Текст книги "Кроме пейзажа. Американские рассказы (сборник)"

6. Продолжение бессонной ночи

Вернемся к нашему детективу. Итак, мы с Суаресом подъехали к дому. Брайтон-Бич авеню была совершенно пустынна. Ночной ветерок с шорохом тащил по земле рекламные листовки и мятые целлофановые пакеты. В квартире никого не оказалось. Я позвонил в соседнюю дверь. Открыла заспанная Лариса.

– Папа у тебя? – спросила она еще до того, как я успел спросить ее, дома ли он.

– Он решает какую-то проблему с Изей Толмачом, – о-очень уклончиво ответил я. – Я думал, он уже вернулся.

– Нет, не вернулся.

Пока Суарес заглядывал в мои стенные шкафы, я набрал номер телефона Изи. Послушал, как на том конце включился автоответчик, и повесил трубку.

– Если он появится, позвонишь мне, я буду в участке. – Зевая, Суарес посмотрел на часы. – Черт, второй день не могу поспать по-человечески.

– Ты мне говоришь!

Суарес уехал, а я повалился прямо на диван, где должен был сейчас спать Из я. Не успел закрыть глаза, как задребезжал телефон.

– Привет, это я, – сказал Суарес. – Ты знаешь Шурика Осипова?

– Да, а что случилось?

– Приезжай, он здесь, и мне нужен переводчик.

Но я не бросился спасать Шурика. Я пошел на кухню и приготовил себе кофе.

В участке печальный Шурик сидел на казенном пластиковом стуле и смотрел на меня глазами провинившегося первоклашки.

– Ты его знаешь? – спросил Суарес.

– Еще как!

– Его арестовали в Си-Гейте за то, что он находился на территории чужой собственности.

– Питер, – сказал я, – это мой сосед. У старика – альцхаймер. Он просто не отдает себе отчета, где он находится.

– Это точно?

– Сто процентов. Отдай его мне, я его доставлю домой, и мы все ляжем спать.

– Я тебе его отдам со штрафной квитанцией на семьдесят пять долларов, но если у него альцхаймер, то пусть его родственники приложат к квитанции справку от врача, в квитанции напишут «не виновен» и пошлют в суд в течение тридцати дней.

В машине Шурик нарушил тишину первым:

– Пока ты выяснял отношения со своими друзьями, я ее почти нашел.

– Что значит почти?

– Ее уже нет в Си-Гейте.

– А где же она?

– Не знаю. Ее посадили в тот самый «Линкольн» и увезли.

– Ты что, видел ее? Вообще, ты можешь рассказать, что произошло?

– Я могу. Как я и предполагал, в этой деревне пять улиц вдоль и десять поперек. Райончик – дохлый. В таких местах «Линкольны» под каждым домом не стоят. Поэтому я нашел его почти сразу. После этого я встал у дома и стал слушать, шо там происходит. Сперва было тихо. Потом я перешел на другую сторону улицы и увидел на втором этаже мужика с телефоном. Минут через пять он вышел на улицу. Осмотрелся и говорит кому-то в доме: «Рафик, поехали!» А потом из двери вышел этот Рафик, и с ним была эта подруга.

– Дела, – сказал я. – Как ты думаешь, она еще жива?

Шурик пожал плечами.

– А я знаю?

– Ты номер машины заметил?

– Какой номер, когда я без очков.

– Я одного не понимаю – почему нельзя было все это сказать в участке?

– А какой смысл? В доме все равно никого нет. Я зашел внутрь, походил туда-сюда. Там никто постоянно не живет. Его, видно, сдают приезжим. Вот, а через пять минут меня уже взяли за жабры. Кстати, что мы решим насчет того, что они грузины?

– Какая разница, кто они?

– Разница есть всегда. Например, они – грузины, которые приехали в США, не зная английского. То, что они эмигранты – маловероятно. Грузины вроде бы не эмигрируют.

