.

Саранпауль оставлял двойственное впечатление. Когда-то давно поселок был заброшен очень долго и пребывал в забвении – на месте древних, едва угадываемых построек росли вековые деревья. Что-то отстраивалось заново, что-то навсегда пропадало, напоминая о прошлом только замшелыми очертаниями. Жизнь и смерть. На юге, в каганатах, все-таки больше было Жизни. На западе, за Каменным Поясом, – только Смерть. Старьевщик считал – временно.

Грязь и сгнившие доски дорожных настилов поселок не украшали. Но еще неделя-две – температура в октябре опускается ниже нуля, – и улицы подсохнут. Можно будет не прыгать с кочки на кочку, увязая в маркой глине. К тому времени Вик все-таки планировал оказаться южнее.

Магазин фармацевта нашелся почти сразу – колбы со светящимся голубоватым газом выделялись на фоне обычных масляных ламп у входа. Добротный двухуровневый сруб с крышей-пирамидой, шеренга жестяных воздуховодов от лабораторных вытяжек, свежепокрашенная вывеска «Веществы Рокина» с угловатой стилизованной многоножкой… все говорило о том, что алхимик в поселке – фигура значимая, а тяжелая окованная дверь и редкие окна-бойницы первого этажа – о том, что он вдобавок предусмотрителен и осторожен. Вик крутанул стальной барашек, вмонтированный в косяк, и услышал, как в глубине мелодично заливается колокольчик. Однако – механизм.

Старьевщик снова почувствовал знакомый, едва уловимый зуд входящего в резонанс талисмана. Ниже изображения сколопендры маленькими буквами значилось: «Торговый ярлык нумер осьмой». Похоже, семейство Рокиных находилось в деле уже не первое поколение. Это вселяло надежду на качество товара и почитание хозяином универсальных правил.

Или просто совет Саранпауля не так часто выдает ярлыки на торговлю в границах поселка.

– Кого там нелегкая на ночь глядя? – проскрипело за дверью.

Вик промолчал, был уверен – откроют. До ночи еще изрядно. И отчего все химики стараются выглядеть нудными и ворчливыми стариками?

Открыли. А этот оказался розовощеким толстячком, больше похожим на пекаря. Только недовольного.

Механист не стал тянуть кота за яйца и с порога шепнул заветное, что помогало наладить контакт с членами гильдии фармацевтов на юге:

– Abyssus abyssum invocat.

Означало это, как рассказывали посвященные, «Бездна взывает к бездне» – на одном из древних языков. На нем химики предпочитали шифровать от обывателей свои рецепты. Гильдейцы старались держаться особняком в многообразии всяческих эзотерических учений – их искусство было почти таким же овеществленным, как магия механизмов.

– И чо? – Рокин нарочито невозмутимо ковырнул ногтем между зубов.

– Да ничо!

Вик стянул очки – в помещении царил полумрак.

– Лекарство надо – чтобы ночь продержаться.

Рокин хохотнул:

– С бабой что ли?

– Типа того.

Алхимик понимающе кивнул:

– А серьезно, брат?

Все-таки учение распространялось из одних и тех же истоков.

Вик попросил найти компоненты для пороховой присадки и предоставить на час-полтора место в лаборатории. Рокин махнул рукой – не вопрос.

– И в самом деле – что-нибудь, чтобы до утра не отрубиться.

Это оказалось еще проще. Алхимик начал бормотать про экстракт иботена из молодого мухомора и вытяжку эфедрина из горного хвойника. В лекарственной рецептуре Вик не разбирался совершенно и попросил Рокина сообразить препарат на свой вкус, но чтобы тот действовал без лишних видений. За монетами дело не станет.

Нужные слова, произнесенные в начале, кроме всего прочего, избавили разговор от витиеватых подробностей и звучных мещанских терминов наподобие «Мощь Дэва». Мухомор, он и есть мухомор.

У химии тоже свой запах. Прогорклый, горячий, немного удушливый. Загадочный.

Ртутными каплями разбиваются судьбы, катятся переливающими шариками, иногда – сливаются в одну, иногда – закатываются в трещины на столешнице бытия. В стеклянном змеевике конденсируется чья-то жизнь, источая едкие крупицы любви. В тигле, осыпаясь окалиной, шипя и потрескивая, очищается ненависть. События смешиваются, растворяются в кислотах, возгоняются и рафинируются. Ненужное выветривается с парами или выпадает в осадок.

Здесь что зло, что добро – не более чем реактивы.

Для отдаленного от цивилизации поселка лаборатория Рокина была очень неплохо оборудована. Работая с порохом, сворачивая и набивая картонные гильзы, Вик словил себя на мысли, что чувствует себя почти как дома. Разве что горн здесь слегка поменьше, чем в кузнице. Хотелось остаться. Провести остаток жизни, не выходя из мастерской. Радовать окружающих красочными фейерверками по праздникам. Ладить музыкальные хронометры, настраивать ответные каскады на эйфорию. Это ведь, наверное, здорово – просыпаться счастливым из-за неслышного звука будильника.

А руки делали привычное дело – снаряжали и маркировали патроны. Пуля – дробь, свинец – фарфор.

В лаборатории было все, чтобы пополнить запас керамических боеприпасов. Не было только времени. Старьевщик даже не заметил, как за работой прошло два часа.

– Держи. – Рокин подал ему расфасованное по пакетикам снадобье. – Тут десять порций, больше одной за раз не глотай, промеж приемами не меньше часа, в сутки выше пяти доз противопоказано. Запивай чем-нибудь жирным – лучше молоком. Ссать будет больно – не обращай внимания. Да, кстати, мочу потом тоже можно пить – активное вещество за раз усваивается только наполовину. Что еще… все компоненты – натуральные. Я еще смягчителей добавил – после ломать не должно. Там вообще целый комплекс – против агрессии, галлюцинаций и так – общеукрепляющее.

Вик протянул в ответ все свои сбережения. Алхимик негодующе махнул рукой, но деньги взял.

– Знаешь, – окликнул Рокин уже почти на выходе, – у тебя совсем поганая карма.

– С чего бы? – Старьевщик в это время проверял, как закреплено снаряжение.

– Я же врач – вижу. В тебе дряни и так хватает – вон как зрачки расширены. А чакры закупорены – ни оттока, ни прихода. Плохо это…

– Спасибо, – отмахнулся Вик. – И прощай.

Насчет расширенных зрачков – хотелось надеяться, что все дело в перестройке зрения на полумрак. Но, возможно, и болеутоляющие таблетки Венедис не остались в стороне от процесса.

Ну и – длительное время включенный талисман, спрятанный под зубной пломбой, действительно мог блокировать некоторые естественные токи. Глушить его сейчас не стоило. И еще не скоро будет можно. Могло так статься, что и не понадобится. Механист шел в опасное место ночью, один и практически безоружным.

– Где ж я тут молока-то найду? – пробурчал он себе под нос, распотрошил сразу два пакетика и вытряхнул содержимое в рот.

На вкус зелье отдавало притупляющей горечь цедрой. Вик помусолил порошок на языке, скопил слюну и, скривившись, проглотил. Не запивая.

Смеркалось.

Глава 5

Ночь – не лучшее время для прогулок. Тайга – не лучшее место. Природа не жалует людей. Неизвестно, всегда так было или антипатия накапливалась веками, тысячелетиями. Возможно, так случилось – изначально была благосклонна, никак не выделяла человечество из остальных детей своих, а потом вдруг невзлюбила. Причины несущественны, важен результат. Кто знает, может, именно это сделало человека человеком. Или, наоборот, он окончательно перестал быть собой.

Как бы то ни было, в городе, в поселке, посреди стада себе подобных, окруженный плодами своей противоестественной деятельности, человек вправе ощущать себя владельцем как минимум собственной судьбы. Но чем дальше он отрывается от умиротворяющего фона общинных эмоций, тем явственнее природа дает почувствовать, что даже в собственном теле человек только гость. Днем она его еще терпит – гостя. Ночью… ночь природа определила для других существ. Человеку не место в ночи.

Видокам проще. Опытные учат начинающих: пришел в тайгу – не полагайся на дарованную тебе чуйку, просто стань тайгой, не заставляй ее ломиться в тебя насильно. Но даже самые отчаянные путники в темноте предпочитают бродить только измерениями сновидений. Они боятся стать Ночью.

Я – смельчак. Мой барьер непроницаем. Но даже я слышу, как он потрескивает под напором чего-то внешнего, стремящегося заполнить полагающуюся ему по праву пустоту.