Значит, какие-то бизнесмены. Лимузин взяли либо напрокат, либо у друзей. Значит, друзья с бабками. Теперь вопрос – грузины ли? Кто вообще сказал, что они грузины?

– Изя.

– А шо, Изя знает грузинский? Или грузинский похож на идиш?

– Так что ты хочешь сказать? – устало сказал я.

– Думай. Кто у нас репортер, ты или я?

Я тупо смотрел на него. Ему не было сносу. Он курил, держа сигарету в кулаке, словно прикрывая ее от ветра, сухой, темный, всегда находящийся в одном и том же состоянии духа и тела.

– Я сейчас отрублюсь, – наконец сказал я. – Скажи, что ты нашел?

– Шо тебе говорит имя Рафик?

– Ничего. Может быть, он бухарский.

– Если они бухарские, значит, они все-таки иммигранты, а иммигранты могли бы говорить по-английски сами. Плохо, но сами. Тем более особо сложных разговоров там не было. Дальше: если бы они жили здесь, они бы побоялись вот так вот кого-то похищать. Они – залетные, которые знают, шо они здесь ненадолго. И они откуда-то с Кавказа.

– Все ясно, это – чеченцы.

– Этого мы утверждать не можем. Но мы можем предположить, что они приехали сюда делать какие-то гешефты и напоролись на местных шалопаев.

Я ничего не мог к этому добавить. Я был уже на автопилоте и хотел одного – закрыть глаза.

– Будем считать, что с этим все ясно. Теперь второй вопрос: где Изя?

– Следов насилья нет. Дверь не взломана. Домой он пойти не мог, так как боится, что там его поймают. Рупь за сто, что этот шлимазл пошел к своей Броне. Можешь ложиться спать.

Я опрокинулся на диван, прямо где сидел. Я ощутил, что под щекой у меня оказался лист бумаги, но это не помешало мне заснуть. Утром я обнаружил, что на листе было написано:

7. Утро второго дня

«Димуля, я бы поняла, если бы застала в твоей постели женщину, а не какого-то Изю. Где ты его взял? Он ушел, а я прождала тебя час и тоже ухожу. Буду завтра на пляже часам к 12.

Лиза».

О том, кто такая Лиза, я вам сообщу позже, главное, что следовало из записки, – Изю никто не похищал. Видно, ему стало неловко при внезапном появлении моей знакомой, и он решил уйти. Я набрал номер его телефона, но у него снова включился автоответчик.

Было десять часов. Покачиваясь, поплелся под душ. Я включал горячую воду, потом холодную, потом горячую, потом холодную. Закончил на холодной и стоял долго под ледяными струями, наполняясь если не свежей энергией, то раздражением оттого, что вынужден испытывать этот жуткий холод – а мог бы лежать в теплой постели и набираться энергии в здоровом глубоком сне.

Когда меня уже всего трясло от холода и злости, я выбрался из ванной и, набросив халат, направился на кухню, где меня ждал, дымя сигареткой, мой неутомимый сосед. Чайник на плите уже посвистывал.

– Слушай, – сказал Шурик. – В общем, я тут подумал, у тебя есть какие-то знакомые туристические агенты?

– Есть, а что ты от них хочешь?

– Если мы допустим, что эти рафики прилетели сюда дня три назад, есть вероятность, что мы можем найти их имена в списках пассажиров. Пусть они там прощупают это дело через свои компьютеры. В Одессе я бы это сделал за пять минут.

– У тебя что, есть их имена?

– Рафик.

– Ну и как ты себе это представляешь? В каждом самолете летит человек по двести. Значит, мне надо список имен всех пассажиров?

– Сделай иначе. Узнай, есть ли прямые рейсы из Баку или Еревана.

Зная, что от Шурика не отделаться, я подошел к телефону и позвонил в рекламировавшееся в «Репортере» агентство «Панорама-трэвел».