Вик выходил из Саранпауля уже в темноте, искренне надеясь, что не попался на глаза какой-нибудь досужей старушке. Это должно быть необъяснимым и оттого подозрительным – бродяга, собравшийся в направлении Каменного Пояса практически ночью.

Снова валил дождь, похожий на снег, и ноги вязли в грязи. Старьевщик уныло брел вперед, стараясь только уберечь заряженную стрельбу от влаги, и материл сквозь зубы оленеводов. Стрельба, по идее, не должна была понадобиться, но обращаться с оружием по-другому Вик не умел. Оленеводы не могли не перегонять на зиму стада, усугубляя сезонную распутицу, но Вику от этого понимания легче не становилось. Еще он ждал, когда подействует снадобье, пока ему было совсем хреново.

Можно было сойти с расхлябанной дороги, но тьма под кронами деревьев была почти осязаемой – даже тренированное каторгой сумеречное зрение не спасло бы от всяких коряжин. Вдобавок к прочим болячкам заработать, например, растяжение лодыжки не хотелось. Поэтому Вик балансировал на кромке тропы, выискивая плотные участки и попеременно оскальзываясь.

Будь у Старьевщика хоть малейший повод не торопиться, он остался бы в тепле «Гостиного угла», пил бы чай, разбавленный ректификатом, сушил носки у печки и пикировался с Венедис. Или наконец-то подался бы в обещанный бордель. Но время наступало на пятки, если только неизвестные, те, в чьи расклады затесался забытый всеми механист, не были полными идиотами. Вик спешил – он не верил в возможность идиотизма вероятного противника, и ему нужны были козыри на будущее.

Постепенно идти стало веселее. Тело подстроилось под заданный ритм, мысли потеряли былую резкость, усталость никуда не делась, но сменилась состоянием отрешенного созерцания «со стороны», но созерцания вполне осмысленного и не обремененного иллюзорными эффектами – спасибо Рокину.

Отсчитав примерно час, Старьевщик снова пожевал и проглотил, опять-таки сознательно не запивая, снадобье. Вставило отчетливее. Несмотря на дождь и холод, тело начало активно потеть. Ничего, это даже хорошо. Почти добравшись до конечной точки своего путешествия, Вик остановился, практически на ощупь нашел более-менее сухое место под придорожным деревом и сел, прислонившись спиной к стволу. Он достал собранный на кухне ужин, без особого аппетита перекусил, тщательно очистил обертку, сложил ее и сунул в карман.

Словно в ответ на пожелания механиста дождь прекратился, тучи немного расступились, и в просветах показалась луна. Вик тогда еще не догадывался, но она к нему уже была благосклонна.

Старьевщик на этот раз не стал искать легких маршрутов и остаток пути прошел, старательно выбирая самые протяженные лужи. Метров через триста он покинул дорогу и по небольшой тропинке углубился в тайгу. Едва оказавшись среди деревьев, в третий раз глотнул «лекарство» Рокина, а потом перешел на аккуратный, крадущийся шаг. Разболелся зуб, словно кто-то прикладывал к оголенному нерву раскаленный металл, – начало сводить челюсти. Вик задержался возле массивного кедра, снял ножом небольшой участок коры и сделал на дереве несколько диагональных пересекающихся надрезов.

После этого он наконец вышел на речной берег. Луна освещала то страшное место, в котором они со статутной княгиней Венедис провели предыдущую ночь.

В бледном сиянии ночного светила стоянка выглядит почти умиротворяюще. Картину портит выгоревшая изба, все еще, несмотря на недавний дождь, парящая и поблескивающая алыми точками-углями. От постройки остались две черные покосившиеся полустены, а от жильцов – скорченные, обугленные до костей огарки. Сжечь человека, оказывается, даже сложнее, чем его дом.

Из-под развесистых лиственниц показывается путник. Он пошатывается, ежится, видно, что ему сильно не по себе. Ему больно. И страшно. Случайный путник, попавший в это место, не сможет находиться даже вблизи избы, а тем более – внутри нее. Инстинкт самосохранения, шестое чувство или ангел-хранитель не пустят. Подтолкнут в противоположную сторону. Заставят бежать.