Выслушав меня, владевшая агентством Ира Синобичер, сказала:

– Дима, без фамилии я ничего сделать не могу. Потом, как я объясню причину этого поиска?

– Ну представь, что сестра некоего Рафика пытается узнать, когда он прилетел в США.

– А чего она его ищет? Если он прилетел, так он должен ей сам позвонить.

– Допустим, он потерял блокнот с ее телефоном.

– А она забыла его фамилию! – Ира расхохоталась. – Дима, это нереально. Я предполагаю, что тебе нужна распечатка имен всех пассажиров нескольких рейсов нескольких авиакомпаний за несколько дней. Наверное, такую информацию может получить полиция, но не я.

Я повесил трубку и сказал:

– Шурик, мне надоело играть в доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе. Я звоню Суаресу.

– Ну и что ты ему скажешь?

– Что? Что мужики – не грузины, а азербайджанцы или армяне, и пусть они их ищут по спискам пассажиров с этих авиалиний.

Я набрал номер, но Суареса не оказалось на месте. Был его напарник Марк Лист, который сказал, что Питер будет только завтра, так как он взял отгул и повел ребенка к зубному врачу. Что-то передать?

– Передай, что я звонил, – попросил я.

Не хреново! Суарес, у которого на участке похитили неизвестную женщину, взял отгул и повел ребенка к дантисту. Хотя в приличном триллере детектив должен был бы бросить все семейные дела и гореть на работе, даже если это грозило бы ему разводом и судебной тяжбой за родительские права. Во-первых, это помогло бы ему продемонстрировать зрителю свою преданность профессии, а во-вторых, порадовать в финале воссоединением с любимой женой и ребенком. А вдруг похищенную убьют? Он об этом думает, слушая зуд бормашинки? Или уже убили? С другой стороны, он мог передать это дело по инстанциям и им теперь занимается кто-то еще. И, теоретически, они должны были позвонить мне. Потому что в своем рапорте Суарес должен был начать историю с моего имени.

Не успел я подумать об этом, как в мою дверь позвонили. «Кто там?» – спросил я в интерком и тут же получил вполне ожидаемый ответ: «эф-би-ай». Через минуту-другую я пропустил в квартиру двух молодых ребят, один из которых показал мне удостоверение сотрудника ФБР. Я понял, что день мой убит, но ошибся. Разговор длился не более часа. Я с несказанным облегчением сообщил им нашу кавказскую версию, после чего они, оставив свои визитки, вежливо попрощались. У меня с плеч свалилась гора. Честно говоря, я испытал такое облегчение, как будто просто вычеркнул эту историю из сознания. Это мое состояние укрепилось еще больше после звонка Лизы, спросившей, не хотел бы я встретиться с ней на пляже.

– Очень хочу, – ответил я и, не без злорадства выпроводив Шурика на лестничную площадку, забросил на плечо сумку с пляжной подстилкой и кундеровской «Медлительностью».

8. Русский репортер

Пляж был именно таким, как надо, – безлюдным и чистым. Я искупался, и вода была именно такой, как я люблю, – прозрачной и слегка прохладной. Плаванье для меня всегда представляет некоторое испытание. Я боюсь глубины. В глубине, как я узнал в детстве из романов Жюля Верна, водятся разные морские гады: вечно голодные акулы, гигантские осьминоги, кальмары-людоеды и ядовитые медузы. Отплывая от берега, я часто с ужасом представляю, как из глубины ко мне устремляется с неторопливой уверенностью в беззащитности жертвы темный торпедообразный предмет. В поисках подозрительной ряби или черного серпа плавника я тревожно оглядываю поверхность вод, пытаясь успокоить себя мыслью, что на брайтонском пляже ничего такого не водится. Но напрасно. Повернув, я устраиваю скоростной заплыв к берегу, яростно молотя конечностями по воде. Опять же, как следовало из одной детской книжки, кажется Луи Буссенара, некий юноша бежал из плавучей тюрьмы и, чтобы отпугнуть кишевших вокруг него акул, что было сил колотил по воде руками и ногами. Как я сейчас понимаю, беглец не мог этим не привлечь внимание охранников.

Я упал на полотенце и, отдышавшись, взялся за Кундеру. Тот развивал замечательную мысль об ушедшей от нас медлительности жизни, неспособности переживать какое-то значительное событие долго, смакуя каждую его грань, тем более яркую, чем отдаленней она от нас во времени. Он начинал книгу с пересказа истории французского автора прошлого века Виван Денона о двадцатилетием виконте, который волею женской интриги пережил удивительное приключение.

Молодая любовница виконта познакомила его в театре с подругой – Мадам де Т. После театра Мадам де Т. пригласила виконта к себе. Приняв это недвусмысленное приглашение, виконт был крайне удивлен, поскольку у Мадам де Т., об этом все знали, был постоянный любовник – некий маркиз. Прибыв в шато Мадам де Т. на берегу Сены, они поужинали в угрюмом обществе молчаливого старика – мужа хозяйки. После ужина он, сухо простившись, удалился, а виконта пригласили в сад. Уже стемнело и в небе сияла полная луна. Шепот близкой реки мешался с шелестом листвы. В саду переломанных черных теней и пятен мертвенного лунного света виконт поцеловал свою спутницу. За первым поцелуем последовала ночь любви, начавшаяся в беседке в глубине парка и завершившаяся в тайной комнатке шато.

Утром, когда утомленный и ошеломленный молодой человек покидал дом, к его крыльцу подкатила карета. Из нее вышел тот самый маркиз, с любовницей которого виконт провел волшебную ночь. Маркиз обнял виконта и со смехом рассказал ему, что тот стал жертвой розыгрыша. Оказывается, его специально отправили в дом Мадам де Т., чтобы ее муж решил, что именно он, а не маркиз – ее любовник, и ни в чем не подозревал в дальнейшем маркиза. Интрига навсегда осталась в памяти молодого человека, как навсегда остается в морской раковине шум моря. Весь остаток его жизни был посвящен воспоминаниям об этом удивительном случае. Описав его в новелле, Денон даже не подписал ее своим полным именем, ограничившись инициалами. Удовлетворение тщеславия не являлось целью этого литературного труда. Автор взялся за перо лишь с тем, чтобы по крупицам собрать свои воспоминания на бумаге и еще раз пережить ту удивительную ночь в саду на берегу Сены.

Отложив книгу, я окинул беглым взором свою жизнь и обнаружил, что в ней не было ни одной истории, которая представлялась бы мне сейчас по-настоящему значительной. Меня не тревожила память о женщинах, которых я знал в прошлом. Я любил свою работу – они ее не переносили. То есть сначала она казалась им привлекательной и даже романтичной. Но потом они обнаруживали, что она отнимает столько времени и при этом приносит такой небольшой доход, что связываться с представителем этой профессии просто неумно.

Судя по всему, я допустил ошибку с выбором профессии, но часть ответственности лежит на моих многочисленных друзьях и знакомых. Только приехав в Америку, все мы были одинаково бедны, и всем предстояло начать жизнь с нуля. Кто учился, кто делал попытки поставить на ноги новый бизнес. И вот на этом историческом этапе все они очень гордились знакомством со мной. Не сочтите за хвастовство, но благодаря нашей дружбе они считали, что принадлежат к цвету нашей иммиграции – талантливой, образованной и потому имеющей блестящее будущее. Я был их справкой об интеллигентности, и меня это просто окрыляло. Я, как говорится, чувствовал себя востребованным. Эта востребованность была лучше денег. Но жизнь шла, и постепенно мои старые друзья стали владельцами прачечных и авторемонтных мастерских, программистами и бухгалтерами, врачами и юристами. В своем новом качестве и при своих значительно возросших доходах они осознали, что цветом нашей иммиграции являются именно они, а не полысевший и располневший репортер этнической газетки. И знаете что? Они были правы! В Америке талант имеет такое же денежное выражение, как сила, красота и миллион других достоинств. Поэтому вы не ошибетесь, если скажете, что владелец подержанной «тойоты», арендующий студию на Брайтон-Бич, не так талантлив, как владелец особняка на соседнем Манхэттен-Бич, у ворот которого сияет черным лаком 750-й «бимер».