И все равно останется вероятность, что случайный путник умрет – позже, от какого-нибудь душевного недуга. Ведь все болезни от нервов. А если он, случайный путник, задержится, с ним может случиться и вовсе непоправимое. Даже хуже, чем смерть. Много хуже. Он может пустить внутрь естество Хозяина Тайги. Стать Хозяином Тайги – ненадолго. Настоящий Хозяин Тайги сейчас несколько не в себе.

Но появившийся здесь путник – не случайный. Он подавляет инстинкты наркотиками, затыкает все мыслимые чувства странным прибором, вмонтированным в зубную коронку, и у него нет ангела-хранителя. Разве что Луна, но она не ангел. Но он тоже боится – насчет Хозяина. Странное устройство в зубе – оно ведь для людей. От людей, если точнее. От или для всякой потусторонней фигни оно не предназначено. Это безрассудство – страховать рассудок тонким волосом родий-платиновой термопары с ожерельем элементов, носящих не менее бессмысленные названия.

Путник входит на пепелище и останавливается, переводя дыхание. Двигает ногой головешки, наклоняется, смотрит по сторонам, пытаясь сориентироваться. Его вдруг резко ведет в сторону, он ловит руками воздух, падает, поднимается, массирует виски и снова что-то ищет. Оттаскивает в сторону трупы-коряги, разбрасывает черный склизкий мусор, роется в мокрых углях. Проходит некоторое время. Наконец человек присвистывает – выгребает из-под досок череп. Не людской. Рядом валяется нож. Нож инстинктивно сует за голенище сапога – пригодится. Опускается на колени и начинает просеивать пепел сквозь пальцы. Время от времени замирает и болезненно трясет головой, массирует виски грязными руками.

До утра остается еще на час меньше – путник что-то выуживает из черного месива и смотрит сквозь небольшой, с ноготь, кристаллик на луну, довольно улыбается. И одновременно кривится от боли. Время идет – человек скоро находит второй кристалл, встает, отряхивая прах с ног, извлекает из кармана кусок станиоли, отрывает и заворачивает в ошметок фольги свои находки. Но этим его странные поступки не оканчиваются.

Человек сходит с пепелища и достает из рюкзака железную кружку с мятыми боками, расшнуровывает штаны и мочится в нее. Что он собирается с этим делать? Путник отставляет сосуд в сторону, садится на колоду для рубки дров, стягивает сапог и отрезает кусочек ткани, слишком на первый взгляд хорошей, чтобы быть портянками. Ткань он опускает в мочу, отжимает, снова опускает, ничуть не смущаясь ни резкого запаха, ни самого характера жидкости.

Затем идет туда, откуда появился на поляне, останавливается у дерева с содранной корой и катает фольгу с кристаллами в выступившей смоле до тех пор, пока сверток не покрывается ровным слоем живицы.

Он безумец – это давно понятно.

Пропитанную мочой тряпицу человек аккуратно наматывает на комок кедровой смолы, а сверху снова обжимает все оставшейся станиолью. На получившуюся упаковку путник туго наматывает бечеву и прячет в рюкзак. Затем безумец возвращается к реке. Там его рвет – с хрипом и спазмами. Потом он полощет рот, моет лицо, руки, кружку, зачерпывает воды и жадно пьет…

Вик забрался в воду чуть глубже, чем по щиколотку, и пошел вниз по течению. Сапоги один черт уже хоть выжимай. Через несколько шагов он останавливался и снова попил – жажда мучила нестерпимо, снадобье Рокина конкретно обезвоживало организм. Вспомнив о стимуляторах, Старьевщик достал пакетик, некоторое время вертел его в руках и со вздохом все-таки вернул в карман. Может быть – позже.

Удалившись на пару сотен метров, Вик выскочил на берег и поднялся, чтобы осмотреться, на небольшой, поросший редкими деревьями холм, и там силы окончательно покинули механиста. Он шлепнулся на землю и застыл, раскинув руки в стороны.

Получилось. Хотя в какой-то момент думал – все, конец. Еще не выветрилось ощущение, когда талисман вразнос завибрировал и раскалился и откат надавил даже сильнее, чем мощь самого оскверненного «регламента взаимосвязей». Вик подтянул хлипкий рюкзак себе под плечи и вздохнул – лежать на холодной земле для здоровья было небезопасно, но и встать он просто не мог.