Меня об этом предупреждали еще в Италии. Мы поселились в курортном городке Ладисполи под Римом. Здесь я пошел в местное отделение Сохнута, надеясь получить работу, поскольку мне не хватало 240 долларов на покупку клетки и билета для собаки. Я вез с собой пуделя, за которого еврейские благотворители платить отказывались. Они спасали евреев. Собак евреев они не спасали, хотя все, кто видел эту собаку, говорили, что в ее глазах живет скорбь всего еврейского народа. В действительности этот скорбный взор выражал ни на минуту не утихающую надежду на то, что какой-нибудь чудесный незнакомец достанет из кармана и протянет ей кусочек колбаски.

Я надеялся получить место преподавателя английского, но, посмотрев мое резюме – трудовую книжку, – чиновник сказал, что на этой неделе в США отбыл редактор местной иммигрантской газеты, и я могу занять вакансию. Газета называлась «Голос Ладисполи» и выпускалась на двух листах бумаги размером 11 на 17 дюймов, согнутых пополам для удобства чтения. Выходило 8 страниц. До отправки в США я успел выпустить четыре номера и получить за них искомые 240 долларов. Выдававший мне эти деньги симпатичный израильтянин, звали которого, помню, Яир, сказал: «Там, в США, постарайся найти себе какую-то другую работу. Русский журналист в Америке – это… – он презрительно сморщился, – дрек мит пфеффер…»

Он, конечно, был прав, этот Яир, но так вышло, что когда я приехал в США, «Репортер» дал объявление, что ему требуется журналист-переводчик. Я стопроцентно подходил под это требование. Я окончил иняз, после которого работал в газете. Бинго!

За моим звонком в редакцию стояло нечто большее, чем необходимость платить по счетам, которые посыпались на меня, как листья в октябре. Как я уже сообщил выше, мной гордились, и, соответственно, я рвался в бой, стремясь доказать, что отношение ко мне моих друзей и знакомых совершенно обоснованно. Мной начали гордиться в кругу отъезжавших еще в Одессе, потом мной стали гордиться в Ладисполи и по инерции продолжали годиться в Нью-Йорке. И, наконец, последний фактор: когда ты достигаешь какого-то уровня мастерства в своем ремесле, то бросить его сложно. Сознание того, что ты занимаешься своим делом, отчасти компенсирует скромный заработок.

Душевная женщина, читающая эти строки, легко поймет меня и даже посочувствует. В принципе, это поймет любая женщина. Кроме, как показал опыт, тех, которые имели счастье проснуться в моей постели больше двух-трех раз.

9. Лиза ДОСААФ

Но я все время отвлекаюсь, а между тем обещал рассказать про свою подругу Лизу, собиравшуюся быть на пляже к полудню. В два ее еще не было. Это было в ее духе. Мы были знакомы еще в Одессе. Она была девушкой легкого поведения в романтическом смысле этого слова. Она легко увлекалась и легко отдавала своим возлюбленным все лучшее, что у нее было. Каждый находил в ней именно то, в чем больше всего нуждался. Мне нравилось ее удивительное умение сосредоточенно слушать и в знак понимания кивать. Есть люди, которые говорят с чувством – она с чувством слушала. Особенно истории про несчастную любовь. В конце таких доверительных, когда ты ожидал дельного совета, Лиза говорила: «Голубчик, я слушала тебя и все время думала, как тебе помочь. И знаешь, что я решила? Пошли эту дуру на хрен! Посмотри лучше, какая перед тобой сидит баба!»