С холма открывался хороший вид на реку и на бывшее стойбище. Это место могло переродиться в очень неприятную аномалию – нож на пожаре, конечно, выпал из медвежьей головы, раскупорив канал. Старьевщик достал сверток с глазами Хозяина Тайги и еще раз проверил его на прочность. Вроде бы все герметично. Хоть и убогий с виду, но вполне надежный контейнер. Обкладки из станиоли, смола в качестве диэлектрика и электролит. Вик не зря мучил почки обезвоживанием: концентрация солей должна получиться достаточной и экранирующий эффект, скорее всего, достигнут – механист чувствовал, как медленно успокаивается его талисман. Вик подбросил сверток в ладони и хохотнул – смерть, заточенная в яйцо из блестящего фантика и обоссанной тряпки.

Что делать с добытыми глазами-хрусталиками, Старьевщик пока не определился. Управлять накопленной в них дурной энергией он не умел и не собирался, но наверняка знал: если жизнь прижучит, это как-нибудь пригодится. Особенно против тех, кто затыкал медвежью пасть кинжалом. А пока артефакт практически безопасен и незаметен. Если что, можно накачать импровизированный конденсатор статическим электричеством – возможность доступа к анодной части Вик предусмотрел.

Кстати, нож. Старьевщик поверхностно изучил его. Действительно – нож как нож, скорее всего, из имущества убитых. Паршивая рыхлая сталь и обуглившаяся костяная рукоятка. Какие-то остаточные следы на нем, конечно, имелись, но ничего экстраординарного. Подручный инструмент. Таскать его с собой не стоило – изолировать лень, перспектив никаких, а картошку можно чистить и своим тесаком. Но ведь что-то заставило его сунуть нож за голенище? Не выбрасывать же теперь. Вик все-таки спрятал нож на дно рюкзака – много не весит.

Небо на востоке постепенно начинало светлеть. Предстояло еще одно испытание – дорога обратно в Саранпауль. Механист попытался подняться – получилось резковато. Голова стала неожиданно легкой, перед глазами замаячили блеклые круги, ноги ватно подогнулись, и Вик опустился на колени. Ковыряния на стойбище отняли все силы. И снадобье, видно, таким нехорошим образом отпускает. По уму, следовало разжечь огонь, замутить чаек покрепче, оттаять, но костер свел бы на нет все конспиративные маневры с хождением по воде, и, значит, отказываться от стимуляторов было преждевременным.

Вик дрожащими руками всыпал в себя очередную дозу и поначалу решил без спешки дождаться прихода, но обратил внимание на стойбище. Там сновали люди.

Снизу заметить механиста было практически невозможно, но он все равно резво, откуда только взялись силы, откатился за ближайший ствол и выставил перед собой стрельбу. Картинка все еще двоилась, и, мешая сосредоточиться, в поле зрения плясали зайчики, но наблюдать врага сквозь прицельную линию хорошо получалось и одним глазом. Пара мушка-целик добавляла ощущение безопасности и дисциплинировала взгляд. Почему-то так всегда случается.

То, что люди внизу – враги, казалось очевидным из-за их уверенных движений и продуманных действий. А ведь находиться там им на порядок опаснее, чем малопричастному к жутким событиям Вику. Один визитер деловито мельтешил на некотором удалении от пепелища, выставляя колышки и поглядывая на небо. Сверялся то ли с сеткой невидимых в рассвете созвездий, то ли с геоморфологическим каркасом планеты, то ли просто – со сторонами света. Второй брел по сужающейся спирали и держал в руках нечто похожее на навороченную биолокационную рамку – подробностей издалека не рассмотреть. Штурмовать возможную аномалию и уничтожать опасные артефакты собирались по всем правилам и не брезгуя механистическими методами.

Вик ухмыльнулся – а что вы там найдете, кроме остаточных явлений? Видимо, к такому же выводу пришел обладатель рамки. Он подал знак напарнику, и они сошлись аккурат в том месте, где Старьевщик извлекал из углей кристаллы. Чувствуют, гниды, – Вик нервно приласкал курок стрельбы. Напарник присел на корточки, уперся ладонями в землю и приблизил лицо к разворошенному пеплу. В том, как он держал голову, стараясь расположить ноздри вертикально поверхности, и в неестественно изогнутой позе сквозило нечто нечеловеческое. Почуять Вика на расстоянии было нереально, а следы – банальные отпечатки подошв – начинались из лужи и заканчивались в реке.