И для пущей убедительности она расправляла плечи, демонстрируя свой роскошный бюст.

Сто лет назад и я стал членом ДОСААФ. Я даже не знаю, стоит ли мне стыдиться этого факта своей биографии, поскольку тогда я стремился стать членом максимально большого числа добровольных организаций.

Появившаяся в Нью-Йорке Лиза нашла во мне старого друга, с которым можно было выкурить сигарету, выпить чашку кофе и поговорить о жизни. Некоторые наши одесские знакомые, встречая нас то в кафе, то на пляже, спрашивали многозначительно – что, у вас это снова? Я не знал, что отвечать. Иногда мы действительно просыпались в одной постели. Но преобладала в наших отношениях дружба. Насколько страсть избавляет от необходимости говорить, настолько продолжительные разговоры нейтрализуют чувственность. Если дочь Шурика Лариса, всегда пугаясь этого, заставала Лизу в моем халате, это не обязательно значило, что Лиза провела у меня ночь. Она могла просто от нечего делать зайти, приготовить обед и пообедать в приятной компании. В смысле – в моей компании. А халат надеть для удобства.

Она появилась в тот день часа в три, когда с моря уже потянуло пронзительным холодком и я собирался идти домой. Сев на полотенце рядом со мной, она сказала:

– Извини меня голубчик. Ты знаешь, когда я уже сложила сумку и собиралась выходить, мне позвонил один мой приятель и сказал, что у него есть для меня хорошее предложение.

– Руки и сердца?

– Если бы! Работы. На Бас-авеню открылся новый ресторан. Какая-то «Вышка». Говорят, очень стильное место, и им нужна барменша. Так им порекомендовали меня.

Совсем забыл сообщить, что именно работа барменши отчасти способствовала тому, что вокруг Лизы постоянно крутились люди, готовые если не предложить ей руку, то положить руку на нее.

– Сегодня я выхожу первый день. Хочешь прийти посмотреть? Говорят, там очень хорошая кухня. Придешь?

– С удовольствием, – сказал я, поскольку вечером мне делать было совершенно нечего, а главное, я боялся, что Шурик снова втянет меня в свое самодеятельное расследование. Я предпочитал, чтобы этим занималась полиция. И предполагал, что к выходу следующего номера «Репортера» у меня будет достаточно информации, чтобы привлечь читателя. А дальше пусть эстафету подхватывает «Новое русское слово».

– Не знаю, как теперь быть, – сказала Лиза. – Так хотела выкупаться, а уже прохладно.

– Осень. Дни становятся короче и холоднее. Посиди просто на свежем воздухе. Это тоже помогает.

– В моем возрасте мне, кажется, уже ничего не поможет.

– Мне тоже.

– Димуля, ты, надо сказать, не по-мужски кокетлив. В твоем возрасте люди женятся на девках на двадцать лет моложе себя и еще имеют любовниц.

– Молодые любят богатых.

– Ты прямо считаешь, что все женщины такие уже бляди. Ну есть, конечно, немножко в нас этого, но ты себе найди такую, которая на богатом уже обожглась, а теперь хочет обыкновенного. Чтоб не пил, не курил, не играл в карты и не хотел мальчиков. Найди себе что-то типа меня, только лет на десять моложе. – Она засмеялась, но тут же переключилась на свой обычный поучительный тон. – Голубчик, ты должен срочно жениться. Посмотри на себя. Ты опускаешься. Сколько можно носить одни и те же джинсы? Я недавно заглянула в твой шкаф, у тебя там висит один этот твой серый твидовый пиджак и один парадно-выходной синий костюм. Это – позор!

– Это костюм от Армани.

– Пусть он будет от трех Армани сразу, но я вижу тебя в нем уже хороших пять лет! Такое впечатление, что ты живешь не в Америке, а в Советском Союзе!